риобретет все акции мистера Шрайхарта для  мистера
Фишела или мистера Хэкелмайера.
   И  вот  осенью  1897  года  все   линии   чикагских   железных   дорог,
принадлежащие соперникам мистера Каупервуда,  преподносятся  ему,  как  на
блюде, - на золотом блюде.
   - Ну, мы все это уладили, - доверительно сообщает мистер Готлеб мистеру
Каупервуду за изысканным обедом в отдельном кабинете  нью-йоркского  клуба
"Метрополитен", доступного только для избранных. Время -  8:30  пополудни,
вино  -  искристое  бургундское.  -   Сегодня   получена   телеграмма   от
Фрэнкхаузера. Милейший человек этот Фрэнкхаузер.  Нужно  вас  познакомить.
Так вот - Хэнд продает свой пакет  Фрэнкхаузеру.  Мэррил  и  Эдвард  Арнил
будут работать с нами. Мы с ними прекрасно  столковались.  Друзья  мистера
Фишела скупят для него  у  местных  держателей  все  акции,  какие  только
возможно, и таким образом вместе с этими  тремя  главными  акционерами  мы
получим контроль над всем предприятием. Шрайхарт исключается.  Он  заявил,
что выходит  из  состава  правления.  Вы,  верно,  не  очень  будете  этим
удручены? Итак, все теперь зависит от вас -  удастся  ли  вам  добиться  в
муниципалитете концессии на пятьдесят  лет?  Хэкелмайер  говорит,  что  он
предпочел бы видеть вас во главе предприятия, а не кого-либо  другого.  Он
хочет все передать в ваши руки. Фрэнкхаузер разделяет его  мнение.  Должен
вам сказать, что Хэкелмайер - человек слова. Ну, вот и все. Теперь дело за
вами. Желаю вам успеха. Задача у вас нелегкая - нужно прежде всего сладить
с газетами, а господа Хэнд и Шрайхарт будут по-прежнему ставить вам  палки
в колеса. Мистер Хэкелмайер просил  меня  кланяться  вам  и  спросить,  не
отобедаете ли вы у него на  будущей  неделе?  Или,  если  вам  угодно,  он
посетит вас.


   Пост мэра города Чикаго занимал в те дни некий  честолюбивый  карьерист
по имени Уолден Х.Льюкас. Ему было тридцать восемь лет, и  он  пользовался
популярностью; во всяком случае ему как-то удавалось всегда быть на  виду.
Он был очень самоуверен, недурен собой,  обладал  превосходным  здоровьем,
трезвым, расчетливым умом и холодно-рассудительным даром речи.  Втайне  он
грезил  высокими  почестями  и  усиленно  вербовал  приверженцев,   причем
старался  действовать  осмотрительно  и  быть,   так   сказать,   знаменем
добродетели и справедливости, - впрочем, не слишком восстанавливая  против
себя порок. Словом, это был подающий большие надежды молодой Макиавелли из
Западных штатов Америки - как раз такой человек, который, если бы захотел,
мог бы сослужить неплохую службу в борьбе против Каупервуда.
   Каупервуд обеспокоен и спешит посетить мэра в его канцелярии.
   - Мистер Льюкас, мне хотелось бы выяснить, чем я могу быть вам полезен?
Я целиком к вашим услугам.  Быть  может,  у  вас  есть  желание  занять  в
дальнейшем более высокий пост?
   - Вы ничем не можете быть мне полезны,  мистер  Каупервуд.  Мы  с  вами
говорим на разных языках и никогда не поймем  друг  друга.  Вы  не  можете
понять меня, потому что я человек честный.
   - Ах ты, господи! - восклицает Каупервуд. - Вот  уж  поистине  завидное
самомнение и не менее завидная глубина ума! Счастливо оставаться!
   Вскоре после этого  мэра  посетил  мистер  Каркер  -  один  из  лидеров
демократической партии штата Нью-Йорк  -  холодный,  расчетливый,  знающий
свою силу политик. Каркер сказал:
   - Видите ли, мистер Льюкас, крупные банкирские  дома  Восточных  штатов
заинтересовались происходящей здесь у вас в Чикаго борьбой. Так, например,
"Хэкелмайер, Готлеб и Кь" считают, что все ваши городские железные  дороги
следует объединить, чтобы они могли стать  соблазнительной  приманкой  для
вкладчиков из самых широких слоев населения. Разумеется,  интересы  города
должны при этом соблюдаться. Однако, по их мнению, двадцать лет -  слишком
короткий срок для такого объединения. Пятьдесят лет  -  минимальный  срок,
который мог бы их удовлетворить, но, конечно, они предпочли  бы  концессию
на сто лет. Для предприятия с такими крупными издержками и  этот  срок  не
слишком велик. Политика, которая у вас здесь  проводится,  может  привести
только к муниципализации  предприятий  общественного  пользования,  что  в
настоящее время американская  демократическая  партия  никак,  разумеется,
приветствовать не может. Это восстановило бы против  нас  всех  богатых  и
влиятельных людей от берегов  Атлантического  до  берегов  Тихого  океана.
Всякий политический деятель, который будет так или иначе причастен к  этим
опасным идеям, может поставить крест на своей карьере. Он никогда не будет
избран ни на один пост. Вы поняли  меня,  или,  быть  может,  я  выражаюсь
недостаточно ясно?
   - Вполне ясно.
   - Убрать неугодное лицо с поста мэра города Чикаго не  труднее,  чем  с
поста губернатора в Спрингфилде,  -  продолжал  мистер  Каркер.  -  Мистер
Хэкелмайер и мистер Фишел лично просили  меня  побывать  у  вас.  Если  вы
хотите, чтоб вас избрали мэром города Чикаго еще на  два  года,  или  если
желаете уже в будущем году занять пост губернатора, пока не  придет  время
выставить вашу кандидатуру на президентских выборах, - что ж, все  зависит
только от  вас.  Однако  при  этом  я  считал  бы  крайне  неблагоразумным
связываться  сейчас  с  теми,   кто   проповедует   идею   муниципализации
предприятий общественного  пользования.  Газеты  в  борьбе  с  Каупервудом
затронули вопрос, которого отнюдь не следовало бы касаться.
   Вскоре после этого к мэру  явился  мистер  Эдуард  Арнил,  пользующийся
весом в местном обществе, а за ним мистер Джейкоб Бутол, лидер  демократов
в Сан-Франциско. Оба хотели одного и того  же  и  обещали  мэру  всяческую
поддержку, если он последует их совету. Их сменила делегация, состоящая из
влиятельных республиканцев Миннеаполиса и Филадельфии. И даже председатели
"Лейк-Сити-Нейшнл" и "Прери-Нейшнл" - некогда ярые противники  Каупервуда,
почтили мэра своим посещением, дабы повторить то,  что  было  уже  не  раз
сказано до них. Все говорили одно и то  же.  Льюкаса  взяло  сомнение.  Не
рискует ли он своей политической карьерой?  Стоит  ли  продолжать  ставить
палки  в  колеса  Каупервуду?  Выгодно   ли   теперь   защищать   интересы
избирателей? Запомнятся ли его заслуги? Что, если газеты уступят, если  их
заставят  пойти  на  попятный,  как   предрекал   мистер   Каркер?   Какая
неразбериха! В этих политических интересах сам черт ногу сломит!
   - Ну  что,  Бесси,  -  спросил  он  вечером  свою  русоволосую,  пышную
красавицу-жену, - как бы ты поступила?
   У Бесси были серые глаза и веселый нрав. Эта  весьма  практичная  особа
обладала  колоссальным  честолюбием,  прекрасными  связями  и  чрезвычайно
гордилась высоким положением своего мужа. Она верила в его звезду. У  мэра
вошло в привычку  советоваться  с  женой,  когда  на  его  пути  возникали
трудности.
   - Вот что я тебе скажу, Уолли, - ответила Бесси. - Нужно уж, друг  мой,
держаться чего-нибудь одного. Мне думается, массы должны на этот раз взять
верх. По-моему, газеты, наделав столько шума, уже не могут  теперь  забить
отбой. Тебе вовсе незачем ратовать за национализацию или еще что-нибудь  в
этом роде - это было бы несправедливо по отношению к людям  состоятельным.
Но я бы стояла на том, что концессия на пятьдесят лет -  это  уж  слишком.
Пусть выплачивают сколько полагается городу и получают свои концессии  без
всяких взяток... Это-то  уж  они  могут  сделать!  Я  бы  на  твоем  месте
держалась прежней линии. Без поддержки избирателей ты же  не  можешь  шагу
ступить, Уолли. Без них ведь никак не обойдешься.  Если  ты  потеряешь  их
доверие, никакие политические заправилы, да  и  никто  на  свете  тебе  не
поможет.
   Было ясно, что наступило время, когда с массами  приходится  считаться.
Да, хочешь не хочешь, а считаться приходится!



60. ЛОВУШКА

   Буря негодования, вызванная махинациями Каупервуда в Спрингфилде весной
1897 года, бушевала без устали до самой осени, и газеты  Восточных  штатов
день за днем освещали все ее перипетии.
   "Фрэнк Алджернон Каупервуд - против штата Иллинойс"  -  так  определила
это единоборство одна из нью-йоркских газет. Всякая популярность  обладает
большой притягательной силой. На  кого  не  произведет  впечатления  ореол
известности, который окружает некоторых людей, придавая им  особый  блеск?
Попалась на эту удочку и Беренис. Как-то  раз  чикагская  газета,  забытая
Каупервудом на столе, привлекла ее внимание.  В  пространной  редакционной
статье перечислялись разнообразные преступления Каупервуда - в  частности,
его интриги в законодательных органах штата  -  и  далее  говорилось  так:
"Этот человек отличается врожденным, закоренелым, неистребимым  презрением
к массам. Люди для него лишь пигмеи,  рабы,  обреченные  тащить  на  своем
горбу величественный трон, на котором он восседает. Еще ни  разу  в  жизни
Фрэнк Каупервуд не снизошел до прямого и честного обращения  к  населению,
когда ему нужно было что-либо от него  получить.  Так,  в  Филадельфии  он
стремился завладеть конкой мошенническим путем -  через  подкупленного  им
городского казначея. В Чикаго повторились те же попытки - с помощью взяток
завладеть наиболее доходными предприятиями города, использовать их в своих
корыстных целях, тогда как они должны  были  служить  на  благо  общества.
Фрэнк Алджернон Каупервуд не верит в силу народа,  не  возлагает  на  него
никаких надежд. Общество для него - это только нива, с  которой  он  хочет
снимать обильную жатву. Он мысленно видит перед собой ряды согбенных спин:
люди повержены на колени, в грязь. Они  склонились  ниц,  припав  лицом  к
земле, а он шагает по этим согбенным спинам  -  вперед,  к  господству.  В
тайниках своей души он  не  признает  никого  и  ничего,  кроме  себя.  Он
сторонится масс, боясь, как бы нужда и нищета не отбросили на него мрачной
тени, не потревожили  его  эгоистического  благополучия.  Фрэнк  Алджернон
Каупервуд не верит в народ!"
   Это грозное обличение, прогремевшее в спрингфилдских газетах в  момент,
когда  в  законодательном  собрании  шли  решающие  бои,  и   подхваченное
чикагской  прессой,  а  затем  и  другими  газетами,   произвело   сильное
впечатление на Беренис. Она думала о Каупервуде - о том, как он ведет этот
отчаянный поединок, разъезжает из Нью-Йорка в  Чикаго  и  обратно,  строит
свой великолепный дворец, собирает картины, воюет с Эйлин, - и мало-помалу
он превращался в ее глазах в существо почти легендарное, приобретая  черты
не то сверхчеловека, не то полубога. Как же можно требовать от него, чтобы
он шел проторенным путем, подчинялся каким-то раз  навсегда  установленным
трафаретным правилам? Это невозможно, и этого никогда не будет! И  этот-то
человек добивается как милости ее расположения, благодарен  ей  за  каждую
мимолетную улыбку, готов покорно исполнять все ее прихоти и капризы.
   Что ни говорите, а любая женщина таит в сердце мечту о  герое  -  своем
будущем избраннике. Если одни  люди  создают  себе  идолов  из  камня  или
полена, то другим требуется какое-то подобие настоящего величия. И в том и
в другом случае налицо языческое обожествление иллюзии.
   Беренис ни в какой мере не смотрела еще на Каупервуда,  как  на  своего
будущего возлюбленного,  но  его  недозволенное  преклонение  льстило  ей.
Как-никак, это была дань  со  стороны  человека,  сумевшего,  по-видимому,
приковать к себе взоры целого света. А  Каупервуд  между  тем,  видя,  что
пожар грандиозной битвы, которую он вел  на  Среднем  Западе,  озарил  уже
столбцы нью-йоркских  газет  и  они  начинают  обвинять  его  в  подкупах,
лжесвидетельствах, в попытках попрать волю народа и прочее и прочее, почел
за лучшее забежать вперед и оправдать себя в глазах  Беренис.  Навещая  ее
дома или сопровождая в театр, он мало-помалу поведал ей всю историю  своей
чикагской борьбы. Он  очертил  перед  ней  характеры  Хэнда,  Шрайхарта  и
Арнила, описал зависть и мстительность  этих  людей,  побуждавшие  их  так
упорно бороться против его деятельности в Чикаго.
   - Не родилось еще такого человека, который мог бы добиться  чего-нибудь
в чикагском муниципалитете, не прибегая к взятке, -  сказал  Каупервуд.  -
Кто выложит деньги на бочку, тот  и  получит  то,  что  ему  нужно.  -  Он
рассказал Беренис, как Трумен Лесли Мак-Дональд безуспешно пытался  выжать
из  него  пятьдесят  тысяч  долларов,  а  потом  газеты,  кстати  сказать,
значительно расширили круг своих  подписчиков  и  нажили  немалые  деньги,
избрав его своей мишенью. Он  откровенно  признался  ей  в  том,  как  был
отвергнут светскими  кругами  Чикаго,  приписав  это  отчасти  бездарности
Эйлин, отчасти тому, что он сам, как  некий  Прометей,  бесстрашно  бросал
вызов обществу.
   - Я справлюсь с ними и теперь, - торжественно заявил он Беренис,  когда
они завтракали  как-то  раз  в  полупустом  зале  ресторана  "Плаца".  Его
холодные серые глаза отражали в эту минуту всю неукротимость его  духа.  -
Губернатор не подписал еще законопроекта о предоставлении мне долгосрочных
концессий (разговор этот происходил в то время, когда спрингфилдский  этап
борьбы еще не был закончен), но  он  его  подпишет.  Тогда  мне  останется
только выиграть одно последнее сражение. Я должен объединить все чикагские
трамвайные линии в одной системе управления. Я мог осуществить это  лучше,
чем кто-либо другой. А потом, если уж непременно нужно,  чтобы  город  сам
владел этим хозяйством, он может купить их у меня.
   - И тогда? - спросила Беренис мягко, польщенная оказанным ей доверием.
   - О, не знаю еще. Вероятно,  поселюсь  за  границей.  Моя  судьба,  мне
кажется, не слишком занимает вас. Буду пополнять свою коллекцию...
   - Ну, а если вы потерпите поражение?
   - Это невозможно, -  ответил  он  холодно.  -  Кроме  того,  при  любых
обстоятельствах мне хватит средств до конца жизни. Я уже устал  слегка  от
всей этой кутерьмы.
   Он улыбнулся, но Беренис видела ясно, что мысль о возможности поражения
омрачила его. Его душа жаждала победы, победы во что бы то ни стало.
   Этот разговор произвел сильное впечатление на Беренис - ведь имя Фрэнка
Алджернона Каупервуда привлекало сейчас к себе всеобщее  внимание.  А  тем
временем пришли в действие и еще некие зловещие силы, и это тоже лило воду
на его мельницу. Мало-помалу миссис Картер и Беренис стали  замечать,  что
ультра-консервативные дома перестают посылать им приглашения. Беренис была
слишком заметной фигурой, чтобы о ней можно было просто позабыть.  Месяцев
пять спустя после случая с  Билзом  Чэдси,  на  торжественном  завтраке  у
Хэггерти, какой-то заезжий гость из Цинциннати указал миссис  Хэггерти  на
Беренис: об этой особе, сказал он, начинают ходить странные слухи.  Миссис
Хэггерти написала друзьям в Луисвиль  и  получила  требуемые  сведения.  А
вскоре после этого состоялся званый вечер в честь первого  выезда  в  свет
Джеральдины Борджа, и Беренис - школьная подруга ее сестры - была странным
образом забыта. Беренис не оставила этот случай без внимания.  А  затем  и
Хэггерти не включили ее, вопреки обыкновению,  в  число  своих  гостей  на
летний сезон. Их примеру последовали  и  Зиглеры  и  Деминги...  Никто  не
позволил себе никаких оскорблений по ее адресу  -  ее  попросту  перестали
приглашать. И, наконец, развернув как-то утром "Трибюн",  Беренис  прочла,
что миссис Корскейден-Бэтджер отплыла  на  пароходе  в  Италию.  Эта  дама
считалась ее лучшим другом, и вот она  узнает  об  ее  отъезде  из  газет!
Беренис умела понимать без слов; она знала,  откуда  подуло  на  нее  этим
холодным ветром и что он ей сулит.
   Нашлись,   правда,   и   такие   -   наиболее   отчаянные   из    самых
отчаянно-эмансипированных, - которые остались при  особом  мнении.  Миссис
Пэтрик Джилхенин, например:
   - Нет, нет! Не может этого быть! Срам какой! Но все равно, я люблю Беви
и всегда буду  ее  любить.  Она  такая  умница.  Двери  моего  дома  будут
по-прежнему открыты для  нее.  То,  что  случилось,  не  ее  вина.  Она  -
прирожденная аристократка, этого у нее  никто  не  отнимет.  Как,  однако,
жестока жизнь!
   Или миссис Огастас Тэбриз:
   - Неужели это правда? Не могу поверить.  Но  все  равно,  Беви  слишком
очаровательна, чтобы  отказаться  от  ее  общества.  Я  во  всяком  случае
намерена игнорировать эти слухи, пока  только  это  возможно.  Беви  будет
посещать мой дом, даже если все от нее отвернутся.
   Или миссис Пэннингтон Дрюри:
   - Как? Беви Флеминг? Кто это выдумал? Никогда не поверю! Я очень к  ней
расположена. Подумать  только  -  Хэггерти  перестали  ее  принимать!  Вот
тупицы! Ну, в  моем  доме  она  всегда  будет  желанной  гостьей,  дорогая
малютка. Как может она отвечать за прошлое своей матери!
   Однако в  косном  мире  денежных  тузов,  опирающихся  на  силу  своего
капитала, условностей,  чванливой  благонамеренности  и  невежества,  Беви
Флеминг перестала быть важной персоной. Как же она к  этому  отнеслась?  С
сознанием своего внутреннего превосходства, которое  не  могут  поколебать
никакие житейские  невзгоды.  Те,  кто  наделен  яркой  индивидуальностью,
обычно знают себе цену уже с детских лет и, за редким исключением, никогда
в себе не сомневаются. Жизнь с ее  разрушительными  приливами  и  отливами
бушует вокруг, они же подобны утесу,  горделивые,  холодные,  неколебимые.
Беренис Флеминг так свято верила в то,  что  она  неизмеримо  выше  своего
окружения, что даже теперь ухитрялась высоко держать голову.
   Тем не менее положение было не из приятных, и  она  стала  внимательнее
приглядываться  к  возможным  претендентам  на  ее  руку  -   как   видно,
единственным выходом могло быть замужество.
   Брэксмар ушел из ее жизни навсегда. Он был где-то далеко на Востоке - в
Китае, кажется. Его увлечение ею, как видно, прошло. Килмер Дьюэлма  исчез
тоже - попал в силки. Это достойное приобретение было сделано одним из тех
семейств, которые закрыли сейчас  свои  двери  перед  Беренис.  Но  в  тех
светских салонах, где ее еще продолжали принимать, - а разве не  были  они
ярмарками невест? - раза два перед ней как будто  открывалась  возможность
устроить свое будущее: двое молодых людей, оба богатые наследники,  делали
попытки завоевать ее расположение. Судьбе было угодно, однако,  чтобы  это
кончилось быстро и ничем. Один  из  этих  юнцов  -  Педро  Рицер  Маркадо,
бразилец, питомец Оксфорда, казалось, был искренне и страстно влюблен, но,
увы, - только до тех пор, пока не узнал, что у Беренис  нет  ни  гроша  за
душой и что она... Кто-то что-то шепнул ему на ухо. Другой претендент  был
некто Уильям Дрейк Баудэн -  отпрыск  старинного  рода.  Семейство  Баудэн
проживало в собственном особняке на  Вашингтон-сквере.  Беренис  и  Баудэн
встретились как-то на балу, потом  на  музыкальном  утреннике,  потом  еще
где-то. После этого Баудэн представил Беренис своей, матери и сестре, и те
были очарованы.
   - Ангел мой, божество!  -  в  упоении  вырвалось  как-то  раз  у  юного
Баудэна. - Согласны ли вы стать моей женой?
   Беренис поглядела на него с любопытством и сомнением.
   - Давайте подождем немного решать этот вопрос, друг мой,  -  предложила
она. - Я хочу, чтобы вы проверили себя - действительно ли вы меня любите.
   Вскоре после этого разговора Баудэн увидел  в  клубе  одного  из  своих
товарищей по колледжу, и тот сказал ему примерно следующее:
   - Послушайте, Баудэн, вы - мой друг. Я вижу - вы  встречаетесь  с  этой
особой, мисс Флеминг. Я, конечно, не знаю, как далеко у вас  зашло,  и  не
хочу быть навязчивым, но скажите - достаточно ли хорошо вы осведомлены обо
всем, что касается этой дамы?
   - Что вы имеете в виду? - спросил Баудэн. -  Будьте  добры  высказаться
яснее.
   - О, прошу прощенья, дружище. Я не хочу вас обидеть,  поверьте.  Вы  же
меня знаете... Старая дружба, колледж и  всякое  такое  прочее...  Словом,
послушайтесь моего совета: наведите справки, пока  не  поздно.  Вы  можете
услыш