выкупить
сертификаты.
   Но, с другой стороны, размышлял Каупервуд, существует  ведь  соглашение
между ним и городским казначеем (конечно, незаконное), благодаря  которому
такая комбинация может сойти за вполне благовидную и формально оправданную
даже в случае его банкротства, так как он  не  обязан  балансировать  свои
сделки до конца месяца. Если он прогорит  и  в  амортизационном  фонде  не
окажется этих облигаций, он может сказать,  что  обычно  сдавал  облигации
позднее и потому попросту забыл о них. Таким образом, если он возьмет  чек
в уплату за эти  еще  не  сданные  облигации,  то,  собственно  говоря,  -
оставляя в стороне закон и этику,  -  его  поступок  будет  внешне  вполне
обоснован. Правда, город потеряет еще шестьдесят тысяч долларов. Но  какое
это имеет значение, раз казначейству все равно грозит  дефицит  в  пятьсот
тысяч?  Будет,  значит,   пятьсот   шестьдесят.   Привычная   осторожность
Каупервуда  сталкивалась  здесь  с  необходимостью,  и  потому  он   решил
повременить с этим чеком, пока Стинер окончательно не откажет ему в выдаче
трехсот тысяч, - в этом случае он будет вправе потребовать чек.  Вероятнее
всего, Стинер даже не спросит, сданы ли облигации в амортизационный  фонд,
а если спросит, придется солгать, только и всего!
   Каупервуд снова вскочил в экипаж и помчался обратно в контору: там, как
он и думал, его уже ждало письменное  требование  Батлера.  Он  немедленно
выписал чек на те сто тысяч долларов, которыми любящий отец кредитовал его
в своем банке, и отослал Батлеру.  За  это  время  пришло  еще  письмо  от
Альберта Стайерса, секретаря Стинера, с предупреждением больше не покупать
и не продавать облигации городского займа, так как до особого распоряжения
эти сделки не будут приниматься в расчет. Каупервуд  сразу  понял,  откуда
ветер  дует.  Стинер  советовался  с  Батлером  или  Молленхауэром,  и  те
поспешили предостеречь и запугать его. Несмотря на это, Каупервуд прямиком
отправился в городское казначейство.
   После свидания с Каупервудом у Стинера снова был разговор с Сэнгстеком,
Стробиком и другими лицами,  подосланными  к  нему  для  того,  чтобы  как
следует его припугнуть. В результате этого разговора  казначей  решительно
воспротивился всем планам Каупервуда. Стробик и сам был очень  встревожен.
Он, Уайкрофт и Хармон тоже пользовались средствами городского казначейства
- правда,  в  значительно  меньших  размерах,  ибо  им  был  не  свойствен
финансовый размах Каупервуда, - и теперь они должны были покрыть  долг  до
того, как грянет буря. Если Каупервуд обанкротится и у Стинера обнаружится
дефицит, не исключена возможность проверки всего бюджета, а тогда выплывут
на  свет  и  их  махинации.  Чтобы  не  быть  обвиненными  в   должностном
преступлении, необходимо так или иначе возвратить деньги.
   - Отправляйтесь к Молленхауэру, - посоветовал  Стинеру  Стробик  вскоре
после ухода  Каупервуда,  -  и  откройте  ему  все.  Он  поддерживал  вашу
кандидатуру и устроил вас на пост казначея. Расскажите  ему,  в  каком  вы
положении, и спросите, что делать. Он уж найдет выход. Предложите ему ваши
акции за помощь. Вам придется на это пойти.  Ничего  другого  попросту  не
остается. А  Каупервуду,  черт  возьми,  не  давайте  больше  ни  доллара!
Помните, что он толкнул вас в пропасть,  из  которой  вы  не  знаете,  как
выкарабкаться. Наконец, если Молленхауэр откажется вам  помочь,  пусть  он
хоть заставит  Каупервуда  вернуть  деньги  в  казну.  Молленхауэр  сумеет
воздействовать на него.
   Стробик привел еще множество доводов, и после его ухода Стинер со  всех
ног кинулся к Молленхауэру. Он был так перепуган, что  задыхался  и  готов
был  броситься  на  колени  перед  этим   американским   немцем,   великим
финансистом и политиком. Если бы мистер Молленхауэр согласился ему помочь!
Тогда есть надежда выпутаться из этой истории и не угодить в тюрьму!
   - О боже мой! Боже мой! - шептал он, торопясь к Молленхауэру. - Что мне
делать?
   Позиция, занятая Генри  Молленхауэром,  жестким  политиком  и  дельцом,
прошедшим суровую школу, была такова, какую занял бы  любой  капиталист  в
этих сложных обстоятельствах.
   Перебирая в памяти то, что сказал ему Батлер, Молленхауэр прежде  всего
прикинул, какие выгоды он может извлечь из создавшегося положения. Надо  -
если, конечно, это можно сделать, не скомпрометировав  себя,  -  завладеть
акциями конных железных дорог, находящимися во владении Стинера. Эти акции
нетрудно  перевести  через  биржевых   маклеров   на   имя   какого-нибудь
подставного лица, а затем уж на имя его, Молленхауэра. Для этого  придется
основательно нажать на казначея, когда тот явится сегодня к нему;  что  же
касается  недостачи  пятисот  тысяч  долларов  в  кассе  казначейства,  то
Молленхауэр еще не представлял себе,  что  тут  можно  сделать.  Вероятнее
всего, Каупервуд не сумеет покрыть свою задолженность; ну что ж,  город  в
таком случае понесет убыток, но скандал  необходимо  замять  до  окончания
выборов. Если остальные  лидеры  партии  не  проявят  великодушия,  как  и
полагал  Молленхауэр,  то  Стинеру,  конечно,  не  миновать  разоблачения,
ареста, суда, конфискации имущества  и,  возможно,  даже  тюрьмы.  Правда,
когда волна  общественного  негодования  несколько  схлынет,  можно  будет
добиться  от  губернатора  смягчения  приговора.  Было  ли  здесь   налицо
преступное соучастие Каупервуда - этим Молленхауэр не  интересовался.  Сто
против одного - что  нет.  Этот  человек  достаточно  хитер  и  осторожен.
Впрочем, если представится возможность выгородить казначея, свалив вину на
Каупервуда, и таким образом снять пятно с партии, Молленхауэр, конечно, не
станет  возражать.  Но   сначала   нужно   разузнать   подробнее   историю
взаимоотношений этого биржевика со Стинером и  попутно  прибрать  к  рукам
все, чем тот успел поживиться на посту казначея.
   Войдя к Молленхауэру, Стинер окончательно обессилел и  упал  в  кресло.
Мозг его отказывался работать, нервы сдали,  страх  окончательно  завладел
им.
   - Что скажете, мистер Стинер? - внушительным тоном спросил Молленхауэр,
притворяясь, будто не знает, что привело к нему казначея.
   - Я пришел поговорить относительно ссуд, предоставленных  мною  мистеру
Каупервуду.
   - А в чем, собственно, дело?
   - Он должен мне или,  вернее,  городскому  казначейству  пятьсот  тысяч
долларов. Насколько мне известно, ему грозит банкротство, и в таком случае
он не сможет вернуть эти деньги.
   - Кто вам сказал, что ему грозит банкротство?
   - Мистер Сэнгстек, а позднее мистер Каупервуд и сам заезжал ко мне.  Он
объяснил, что во избежание краха ему необходимо  раздобыть  еще  денег.  И
просил у меня дополнительно триста тысяч долларов. Уверял, что  эта  сумма
нужна ему во что бы то ни стало.
   -  Вот  это  здорово!  -  воскликнул  Молленхауэр,  разыгрывая  крайнее
изумление. - Но вы, надо думать, не согласились. У вас и без  того  хватит
неприятностей.  Если  он  пожелает  знать,  почему  вы  ему   отказываете,
направьте его ко мне. И не  давайте  ему  больше  ни  единого  доллара.  В
противном случае, если дело дойдет до суда, вам не будет пощады. Я  и  так
не знаю, что можно для вас сделать. Но если вы не станете  больше  ссужать
его деньгами, мы, возможно, что-нибудь придумаем. Не ручаюсь, конечно,  но
попытаемся. Только смотрите: чтобы  ни  один  доллар  больше  не  утек  из
казначейства на продолжение этого темного  дела.  Оно  и  без  того  имеет
достаточно неприглядный вид.
   Молленхауэр вперил в Стинера предостерегающий взгляд. Тот, измученный и
разбитый, уловив в словах своего покровителя слабый намек  на  милосердие,
соскользнул с кресла и упал  перед  ним  на  колени,  воздевая  руки,  как
молящийся перед распятием.
   - О мистер Молленхауэр,  -  бормотал  он,  задыхаясь  и  всхлипывая,  -
поверьте, я не хотел сделать ничего дурного! Стробик  и  Уайкрофт  уверяли
меня, что это вполне законно. Вы сами направили меня к Каупервуду. Я делал
только то, что делали другие, - так по крайней мере мне  казалось.  Мистер
Боуд, мой предшественник, поступал точно так же: он  вел  эти  дела  через
фирму "Тай и Кь". У меня жена и четверо детей, мистер  Молленхауэр.  Моему
младшему только семь лет. Подумайте о них, мистер Молленхауэр!  Подумайте,
что означает для них мой арест! Я не хочу попасть в тюрьму!  Я  не  думал,
что поступаю незаконно, честное слово, не думал. Я отдам все, что  у  меня
есть. Возьмите мои акции, и дома, и земельные участки,  все;  все,  только
выручите меня из беды! Не дайте им посадить меня за решетку.
   Толстые побелевшие губы казначея судорожно подергивались, горячие слезы
струились по его лицу, только что бледному, а  теперь  багровому.  Зрелище
почти неправдоподобное,  но,  к  сожалению,  не  столь  уж  редкое,  когда
приоткрывается завеса над жизнью титанов финансового и политического мира!
   Молленхауэр смотрел на него спокойно и задумчиво. Он часто видел  перед
собою слабых людей, не более бесчестных, чем он сам, но лишенных его ума и
мужества, и они точно так же молили его - не обязательно  на  коленях,  но
все  равно  это  были  люди  со  сломленной  волей  и  духом.   Жизнь,   в
представлении этого человека с богатым и сложным  житейским  опытом,  была
безнадежно запутанным клубком.  Что  прикажете  делать  с  так  называемой
моралью и нравственными заповедями? Этот Стинер  считает  себя  бесчестным
человеком, а его, Молленхауэра, честным. Вот он кается перед ним  в  своих
преступлениях и взывает к нему, словно к праведнику или святому.  А  между
тем Молленхауэр знает, что сам он столь  же  бесчестен,  но  более  хитер,
дальновиден и расчетлив. Дело не в том, что Стинер безнравствен, а в  том,
что он труслив и глуп. В этом его главная вина. Есть  люди,  воображающие,
что  существует  какой-то  таинственный  кодекс  права,   какой-то   идеал
человеческого поведения, оторванный и бесконечно далекий  от  практической
жизни. Но он, Молленхауэр, никогда не видел, чтобы они  претворяли  его  в
жизнь,  а  случись  так,  это  привело  бы  их  только  к  финансовой  (не
нравственной, этого он  не  стал  бы  утверждать)  гибели.  Люди,  которые
цеплялись  за  этот  бессмысленный  идеал,  никогда  не  были  выдающимися
деятелями в какой-либо практической области. Они навеки оставались нищими,
жалкими, обойденными мечтателями. При всем желании он не мог бы  заставить
Стинера  все  это  понять,  да  и  не  стремился  просветить  его.   Жаль,
разумеется, детишек Стинера, жаль его жену! Ей,  вероятно,  тоже  пришлось
немало поработать в жизни, как, впрочем, и ее  мужу,  чтобы  пробить  себе
дорогу и хоть чего-то достичь. И  вдруг  это  неожиданное  бедствие,  этот
чикагский пожар, погубивший все их труды! Странное стечение обстоятельств!
Если что-нибудь и  заставляло  Молленхауэра  сомневаться  в  существовании
благого  и  всемогущего  провидения,  то  именно  такие   финансовые   или
общественные  события,  обрушивавшиеся  как  гром  среди  ясного  неба   и
приносившие гибель и разорение множеству людей.
   - Встаньте, Стинер, - спокойно сказал он после  недолгого  молчания.  -
Нельзя так распускаться. Плакать тут нечего,  слезами  делу  не  поможешь.
Соберитесь с мыслями и хорошенько обдумайте свое  положение.  Может  быть,
оно не так уж безнадежно.
   Пока Молленхауэр говорил, Стинер снова уселся  в  кресло  и  беспомощно
всхлипывал, утирая глаза платком.
   - Я сделаю все, что возможно, Стинер, хотя ничего конкретного сейчас не
обещаю и за результат ручаться не могу. В нашем городе действуют различные
политические силы.  Может  быть,  мне  и  не  удастся  спасти  вас,  но  я
попытаюсь. Зато вы должны полностью  довериться  мне.  Не  говорите  и  не
делайте ничего,  предварительно  не  посоветовавшись  со  мной.  Время  от
времени  я  буду  посылать  к  вам  своего  секретаря  с  указаниями,  как
действовать. Ко мне не являйтесь, пока  я  сам  вас  не  позову.  Вы  меня
поняли?
   - Да, мистер Молленхауэр.
   - Ну, теперь  вытрите  слезы.  Из  моей  конторы  неудобно  выходить  с
заплаканными глазами. Поезжайте к себе в казначейство, а я  пришлю  к  вам
Сэнгстека. От него вы узнаете,  что  делать.  Выполняйте  в  точности  его
слова. А как только я дам вам знать, приходите немедленно.
   Он поднялся, большой, самоуверенный, спокойный. Его  туманные  обещания
вернули Стинеру душевное  равновесие.  Сам  мистер  Молленхауэр,  великий,
могущественный Молленхауэр, поможет ему выпутаться из беды. В конце концов
не исключено, что тюрьма и минует его. Когда через несколько минут  Стинер
отправился в казначейство, на его лице, правда, еще красном от  слез,  уже
не заметно было других следов пережитого потрясения.
   Не прошло и часа, как в казначейство, вторично  за  этот  день,  явился
Эбнер Сэнгстек, смуглый  человечек  с  высохшей  правой  ногой,  обутой  в
тяжелый башмак на утолщенной подошве. На его скуластом,  необычайно  умном
лице светились живые, пронизывающие, но непроницаемые глаза. Сэнгстек  как
нельзя лучше подходил для роли  секретаря  Молленхауэра.  Достаточно  было
взглянуть на него, чтобы уже  не  сомневаться,  что  он  заставит  Стинера
поступать точно по указке их  общего  хозяина.  Сейчас  его  задачей  было
уговорить казначея немедленно перевести через маклеров Батлера  -  "Тая  и
Кь" свои акции конных железных дорог на имя одного мелкого агента из клики
Молленхауэра, который потом, в свою очередь, должен был  перевести  их  на
имя патрона. То немногое, что Стинеру предстояло получить за  эти  бумаги,
должно было пойти на покрытие дефицита в казначействе. "Тай и  Кь"  сумеют
так повести дело, что никто не перехватит этих ценностей, и в то же  время
придадут ему вид обыкновенной биржевой операции.  Сэнгстек  уже  успел,  в
интересах своего шефа, проверить состояние дел Стинера  и  попутно  узнал,
для чего брали деньги в казначействе  Стробик,  Уайкрофт  и  Хармон.  Этой
тройке,  через  другого  посредника,  тоже  был  предложен   выбор:   либо
немедленно продать все имеющиеся у них акции, либо предстать перед  судом.
С ними не стоило  церемониться:  они  были  лишь  мелкими  шестеренками  в
политической машине Молленхауэра. Строго-настрого наказав  Стинеру  ни  на
кого не  переписывать  остатков  своего  имущества  и  не  слушать  ничьих
советов, а главное, коварных наставлений Каупервуда, Сэнгстек удалился.
   Едва ли стоит упоминать, что Молленхауэр  остался  весьма  удовлетворен
таким  оборотом  дела.  Теперь  Каупервуд  скорее  всего  будет   вынужден
обратиться к нему, но даже если он этого не сделает, в руках  Молленхауэра
уже все равно немалое количество тех предприятий, в которых Каупервуд  так
недавно играл ведущую роль.  Если  же  ему  всеми  правдами  и  неправдами
удастся заполучить еще  и  остальные,  то  Симпсону  и  Батлеру  нечего  и
заикаться о конных железных дорогах! Его доля в этом деле теперь не только
не уступала доле других держателей, но, может быть, даже превосходила ее.



        28

   Таково было положение вещей в понедельник, к концу дня, когда Каупервуд
снова приехал  к  Стинеру.  Казначей  сидел  в  своем  служебном  кабинете
одинокий, подавленный, в состоянии, близком к невменяемости. Он жаждал еще
раз повидать Каупервуда, но в то же время боялся встречи с ним.
   - Джордж, - без промедления начал Каупервуд, -  у  меня  нет  ни  одной
лишней минуты, и я пришел, чтобы в последний раз сказать  вам:  вы  должны
дать мне триста тысяч долларов, если не хотите, чтобы я обанкротился. Дела
сегодня обернулись очень скверно. Я буквально в безвыходном положении.  Но
долго такая буря свирепствовать  не  может,  это  очевидно  по  самому  ее
характеру.
   Он смотрел на Стинера и читал  в  его  лице  страх  и  мучительное,  но
несомненное упорство.
   - Чикаго горит, но очень скоро его примутся отстраивать заново. И тогда
начнется тем больший подъем в делах. Так вот, возьмитесь за ум и  помогите
мне. Не поддавайтесь страху! - Стинер растерянно заерзал в  кресле.  -  Не
позволяйте этим  политическим  авантюристам  так  запугивать  вас.  Паника
утихнет через несколько дней, и мы с вами  станем  богаче,  чем  были.  Вы
виделись с Молленхауэром?
   - Да.
   - И что же он вам сказал?
   - То, что я и ожидал услышать. Он запретил мне иметь с вами дело. Я  не
могу, Фрэнк, понимаете, не могу!  -  завопил  Стинер,  вскакивая.  Он  так
нервничал, что не  в  состоянии  был  усидеть  на  месте  во  время  этого
разговора. - Я не могу! Они меня прижали к стене, затравили,  им  известны
все наши дела. Послушайте, Фрэнк, - Стинер нелепо взмахнул  руками,  -  вы
должны вызволить меня из беды! Вы  должны  возвратить  эти  пятьсот  тысяч
долларов, иначе я погиб! Если вы не вернете  долг  и  обанкротитесь,  меня
упекут в тюрьму. А у меня жена и четверо детей, Фрэнк!  Я  не  могу  этого
вынести. Вы слишком широко размахнулись! Я не имел права так рисковать! Да
я и не пошел бы на этот риск, если бы вы меня не уговорили. Поначалу я  не
представлял себе, чем это может кончиться.  С  меня  довольно,  Фрэнк!  Не
могу! Я отдам вам все свои акции, а вы верните мне эти пятьсот тысяч, и мы
будем квиты.
   Голос Стинера прерывался, он вытирал рукою вспотевший  лоб  и  с  тупой
мольбой вглядывался в Каупервуда.
   Тот, в  свою  очередь,  смотрел  на  него  несколько  секунд  холодным,
неподвижным взглядом.  Он  хорошо  знал  человеческую  натуру,  и  никакие
странности поведения, особенно в минуты паники, не могли его  удивить;  но
Стинер превзошел все ожидания.
   - С кем вы еще виделись, Джордж, после моего  ухода?  Кто  у  вас  был?
Зачем вы понадобились Сэнгстеку?
   - Он сказал мне то же,  что  и  Молленхауэр.  Никому  и  ни  при  каких
обстоятельствах не давать больше  взаймы,  а  главное,  как  можно  скорее
вытребовать назад пятьсот тысяч долларов.
   - И вы полагаете, что Молленхауэр  хочет  помочь  вам,  не  так  ли?  -
спросил Каупервуд, безуспешно  стараясь  скрыть  свое  презрение  к  этому
человеку.
   - Надеюсь, что так. Кто же еще может помочь мне,  Фрэнк,  если  не  он?
Молленхауэр - великая сила в нашем городе.
   - Выслушайте меня, - снова начал Каупервуд, сверля Стинера взглядом. Он
выдержал короткую паузу. -  Как  Молленхауэр  приказал  вам  распорядиться
вашими акциями конных железных дорог?
   - Продать их через контору "Тай и Кь", а деньги внести в казначейство.
   -  А  кому  продать?  -  спросил  Каупервуд,  напряженно  вдумываясь  в
последние слова Стинера.
   - Странный вопрос - вероятно, любому, кто пожелает их купить.
   - Все понятно, -  произнес  Каупервуд,  уразумев,  в  чем  дело.  -  Я,
собственно,  мог  и  сам  догадаться.  Джордж,  они  вас  грабят,  норовят
присвоить ваши ценности. Молленхауэр водит вас за нос. Он знает, что я  не
в состоянии сейчас удовлетворить ваше  требование,  то  есть  вернуть  вам
пятьсот тысяч долларов. Поэтому он заставляет вас выбросить ваши акции  на
биржу, а там уж он сумеет их заграбастать. Можете быть уверены, что у него
все подготовлено. Как только вы его  послушаетесь,  я  окажусь  у  него  в
лапах, так, во всяком случае, он  думает,  вернее,  они  -  он,  Батлер  и
Симпсон. Они втроем хотят прибрать к рукам  всю  городскую  конку,  я  это
знаю, чувствую. Я уже давно этого жду. Молленхауэр так же мало помышляет о
помощи вам, как о том, чтобы взмахнуть крылышками и полететь. Помяните мое
слово: как только вы продадите  ваши  акции,  он  потеряет  к  вам  всякий
интерес. Неужели вы воображаете, что  он  хоть  пальцем  шевельнет,  чтобы
спасти вас от тюрьмы, когда вы уже не будете иметь касательства  к  конным
железным дорогам? Какой вздор! Если вы на это надеетесь,  Джордж,  значит,
вы еще глупее, чем я полагал! Не сходите с ума! Нельзя же до такой степени
теряться! Образумьтесь и взгляните опасности в лицо. Я  вам  все  объясню.
Если вы меня сейчас не поддержите, если, самое позднее завтра утром, вы не
дадите мне трехсот тысяч долларов,