в спальне ворочалась и  металась
на постели, потрясенная свалившимся на нее новым бедствием. Из  отрывочных
разговоров с отцом,  мужем,  Анной  и  свекровью  она  поняла,  что  Фрэнк
накануне банкротства или уже обанкротился -  точно  еще  никто  ничего  не
знал. Фрэнк был слишком занят, чтобы вдаваться в объяснения.  Всему  виною
был пожар в Чикаго. Об истории  с  городским  казначейством  пока  еще  не
упоминалось. Фрэнк попал в западню  и  теперь  отчаянно  боролся  за  свое
спасение.
   В эти тяжкие минуты миссис  Каупервуд  на  время  забыла  о  письме,  в
котором говорилось об измене мужа, вернее,  не  думала  о  нем.  Она  была
поражена, испугана, ошеломлена. Ее маленький прелестный мирок вдруг бешено
завертелся  перед  глазами.  Нарядный  корабль  их  благосостояния   стало
немилосердно кидать из стороны в сторону. Ей  казалось,  что  она  обязана
лежать в постели и стараться уснуть, но глаза ее были  широко  раскрыты  и
голова болела от дум. Несколько часов назад Фрэнк настойчиво убеждал ее не
беспокоиться за него, говоря, что она все равно ничем ему помочь не может;
и Лилиан ушла от него в мучительном недоумении: в чем  же  заключается  ее
долг, какую линию поведения ей избрать? Кодекс условных приличий повелевал
ей оставаться при муже. Так она и решила сделать. То же самое подсказывала
ей религия, а также привычка. Надо подумать о  детях.  Они  ни  в  чем  не
виноваты. Надо отвоевать Фрэнка, если еще возможно. Это пройдет. Но все же
какой тяжелый удар!



        31

   Весть о неплатежеспособности банкирской конторы "Фрэнк Каупервуд и  Кь"
вызвала сильное возбуждение на фондовой  бирже  и  вообще  в  Филадельфии.
Очень уж это было неожиданно,  и  очень  уж  о  большой  сумме  шла  речь.
Фактически  Каупервуд  обанкротился  на  миллион  двести  пятьдесят  тысяч
долларов, а его актив при  сильно  снизившемся  курсе  ценных  бумаг  едва
достигал  семисот  пятидесяти  тысяч.  Немало  труда  было  потрачено   на
составление баланса  Каупервуда;  когда  же  этот  баланс  был  официально
опубликован, курс акций упал еще на три пункта, и на  другой  день  газеты
посвятили  этому  событию  множество  статей  под   жирными   заголовками.
Каупервуд не намеревался объявлять себя полным банкротом.  Он  думал  лишь
временно  приостановить  платежи,  с  тем  чтобы  спустя  некоторое  время
договориться с кредиторами и вновь открыть дело.  Только  два  препятствия
стояли на пути к этому; во-первых, история с пятьюстами тысячами долларов,
взятыми из городских средств под смехотворно  низкие  проценты,  что  ясно
показывало, как велись дела в казначействе; во-вторых, чек  на  шестьдесят
тысяч долларов. Финансовая  сметка  Каупервуда  натолкнула  его  на  мысль
расписать имевшиеся у него акции на имя наиболее крупных  кредиторов,  что
впоследствии должно было помочь ему возобновить дело. Все  тот  же  Харпер
Стеджер заготовил документы, по которым "Джей Кук и Кь", "Эдвард  Кларк  и
Кь",  "Дрексель  и  Кь"  и  некоторые  другие  банкирские  дома   получили
преимущественные права. Каупервуд прекрасно понимал, что если даже  мелкие
кредиторы возмутятся и подадут на него в суд, добиваясь  пересмотра  этого
решения или даже объявления его банкротом, то это большой роли не сыграет,
- гораздо важнее, что он проявил намерение в первую очередь  удовлетворить
претензии наиболее влиятельных кредиторов. Это  придется  им  по  душе,  и
впоследствии, когда все уляжется, не исключено, что  они  пожелают  помочь
ему.  Кроме  того,  множество  исков  в   такую   критическую   минуту   -
прекраснейшее средство для оттяжки времени, покуда биржа и настроение умов
не придут в норму, и Каупервуд даже  хотел,  чтобы  исков  было  побольше.
Харпер Стеджер хмуро улыбнулся - хотя в разгар этого  финансового  урагана
улыбки были редкостью, - когда они вдвоем подсчитали количество исков.
   - Право же, вы молодец, Фрэнк! -  воскликнул  он.  -  Вы  скоро  будете
окружены такой сетью исков, что никто через нее  не  пробьется.  Все  ваши
кредиторы будут вести непрерывные тяжбы друг с другом.
   Каупервуд усмехнулся.
   - Я хочу только выиграть время, ничего больше, - отозвался он.
   И все же впервые в жизни он чувствовал себя несколько подавленным,  ибо
дела, в течение стольких лет поглощавшего всю  его  энергию  и  умственные
силы, более не существовало.
   Главной причиной его  беспокойства  были  не  пятьсот  тысяч  долларов,
которые он взял из городского казначейства, хотя он  знал,  что  весть  об
этом займе до крайности взбудоражит общественное мнение и финансовый  мир,
- но в конце концов это была законная или  по  крайней  мере  полузаконная
операция, - а шестьдесят тысяч долларов в сертификатах  городского  займа,
которые он своевременно не сдал в амортизационный фонд и теперь не мог  бы
сдать, даже если бы нужная для их выкупа сумма свалилась на него  с  неба.
Сертификаты от него ускользнули, и это было неоспоримым фактом.  Каупервуд
день и ночь думал, как выйти из положения. Единственное, что можно  теперь
сделать, решил он наконец, это пойти к  Молленхауэру  или  Симпсону  -  он
лично не знал ни того, ни другого, но после разрыва с Батлером ему  больше
не к кому было обратиться - и сказать им: правда, в настоящее время я не в
состоянии вернуть пятьсот тысяч долларов, но если против меня не  возбудят
преследования, которое лишит меня  возможности  позднее  возобновить  свое
дело, то я даю слово вернуть все эти деньги до последнего цента. Если  они
на это не пойдут и его делу будет нанесен непоправимый ущерб, тогда  пусть
дожидаются, пока он соблаговолит возместить  эти  деньги,  чего,  по  всей
вероятности, никогда не будет! Но, по совести говоря, он и сам  толком  не
знал, как даже  они,  при  всем  их  могуществе,  могли  бы  приостановить
судебное преследование. В  его  бухгалтерских  книгах  значилось,  что  он
должен  эту  сумму  городскому  казначейству,  а   в   книгах   городского
казначейства значилось, что пятьсот тысяч долларов числятся за ним.  Кроме
того, существовала  местная  организация,  именовавшая  себя  "Гражданской
ассоциацией помощи городскому самоуправлению", которая  время  от  времени
ревизовала общественные фонды. Присвоение Каупервудом городских средств не
укроется от нее, и тогда может быть назначено общественное  расследование.
Об этом  деле  уже  знали  многие  частные  лица,  к  примеру,  кредиторы,
проверявшие сейчас его отчетность.
   Так  или  иначе,  но  Каупервуд  считал   необходимым   встретиться   с
Молленхауэром  или  Симпсоном.  Предварительно  он  решил  переговорить  с
Харпером Стеджером. Итак, спустя несколько дней после закрытия конторы  он
вызвал его и рассказал ему об этой операции, умолчав, впрочем, о том,  что
он вовсе не собирается сдавать облигации в  амортизационный  фонд,  прежде
чем его дела не придут в порядок.
   Харпер  Стеджер,  высокий,  худощавый,  элегантный,  обладал   приятным
голосом  и  прекрасными  манерами,  хотя  поступь  его  странным   образом
напоминала поступь  кота,  почуявшего  близость  собаки.  Его  удлиненное,
тонкое лицо принадлежало к тому типу,  который  очень  нравится  женщинам;
глаза у него были голубые, а волосы каштановые, с рыжеватым  отливом.  Его
пристальный, загадочный взгляд, устремленный поверх тонкой руки, - он имел
обыкновение в задумчивости прикрывать ею рот и  подбородок,  -  производил
сильное впечатление на собеседника.
   Это был в полном смысле  слова  жестокий  человек,  но  жестокость  его
сказывалась не в действиях, а в  полном  равнодушии  ко  всему  на  свете;
ничего святого для него не существовало. Он не был беден, не был и  рожден
в бедности. Природа наделила его острым умом, направленным главным образом
на то, что было движущим стимулом  в  его  работе,  -  на  достижение  еще
большего богатства и известности. Сотрудничество с  Каупервудом  открывало
широкий путь к обогащению. Кроме того, Каупервуд  очень  интересовал  его.
Никем другим из своей клиентуры Стеджер так не восхищался.
   - Пусть возбуждают  судебное  преследование,  -  сказал  он,  мгновенно
вникнув, как опытный юрист, во все детали  положения.  -  Обвинение  будет
чисто  формальным.  Если  даже  дело  дойдет  до  суда,   что   я   считаю
маловероятным, то  обвинение  сведется  к  растрате  или  присвоению  сумм
доверенным лицом. В данном случае доверенным лицом были вы. И единственный
выход из положения для вас - показать под присягой, что вы получили чек  с
ведома и согласия Стинера. Тогда,  думается  мне,  вам  будет  предъявлено
чисто формальное обвинение в превышении прав, и вряд  ли  найдется  состав
присяжных, который решится вынести обвинительный приговор  только  на  том
основании, что между вами и  городским  казначеем  существовал  не  вполне
официальный сговор. И все-таки я ни за что не ручаюсь, - никогда не знаешь
заранее,  что  скажут   присяжные.   Это   выяснится   лишь   в   процессе
разбирательства. Все будет зависеть  от  того,  к  кому  суд  отнесется  с
большим доверием -  к  вам  или  к  Стинеру,  и  еще  от  того,  насколько
желательно будет заправилам города  найти  козла  отпущения  и  выгородить
Стинера.  Тут  все  дело  в  предстоящих  выборах.  Если  бы  эта   паника
приключилась в другое время...
   Каупервуд движением руки остановил Стеджера. Это он знал и сам.
   - Все зависит от того, как сочтут нужным действовать наши политики. А в
них я не слишком уверен. Очень сложное  создалось  положение.  Сейчас  это
дело уже не замолчишь. - Разговор происходил  в  доме  Каупервуда,  в  его
рабочем кабинете. - Будь что будет, - добавил он. - А скажите, Харпер, что
мне грозит, если меня обвинят в присвоении собственности доверителя и  суд
признает меня виновным? Сколько  лет  тюремного  заключения  это  сулит  в
худшем случае?
   Стеджер в задумчивости потер подбородок.
   - Как вам сказать, - произнес  он  наконец,  -  вопрос  вы  мне  задали
серьезный. Закон гласит: от одного до пяти лет. Но обычно по  таким  делам
приговор не превышает трех лет. Конечно, в вашем случае...
   - Ах, оставьте, - не без досады  прервал  его  Каупервуд.  -  Мое  дело
нисколько не отличается от других таких же, и  вы  прекрасно  это  знаете.
Если господа политики пожелают назвать это  растратой,  так  это  и  будет
называться.
   Он задумался, а Стеджер встал и неторопливо  прошелся  по  комнате.  Он
тоже думал.
   - А скажите, посадят меня в тюрьму до полного окончания дела,  то  есть
пока оно не пройдет все инстанции, или нет? - с суровой  прямотой  спросил
Каупервуд.
   - Видите ли, во всех судебных процессах такого рода, - теребя  себя  за
ухо и стараясь выражаться как можно мягче, отвечал Стеджер,  -  на  первых
стадиях разбирательства еще можно избежать заключения, но после того,  как
суд вынесет обвинительный приговор, это уже трудно,  даже  невозможно.  По
закону только в тюрьме можно дожидаться разрешения  на  пересмотр  дела  и
подтверждения обоснованности  кассационной  жалобы,  а  на  это  требуется
обычно дней пять.
   Молодой делец пристально смотрел в окно, и Стеджер добавил:
   - Сложная получается история.
   - Еще бы не сложная! - отозвался Каупервуд и про себя добавил: "Тюрьма!
Пять дней в тюрьме!.."
   Принимая во внимание все  прочие  обстоятельства,  это  было  для  него
страшным  ударом.  Пять  дней  в  тюрьме,  пока  не   будет   подтверждена
обоснованность кассационной жалобы,  -  если  такое  подтверждение  вообще
последует. Нет, этого надо  избежать  во  что  бы  то  ни  стало.  Тюрьма!
Исправительная   тюрьма!   Его   репутации   финансиста   будет    нанесен
сокрушительный Удар.



        32

   Необходимость собраться  вместе  и  окончательно  разрешить  наболевший
вопрос  стала  ясна  всем  трем  финансистам  -  Батлеру,  Молленхауэру  и
Симпсону, ибо положение час от часу становилось все более  угрожающим.  На
Третьей улице носились слухи,  что,  помимо  крупного  банкротства,  самым
неблагоприятным образом отозвавшегося на  финансовой  конъюнктуре,  и  без
того катастрофической после чикагского пожара, Каупервуд с помощью Стинера
- или Стинер с помощью Каупервуда -  ограбили  городское  казначейство  на
пятьсот тысяч долларов. Теперь вставал вопрос, как замолчать это  дело  до
окончания выборов, которые должны были состояться только через три недели.
Банкиры и маклеры  перешептывались  о  том,  что  Каупервуд,  уже  зная  о
предстоящем ему банкротстве, взял из городского казначейства какой-то чек,
да еще без ведома Стинера. Кроме того, возникла опасность, что дело дойдет
до сведения  некоей  достаточно  беспокойной  организации,  известной  под
названием  "Гражданская  ассоциация  помощи  городскому   самоуправлению",
председателем  которой  был  весьма  популярный  в  Филадельфии   владелец
железоделательного завода Скелтон Уит, человек исключительной честности  и
высокой нравственности. Уит уже много лет вел наблюдение за  ставленниками
находившейся у власти республиканской партии в тщетной надежде пробудить в
них политическую совесть. Это был человек серьезный и суровый, одна из тех
непреклонных и справедливых натур, которые смотрят на жизнь сквозь  призму
долга и, не смущаемые никакими низменными  страстями,  идут  своим  путем,
стремясь доказать, что десять заповедей стоят превыше порядков, заведенных
людьми.
   Первоначально  эта  ассоциация  была   создана   с   целью   искоренить
злоупотребления  в  налоговом  аппарате.  Но  затем  в  промежутках  между
выборами  она  начала  неустанно  расширять   круг   своей   деятельности:
полезность ее временами подтверждалась то случайной газетной заметкой,  то
спешным  покаянием  какого-нибудь  второстепенного   городского   деятеля,
который после этого обычно прятался за спину  могущественных  политических
заправил, вроде Батлера, Молленхауэра и Симпсона, и тогда  уже  чувствовал
себя в полной безопасности. В данный момент ассоциации нечего было делать,
и прекращение платежей конторой Каупервуда, замешанной  в  злоупотреблении
средствами городского казначейства, по мнению многих политиков и банкиров,
как раз и являлось тем полем деятельности, которого она давно искала.
   Совещание, решавшее судьбу Каупервуда, состоялось дней через пять после
его банкротства, в доме сенатора Симпсона на  Риттенхауз-сквер,  в  центре
района, населенного потомственной финансовой знатью Филадельфии.  Симпсон,
родом из квакерской семьи,  обладал  недюжинным  художественным  вкусом  и
врожденным чутьем финансиста, которым  он  широко  пользовался  для  того,
чтобы добиться политического влияния. Он проявлял исключительную  щедрость
в тех случаях, когда деньгами можно было завербовать  могущественного  или
хотя бы полезного политического приверженца, и широко раздавал  назначения
на посты ревизоров,  попечителей,  судей,  уполномоченных  республиканской
партии  и  прочие  административные  должности   тем,   кто   преданно   и
беспрекословно творил его волю. Могуществом своим он намного превосходил и
Молленхауэра и Батлера, так как олицетворял собой  власть  штата  и  всего
государства. Когда главари республиканской  партии  готовились  развернуть
предвыборную кампанию по всей стране и жаждали  узнать,  какую  позицию  в
отношении этой партии займет штат Пенсильвания, они  обращались  именно  к
сенатору  Симпсону.  И  Симпсон  давал  им  исчерпывающие  ответы.   Давно
перешагнув с политической арены штата на общегосударственную  политическую
арену, он был заметной фигурой в сенате Соединенных Штатов в Вашингтоне, и
его голос имел большой вес на всех совещаниях по финансовым вопросам.
   Четырехэтажный дом в венецианском стиле, который он занимал,  выделялся
множеством необычных архитектурных деталей: оконным  витражом,  дверью  со
стрельчатой аркой,  медальонами  цветного  мрамора,  вделанными  в  стены.
Сенатор был пламенным поклонником Венеции. Он часто посещал ее, так же как
Афины и Рим, и вывез оттуда много прекрасных образцов  искусства  минувших
времен.  Он  очень  любил  строгие  бюсты  римских  императоров,  а  также
уцелевшие  фрагменты  статуй  мифических  богов  и  богинь,   красноречиво
свидетельствующие  о  художественных  замыслах  эллинов.   На   антресолях
причудливого дома хранилось одно  из  ценнейших  сокровищ  его  коллекции:
резной мраморный цоколь с установленным на нем конической формы монолитом,
фута в четыре вышиной, который венчала на редкость похотливая голова Пана;
рядом с монолитом виднелись маленькие ножки, отломанные  до  колен  и,  по
всей вероятности, некогда принадлежавшие прелестной нагой  нимфе.  Цоколь,
поддерживавший монолит  и  ножки  нимфы,  был  украшен  бычьими  черепами,
высеченными из того же куска мрамора и увитыми розами.  Приемная  Симпсона
была уставлена бюстами Калигулы, Нерона и других  римских  императоров,  а
вдоль лестницы шли барельефы, изображавшие шествие нимф и жрецов, влекущих
к алтарям жертвенных животных. В одном из отдаленных уголков  дома  висели
часы с музыкальным боем - каждые  четверть  часа  они  издавали  странные,
мелодичные и  жалобные  звуки.  Стены  комнат  были  увешаны  фламандскими
гобеленами, в бальном зале, в  библиотеке,  в  большой  и  малой  гостиных
стояла резная мебель времен итальянского Возрождения. В  живописи  сенатор
себя знатоком не считал и  потому  не  полагался  на  свой  вкус,  но  все
картины, имевшиеся у него, принадлежали кисти выдающихся мастеров. Больше,
чем картины, его занимали горки с  экзотическими  бронзовыми  статуэтками,
венецианским  стеклом  и  китайским  нефритом.  Симпсон  не   был   рьяным
коллекционером, но отдельные редкостные экземпляры доставляли ему огромное
удовольствие. Разбросанные там и сям тигровые и леопардовые шкуры,  диван,
покрытый шкурой мускусного быка, и  столы,  на  которых  тисненая  кожа  и
сафьян заменяли обычное сукно, - все это делало его  жилище  элегантным  и
изысканно роскошным. Изящнейшая столовая Симпсона была выдержана  в  стиле
жакоб, а за  пополнением  его  винного  погреба  заботливо  следил  лучший
филадельфийский  специалист.  Сенатор  Симпсон  любил  устраивать  большие
приемы, и, когда двери его дома распахивались для званого  обеда,  банкета
или бала, можно было с уверенностью сказать, что у него  соберутся  сливки
местного общества.
   Совещание происходило в библиотеке сенатора, встретившего своих  коллег
со щедрым радушием человека, знающего, что предстоящая  беседа  сулит  ему
только приятное. На столе были приготовлены  сигары,  вина,  разные  сорта
виски. Обмениваясь в ожидании Батлера  общими  замечаниями  на  темы  дня,
Молленхауэр и Симпсон покуривали сигары,  и  каждый  таил  про  себя  свои
сокровенные мысли.
   Случилось так, что накануне Батлер узнал от окружного прокурора мистера
Дэвида Петти об операции с чеком на шестьдесят тысяч  долларов.  В  то  же
самое время Стинер сообщил об  этом  Молленхауэру.  И  Молленхауэр  (а  не
Батлер) тотчас же сообразил, что, воспользовавшись положением  Каупервуда,
можно, пожалуй, отвести обвинение от партии, а заодно  еще  и  выманить  у
него принадлежащие ему акции конных железных дорог, разумеется,  тайком  и
от Батлера и от Симпсона. Для этого следовало только припугнуть Каупервуда
судебным преследованием.
   Вскоре вошел и Батлер, прося извинить его за опоздание. Пытаясь  скрыть
свое семейное горе за личиной благодушия, он сказал:
   - Ну,  доложу  вам,  и  жизнь!  Все  банки,  вынь  да  положь,  требуют
обеспечения своих ссуд!
   Он взял сигару и закурил.
   - Положение  действительно  не  слишком  обнадеживающее,  -  с  улыбкой
отозвался сенатор Симпсон. - Прошу вас,  господа,  садитесь.  Я  несколько
часов назад имел разговор с Эвери Стоуном из банкирской конторы "Джей  Кук
и Кь". По его словам, на Третьей улице  уже  поговаривают  о  причастности
Стинера к банкротству этого Каупервуда, и  газеты,  конечно,  не  замедлят
поднять отчаянный шум, если не будут приняты соответствующие  меры.  Я  не
сомневаюсь, что эта новост