ия Фрэнка! Как великолепны были  его  мечты  и
планы, касающиеся финансовой карьеры, искусства, общественного  положения.
А главное, главное - она принадлежала ему, и  он  принадлежал  ей!  Бывали
минуты, когда у нее голова шла кругом от восторга и счастья.
   И в то же время сознание, что все в Филадельфии  помнили  ее  отца  как
бывшего мусорщика ("навозный жук" -  называли  его  старые  знакомые),  ее
собственные тщетные усилия в  борьбе  с  безвкусицей  и  вульгарностью  их
домашнего  быта,  невозможность  получить  доступ  в  роскошные  особняки,
казавшиеся ей "святая  святых"  незыблемой  респектабельности  и  высокого
положения, - все  это  заронило  в  ее  юную  душу  неукротимую  вражду  к
атмосфере отцовского дома. Жизнь там не идет ни в какое сравнение с жизнью
в доме Каупервудов. Она любит отца, но до чего он невежествен!  И  все  же
этот исключительный человек, ее возлюбленный, снизошел  до  любви  к  ней,
снизошел даже до того, что видит в ней свою будущую жену! О  боже,  только
бы это сбылось! Вначале она надеялась через Каупервудов свести  знакомство
со  светской  молодежью,  особенно  с  мужчинами,  стоящими  выше  ее   на
общественной лестнице, - их должна увлечь ее красота и  положение  богатой
наследницы. Но эта надежда не оправдалась. Каупервуды и сами, несмотря  на
художественные  наклонности  Фрэнка  и  его  растущее  богатство,  еще  не
проникли в замкнутый круг высшего общества. В сущности, они были от  этого
еще очень далеки, если не считать  того  поверхностного  и,  так  сказать,
предварительного внимания, которое им оказывалось.
   Тем не менее Эйлин инстинктивно угадывала,  что  Каупервуд  поможет  ей
найти выход из  нынешнего  положения  и  обеспечит  для  нее  великолепное
будущее. Этот человек поднимется до высот, о которых он и сам еще не смеет
мечтать, она в этом уверена.  В  нем  таились  -  пусть  в  неясной,  едва
различимой форме - великие задатки, сулившие больше того, о чем  помышляла
Эйлин. Она жаждала роскоши, блеска и положения в обществе. Ну что  ж,  все
это придет, если он будет принадлежать  ей.  Правда,  на  их  пути  стояли
препятствия,  на  первый   взгляд   непреодолимые,   но   ведь   оба   они
целеустремленные люди. Как два леопарда в чаще, обрели они друг друга.  Ее
помыслы, незрелые, лишь наполовину сложившиеся и наполовину выраженные, по
своей силе и неуклонной прямоте не уступали его дерзким стремлениям.
   -  По-моему,  папа  просто  не  умеет  жить,  -  сказала  она   однажды
Каупервуду. - Это не его вина, и он тут, собственно, ни при чем. Он и  сам
это сознает и сознает, что я-то уж сумела бы устроить жизнь. Сколько лет я
пытаюсь вытащить  его  из  нашего  старого  дома!  Он  понимает,  как  нам
необходимо переехать. Но, впрочем, от этого тоже не будет никакого проку.
   Она умолкла и устремила на Фрэнка свой прямой, ясный и  смелый  взгляд.
Он любил ее строгие черты, их безукоризненную, античную лепку.
   - Не огорчайся, девочка моя, - отвечал он, - со временем все  уладится.
Я еще не знаю сейчас, как вылезти из  всей  этой  путаницы,  но,  кажется,
лучше всего будет открыться Лилиан, а затем уж  обдумать  дальнейший  план
действий. Я должен устроить все так, чтобы дети не пострадали. У меня есть
возможность прекрасно обеспечить их,  и  я  нисколько  не  удивлюсь,  если
Лилиан отпустит меня с миром. Я почти уверен,  что  она  захочет  избежать
сплетен и пересудов.
   Он смотрел на все это с  чисто  практической  и  притом  мужской  точки
зрения, строя свои расчеты на любви Лилиан к детям.
   Эйлин вопросительно взглянула на него. Способность  сочувствовать  горю
ближнего была до какой-то степени заложена в ней, но в данном  случае  она
считала всякое сострадание излишним. Лилиан никогда не  относилась  к  ней
дружелюбно,  у  них  были  слишком  различные  взгляды  на  жизнь.  Миссис
Каупервуд не понимала, как может девушка так задирать нос и "воображать  о
себе", а Эйлин не могла понять, как  может  Лилиан  Каупервуд  быть  такой
вялой и жеманной. Жизнь создана для того, чтобы скакать верхом, кататься в
экипаже, танцевать, веселиться.  И  еще  для  того,  чтобы  задирать  нос,
дразнить, пикироваться, кокетничать. Тошно смотреть на эту  женщину:  жена
такого молодого, такого замечательного человека, как Каупервуд, - неважно,
что она пятью годами старше его и мать двоих детей, - а ведет себя, словно
для нее уже не существует ни романтики, ни  восторгов  и  радостей  жизни.
Конечно, Лилиан не пара Фрэнку. Конечно, ему нужна молодая женщина,  нужна
она, Эйлин, и судьба должна соединить их. О, как восхитительно они заживут
тогда!
   - Ах, Фрэнк, если бы все наконец уладилось! - то и дело восклицала она.
- Как ты считаешь, можем мы надеяться или нет?
   - Можем ли мы надеяться? Еще бы! Это только вопрос  времени.  По-моему,
если я скажу Лилиан все без обиняков, она  и  сама  не  захочет,  чтобы  я
оставался с ней. Только смотри, веди себя осторожно! Если  твой  отец  или
братья заподозрят меня, в городе произойдет грандиозный скандал, а не то и
что-нибудь похуже. Они либо убьют меня на месте, либо доведут  до  полного
разорения. Скажи, ты тщательно взвешиваешь все свои поступки?
   - Я ни на секунду не забываю об этом. Если что-нибудь случится, я  буду
начисто все отрицать. Доказать они ничего не могут. Рано или поздно я  все
равно стану твоей навсегда!
   Разговор происходил в доме на Десятой улице. Без ума  влюбленная  Эйлин
ласково провела рукой по лицу Фрэнка.
   - Для тебя я сделаю все на свете, любимый, - сказала она.  -  Я  готова
умереть за тебя. О, как я тебя люблю!
   - Ну, девочка моя, это тебе не грозит. Умирать тебе не  придется.  Будь
только осмотрительна.



        23

   И  вот  после  нескольких  лет  тайной  связи  Каупервуда  с  Эйлин,  в
продолжение которых узы их взаимного влечения и  понимания  не  только  не
ослабели, но даже окрепли, грянула буря.  Беда  обрушилась  нежданно,  как
гром среди ясного неба и вне всякой зависимости от человеческой  воли  или
намерений. Вначале это был всего только пожар, к тому же случившийся вдали
от Филадельфии - знаменитый чикагский пожар 7  октября  1871  года,  когда
город,  вернее,  его  обширный  торговый  район,  выгорел  дотла,  и   эта
катастрофа мгновенно вызвала отчаянную, хотя и непродолжительную панику  в
финансовом мире Америки. Пожар, вспыхнувший в субботу, с неослабной  силой
бушевал вплоть до среды, уничтожив банки, торговые предприятия,  пристани,
железнодорожные пакгаузы и целые кварталы жилых  домов.  Наибольший  урон,
естественно,  понесли  страховые  компании,  и   большинство   их   вскоре
прекратило  платежи.  Вследствие  этого  вся  тяжесть  убытков  легла   на
иногородних промышленников и оптовых торговцев, имевших дела с  Чикаго,  а
также  на  чикагских  коммерсантов.  Огромные  потери  понесли  и   многие
капиталисты Восточных штатов, вот уже много лет являвшиеся владельцами или
арендаторами великолепных контор и особняков, которыми  Чикаго  уже  тогда
мог поспорить с любым городом на материке. Сообщение с Чикаго  прервалось,
и Уолл-стрит в Нью-Йорке, Третья  улица  в  Филадельфии  и  Стэйт-стрит  в
Бостоне по первым же депешам учуяли всю серьезность положения. В субботу и
воскресенье уже ничего нельзя  было  предпринять,  так  как  первые  вести
пришли после закрытия биржи. Зато в понедельник  новости  стали  поступать
непрерывным  потоком.  Тотчас   же   держатели   акций   и   облигаций   -
железнодорожных, государственных, городских, иными словами, ценностей всех
видов и разрядов - начали  выбрасывать  их  на  рынок,  с  целью  выручить
наличные деньги. Банки, естественно, стали требовать погашения ссуд,  и  в
результате на фондовой бирже возникла паника,  по  своим  размерам  равная
"Черной пятнице", случившейся за два года до того в Нью-Йорке.
   Когда пришло сообщение о пожаре, ни Каупервуда, ни его отца не  было  в
городе.  Вместе  с  несколькими  банковскими  деятелями  они   отправились
осматривать трассу пригородной конно-железнодорожной линии, на продолжение
которой испрашивалась ссуда. Они проехали в кабриолетах вдоль значительной
части  будущей  линии  и,  вернувшись  в  воскресенье  поздно  вечером   в
Филадельфию, услышали крикливые голоса мальчишек-газетчиков:
   - Экстренный выпуск! Экстренный выпуск! Подробности чикагского пожара!
   - Экстренный выпуск!  Экстренный  выпуск!  Чикаго  в  огне!  Экстренный
выпуск!
   Протяжные, зловещие, душераздирающие крики. В сумерках этого тоскливого
вечера, когда город словно пребывал в созерцательно-молитвенном настроении
после воскресного дня, а в воздухе и  листве  деревьев  уже  чувствовалось
умирание лета, они заставляли  сердца  сжиматься  в  мрачном  предчувствии
беды.
   - Эй, мальчик! - прислушавшись, окликнул Каупервуд маленького оборвыша,
вынырнувшего из-за угла с кипой газет под  мышкой.  -  Что  такое?  Чикаго
горит?!
   Многозначительно переглянувшись с отцом и другими дельцами, он протянул
руку за газетой, пробежал глазами заголовки  и  мгновенно  оценил  размеры
беды.

   ЧИКАГО В ОГНЕ!
   Со вчерашнего вечера пламя безудержно бушует в торговой  части  города.
Банки, торговые и общественные здания обращены в пепел. Прямая телеграфная
связь прервана сегодня с трех часов пополудни. Никакой надежды  на  скорое
окончание катастрофы.

   -  Дело,  по-видимому,  серьезное,  -  спокойно   произнес   Каупервуд,
обращаясь к своим спутникам; в его глазах и в голосе  промелькнуло  что-то
холодное и властное.
   Отцу он немного позже шепнул:
   - Это грозит паникой, если только банки и биржевые  конторы  не  станут
действовать заодно.
   Быстро,  отчетливо  и  ясно  он  воссоздал  картину  своей  собственной
задолженности.  В  банке  отца   заложено   на   сто   тысяч   акций   его
конно-железнодорожных линий, под них взято  шестьдесят  процентов,  а  под
сертификаты городского займа, которых у него имелось  на  пятьдесят  тысяч
долларов, - семьдесят процентов. Для проведения биржевых операций с  этими
ценностями старый Каупервуд дал ему свыше сорока тысяч долларов наличными.
Банкирский дом "Дрексель и Кь" по книгам Фрэнка открыл ему кредит на сумму
в сто тысяч  долларов;  они,  конечно,  потребуют  немедленного  погашения
задолженности, если ими не  овладеет  внезапный  приступ  милосердия,  что
маловероятно. Компания "Джей  Кук"  тоже  кредитовала  его  на  полтораста
тысяч. Они, несомненно, потребуют уплаты. Четырем банкам помельче  и  трем
биржевым  конторам  он  задолжал  тысяч  по  пятьдесят  долларов.  Участие
городского казначея в его делах выражалось в-сумме около пятисот тысяч,  и
если это откроется - скандал неизбежен; казначей штата  тоже  внес  в  его
контору двести тысяч. Далее имелись еще сотни мелких счетов  на  суммы  от
ста до пяти и десяти тысяч долларов. Биржевая паника повлечет за собой  не
только востребование вкладов и необходимость погасить ссуды, но  и  сильно
ударит по курсу ценных бумаг. Как ему реализовать свои ценности? Вот в чем
вопрос. Как умудриться продать их ненамного  ниже  курса,  ибо  иначе  это
поглотит все его состояние и он неизбежно разорится?
   Он быстро взвешивал в уме все, чем грозило ему  создавшееся  положение,
пока прощался с друзьями, которые расходились  по  домам  тоже  в  мрачном
раздумье о предстоявших затруднениях.
   - Поезжай домой,  отец,  а  мне  нужно  отправить  несколько  телеграмм
(телефон тогда еще не был изобретен). Я скоро вернусь, и мы вместе обсудим
положение. Дело скверное! Никому ни слова, прежде всего переговорим  между
собой. Необходимо выработать план действий.
   Старший  Каупервуд  уже  пощипывал  свои  бакенбарды  с  растерянным  и
встревоженным видом. Он напряженно думал о том, что будет с ним, если  сын
обанкротится, так как по уши увяз в его  делах.  Лицо  старика  от  испуга
посерело, ибо, идя навстречу пожеланиям  сына,  он  далеко  перешагнул  за
пределы дозволенного. Если Фрэнк  не  в  состоянии  будет,  по  требованию
банка,  завтра  же  погасить  ссуду  в  полтораста  тысяч  долларов,   вся
ответственность, весь позор падет на отца.
   Фрэнк  со  своей  стороны  напряженно  обдумывал  ситуацию,  еще  более
усложнявшуюся его связью с городским казначеем и тем, что в одиночку  ему,
конечно, не удастся поддержать курс ценностей на бирже. Тем,  кто  мог  бы
его выручить, самим приходилось туго. Обстоятельства  складывались  весьма
неблагоприятно.  Компания  "Дрексель"  в  последнее  время  вздувала  курс
железнодорожных акций и брала под них крупные ссуды. Компания  "Джей  Кук"
финансировала  Северную  Тихоокеанскую  железную  дорогу,  изо  всех   сил
стараясь не допускать других к участию в  строительстве  этой  грандиозной
трансконтинентальной линии. Разумеется, они теперь сами очутились в весьма
щекотливом положении. При первом тревожном известии они  бросятся  сбывать
наиболее надежные ценности - правительственные облигации и тому  подобное,
- лишь бы спасти другие  свои  бумаги,  на  которых  можно  спекулировать.
"Медведи" сразу почуют наживу и  примутся  без  зазрения  совести  сбивать
цены, распродавая решительно все. Он же не смеет следовать их примеру. Так
можно живо сломать себе шею, а для него самое главное - выгадать время. О,
если  бы  у  него  было  время,  три  дня,  неделя,  десять  дней,  гроза,
несомненно, прошла бы стороной.
   Больше всего  он  тревожился  из-за  полумиллиона  долларов,  вложенных
Стинером в  его  предприятие.  Приближались  осенние  выборы.  Кандидатура
Стинера, хотя он уже пробыл на своем посту два срока,  была  выставлена  в
третий  раз.  Злоупотребления,  обнаруженные  в  городском   казначействе,
привели бы к весьма  серьезным  последствиям.  Служебной  карьере  Стинера
пришел бы конец, сам он скорее всего оказался бы на скамье  подсудимых.  А
для  республиканской  партии  это  означало  провал   на   выборах.   Ему,
Каупервуду, тоже не удастся остаться в стороне, слишком глубоко он увяз во
всем этом деле. Если гроза разразится, он должен будет держать ответ перед
заправилами  республиканской  партии.  При  сильном  нажиме  он  неминуемо
обанкротится, а тогда выплывет на  свет  не  только  то,  что  он  пытался
наложить руки на конные  железные  дороги  -  эти  "заповедники",  которые
политические дельцы бережно хранили для себя,  но  еще  и  делал  это  при
помощи незаконных ссуд из городского казначейства, из-за  чего  им  теперь
грозит поражение на выборах. На такие дела они не станут  смотреть  сквозь
пальцы. Ему не помогут заверения, что он платил за эти деньги два процента
годовых (в большинство договоров он из осторожности  включал  этот  пункт)
или же что он действовал лишь как агент Стинера.  Люди  непосвященные  еще
могли бы этому поверить, но опытных политиков так просто не проведешь. Они
и не такие виды видывали.
   Одно лишь обстоятельство не давало Каупервуду окончательно пасть духом:
он слишком хорошо знал, как орудуют  политические  заправилы  его  города.
Каждый из них, какое бы высокое положение он ни занимал, в эти критические
минуты отбросит свою  спесь,  ибо  все  они,  снизу  и  до  самых  верхов,
извлекают для  себя  выгоды  из  предоставляемых  городом  льгот.  Батлер,
Молленхауэр и Симпсон - Каупервуд это знал - наживались на  подрядах,  как
будто бы вполне законных, но распределявшихся только между "своими", и  на
огромных суммах, взимаемых городом в виде налогов -  поземельного,  налога
на воду и т.д. - и депонируемых в тех банках,  которые  рекомендовала  эта
тройка и некоторые другие лица.  Считалось,  что  банки  оказывают  городу
услугу, храня его деньги в своих сейфах; поэтому они не платили  процентов
по этим  вкладам,  но  пускали  их  в  оборот,  спрашивается,  в  чьих  же
интересах?  У  Каупервуда  не  было  никаких  оснований  быть  недовольным
пресловутой тройкой, эти люди относились к нему совсем неплохо, но  почему
они считают себя монополистами по использованию всех доходов города? Он не
знал лично ни Молленхауэра, ни Симпсона, но ему было  известно,  что  они,
так же как и  Батлер,  неплохо  нажились  на  его  махинациях  с  выпуском
городского займа. Опять-таки Батлер был к нему чрезвычайно расположен.  Не
исключено, что, если все обернется из  рук  вон  плохо  и  он,  Каупервуд,
откроет свои карты Батлеру, тот,  учитывая  всю  напряженность  положения,
придет ему на помощь. Он уже мысленно  решил  так  и  поступить,  если  не
удастся вывернуться без всякой огласки, с помощью одного только Стинера.
   Но  прежде  всего,  думал  он,  разрабатывая  план  действий,   следует
отправиться к Стинеру на дом и потребовать у него дополнительной  ссуды  в
триста  -  четыреста  тысяч  долларов.  Стинер   и   всегда-то   отличался
сговорчивостью, а в данном случае он, конечно, поймет,  как  важно,  чтобы
полумиллионная недостача в его кассе не  сделалась  достоянием  гласности.
Далее необходимо  раздобыть  еще  денег,  как  можно  больше.  Но  откуда?
Придется  вступить  в  переговоры  с  директорами  банков  и   акционерных
компаний, с  крупными  биржевиками  и  прочими  деловыми  людьми.  Что  же
касается тех ста тысяч долларов, которые  он  должен  Батлеру,  то  старый
подрядчик, пожалуй, согласится повременить с востребованием этой суммы.
   Каупервуд поспешил домой, еще  с  порога  велел  закладывать  экипаж  и
поехал к Стинеру.
   К вящему его огорчению оказалось, что Стинера нет в городе - он уехал с
друзьями в бухту Чезапик стрелять уток и ловить рыбу; его ждали лишь через
несколько дней. А сейчас он бродит по болотам,  вблизи  одного  маленького
городка. Каупервуд отправил срочную депешу в  ближайший  к  этому  городку
телеграфный пункт и для большей уверенности телеграфировал еще в несколько
мест той округи, прося Стинера немедленно вернуться. Несмотря на все  это,
он отнюдь не был уверен, что Стинер успеет приехать вовремя,  и  не  знал,
что делать дальше. Ему  нужна  была  помощь,  безотлагательная  помощь  из
какого угодно источника.
   Внезапно у него мелькнула обнадеживающая мысль. Батлер,  Молленхауэр  и
Симпсон  -  крупнейшие  акционеры  конных  железных  дорог.   Они   должны
объединиться, чтобы поднять цены на бирже и тем  самым  оградить  свои  же
интересы. Они могут вступить в переговоры с такими крупными  банками,  как
"Дрексель и Кь", "Кук" и прочие, и настоять, чтобы  те  поддержали  рынок.
Они могут повлиять на  конъюнктуру,  совместно  скупая  акции;  при  такой
поддержке он сумеет продать свои ценные бумаги на сумму, которая даст  ему
возможность обернуться, более того, не исключено, что ему удастся  сыграть
на понижение и неплохо заработать.  Это  была  блестящая  идея,  достойная
лучшего применения, и единственным слабым ее местом было отсутствие полной
уверенности в том, что она осуществима.
   Он решил тотчас же ехать к Батлеру, сокрушаясь лишь о том, что придется
выдать себя и Стинера. Но что поделаешь! Каупервуд сел в экипаж и помчался
к Батлеру.
   В это время старый подрядчик сидел за обеденным столом. Он  не  слыхал,
как газетчики выкликали  экстренные  выпуски,  и  еще  ничего  не  знал  о
грандиозном пожаре в Чикаго.
   Когда слуга доложил о Каупервуде, Батлер встал и, приветливо  улыбаясь,
пошел ему навстречу.
   - Милости просим, присаживайтесь. Что прикажете: чаю или кофе?
   - Благодарю вас, - отвечал Каупервуд. - Но я сегодня очень  спешу.  Мне
необходимо потолковать с  вами  несколько  минут,  затем  я  должен  ехать
дальше. Я вас долго не задержу.
   - Ну что ж, ежели так, я сейчас буду к вашим услугам.
   И Батлер вернулся в столовую положить салфетку, которая была заткнута у
него за воротник. Эйлин, также сидевшая за столом, узнала голос Каупервуда
и насторожилась. Как бы его повидать? Что  привело  его  к  отцу  в  столь
неурочный час? Ей неловко было тут же встать из-за стола, но она надеялась
до ухода Каупервуда успеть перекинуться с ним словечком. Каупервуд думал о
ней даже сейчас, когда над ним вот-вот могла разразиться гроза, ка