Я  не  касаюсь  того,  как  должен   поступить
муниципалитет. Я знаю только, что вы вольно или невольно  попали  в  очень
каверзную историю и что общественное мнение в некоторых кругах чрезвычайно
возбуждено против вас. Я лично не  становлюсь  ни  на  ту,  ни  на  другую
сторону, и, если бы не создалась ситуация, при которой уже  ничего  нельзя
предпринять, я не возражал бы против оказания  вам  посильной  помощи.  Но
теперь что же  можно  сделать?  Республиканская  партия  накануне  выборов
оказалась в очень тяжелом положении. И ответственность за это, хотя  бы  и
невольная, ложится на вас, мистер Каупервуд. Мистер Батлер, по причине мне
неизвестной, настроен в отношении вас крайне недоброжелательно.  А  мистер
Батлер пользуется у нас огромным влиянием...
   "Возможно ли, чтобы Батлер открыл им,  какая  ему  нанесена  обида?"  -
подумал  Каупервуд,  но  тут  же  отогнал  от  себя   эту   мысль.   Такое
предположение было слишком невероятно.
   - Я от души сочувствую вам, мистер Каупервуд, но  единственное,  что  я
могу вам посоветовать, -  переговорите  с  мистером  Батлером  и  мистером
Симпсоном. Если они найдут  какой-нибудь  способ  оказать  вам  помощь,  я
охотно присоединюсь к ним. Ничего другого я,  право,  придумать  не  могу.
Сколько-нибудь значительного влияния на дела города я не имею.
   Собственно говоря, Молленхауэр ожидал, что тут-то Каупервуд и предложит
ему свои ценные бумаги, но тот этого не сделал. Он лишь сказал:
   - Очень вам благодарен, мистер Молленхауэр, за любезный  прием.  Охотно
верю, что вы помогли бы мне, будь у вас такая возможность. Но  теперь  мне
придется самому  вести  борьбу,  в  меру  своих  сил,  конечно.  Разрешите
откланяться.
   Каупервуд поднялся и вышел. Он только сейчас понял, как безнадежна была
его попытка.
   Тем временем, заметив, что хотя слухи об этой  истории  в  казначействе
растут и ширятся,  но  никто,  по-видимому,  не  собирается  предпринимать
каких-либо  шагов  для  ее  выяснения,  мистер  Скелтон   Уит,   президент
"Гражданской ассоциации помощи городскому самоуправлению", в конце  концов
был вынужден (отнюдь не против своего желания) созвать в зале заседаний на
Маркет-стрит комитет  из  десяти  филадельфийских  граждан,  председателем
которого  он  состоял,  и  доложить  собравшимся  о  том,  как   произошло
банкротство Каупервуда.
   - Мне думается, джентльмены, -  заявил  он,  -  что  нашей  организации
представляется случай оказать городу и его жителям немалую услугу и  таким
образом в полной мере оправдать название, которое  мы  для  себя  избрали,
надо только как можно тщательнее произвести расследование  и  выявить  всю
подноготную этого  дела.  А  затем  уже,  опираясь  на  факты,  решительно
требовать,  чтобы  раз  навсегда  был  положен   конец   тем   безобразным
злоупотреблениям, которые имели место в данном случае.  Я  знаю,  что  эта
задача не из легких. Республиканская партия и те, на кого она опирается  -
в городе и в штате, - будут, конечно, против нас. Ее  лидеры,  разумеется,
боятся шума - это может помешать прохождению их списка во время выборов  -
и не станут равнодушно взирать на развиваемую нами деятельность.  Но  если
мы проявим достаточную стойкость, то тем самым  будет  сделано  большое  и
полезное  дело.  В  нашей  общественной  жизни  далеко  не   все   обстоит
благополучно.  Нельзя  допускать,  чтобы  принципы  права  попирались   до
бесконечности. Пора уже научиться соблюдать их. Посему  я  и  ставлю  этот
вопрос на ваше благосклонное рассмотрение.
   Мистер Уит опустился  на  свое  место,  и  комитет  немедленно  занялся
рассмотрением вопроса. Прежде всего решено  было  выделить  комиссию  (так
впоследствии гласило официальное сообщение  комитета)  "для  расследования
странных слухов, разнесшихся по городу и порочащих один из наиболее важных
отделов городского самоуправления". Комиссии было  предложено  доложить  о
результатах  расследования  на  заседании  комитета,  назначенном  уже  на
следующий вечер. За сутки, прошедшие между двумя заседаниями, четыре члена
комитета, крупные знатоки финансового дела, выполнили возложенную  на  них
задачу и представили тщательно разработанный отчет, правда, не в  точности
соответствовавший фактам, но все же близкий к истине настолько,  насколько
можно было к ней приблизиться за такой короткий срок.

   "Как  выяснилось  (говорилось  в  отчете  после   вступительных   слов,
объясняющих,  с  какой  целью  была   создана   комиссия),   в   городском
казначействе  в  течение  многих  лет  практиковался  обычай  при  выпуске
утвержденных  городским  советом  займов   поручать   реализацию   таковых
какому-нибудь биржевому маклеру; последний, как правило,  через  небольшие
промежутки времени, обычно первого числа каждого месяца, отчитывался перед
городским казначеем в суммах, вырученных от продажи  облигаций.  В  данном
случае таким маклером является Фрэнк А.Каупервуд, в отношениях  с  которым
казначейство, по-видимому, не придерживалось даже этой порочной  и  отнюдь
не деловой системы. События последних дней - пожар в Чикаго, вызванное  им
падение ценностей на фондовой бирже и последовавшее  за  этим  банкротство
Фрэнка А.Каупервуда - до такой степени запутали дело, что  комиссия  не  в
состоянии была точно установить,  практиковалась  ли  вообще  какая-нибудь
регулярная отчетность. Но, судя по тому,  как  мистер  Каупервуд  орудовал
облигациями городского займа, закладывая их в банках и  так  далее,  можно
вывести заключение, что он ни  перед  кем  не  отчитывался  и  что  в  его
распоряжении всегда находились сотни тысяч долларов, принадлежащих городу,
в  наличных  деньгах,  а  также  ценные  бумаги,  посредством  которых  он
проделывал различные финансовые операции. К сожалению,  мы  еще  не  имели
возможности  детально  разобраться,  к  каким  результатам   привели   эти
операции.
   Некоторые из них  заключались  в  том,  что  крупные  партии  облигаций
закладывались  еще   до   их   выпуска,   причем   заимодавцу   выдавалось
подтверждение  из  канцелярии  казначея,  что  ордер  на   соответствующее
количество  облигаций  выписан   и   оформлен.   Такие   методы,   видимо,
практиковались уже довольно давно, и так как это вряд  ли  могло  делаться
без ведома городского казначея,  то  остается  предположить  существование
между ним и мистером Каупервудом преступного сговора, целью которого  было
незаконное использование средств города в своих личных интересах.
   Помимо  того,  город  уплачивал  немалые  проценты  по   вышеупомянутым
закладным операциям, а деньги, вырученные этим путем, оставались  в  руках
приглашенного казначеем биржевого маклера и, следовательно, городу никакой
прибыли не  приносили.  Платежи  по  краткосрочным  обязательствам  города
временно приостанавливались, а на те деньги, которым следовало  находиться
в городской кассе, мистер Каупервуд крупными партиями и по пониженной цене
скупал эти обязательства.  В  результате  законные  держатели  ордеров  на
облигации городского займа не могли получить того, что им  причиталось,  а
городское казначейство терпело еще больший убыток, чем составляет  сам  по
себе дефицит,  превышающий  пятьсот  тысяч  долларов.  В  настоящее  время
отчетность городского казначея проверяется экспертом-бухгалтером, и  через
несколько дней точно выяснится, как производились все эти операции.  Будем
надеяться, что огласка дела положит конец таким порочным методам."

   К  отчету  была   приложена   копия   статьи   уголовного   кодекса   о
злоупотреблении общественным доверием. Далее говорилось, что если никто из
налогоплательщиков не пожелает возбудить судебное дело против замешанных в
этом преступлении лиц, то комиссия почтет своим долгом взять это на  себя,
не считаясь с тем, что подобные действия едва ли входят в ее компетенцию.
   Отчет был немедленно передан  в  газеты.  И  хотя  Каупервуд  и  лидеры
республиканской партии были уже ко  всему  готовы,  это  явилось  для  них
большим ударом. Стинер совсем  потерял  голову  от  страха.  Холодный  пот
прошиб его, когда он увидел заметку, сдержанно  озаглавленную:  "Заседание
Гражданской ассоциации помощи городскому самоуправлению". Все газеты  были
так тесно связаны с политическими и финансовыми заправилами города, что не
осмелились открыто выступить с комментариями. Редакторы и издатели  уже  с
неделю  были  в  основном  осведомлены  о   подробностях   дела,   но   от
Молленхауэра,  Симпсона  и  Батлера  поступил  приказ:  большого  шума  не
поднимать. Это, мол, весьма невыгодно отразится на делах города,  принесет
ущерб торговле и так далее. Не следует пятнать честь Филадельфии.  Словом,
старая история!
   В первую очередь, конечно, возник вопрос, кто  же  главный  виновник  -
городской казначей, биржевой маклер или,  может  быть,  они  оба?  Сколько
денег фактически исчезло из казначейства? Куда они ушли? Кто  такой  Фрэнк
Алджернон Каупервуд? И почему он не арестован? Каким образом  ему  удалось
до  такой  степени  втереться  в  доверие  лиц,  возглавляющих  финансовые
учреждения города? И хотя тогда еще  не  наступила  эпоха  так  называемой
"желтой  прессы",  бойко  комментирующей  жизнь   и   поступки   отдельных
личностей, местные газеты, даже те, что были  по  рукам  и  ногам  связаны
волей политических и финансовых магнатов, не сочли  возможным  обойти  это
дело молчанием.
   Появились неизбежные передовицы. В  торжественных  и  очень  сдержанных
тонах они повествовали о том, какой позор и бесчестье может  навлечь  один
человек на большой город и благородную политическую партию.
   Тогда-то и был пущен в ход план, сфабрикованный Молленхауэром, Батлером
и Симпсоном "на крайний случай" и состоящий в том, чтобы, взвалив всю вину
на  Каупервуда,  тем  самым  хотя  бы  на  время  снять  пятно  позора   с
республиканской партии. Забавно  было  видеть,  с  какой  готовностью  все
газеты и даже "Гражданская ассоциация  помощи  городскому  самоуправлению"
согласились, что главный, если не единственный виновник  всего  Каупервуд.
Конечно, Стинер выдал ему ссуду, более того - отдал в его руки  реализацию
городских займов, но все же считалось, почему - неизвестно, что  Каупервуд
нагло злоупотребил доверием казначея. Затем следовали  неясные  намеки  на
то, что он получил чек на шестьдесят тысяч долларов за облигации,  которых
не оказалось в амортизационном  фонде;  категорически  утверждать  это  до
получения  точных  сведений  никто  не  решался,  так  как  и   газеты   и
производившая   расследование   комиссия   знали,   что    законы    штата
предусматривают суровую кару за клевету.
   В  надлежащее  время  муниципалитет   передал   в   прессу   безупречно
подготовленную переписку. В одном из писем  мэр  города  Джейкоб  Борчардт
требовал, чтобы мистер Джордж Стинер  немедленно  объяснил  свое  странное
поведение; другое являлось  ответом  мистера  Стинера  на  запрос  мистера
Борчардта.  Лидеры  республиканской  партии  считали,  что  это   послужит
наилучшим доказательством стремления партии очистить свои ряды  от  всяких
темных личностей и вместе с тем оттянет дело до окончания выборов.


   КАНЦЕЛЯРИЯ МЭРА ГОРОДА ФИЛАДЕЛЬФИИ

   18 октября 1871 г.
   Городскому казначею мистеру Джорджу Стинеру.
   Милостивый государь!
   К нам поступили сведения, что значительный пакет  облигаций  городского
займа, выпущенных Вами для продажи от лица городского  казначейства  -  и,
соответственно, с разрешения мэра города, - очутился вне Вашего  контроля,
а вырученные за продажу указанных  облигаций  суммы  не  были  переданы  в
казначейство.
   Далее нам стало известно, что крупная сумма принадлежащих городу  денег
попала в руки одного, а может быть, и  нескольких  биржевых  маклеров  или
банкиров, имеющих конторы на Третьей  улице,  и  что  означенные  биржевые
маклеры или банкиры  оказались  в  затруднительном  финансовом  положении,
вследствие чего интересам города может быть нанесен существенный ущерб.
   Посему  просим  Вас  безотлагательно  сообщить,  соответствуют  ли  эти
сведения истине, дабы я,  как  мэр  города,  если  эти  прискорбные  факты
действительно имели место, мог своевременно принять меры,  возлагаемые  на
меня долгом и обязанностями.
   С совершенным уважением
   Джейкоб Борчардт, мэр города Филадельфии.


   КАНЦЕЛЯРИЯ КАЗНАЧЕЯ ГОРОДА ФИЛАДЕЛЬФИИ

   19 октября 1871 г.
   Достопочтенному Джейкобу Борчардту.
   Милостивый государь!
   Настоящим подтверждаю получение Вашего письма от 18-го  сего  месяца  и
весьма сожалею, что в данный момент не в состоянии представить запрошенных
Вами  сведений.  К  сожалению,  я  должен   подтвердить,   что   городское
казначейство  действительно  переживает  затруднения,   проистекающие   от
нарушения долга тем биржевым маклером, который в течение  ряда  лет  ведал
реализацией городских займов. Довожу также до Вашего сведения, что с  того
момента, как это было обнаружено, я не переставал и не перестаю  прилагать
все старания к тому, чтобы предупредить или  хотя  бы  уменьшить  грозящие
городу потери.
   С глубоким почтением
   Джордж Стинер.


   КАНЦЕЛЯРИЯ МЭРА ГОРОДА ФИЛАДЕЛЬФИИ

   21 октября 1871 г.
   Городскому казначею мистеру Джорджу Стинеру.
   Милостивый государь!
   При   сложившихся   обстоятельствах   считаем   необходимым    отменить
предоставленные Вам полномочия по размещению городского займа  в  той  его
части, которая  еще  не  реализована.  Всякие  обращения  за  облигациями,
разрешенными к выпуску, но еще не выпущенными, следует направлять  в  нашу
канцелярию.
   С совершенным почтением
   Джейкоб Борчардт, мэр города Филадельфии.


   Писал ли мистер Джейкоб Борчардт те письма, под которыми значилась  его
подпись? Нет, не писал.  Их  составил  мистер  Энбер  Сэнгстек  в  конторе
мистера  Молленхауэра,  и   мистер   Молленхауэр,   ознакомившись   с   их
содержанием, заметил, что, "пожалуй, так будет хорошо, даже очень хорошо".
   А писал ли мистер Стинер,  казначей  города  Филадельфии,  свой  сугубо
дипломатический ответ? Нет, не писал. Мистер Стинер находился в  состоянии
полной прострации и однажды, принимая ванну, даже расплакался. Письмо  это
тоже написал мистер Энбер Сэнгстек и  только  дал  его  подписать  мистеру
Стинеру. А мистер Молленхауэр, просмотрев письмо перед  отправкой,  нашел,
что оно составлено "как надо". Время сейчас было такое, что все крысята  и
все мыши притаились в своих норках, ибо из темноты на них глядел огромными
горящими  глазами  свирепый  кот  -  общественное  мнение,  -  действовать
осмеливались лишь самые старые, самые мудрые крысы.
   В это самое время господа Молленхауэр, Батлер и Симпсон  уже  несколько
дней совещались с окружным прокурором  мистером  Петти  относительно  мер,
которые, способствуя официальному обвинению Каупервуда,  дали  бы  Стинеру
возможность выйти сухим из воды. Батлер, само собой разумеется,  настаивал
на судебном преследовании Каупервуда. Петти утверждал, что обелить Стинера
нельзя,  поскольку  бухгалтерские  книги  Каупервуда  пестрят  записями  о
приобретении для  него  акций  конных  железных  дорог.  Что  же  касается
Каупервуда... "Дайте мне подумать!"  -  сказал  он.  Потом  они  обсуждали
вопрос, не следует ли арестовать Каупервуда и,  если  понадобится,  судить
его, ибо самый факт его ареста в глазах общества послужит  доказательством
его  виновности,  а  попутно   и   благородного   негодования   городского
самоуправления, и таким образом до  окончания  выборов  отвлечет  внимание
общественности от той сомнительной роли, которую в  данном  случае  играла
республиканская партия.
   В результате  всех  этих  переговоров  вечером  26  октября  1871  года
Молленхауэр  отправил  к  мэру  города  Эдварда  Стробика,   представителя
городского совета, с официальным заявлением, в котором Фрэнк  Каупервуд  -
биржевой маклер, приглашенный городским казначеем для реализации займа,  -
обвинялся в  растрате  и  присвоении  чужих  средств.  То,  что  такое  же
обвинение одновременно было предъявлено и Джорджу Стинеру, роли не играло.
Козлом отпущения был избран Каупервуд.



        34

   Разительный контраст, который являли  собой  в  то  время  Каупервуд  и
Стинер, заслуживает  того,  чтобы  на  нем  ненадолго  остановиться.  Лицо
Стинера сделалось пепельно-серым, губы посинели.  Каупервуд,  невзирая  на
очень  невеселые  мысли  о  возможном  тюремном  заключении,  о  том,  как
воспримут это его  родители,  жена,  дети,  коллеги  и  друзья,  оставался
спокойным  и  уравновешенным,  что  объяснялось,  конечно,  исключительной
стойкостью его духа. В этом вихре бедствий он ни  на  секунду  не  утратил
трезвости мышления и  мужества.  _Совесть_,  которая  терзает  человека  и
нередко даже приводит его  к  гибели,  никогда  не  тревожила  Каупервуда.
Понятия греха для него не существовало. Жизнь, с  его  своеобразной  точки
зрения, имела лишь две  стороны  -  силу  и  слабость.  Пути  праведные  и
неправедные? Такое различие ему было неведомо. В его представлении все это
было метафизическими абстракциями, раздумывать над  которыми  он  не  имел
охоты. Добро и  зло?  Пустяки,  придуманные  попами  для  наживы.  Что  же
касается благосклонного  отношения  общества  или,  напротив,  остракизма,
которому так часто подвергается человек, попавший в полосу  несчастий,  то
что  такое,  собственно,  остракизм?  Разве  ему  или  его  родителям  был
когда-нибудь открыт доступ в избранное общество? Нет! А затем  ведь  вовсе
не исключено, что после того как пронесутся эти бедствия,  общество  вновь
признает его. Нравственность и безнравственность? Сущий вздор. Вот сила  и
слабость - это другое дело. Если человек силен, он всегда  может  постоять
за себя и принудить других считаться с ним. Если же человек слаб, ему надо
бежать в тыл, удирать с линии огня. Он, Каупервуд, был силен, знал  это  и
всегда верил в свою счастливую звезду. Словно чья-то рука - он не  мог  бы
сказать, чья именно, и это было единственное из  области  метафизики,  что
занимало его, - всегда и во всем ему помогала, все улаживала,  хотя  бы  в
самую последнюю минуту. Она раскрывала перед ним изумительные возможности.
Почему он был наделен такой проницательностью? Почему ему так  везло  и  в
финансовых делах и в личной жизни? Он ничем этого не заслужил, ничем этого
не оправдывал. Случайность?.. Но как тогда объяснить никогда не покидавшее
его ощущение уверенности, его деловые "наития",  внезапные  и  не  раз  им
испытанные  "побуждения"  к  действию?  Жизнь  -   темное,   неразгаданное
таинство, но, как бы там ни было, ее составные части -  сила  и  слабость.
Сила одерживает победу, слабость терпит  поражение.  Теперь  ему  осталось
лишь полагаться на свою быструю сообразительность, на  точность  расчетов,
верность суждений, ни на что больше. И право  же,  Каупервуд,  оживленный,
развязный, холеный и щегольски одетый, с подкрученными усами, в  тщательно
выутюженном костюме, со здоровым румянцем на чисто выбритом лице,  мог  бы
служить образцом неукротимой энергии и отваги.
   Он сам отправился к Скелтону Уиту и попытался изложить ему  свою  точку
зрения на всю эту историю, настаивая на том, что он поступал точно так же,
как многие другие до него. Уит выслушал его недоверчиво.  Он  не  понимал,
например, почему в  амортизационном  фонде  нет  скупленных  облигаций  на
шестьдесят тысяч долларов. Ссылки Каупервуда на  обычай  не  произвели  на
него впечатления. Правда, мистер Уит согласился, что другие люди  из  мира
политики  наживались  не  хуже  Каупервуда,  и  предложил  ему   самолично
выступить свидетелем обвинения, на что Каупервуд, не задумываясь,  ответил
отказом.
   - Я не доносчик, - напрямик заявил он мистеру Уиту.
   Тот в ответ только криво усмехнулся.
   Мистер Батлер ликовал, несмотря на всю свою озабоченность  предстоящими
выборами, так как теперь "этот негодяй" попался в  сети,  из  которых  ему
скоро не