отец, хотя и не был столь сильной личностью. -  Говорит,  что  очутился  в
весьма затруднительном положении. Вот, слышишь? - добавил он, когда до них
донеслись крики: "Экстренный выпуск! Экстренный выпуск!" - Чикаго в  огне.
Завтра на бирже начнется паника. Наши  железнодорожные  акции  заложены  в
разных банках. Надо держать ухо востро, а не то от нас потребуют погашения
ссуд.  Завтра  мы  прежде  всего  должны  позаботиться,  чтобы  этого   не
случилось. У Каупервуда есть моих сто тысяч  долларов,  но  он  просит  не
изымать их, а кроме того, говорит,  что  у  него  вложены  в  дело  деньги
Стинера.
   - Стинера? - удивился Оуэн. - Он, что же, балуется на бирже? - До Оуэна
доходили слухи о Стинере и его присных, но он как-то не придал им значения
и ничего еще не успел рассказать отцу. - И много у Каупервуда его денег?
   Батлер ответил не сразу.
   - Немало, - процедил он наконец. - По правде сказать, даже очень много:
около  пятисот  тысяч.  Если   это   станет   известно,   шум   поднимется
невообразимый.
   - Ого! - вырвалось у  изумленного  Оуэна.  -  Пятьсот  тысяч  долларов!
Господи ты боже мой! Неужели Стинер заграбастал  полмиллиона?  По  совести
говоря, я бы не поверил, что у него хватит  ума  на  такое  дело!  Пятьсот
тысяч! То-то будет скандал, если об этом узнают!
   - Ну, ну, обожди малость! - отозвался Батлер, стараясь  возможно  яснее
представить  себе,  как  это  могло  произойти.  -  Мы   не   знаем   всех
подробностей. Возможно, что Стинер сначала и не собирался брать так много.
Все еще может уладиться. Деньги вложены в  разные  предприятия.  Каупервуд
еще не банкрот. И деньги  покуда  не  пропали.  Теперь  надо  решить,  что
предпринять для его спасения. Если он говорит правду - а до сих пор еще не
было случая, чтоб он  солгал,  -  он  может  вывернуться,  лишь  бы  акции
городских железных дорог завтра утром  не  полетели  вверх  тормашками.  Я
сейчас повидаюсь с Молленхауэром и Симпсоном. Они  тоже  заинтересованы  в
этих бумагах. Каупервуд просил меня поговорить с ними; может, мне  удастся
воздействовать на банки, чтобы те поддержали  рынок.  Он  думает,  что  мы
укрепим свои активы, если завтра на бирже начнем  скупать  эти  акции  для
поддержания курса.
   Оуэн быстро перебирал в уме все, что ему было известно о Каупервуде. По
его мнению, Каупервуда следовало основательно проучить. Все это его затея,
а не Стинера, тут Оуэн не сомневался. Его удивляло только,  что  отец  сам
этого не видит и не возмущается Каупервудом.
   - Вот что я  тебе  скажу,  отец,  -  помолчав,  произнес  он  несколько
театральным тоном. - Каупервуд накупил акций на взятые у Стинера деньги  и
сел в лужу. Не случись пожара, это сошло бы ему с рук, но  сейчас  он  еще
хочет, чтобы ты, Молленхауэр, Симпсон и другие вытаскивали его. Он славный
малый, и я неплохо отношусь к нему, но  с  твоей  стороны  будет  безумием
действовать по его указке. Он и без того захватил в свои руки больше,  чем
следовало. На днях я слышал, что линия Фронт-стрит и большая  часть  линии
Грин и Коутс принадлежат ему, да еще он  совместно  со  Стинером  является
владельцем линии Семнадцатой и Девятнадцатой улиц. Но я не поверил  и  все
собирался спросить тебя, так ли это. Я подозреваю, что Каупервуд в  том  и
другом случае припрятал для себя контрольный пакет  акций.  Стинер  только
пешка; Каупервуд вертит им как угодно.
   Глаза Оуэна зажглись алчностью и неприязнью. Каупервуд  должен  понести
примерное наказание: надо продать с молотка его предприятие, а его  самого
изгнать из акционеров конных железных дорог. Оуэн давно  жаждал  занять  в
этом деле ведущее положение.
   - Видишь ли, - глухо отвечал Батлер,  -  я  всегда  полагал,  что  этот
молодой человек умен, но что он такой пройдоха, я не думал.  Все  разыграл
как по нотам. Да и ты,  я  вижу,  тоже  не  из  простачков,  а?  Ну,  надо
хорошенько все взвесить, и, может, мы еще это дело уладим. Здесь есть одно
очень существенное  обстоятельство.  Мы  прежде  всего  должны  помнить  о
республиканской партии. Наш успех, как тебе известно, неразрывно связан  с
ее  успехом.  -  Он  замолчал  и  посмотрел  на  сына.  -  Если  Каупервуд
обанкротится и деньги не будут возвращены в  кассу...  -  Старик  внезапно
оборвал начатую фразу. - В этой истории меня  беспокоит  только  Стинер  и
городское казначейство. Если мы ничего не предпримем,  то  республиканской
партии туго  придется  осенью  на  выборах,  а  заодно  могут  полететь  и
некоторые наши подряды. Не забывай о том,  что  в  ноябре  выборы!  Я  все
думаю, брать у него или  не  брать  эти  сто  тысяч  долларов?  Утром  мне
понадобится немало денег, чтобы покрыть задолженность.
   Курьезная  психологическая  подробность:  только  сейчас  Батлер  начал
по-настоящему  уяснять  себе  всю  трудность  положения.   В   присутствии
Каупервуда, который красноречиво излагал  ему  свои  нужды,  он  до  такой
степени поддался воздействию его личности и своего  расположения  к  нему,
что даже толком не разобрался в том, насколько эта история затрагивает его
собственные интересы. И только теперь, на свежем вечернем воздухе, беседуя
с Оуэном, лелеявшим собственные честолюбивые замыслы и нимало не  склонным
щадить Каупервуда, Батлер начал трезво смотреть на  вещи,  и  вся  история
предстала перед ним в более или менее правильном освещении.  Ему  пришлось
согласиться,  что  Каупервуд  серьезно  скомпрометировал   республиканскую
партию и поставил под угрозу городское  казначейство,  а  попутно  и  его,
Батлера, личные интересы. И все же старик  питал  к  нему  симпатию  и  не
намеревался бросить его на произвол судьбы. Сейчас он ехал к  Молленхауэру
и  Симпсону,  чтобы  спасать  Каупервуда,   -   правда,   заодно   еще   и
республиканскую партию и свои собственные дела. Но все же какой  срам!  Он
сердился и возмущался. Что за прохвост этот молодой человек!  Кто  бы  мог
подумать, что он пустится в такие авантюры. Тем не менее Батлер  и  сейчас
не утратил расположения к нему;  он  чувствовал,  что  должен  предпринять
какие-то шаги для спасения Каупервуда, если только его еще  можно  спасти.
Не исключено даже, что он исполнит его  просьбу  и,  если  и  другие  тоже
отнесутся к нему с сочувствием,  до  последней  минуты  не  тронет  своего
стотысячного вклада.
   - Право же, отец, - помолчав, сказал Оуэн, - я не  понимаю,  почему  ты
должен беспокоиться больше, чем Молленхауэр  и  Симпсон.  Если  вы  втроем
захотите помочь Каупервуду выпутаться, дело ваше;  но,  убей  меня,  я  не
понимаю, зачем вам это  нужно!  Конечно,  если  эта  история  выплывет  до
выборов, то ничего хорошего не получится,  но  разве  нельзя  до  тех  пор
замолчать ее? Твои вложения в конные  железные  дороги  куда  важнее  этих
выборов, и, если бы ты нашел способ прибрать к рукам конку, тебе больше не
пришлось бы волноваться о выборах. Мой совет: завтра же утром  потребовать
свои сто тысяч долларов, чтобы удовлетворить претензии  банков,  в  случае
если курс акций сильно упадет. Это  может  повлечь  за  собой  банкротство
Каупервуда, но тебе нисколько не повредит. Ты явишься на биржу  и  скупишь
его  акции;  меня  не  удивит,  если  он  сам  прибежит  к  тебе  с  таким
предложением. Ты должен повлиять на Молленхауэра  и  Симпсона,  пусть  они
припугнут Стинера и потребуют, чтобы он больше ни одного доллара не  давал
взаймы Каупервуду. Если ты этого не сделаешь,  он  бросится  к  Стинеру  и
возьмет у него еще денег. Стинер зашел уж слишком далеко. Может, Каупервуд
не захочет распродать свой пай,  это  его  дело,  но  он  почти  наверняка
вылетит в трубу, и тогда ты сумеешь скупить на бирже  сколько  угодно  его
акций. Я лично думаю, что он будет распродаваться. А  портить  себе  кровь
из-за этих стинеровских пятисот тысяч тебе незачем. Никто не заставлял его
одалживать их Каупервуду. Пусть выпутывается  как  знает.  Правда,  партия
может попасть под удар, но сейчас не это самое важное. Вы с  Молленхауэром
окажете давление на газеты, и они будут молчать до окончания выборов.
   - Обожди, обожди малость!  -  сказал  сыну  старый  подрядчик  и  снова
погрузился в размышления.



        25

   Генри Молленхауэр, как и Батлер, жил в одной из новых частей города, на
Брод-стрит, неподалеку от тоже нового и красивого здания библиотеки. Дом у
него был обширный и очень типичный для жилища новоиспеченного богача  того
времени - четырехэтажное здание,  облицованное  желтым  кирпичом  и  белым
камнем, без всякого определенного стиля, но все-таки довольно приятное для
глаза. Широкие ступени  вели  на  просторную  веранду,  посредине  которой
красовалась Тяжелая резная дверь, а по бокам ее - узкие  окна,  украшенные
светло-голубыми, очень изящными жардиньерками. Во всех  двадцати  комнатах
этого дома были великолепные паркетные полы и очень дорого стоившие по тем
временам деревянные панели.  В  первом  этаже  помещалась  зала,  огромная
гостиная и обшитая дубом столовая, размером не меньше тридцати  квадратных
футов; во втором - комната, где стоял рояль, отданный в распоряжение  трех
дочерей хозяина, мнивших себя  музыкантшами,  библиотека,  кабинет  самого
Молленхауэра и будуар его жены с прилегающими к  нему  ванной  комнатой  и
небольшим зимним садом.
   Молленхауэр считался  и  сам  считал  себя  очень  важной  персоной.  В
финансовых   и    политических    делах    он    обладал    исключительной
проницательностью. Хотя  он  был  немцем,  вернее,  американцем  немецкого
происхождения, внешность у него была типично американская и  притом  очень
внушительная. Холодный и острый ум светился в его  глазах.  Роста  он  был
высокого, сложения плотного. Его могучая грудь и широкие  плечи  прекрасно
гармонировали с красивой головой, казавшейся в зависимости от  ракурса  то
круглой, то удлиненной. Выпуклый лоб тяжело нависал над живыми, пытливыми,
колючими глазами. Нос, рот, подбородок, а  также  полные  гладкие  щеки  -
словом,  все  крупное,   выразительное,   правильное   лицо   Молленхауэра
свидетельствовало о том, что этот  человек  знает,  чего  хочет,  и  умеет
поставить  на  своем,  наперекор  всем  препятствиям.  С  Эдвардом  Мэлией
Батлером Молленхауэра связывала тесная дружба  -  насколько  она  возможна
между двумя дельцами, - а Марка Симпсона он уважал приблизительно так, как
один тигр уважает другого. Он умел ценить выдающиеся способности и  всегда
был готов играть честно, если честно велась игра. В противном  случае  его
коварство не знало границ.
   Молленхауэр не ждал ни Эдварда Батлера, ни его сына в воскресный вечер.
Этот человек, владевший третьей частью всех богатств Филадельфии, сидел  у
себя в библиотеке, читал и слушал игру на рояле одной  из  своих  дочерей.
Жена и две другие дочери ушли в церковь. По натуре он был домосед.  А  так
как воскресный вечер в мире политиков вообще  считается  удобным  временем
для всевозможных совещаний, то Молленхауэр предполагал, что кто-нибудь  из
его видных собратьев по республиканской партии  может  заглянуть  к  нему.
Поэтому когда лакей - он же дворецкий - доложил о Батлере с сыном, он даже
обрадовался.
   - Кого я вижу! - приветствовал  он  Батлера,  протягивая  ему  руку.  -
Очень, очень рад! И Оуэн с вами? Как дела, Оуэн? Чем  прикажете  потчевать
вас, джентльмены, и что вы предпочитаете курить? Для начала надо выпить по
рюмочке.  Джон,  -  обратился  он  к  слуге,  -   подайте-ка   чего-нибудь
крепкого!.. А я сидел и слушал, как  играет  Каролина.  Но  вы,  очевидно,
смутили ее.
   Он придвинул Батлеру кресло и указал Оуэну на место по  другую  сторону
стола. Не прошло  и  минуты,  как  слуга  вернулся  с  изящным  серебряным
подносом, в изобилии уставленным бутылками виски, старого вина и коробками
с  разными  сортами  сигар.  Оуэн  принадлежал  к  новому  типу   дельцов,
воздерживавшихся от  вина  и  от  курения.  Отец  его  в  очень  умеренном
количестве позволял себе и то и другое.
   - Уютный у вас дом! -  сказал  Батлер,  поначалу  умалчивая  о  причине
своего посещения. - Неудивительно, что вы и в воскресенье  вечером  никуда
не выезжаете. Что новенького в городе?
   -  Ничего  особенного,  насколько  мне  известно,  -  спокойно  отвечал
Молленхауэр. - Все идет как по маслу. Но вы, кажется, чем-то обеспокоены?
   - Да, немножко, - отвечал Батлер, допивая коньяк с содовой. - Тревожные
известия. Вы еще не читали вечерних газет?
   - Нет, не читал. - И Молленхауэр выпрямился в кресле. - А разве сегодня
вышли вечерние выпуски? Что же такое случилось?
   - Ничего, если не считать пожара в Чикаго. И похоже, что завтра утром у
нас на фондовой бирже начнется изрядная суматоха.
   - Что вы говорите! А я еще ничего не  слышал.  Значит,  вышли  вечерние
газеты?.. Так, так... Что же, большой там пожар?
   - Говорят, весь город в огне, - вставил Оуэн, с  интересом  наблюдавший
за выражением лица знаменитого политического деятеля.
   - Да... Вот это новость! Надо послать за газетой. Джон!  -  кликнул  он
слугу и, когда тот появился, сказал: - Раздобудьте мне где-нибудь  газету.
Почему вы считаете, что это может отразиться на здешних делах? - обратился
он к Батлеру после ухода слуги.
   - Видите ли, существует одно обстоятельство, о котором я ничего не знал
до самой последней минуты. Наш милейший  Стинер,  возможно,  недосчитается
изрядной суммы в своей кассе, если только дело  не  обернется  лучше,  чем
кое-кто предполагает, - спокойно пояснил Батлер. - А такая история, как вы
сами понимаете, едва ли произведет выгодное впечатление перед выборами,  -
добавил он, и его  умные  серые  глаза  впились  в  Молленхауэра,  который
ответил ему таким же пристальным взглядом.
   - Откуда вы это узнали? -  ледяным  тоном  осведомился  Молленхауэр.  -
Неужели он намеренно произвел  растрату?  И  сколько  он  взял,  вам  тоже
известно?
   - Довольно приличный куш, -  по-прежнему  спокойно  отвечал  Батлер.  -
Насколько я понял, около пятисот тысяч долларов. Пока это еще не растрата.
Но как дело обернется в дальнейшем, неизвестно.
   - Пятьсот  тысяч!  -  в  изумлении  воскликнул  Молленхауэр,  стараясь,
однако, сохранить обычное самообладание. - Не  может  быть!  Когда  же  он
начал брать деньги? И куда их девал?
   - Он ссудил около пятисот тысяч молодому Каупервуду  с  Третьей  улицы,
тому самому, что проводил реализацию городского займа. На эти деньги они -
в своих личных интересах -  пускались  в  разные  аферы,  главным  образом
скупали акции конных железных дорог.
   При  упоминании  о  конных  дорогах  бесстрастное   лицо   Молленхауэра
чуть-чуть дрогнуло.
   - По мнению Каупервуда, этот пожар завтра вызовет биржевую панику, и он
опасается, что ему не выйти из положения без солидной поддержки.  Если  же
он обанкротится, то в городском казначействе окажется  дефицит  в  пятьсот
тысяч долларов, который уже нельзя будет восполнить, Стинера нет в городе,
а Каупервуд явился ко мне с просьбой найти  способ  поддержать  его.  Надо
сказать, что он в свое время  выполнял  для  меня  кое-какие  поручения  и
потому понадеялся, что теперь я приду к нему на помощь, то есть склоню вас
и сенатора воздействовать на крупные банки, чтобы таким образом поддержать
завтра курс ценностей на бирже. Иначе Каупервуду грозит крах,  а  скандал,
который, по его мнению,  неизбежно  разразится,  может  повредить  нам  на
выборах. Мне кажется, что он тут не ведет никакой игры, а просто  хлопочет
о том, чтобы по возможности спасти себя и не подвести  меня  или,  вернее,
нас.
   Батлер умолк. Молленхауэр, коварный и скрытный, даже виду не подал, что
встревожен этим неожиданным известием. Но так как он  всегда  был  уверен,
что у Стинера нет ни крупицы финансовых или организационных  способностей,
то  его  любопытство  было  изрядно  возбуждено.  Значит,  его  ставленник
пользовался средствами казначейства тайком от него и теперь оказался перед
угрозой  судебного  преследования!  Каупервуда   Молленхауэр   знал   лишь
понаслышке, как  человека,  приглашенного  в  свое  время  для  проведения
операции с займом. На этой операции кое-что нажил и он, Молленхауэр. Ясно,
что этот банкир околпачил Стинера и на полученные от  него  деньги  скупал
акции конных железных дорог! Следовательно, у него и у Стинера должно быть
немало  этих  бумаг   -   обстоятельство,   чрезвычайно   заинтересовавшее
Молленхауэра.
   - Пятьсот тысяч долларов! - повторил он, когда.  Батлер  закончил  свой
рассказ. - Н-да, кругленькая сумма! Если бы Каупервуда могла  спасти  одна
только поддержка рынка, мы, пожалуй, пошли бы ему навстречу, но  в  случае
серьезной паники такой маневр останется безрезультатным. Если этот молодой
человек сильно стеснен в средствах, а на  бирже  начнется  резкое  падение
ценностей, то для его спасения понадобится еще  целый  ряд  дополнительных
мероприятий. Мне это известно по опыту. Вы случайно не знаете,  каков  его
пассив?
   - Нет, не знаю, - отвечал Батлер.
   - Денег, вы говорите, он у вас не просил?
   - Он хочет только, чтобы я не брал у него своих ста  тысяч,  покуда  не
определится его положение.
   - А Стинера и в самом деле нет в городе? - осведомился недоверчивый  по
природе Молленхауэр.
   - Так утверждает Каупервуд. Мы можем послать кого-нибудь проверить.
   Молленхауэр  уже  обдумывал,  как  бы  поумнее  выйти   из   положения.
Поддержать курс ценностей - это, конечно, самое лучшее, если таким образом
удастся спасти Каупервуда, а заодно с ним казначея и честь республиканской
партии. Стинер окажется  вынужденным  возвратить  в  казну  пятьсот  тысяч
долларов, для чего ему придется продать свои акции, и тогда почему бы ему,
Молленхауэру, не купить их? Но тут, видимо, нужно будет учесть и  интересы
Батлера. А что, спрашивается, он может потребовать?
   Из дальнейшего разговора с Батлером Молленхауэр выяснил, что  Каупервуд
готов возместить недостающие  пятьсот  тысяч  долларов,  если  только  ему
удастся сколотить такую сумму. Насчет его паев в разных линиях конки у них
пока разговора не было.  Но  какая  могла  быть  уверенность  в  том,  что
Каупервуда удастся спасти таким способом и что у него даже в  этом  случае
будет желание и возможность собрать пятьсот тысяч долларов  и  вернуть  их
Стинеру? Он сейчас нуждается в наличных, но кто даст их ему теперь,  когда
надвигается неминуемая паника? Какое обеспечение может  он  предложить?  С
другой стороны, если хорошенько нажать, можно будет принудить их  обоих  -
его и Стинера - отдать за бесценок свои железнодорожные акции.  Если  ему,
Молленхауэру, удастся заполучить  их,  то  какое  ему,  собственно,  дело,
победит его партия осенью на выборах или потерпит поражение; впрочем,  он,
как и Оуэн, считал, что поражения можно избежать. Вернее, можно по примеру
прежних лет купить победу. Растрату Стинера, если из-за  краха  Каупервуда
он окажется растратчиком, несомненно, удастся скрыть до победы на выборах.
Впрочем, мелькнула у  него  мысль,  еще  желательнее  было  бы  припугнуть
Стинера, чтобы он отказал в  дополнительной  помощи  Каупервуду,  а  затем
резко сбить цену на его акции конных железных дорог и тем самым  на  акции
всех других держателей, не исключая Батлера и Симпсона. В Филадельфии  эти
линии со временем станут одним из  главнейших  источников  обогащения.  Но
сейчас надо делать вид, что в первую очередь его заботит  спасение  партии
на предстоящих выборах.
   -  Я,  конечно,  не  могу  решать  за  сенатора,  -   задумчиво   начал
Молленхауэр, - и не знаю, какова будет его точка зрения. Но я лично  готов
сделать все от меня зависящее, чтобы поддержать курс ценностей,  если  это
принесет какую-нибудь пользу. Готов хотя бы уже потому,  что  банки  и  от
меня могут потребовать погашения задолженности. Но сейчас нам надо  прежде
всего позаботиться об избежании огласки до конца выборов,  если  Каупервуд
все-таки вылетит в трубу. Ведь у нас нет  никакой  уверенности,  что  наши
усилия поддержать рынок увенчаются успехом.
   - Никакой! -