то я  сам  себя  вполне  понимаю,  но  мне  кажется,  я  могу
встретить женщину, которая будет понимать меня лучше, чем я  сам,  которая
сумеет увидеть во мне то, чего я сам не вижу, и все же будет любить  меня.
Не скрою, женщины всегда были моей слабостью. Для меня на свете существует
только одна безусловная ценность - это женщина, которой я хочу обладать.
   - Боюсь, что ни одна женщина не возьмется установить, кто  же  является
вашей подлинной избранницей, - насмешливо улыбнулась Беренис.
   Каупервуд и глазом не моргнул.
   - Да, ни одна, кроме той,  единственной,  о  которой  идет  речь,  -  с
ударением произнес он.
   - Ну, что ни говорите, и у  нее  будет  нелегкая  задача,  -  возразила
Беренис шутливо, но уже более теплым тоном.
   - Я исповедуюсь перед вами и не  ищу  оправданий,  -  сказал  Каупервуд
серьезно и  с  некоторым  усилием.  -  Женщины,  которых  я  знал,  могут,
вероятно, быть идеальными женами для других мужчин, но не для меня. В этом
убедила меня жизнь. Она изменила мои вкусы, требования, запросы.
   - И вы полагаете, что процесс этот каким-то образом пришел к  концу?  -
спросила она тем высокомерно-насмешливым тоном,  который  всегда  дразнил,
привлекал и обезоруживал его.
   - Нет, я этого не говорю. Хотя идеал женщины для меня, по-видимому, уже
определился. Я ношу его в себе много лет. Поэтому все другое потеряло цену
в моих глазах.  Идеалы  существуют,  это  не  выдумка.  И  каждый  человек
стремится найти свою путеводную звезду.
   Говоря  так,  Каупервуд  вдруг  почувствовал,  что  он  делает   совсем
необычное для себя признание. Он  явился  сюда,  чтобы  подчинить  Беренис
своей  воле  и  заставить  ее  изменить  принятое  ею  решение.  На   деле
происходило нечто совсем  иное.  Беренис  одерживала  над  ним  верх.  Эта
тоненькая, стройная, грациозная девочка, находчивая и  уверенная  в  себе,
спокойно стояла перед  ним,  заставляя  его  изливать  ей  свою  душу.  Но
Каупервуд внезапно ощутил в ее отношении к  нему  что-то  ласковое,  почти
материнское: ему казалось, что она все видит, чувствует и понимает. Он был
уверен, что она поймет его. Он заставит ее понять! Каков  бы  он  ни  был,
каково бы ни было его прошлое, она не будет мелочно осуждать его. Это не в
ее натуре. Все в ней служило тому порукой.
   - Да, - сказала Беренис, - каждому нужна путеводная звезда, только  мне
кажется, что вы, пожалуй,  не  сумеете  ее  найти.  Неужели  вы  надеетесь
встретить свой идеал в образе живой женщины?
   - Я уже встретил его, - сказал Каупервуд, восхищаясь изворотливостью  и
гибкостью ее ума, а вместе с тем и своего собственного, уже уловившего ход
ее мыслей, восхищаясь устройством человеческого мозга вообще, его темными,
неисследованными глубинами, заставляющими  иных  становиться  в  тупик.  -
Прошу вас, отнеситесь серьезно к тому, что я сейчас  скажу,  это  объяснит
вам многое. Ваш портрет заинтересовал меня потому,  что  в  нем  я  увидел
воплощение моего идеала, который, как вам кажется, подвержен столь  частым
изменениям. А когда я впервые встретился  с  вами,  в  вашем  пансионе  на
Риверсайд-Драйв, мне стало ясно, что я не ошибся. И вот прошло почти  семь
лет, а мой идеал не изменился. Я никогда не говорил с  вами  об  этом,  но
ничто не изменилось во мне с тех пор. Быть может, вы  сочтете,  что  я  не
имею права испытывать к вам подобные чувства. Многие согласятся с вами. Но
тут уж ничего не поделаешь - я полюбил вас, я вас люблю,  и  этим,  только
этим объясняются мои взаимоотношения с вашей  матушкой.  Когда  однажды  в
Луисвиле она рассказала мне о своих затруднениях, я решил помочь  ей  ради
вас. И все, что я делал с тех пор, я делал ради вас... Впрочем, она  этого
не  знает.  В  некоторых  отношениях,  Беренис,   ваша   матушка   немного
недогадлива. Все эти годы я был влюблен в вас,  страстно  влюблен.  Вот  я
гляжу на вас и думаю, как вы божественно  красивы  -  да,  вы  тот  идеал,
который я искал. Не  тревожьтесь,  я  не  собираюсь  докучать  вам  своими
признаниями. - Беренис сделала едва  заметное  движение.  Она  боялась  не
столько его, сколько самой  себя.  В  этом  человеке  чувствовалась  такая
сила... Она не могла относиться  к  нему  несерьезно,  когда  он  был  так
серьезен. - Все, что я делал для вас и для вашей матушки, я  делал  только
потому, что любил вас и хотел, чтобы вы стали совершенством,  чтобы  ничто
не мешало расцвету ваших дарований. Ради вас я предпринял постройку своего
нового дома на Пятой авеню. Да, вы не  знаете  этого,  но  я  строил  его,
мечтая о вас. Я хотел создать нечто, достойное вас. Пустая греза? Конечно.
Все, к чему мы стремимся, в известной мере относится к области грез.  Если
мой дом красив, этим я обязан вам. Думая о вас, я создавал его красивым.
   Каупервуд умолк, молчала и Беренис. Ее первым побуждением было оборвать
его, но Каупервуд сумел задеть ее тщеславие, пробудить в  ней  преклонение
перед своей силой, расшевелить артистические струнки ее души. К  тому  же,
сказать по правде, ее мучило  любопытство:  чего,  собственно,  добивается
Каупервуд? Хочет ли он просто сделать ее  своей  любовницей,  или  намерен
ждать, пока не получит возможности сделать ее своей женой?
   - Вас, вероятно, интересует, мечтал ли я жениться на вас,  -  продолжал
Каупервуд, словно прочитав ее  мысли.  -  В  этом  отношении  я  ничем  не
отличаюсь от других мужчин, Беренис. Буду откровенен. Я хотел добиться вас
любым путем, лишь  бы  добиться.  Я  жил  надеждой,  что  вы  когда-нибудь
полюбите меня. Я возненавидел Брэксмара, как только он появился возле вас,
но у меня и в мыслях не было мешать вам. Я был готов уступить ему  дорогу.
Я завидовал всем мужчинам, которых видел возле вас, - и старым и  молодым.
Я завидовал даже вашей матушке, потому что не мог быть так близок  к  вам,
как она. Но в то же время я хотел, чтобы вы имели все, все, что вам нужно.
Если бы я уверился в том, что вы по-настоящему полюбили кого-то и мне  уже
не на что надеяться, я не стал бы вам мешать. Вот и все, остальное вы сами
знаете. Но я приехал сегодня сюда не за тем, чтобы говорить об этом.
   Он ждал от нее ответа, но она произнесла только:
   - Да?
   - Я приехал просить вас продолжать жить так, как вы жили до сих пор.  И
как бы вы ни судили обо мне, особенно теперь,  после  моего  признания,  -
верьте, что я прошу вас об этом совершенно искренне и бескорыстно.  Я  еще
не распростился навеки со своими надеждами  и  мечтами.  Как  знать,  быть
может, судьба еще сделает меня вашим избранником. Но как бы то ни было,  я
хочу, чтобы вы ничего не меняли в вашей жизни и были счастливы,  не  думая
обо мне. Я мечтал о вас, но, как видно, это  была  ошибка.  Вы  же  должны
держать голову высоко - вы имеете на  это  право.  Вы  должны  повелевать.
Выходите замуж за того, кто вам по сердцу. Я позабочусь, чтобы вы принесли
вашему будущему супругу достойное вас приданое. Я люблю вас, Беренис, но с
этого дня заставлю себя относиться к вам с чисто отеческой привязанностью.
Перед смертью я позабочусь о вас а своем завещании. Но прошу - живите  так
же беззаботно, как жили до сих пор. Ведь для меня главное - это знать, что
вы довольны и счастливы.
   Он снова умолк, продолжая в упор глядеть на нее и искренне веря  в  эту
минуту всему, что говорил. Когда он умрет,  она  найдет  свое  имя  в  его
завещании. Если она будет жить по-прежнему, и выезжать в  свет,  и  искать
себе спутника жизни,  то  в  конце  концов,  вероятно,  найдет  и  полюбит
кого-нибудь, но прежде чем это случится, она, быть может, станет теплее  и
доверчивее относиться к нему.  Иначе,  что  ему  эта  опека  над  ней?  Но
завоевать ее расположение, доверие, дружбу - разве это уже не награда?
   Каупервуд  всегда  интересовал  Беренис:  его  кипучая   энергия,   его
решительность, жизненная сила и, как ей казалось, прямота - привлекали  ее
к нему. А теперь она была тронута его великодушием.  Даже  если  он  и  не
всегда будет так бескорыстен, если страсть в конце  концов  возобладает  в
нем над другими чувствами, то сейчас Беренис не могла  сомневаться  в  его
искренности. Так долго любить,  преклоняться  и  молчать!  Такой  сильный,
могущественный человек грезит о ней, как мальчишка, - это  ли  не  победа!
Для ее растревоженного самолюбия, столь сильно пострадавшего от пережитого
унижения, признание Каупервуда было своего рода бальзамом.  В  откровенной
его прямоте  было  какое-то  своеобразное  благородство,  которое  вызвало
невольное восхищение Беренис. Вот он стоит  перед  ней  -  виски  его  уже
посеребрила седина, а  это  очень  к  лицу  некоторым  мужчинам  и  весьма
нравится некоторым женщинам. Сколько бы ни старалась Беренис, она не может
не  испытывать  к  нему  симпатии,  даже  нежности,  чувства  чуть  ли  не
материнского. О  да,  конечно,  ему  нужна  настоящая  женщина  -  женщина
образованная, с высокой культурой, со вкусом, с умом, с душой.  Во  всяком
случае как можно отнять у него право мечтать о такой женщине? В эту минуту
он казался Беренис личностью необыкновенной и  в  то  же  время  -  просто
своенравным,  упрямым  мальчишкой.  Красивый,  сильный  душой   и   телом,
исполненный уверенности и внутреннего огня, всегда стремящийся вперед,  он
отнюдь не был похож на старика. Правда ли, что он  так  сильно  любит  ее?
Может ли он так любить? Может ли он вообще любить кого-нибудь? Однако чего
он только не делал, чтобы снискать ее расположение! К чему же все это? Все
эти пылкие слова? Все эти великодушные поступки? У подъезда на снегу стоял
его роскошный автомобиль,  отливая  коричневым  лаком.  Да,  это  великий,
знаменитый Фрэнк Алджернон Каупервуд из Чикаго! И он у ее  ног,  он  молит
ее, пустую девчонку, сжалиться над ним, не прогонять его  прочь,  оставить
ему хоть  какое-то  место  в  ее  жизни.  Это  безмерно  льстило  Беренис,
волновало ее воображение, кружило ей голову. Она сказала:
   - Теперь вы нравитесь мне больше. Я верю вам. Раньше я  не  вполне  вам
верила. Это, конечно, не значит, что я разрешу вам тратить деньги на  меня
или на маму, - вовсе нет. Но я восхищаюсь  вами.  Этого  вы  добились.  И,
кажется, я понимаю вас, ваши стремления. Я всегда чувствовала, что отчасти
понимаю их. Но прошу вас, пока не  требуйте  от  меня  ничего.  Мне  нужно
подумать. Я еще не знаю, могу ли я сделать то,  о  чем  вы  просите.  (Она
заметила, как снова что-то промелькнуло в его глазах и ушло в глубину.) Не
будем сегодня об этом говорить.
   - Но послушайте, Беренис, - сказал  Каупервуд  с  подлинной  мольбой  в
голосе. - Мне кажется, вы все-таки не понимаете меня. Я был так  одинок...
Я...
   - Нет, нет, я понимаю, - прервала она его, протягивая ему руку. -  И  с
этого дня мы будем друзьями, что бы ни произошло, потому  что  я  искренне
расположена к вам. Но не заставляйте меня решать этот вопрос сегодня. Я не
могу. Я не хочу. Это просто невозможно.
   - Даже несмотря на то, что я был бы счастлив отдать вам все, что у меня
есть? Ведь без вас к чему мне это?
   - Нет, дайте мне подумать. Только, верно, я все равно не  соглашусь,  -
сказала она вдруг, напуская на себя важность. И, высвободив свою  руку  из
его руки, прибавила смеясь: - Так-то вот, господин опекун.
   Сердце у Каупервуда подпрыгнуло в груди. В это мгновение  он  отдал  бы
все свои миллионы, лишь бы заключить  ее  в  объятия.  Но  ему  оставалось
только улыбнуться просящей улыбкой.
   - Поедемте со мной на машине в Нью-Йорк, Беренис.  Если  вашей  матушки
нет дома, вы можете остановиться в "Незерленде".
   - Нет, нет, не сегодня. Но я скоро приеду.  Я  или  мама  известим  вас
тогда.
   Еще несколько прощальных фраз... Каупервуд сбежал по  лестнице,  сел  в
машину, помахал Беренис рукой, и автомобиль рванулся вперед по розовеющему
от закатных лучей снегу, чтобы к обеду доставить финансиста в Нью-Йорк. О,
если бы ему удалось сохранить ее дружеское расположение, ее доверие!  Если
бы!



54. ТРЕБУЕТСЯ КОНЦЕССИЯ НА ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ

   Итак, признание Каупервуда было благосклонно выслушано Беренис,  и  это
на какой-то срок принесло ему удовлетворение, но, в сущности, никак его не
обнадежило. Благодаря странной игре  случая  молодой  соперник,  лейтенант
Брэксмар, был устранен с пути Каупервуда, а  сам  он  получил  возможность
предстать перед Беренис во всеоружии своей любви, преданности,  готовности
служить ей. Но, видимо, Беренис расценивала эти  его  намерения  не  столь
высоко, как он сам. И Каупервуд еще острее, чем прежде, почувствовал,  что
попал в сети существа необыкновенного, обладающего вполне  самостоятельным
и даже своеобразным взглядом на вещи и отнюдь не склонного подчиниться его
воле. Быть  может,  именно  это  и  заставило  Каупервуда  окончательно  и
безнадежно влюбиться в Беренис,  красота  же  ее  и  грация  лишь  сильнее
разжигали его страсть. Напрасно твердил он себе снова  и  снова:  "Что  ж,
проживу и без нее, если так суждено". Но самая мысль  эта  была  для  него
непереносима. К чему деньги, слава,  почет,  если  он  не  может  обладать
любимой женщиной? Любовь! Загадочное, необъяснимое томление духа, которому
сильные подвержены еще больше, чем слабые... Теперь Каупервуд понял -  это
открылось ему словно в ослепительном видении, - что конечная  цель  славы,
богатства, могущества - только красота и что красота - это сплав  хорошего
вкуса, врожденной культуры, одаренности, страсти, мечтаний такой  женщины,
как Беренис Флеминг. Он понял это. _Понял_. А помимо Беренис, впереди была
только надвигающаяся старость, мрак, безмолвие.
   Меж тем  воскресные  газеты,  подстрекаемые  агентами  и  приспешниками
Каупервуда,  соперничали  друг  с  другом  в  описании  чудес  его   новой
нью-йоркской резиденции, и каждая газета  считала  своим  долгом  сообщить
стоимость возведенного здания и земельного участка и перечислить по именам
всех богачей - соседей Каупервудов. Портреты Эйлин и Каупервуда  -  каждый
на полполосы - печатались в сопровождении бойких заметок, расписывавших на
все  лады  предстоящие  пышные  приемы  этой  супружеской  четы,   которая
благодаря своему несметному богатству несомненно будет принята в обществе.
Однако все это были лишь газетные сплетни и досужие измышления репортеров.
Если  общегородская  газетная  хроника  прожужжала  всем  уши   богатством
Каупервуда, то хроника великосветская, оповещавшая о  жизни  фешенебельных
кругов, ни разу не упомянула его имени. Тут безусловно  сказывались  козни
чикагских врагов Каупервуда, распространявших неблаговидные  слухи  о  его
прошлом и чернивших его в глазах тех общественных  организаций,  клубов  и
даже церквей, признание которых служит своего рода пропуском в  рай,  если
не на небесах, то на земле. Агенты Каупервуда тоже, разумеется, не  сидели
сложа руки, но вскоре убедились, что  достигнуть  цели  не  так-то  легко.
Немало коренных жителей  города,  облаченных  в  такие  солидные  светские
доспехи, какими Каупервуды вряд ли могли похвастаться, томились у  райских
врат,  горя  желанием  проникнуть  внутрь.  После   того   как   несколько
фешенебельных клубов, один за  другим,  забаллотировали  его  кандидатуру,
после того как в аристократическом приходе Сент-Томас равнодушно  положили
под сукно его просьбу о предоставлении ему молитвенной скамьи в  соборе  и
после того, наконец,  как  его  приглашения  были  отклонены  целым  рядом
нью-йоркских архимиллионеров, с которыми он встречался на  деловой  почве,
Каупервуд понял, что его  великолепный  дворец,  помимо  своего  музейного
назначения, едва ли на что-нибудь ему пригодится.
   В то же время  финансовый  гений  Каупервуда  приносил  ему  все  новые
победы, и одной из  самых  значительных  был  оборонительно-наступательный
союз, заключенный  им  с  банкирским  домом  "Хэкелмайер,  Готлеб  и  Кь".
Убедившись в железной хватке Каупервуда,  который  сумел  восторжествовать
над своими врагами тотчас после серьезного поражения на  выборах,  господа
Хэкелмайер и Готлеб обнаружили внезапную перемену в  мыслях  и  заявили  о
своей  готовности  финансировать  любое  его  предприятие.   Как   и   все
финансисты, они слышали  о  триумфе  Каупервуда  в  связи  с  банкротством
"Американской спички".
   - Видно, этот Каупервуд очень  ловкий  человек,  -  с  улыбкой  заметил
мистер Готлеб своим компаньонам. - Я буду рад познакомиться с ним.
   И вскоре после этого Каупервуда  ввели  в  огромный  кабинет  директора
банка, где он был весьма приветливо встречен самим мистером Готлебом.
   - Мне приходится немало слышать о Чикаго,  -  сказал  мистер  Готлеб  с
легким немецко-еврейским акцентом, - но еще больше - о вас.  Вы,  кажется,
собираетесь  проглотить  все  как  есть  дороги  в   этом   городе   -   и
электрические, и надземные, и прочие?
   Каупервуд улыбнулся своей самой подкупающей улыбкой.
   - Это не исключено. Но, может быть, вы хотите, чтобы я оставил  кое-что
и для вас?
   - Нет, зачем же. Но я не прочь принять участие в ваших начинаниях.
   -  Вы,  мистер  Готлеб,  всегда  можете  вступить  в  любое   из   моих
предприятий. Вы знаете, что для вас широко открыты все двери.
   - Я подумаю об этом,  подумаю.  Ваше  предложение  кажется  мне  весьма
заманчивым. Очень рад был познакомиться с вами.
   Финансовые успехи Каупервуда, как он это и предвидел с самого начала, в
немалой степени зависели от неуклонного роста  и  развития  Чикаго.  Когда
Фрэнк Алджернон Каупервуд  впервые  приехал  сюда,  его  глазам  открылась
грязная болотистая равнина, наспех сколоченные лачуги,  шаткие  деревянные
мостки и тесные лабиринты улочек в деловом квартале.  Теперь  великолепная
столица Западных штатов, население  которой  уже  перевалило  за  миллион,
величественно раскинулась в округе Кук, захватив добрую его половину. Там,
где было раньше какое-то жалкое подобие коммерческого центра города и лишь
изредка попадалось солидное торговое здание или нарядный фасад  гостиницы,
протянулись  глубокие,  словно  каньоны,  улицы,   застроенные   высокими,
пятнадцати- и даже восемнадцатиэтажными зданиями различных фирм и  контор,
из верхних этажей которых, точно со сторожевых башен, можно было наблюдать
за повседневной суетой окружавшего их со всех четырех сторон  хлопотливого
человеческого муравейника. Дальше располагались районы богатых  особняков,
парки,   увеселительные   сады   и    огромные    пространства,    занятые
железнодорожными депо, бойнями, заводами и фабриками.  И  в  сердце  этого
города, в его деловом центре, Фрэнк Алджернон  Каупервуд  вырос  в  фигуру
огромного масштаба.  Не  удивительно  ли,  что  некоторые  люди  растут  и
набирают силу до тех пор, пока не превратятся в такого  колосса,  что  мир
становится для них лишь подножием? Или пока, как индийские смоковницы,  не
пустят корня от каждой ветви и не создадут вокруг себя целого леса, - леса
сложных  коммерческих  предприятий,  разнообразная  деятельность   которых
отражается на самых различных областях жизни.  Городские  железные  дороги
Каупервуда, как гигантские лианы, обвились вокруг  двух  третей  города  и
высасывали из него соки.
   В 1886 году, когда Каупервуд протянул  руку  к  городским  дорогам,  их
капитал  не  превышал  шести-семи  миллионов  долларов  (все   возможности
выпустить  хотя  бы  одну  лишнюю  акцию,  исходя  из  реальной  стоимости
предприятия, были исчерпаны). Теперь под  его  руководством  этот  капитал
достиг шестидесяти-семидесяти миллионов долларов.  Большинство  выпущенных
на рынок и реализованных акций распределялось таким образом, что  двадцать
процентов их давали контроль над остальными восемьюдесятью, а эти двадцать
процентов находились в руках Каупервуда, который к тому же, закладывая их,
получал крупные денежные ссуды. Западно-чикагская компания выпустила акций
на сумму свыше тридцати миллионов долларов, и акции эти - в силу  огромной
пропускной способности городских  железных  дорог  и  бесконечного  потока
людей,  которые  с  утра  до  ночи  несли  компани