бывая  их  мелкими  партиями  совсем  неожиданным  покупателям.
Уотермены только дивились, с какой легкостью он все это проделывал.  Фрэнк
обладал исключительной способностью заставлять благожелательно выслушивать
себя, завязывать дружеские отношения, проникать в  новые  торговые  круги.
Свежий ключ забил в старом русле торгового дома "Уотермен и Кь". Клиентура
теперь обслуживалась  несравненно  лучше,  и  Джордж  стал  настаивать  на
посылке Фрэнка в сельские местности для оживления торговли, так что  Фрэнк
нередко выезжал за город.
   Перед рождеством Генри Уотермен сказал брату:
   -  Надо  сделать  Каупервуду  хороший  подарок.  Он  ведь  не  получает
жалованья. Как ты думаешь, пятисот долларов ему будет достаточно?
   - Это  большие  деньги  по  нынешним  временам,  но,  по-моему,  он  их
заслужил. Этот малый,  несомненно,  оправдал  все  наши  ожидания  и  даже
превзошел их. Он словно создан для хлебно-комиссионного дела.
   - А что он сам говорит об этом? Ты не слыхал, он доволен?
   - О, мне кажется, он вполне удовлетворен. Впрочем,  ты  видишь  его  не
реже, чем я.
   - Ну что ж, так и порешим - пятьсот долларов. А со временем можно будет
принять его компаньоном в наше дело. У него хватка настоящего коммерсанта.
Распорядись насчет этих денег да скажи ему  приветливое  словечко  от  нас
обоих.
   И вот накануне сочельника, когда Фрэнк просматривал какие-то  накладные
и счета, чтобы перед наступающим праздником оставить  все  дела  в  полном
порядке, к его столу подошел Джордж Уотермен.
   - Все еще за работой? - спросил он,  останавливаясь  под  ослепительным
газовым рожком и одобрительно глядя на усердного юношу.
   За окном уже спустились сумерки, и мороз покрыл узорами стекла.
   - Так, просматриваю кое-что напоследок, - с улыбкой отвечал Каупервуд.
   - Мы с братом очень довольны тем, как  вы  работали  эти  полгода.  Нам
хотелось как-нибудь выразить нашу признательность, и потому мы просим  вас
принять награду в пятьсот долларов. А с будущего  года  мы  назначаем  вам
регулярное жалованье - тридцать долларов в неделю.
   - Очень вам благодарен, - отвечал Фрэнк. - Я не  рассчитывал  на  такой
оклад. Это больше, чем я мог предполагать. Ведь работая у вас,  я  многому
научился.
   - Полноте. Вы заслужили эти деньги и можете оставаться у  нас,  сколько
захотите. Мы вам всегда рады.
   Каупервуд улыбнулся, как обычно приветливо  и  добродушно.  Откровенное
признание его заслуг очень ему польстило. Приятно было смотреть  на  него,
веселого, сияющего, в хорошо сшитом костюме из английского сукна.
   Вечером, по дороге домой, Фрэнк размышлял о том, что представляет собою
дело, в котором он работал. У него не было ни  малейшего  намерения  долго
оставаться на этой службе, несмотря на наградные  и  обещанное  жалованье.
Братья  Уотермены  испытывали  к  нему  признательность  -   что   ж   тут
удивительного? Он был энергичным работником, и  сам  знал  это.  Ему  и  в
голову не приходило  причислять  себя  к  мелким  служащим,  напротив:  со
временем эта людская порода должна будет работать на  него.  В  таком  его
взгляде на вещи не было ни озлобления, ни ярости против судьбы, ни  страха
перед  неудачей.  На  своих  хозяев  он  смотрел  как  на   представителей
определенного типа дельцов. Он видел их слабости и недостатки, так же  как
взрослый видит недостатки ребенка.
   После обеда, собираясь к своей приятельнице  Марджори  Стэффорд,  Фрэнк
рассказал отцу о наградных и обещанном жалованье.
   - Великолепно! -  обрадовался  Каупервуд-старший.  -  Ты  делаешь  даже
большие успехи, чем я предполагал. Надо думать, ты там и останешься?
   - Нет, не останусь. В будущем году я от них уйду.
   - Почему?
   - Видишь ли, меня к этому не тянет. Дело неплохое, но  я  предпочел  бы
испробовать свои силы на фондовой бирже. Это мне интереснее.
   - А тебе не кажется, что будет нехорошо по отношению к твоим  хозяевам,
если ты не предупредишь их заранее?
   - Нисколько. Я им все равно нужен, - отвечал Фрэнк,  завязывая  галстук
перед зеркалом и оправляя сюртук.
   - Матери ты рассказал?
   - Нет еще. Сейчас пойду к ней.
   Он вошел в столовую, где сидела мать, обвил руками ее хрупкие  плечи  и
сказал:
   - Угадай, что я тебе расскажу, мама.
   - Не знаю, - отвечала она, ласково заглядывая ему в глаза.
   - Я сегодня получил пятьсот долларов наградных, а с будущего  года  мне
положено жалованье - тридцать долларов  в  неделю.  Что  тебе  подарить  к
рождеству?
   - Да неужели? Вот это замечательно. Как я рада! Тебя, верно, там  очень
любят? Ты становишься совсем взрослым мужчиной.
   - Что же тебе подарить к рождеству?
   - Ничего. Мне ничего не надо. У меня есть мои дети.
   Фрэнк улыбнулся.
   - Будь по-твоему, - ничего, так ничего.
   Но мать знала, что он непременно купит ей какой-нибудь подарок.
   Выходя,  Фрэнк  на  мгновенье  задержался  в  дверях,  обнял  за  талию
сестренку, предупредил мать,  чтобы  его  не  ждали  рано,  и  поспешил  к
Марджори, с которой условился идти в театр.
   - Какой же мне сделать тебе рождественский подарок, Марджи?  -  спросил
он, целуя ее в полутемной передней. - Я получил сегодня пятьсот долларов.
   Ей едва минуло пятнадцать лет, и ни хитрости, ни корысти в ней  еще  не
было.
   - Ах, что ты, мне ничего не нужно.
   - Не нужно? - повторил он, прижимая ее к себе и снова целуя в губы.
   Хорошо прокладывать себе путь в этом мире,  хорошо  наслаждаться  всеми
радостями жизни!



        5

   В октябре следующего года - месяцев через шесть  после  того,  как  ему
минуло  восемнадцать  лет,   -   Фрэнк,   окончательно   убедившись,   что
хлебно-комиссионное дело (насколько  он  мог  судить  о  нем  по  компании
Уотерменов) не его призвание, решил уйти из  этой  фирмы  и  поступить  на
службу в банкирскую контору "Тай и Кь".
   С мистером Таем Фрэнк  познакомился  как  агент  "Уотермена  и  Кь"  по
внешним сделкам, и тот сразу же заинтересовался молодым человеком.
   - Ну, как дела у ваших хозяев? - иногда добродушно спрашивал он.
   Или осведомлялся:
   - Ну что, растет ваш вексельный портфель?
   Тревожное время, переживаемое страной, непомерно раздутый выпуск ценных
бумаг, пропаганда против рабовладельчества и все прочее  заставляли  людей
тревожиться за будущее. И Таю - он  сам  не  мог  бы  объяснить  почему  -
казалось, что с этим юношей стоило потолковать на животрепещущие  темы.  И
годы его как будто не такие, чтобы во всем этом  разбираться,  а  все-таки
разбирается.
   - Благодарю вас, мистер Тай, у нас дела идут неплохо, - обычно  отвечал
ему Каупервуд.
   - Вот увидите, - однажды утром сказал Тай Фрэнку, - если эта пропаганда
против рабства не прекратится, мы еще хлебнем горя.
   Как раз в это время невольник, принадлежавший одному приезжему кубинцу,
был отобран у хозяина и отпущен  на  волю,  ибо  по  законам  Пенсильвании
всякий негр, оказавшийся на  территории  штата,  хотя  бы  даже  проездом,
получал свободу. Случай этот вызвал большие  волнения.  Несколько  человек
было арестовано, газеты подняли отчаянную шумиху.
   - Никогда не поверю, что Юг станет терпеть  такое  положение  вещей.  В
наше дело это вносит сумятицу и,  надо  думать,  в  другие  отрасли  тоже.
Помяните мое слово, мы доиграемся до отпадения Южных штатов.
   Мистер Тай произнес эту сентенцию с чуть заметным ирландским акцентом.
   - Да, к тому идет, - спокойно отвечал Каупервуд.  -  И  ничего  тут  не
поделаешь. Негры, конечно, не стоят всех этих волнений, но агитация  в  их
пользу будет продолжаться. Чем же еще заниматься чувствительным  людям?  А
нашей торговле с Югом это сильно вредит.
   - Я держусь такого же мнения да и слышу то же самое со всех сторон.
   По уходе молодого Каупервуда мистер Тай  занялся  другим  клиентом,  но
нет-нет да и вспоминал юношу, поразившего его глубиной и здравостью  своих
суждений о финансовых делах.
   "Если этот молодой человек захочет переменить  место,  я  предложу  ему
работать у меня", - решил он.
   И однажды сказал Фрэнку:
   - Вы не хотели бы попытать свои силы в биржевом деле? У  меня  как  раз
освободилось место.
   - С удовольствием, - улыбаясь, отвечал Каупервуд, видимо, польщенный. -
Я и сам собирался просить вас об этом.
   -  Ну  что  ж,  если  вы  решитесь  перейти  ко  мне,  место  за  вами.
Приступайте, когда вам будет угодно.
   - Я должен заблаговременно предупредить своих хозяев, - заметил  Фрэнк.
- Вы не могли бы подождать недели две?
   - Разумеется. Никакой спешки нет. Улаживайте все свои дела. Я вовсе  не
хочу ставить Уотерменов в затруднительное положение.
   Лишь две недели спустя Фрэнк распрощался с  компанией  Уотерменов;  его
интересовали, но ничуть не опьяняли открывавшиеся перед  ним  перспективы.
Мистер Джордж Уотермен очень  расстроился,  а  мистера  Генри  эта  измена
привела в сильнейшую досаду.
   - А я-то думал,  что  вам  у  нас  нравится,  -  воскликнул  он,  когда
Каупервуд сообщил ему  о  своем  решении.  -  Может  быть,  вы  недовольны
жалованьем?
   - Нет, мистер Уотермен, я просто хочу заняться биржевым делом.
   - Так, так. Сожалею, очень сожалею. Я не хочу  вас  отговаривать,  если
это во вред вашим интересам. Вам виднее. Но мы с Джорджем собирались через
некоторое время предложить  вам  стать  нашим  компаньоном.  А  вы  вдруг,
здорово живешь, сорвались с места - и до свидания. Ведь в нашем деле, черт
возьми, можно заработать хорошие деньги.
   - Я знаю, - с улыбкой отвечал Каупервуд, - но оно мне  не  по  душе.  У
меня другие планы. Я  не  собираюсь  посвящать  себя  хлебно-комиссионному
делу.
   Мистер Генри Уотермен никак не мог  взять  в  толк,  почему  Фрэнка  не
интересует эта отрасль, если он так  явно  преуспел  в  ней.  Вдобавок  он
опасался, как бы уход молодого человека не повредил делам фирмы.
   Вскоре Каупервуд пришел к заключению, что новая работа ему куда  больше
по вкусу - она и легче и выгодней. Начать хотя бы с того, что фирма "Тай и
Кь"  помещалась  в  красивом  зеленовато-сером  каменном  здании   -   дом
шестьдесят шесть по Третьей улице, которая в те времена, да  еще  и  много
лет спустя была центром местного финансового мира. Тут же рядом находились
банкирские дома, известные не только в Америке,  но  и  за  ее  пределами:
"Дрексель и Кь", Третий национальный банк,  Первый  национальный  банк,  а
также фондовая биржа и другие подобные учреждения. По соседству приютились
еще десятка два банков и биржевых контор помельче.  Эдвард  Тай,  глава  и
"мозг" фирмы, родом из Бостона, был сыном преуспевшего и разбогатевшего  в
этом консервативном городе ирландца-иммигранта. В Филадельфию мистера  Тая
привлекли широкие возможности спекуляций. "Это самое подходящее место  для
человека, умеющего держать ухо востро", -  с  легким  ирландским  акцентом
говаривал он своим друзьям. Себя он считал именно таким человеком. Это был
мужчина  среднего  роста,  не  слишком  полный,  с  легкой   и   несколько
преждевременной проседью, по натуре жизнерадостный и добродушный, но в  то
же время задорный и самоуверенный. Над верхней губой  у  него  топорщились
коротко подстриженные седые усики.
   - Беда  с  этими  пенсильванцами,  -  жаловался  он  уже  вскоре  после
переезда. - Никогда не платят наличными, норовят всучить вексель.
   В ту пору кредит Пенсильвании, а следовательно, и Филадельфии, несмотря
на богатство штата, стоял очень низко.
   - Если дело дойдет до войны, - говорил мистер Тай, - то  целые  легионы
пенсильванцев начнут предлагать векселя в уплату за обед. Проживи я  целых
два  века,  я  разбогател  бы  на  покупке   пенсильванских   векселей   и
обязательств. Когда-нибудь они, верно, расплатятся с долгами,  но  бог  ты
мой, до чего же это медленно делается! Я буду лежать в могиле раньше,  чем
они покроют мне хотя бы проценты по своей задолженности.
   Он не ошибался. Финансы штата и города находились  в  весьма  плачевном
состоянии. И тот и другой были  достаточно  богаты,  но,  поскольку  казну
обирали все, кому не лень, и любыми способами, то всякие новые начинания в
штате   требовали   выпуска   новых   облигаций.   Эти    облигации    или
"обязательства", как их называли, гарантировали шесть  процентов  годовых,
но, когда наступал срок уплаты процентов, казначей города или штата ставил
на  них  штамп  с  датой  предъявления,  и  проценты  по   "обязательству"
начислялись с этого дня  не  только  на  номинал,  но  и  на  накопившиеся
проценты. Иначе говоря, это было постепенное накопление процентов.  Людям,
нуждающимся в наличных деньгах, от этого толку было мало,  ибо  под  залог
таких "обязательств" банки  выдавали  не  более  семидесяти  процентов  их
курсовой стоимости, продавались же они не по паритету, а по  девяносто  за
сто. Конечно, их можно было покупать в расчете на  будущее,  но  уж  очень
долго приходилось ждать. Окончательный выкуп этих обязательств  опять-таки
сопровождался  жульническими  махинациями.   Зная,   что   те   или   иные
"обязательства"   находятся   в   руках   "добрых   знакомых",    казначей
опубликовывал сообщение, что такие-то номера - именно те, которые были ему
известны, - будут оплачены.
   Более того, вся денежная система Соединенных Штатов  тогда  еще  только
начинала переходить от состояния  полного  хаоса  к  состоянию,  отдаленно
напоминавшему  порядок.  Банк  Соединенных  Штатов,  основанный  Николасом
Бидлом,  в  1841  году  был  окончательно  ликвидирован.   В   1846   году
министерство  финансов  Соединенных  Штатов  организовало   свою   систему
казначейств. И все же фиктивных банков существовало столько, что  владелец
небольшой  меняльной  конторы  поневоле  становился  ходячим  справочником
платежеспособных и  неплатежеспособных  предприятий.  Правда,  мало-помалу
положение улучшалось, так как телеграф облегчил не только  обмен  биржевой
котировкой между Нью-Йорком, Бостоном и  Филадельфией,  но  даже  и  связь
между конторой местного  биржевого  маклера  и  фондовой  биржей.  Другими
словами, в обиход начали входить частные телеграфные линии,  действовавшие
на коротком расстоянии. Взаимный обмен  информацией  стал  более  быстрым,
доступным и совершенствовался день ото дня.
   Железные дороги уже протянулись на юг, на восток, на север и на  запад.
Но еще не было автоматической регистрации  курсов,  не  было  телефона;  в
Нью-Йорке совсем недавно додумались до расчетной палаты, в Филадельфии она
еще не была учреждена. Ее заменяли рассыльные, метавшиеся между банками  и
биржевыми конторами; они же сводили балансы по банковским счетным книжкам,
обменивали векселя и раз в неделю переправляли в  банк  золотую  монету  -
единственное средство для окончательного расчета по задолженности, так как
твердой государственной валюты в те времена  не  существовало.  На  бирже,
когда гонг возвещал о прекращении сделок на сегодняшний день,  в  середине
зала - точь-в-точь как в Лондоне  -  собирались  в  кружок  молодые  люди,
именовавшиеся  "расчетными   клерками";   они   сверяли   и   подытоживали
всевозможные покупки и продажи,  аннулируя  те  из  них,  которые  взаимно
погашались в результате  повторных  сделок  между  фирмами.  Заглядывая  в
счетные книги, они выкрикивали сделки, которые были произведены  за  день:
"Делавэр и Мериленд"  продала  компании  "Бомонт",  "Делавэр  и  Мериленд"
продала компании "Тай" и  т.д.  Такой  способ  упрощал  бухгалтерию  фирм,
ускоряя и оживляя сделки.
   Место на фондовой бирже стоило две тысячи долларов. Согласно  правилам,
недавно введенным биржевым комитетом, сделки дозволялось  заключать  между
десятью часами утра и тремя пополудни (раньше это делалось в любое время -
с утра до полуночи). Тот же комитет установил твердые  ставки  за  услуги,
оказываемые маклерами, вместо прежних  бесцеремонных  поборов.  Нарушители
подвергались суровым взысканиям. Иными словами, делалось все возможное для
укрепления биржи, и Эдвард Тай,  наравне  с  другими  маклерами,  возлагал
большие надежды на будущее.



        6

   К этому времени семейство Каупервудов уже обосновалось в  своем  новом,
более поместительном и лучше обставленном  жилище  на  Фронт-стрит,  возле
самой реки. Дом был четырехэтажный,  с  фасадом  длиной  в  двадцать  пять
футов, двора при нем не было. Здесь Каупервуды  начали  время  от  времени
устраивать небольшие приемы  для  тех  представителей  различных  отраслей
коммерции,  с  которыми  Генри  Каупервуд  встречался   на   своем   пути,
неукоснительно приближавшем его к посту главного кассира. Общество это  не
отличалось  изысканностью,  но  в  числе  гостей  бывали  лица  столь   же
преуспевшие, как и Каупервуд, - хозяева небольших  предприятий,  связанных
деловыми отношениями с  его  банком,  торговцы  мануфактурой,  кожевенными
товарами, хлебом и оптовики-бакалейщики. У детей завелась  своя  компания.
Миссис Каупервуд тоже изредка устраивала дневное чаепитие  или  вечер  для
своих знакомых по церковному приходу, и  тогда  Каупервуд  пытался  играть
роль светского человека,  обычно  сводившуюся  к  тому,  что  он  стоял  с
благодушно-глуповатым видом и приветствовал гостей жены. Так как  он  умел
сохранять серьезно-торжественное выражение лица и выслушивать приветствия,
не требовавшие пространных ответов,  то  эта  церемония  не  особенно  его
обременяла. Иногда у Каупервудов пели, иногда  немного  танцевали;  вскоре
гости стали приходить запросто к обеду, чего прежде никогда не водилось.
   И вот в первый же год своей жизни в новом  доме  Фрэнк  познакомился  с
некоей миссис Сэмпл и увлекся ею. У ее мужа был большой обувной магазин на
Честнат-стрит, близ Третьей улицы, и он уже подумывал об открытии  второго
на той же Честнат-стрит, чуть подальше.
   Однажды вечером Сэмпл с женой нанесли визит Каупервудам.  Мистер  Сэмпл
хотел побеседовать с хозяином дома о новом, только что  зародившемся  виде
городского  транспорта   -   конной   железной   дороге.   Опытная   линия
протяженностью   в   полторы   мили,   построенная   Северо-Пенсильванской
железнодорожной компанией, была только что сдана в эксплуатацию. Начинаясь
на Уиллоу-стрит, она шла вдоль Фронт-стрит до Джермантаун-роуд,  а  оттуда
по разным улицам до места, известного под названием  "Станция  Кохоксинк".
Считалось,  что  этот  способ  передвижения  постепенно   вытеснит   сотки
омнибусов, которые курсировали по городу и  сильно  затрудняли  пешеходное
движение  в  его  торговой  части.  Молодой  Каупервуд  с  самого   начала
заинтересовался этим предприятием. Железнодорожное  дело  вообще  занимало
Фрэнка,  эта  же  его  разновидность  -  в  особенности.  Конка   вызывала
оживленные споры, и Фрэнк вместе с другими любопытными отправился  на  нее
взглянуть. Странного и непривычного вида  вагон  -  четырнадцать  футов  в
длину, семь в ширину и приблизительно столько же в высоту, -  поставленный
на маленькие железные колеса, предоставлял пассажирам  несравненно  больше
удобств, чем омнибус. Альфред Сэмпл уже втихомолку помышлял о  том,  чтобы
вложить деньги  во  вторую,  намечавшуюся  линию,  которая,  по  получении
санкции городских властей, должна была пройти по Пятой и Шестой улицам.
   Каупервуд-старший прочил этому предприятию блестящую  будущность,  хотя
не понимал еще, откуда возьмутся средства для его осуществления. Фрэнк, со
своей стороны, считал,  что  компании  Тай  следовало  бы  взять  на  себя
реализацию акций будущей линии Пятой и  Шестой  улиц,  если  город  выдаст
разрешение на таковую. Он слышал, что акционерное общество  организовалось
и уже готовит большой выпуск акций, которые будут пущены в продажу по пяти
долларов за штуку при паритете - в конечном итоге - в сто долларов.  Фрэнк
очень сожалел, что у него недостаточно денег для покупки солидного  пакета
этих акций.
   Меж тем Лилиан Сэмпл  пленила  Фрэнка  и  завладела  его  воображением.
Трудно  сказать,  что  влекло  молодого  Каупервуда  к  ней,  ибо  ни   по
темпераменту, ни по уму  он