какой-то  неотложной  надобности,  на  самом  же
деле, чтобы не пропустить этого момента.
   - Мистер Каупервуд показал, - продолжал Стеджер, - и его показание было
подтверждено другими свидетелями,  что  он  являлся  только  агентом  того
джентльмена,  виновность  которого  впоследствии  была  признана  этим  же
составом суда. Он утверждает, - и с  ним  согласны  двое  из  пяти  членов
верховного суда штата, - что  в  качестве  агента  он  имел  все  права  и
полномочия не сдавать в амортизационный фонд сертификаты городского  займа
на шестьдесят тысяч долларов в тот срок, в который,  по  мнению  окружного
прокурора,  он  обязан  был  это  сделать.  Мой  подзащитный   -   человек
исключительных  финансовых  способностей.  Из  многочисленных   письменных
обращений к вашей чести в его защиту вы могли убедиться, что он пользуется
уважением  и  симпатией  огромного  большинства   наиболее   почтенных   и
выдающихся представителей  финансового  мира.  Мистер  Каупервуд  занимает
весьма  видное  положение  в  обществе  и  принадлежит  к   числу   людей,
значительно преуспевающих в своей сфере.  Только  жестокий  и  неожиданный
удар судьбы привел его на скамью подсудимых, -  я  имею  в  виду  пожар  и
вызванную им панику, которые так тяжело отразились на совершенно  здоровом
и крепком финансовом  предприятии.  Вопреки  вердикту,  вынесенному  судом
присяжных, и решению трех из пяти членов филадельфийского верховного  суда
я утверждаю, что мой подзащитный не растратчик, что никакого хищения он не
совершил, что его напрасно  признали  виновным,  а  следовательно,  он  не
должен и нести наказания за преступление, которого не совершал.
   Я уверен, что вы, ваша честь, не истолкуете превратно мои  слова  и  те
побуждения, которые заставляют меня настаивать на правильности всего  мною
сказанного.  Я   ни   на   минуту   не   собираюсь   подвергать   сомнению
нелицеприятность данного состава суда или  суда  вообще,  так  же  как  не
критикую и самого судопроизводства. Я только глубоко скорблю  о  том,  что
злополучное стечение обстоятельств создало обманчивую видимость, в которой
трудно разобраться непрофессионалу, и в силу этого стечения  обстоятельств
столь  почтенный  человек,  как  мой  подзащитный,  оказался   на   скамье
подсудимых. Элементарная справедливость требует, по-моему, чтобы это  было
сказано здесь во всеуслышание и с полной ясностью.  Я  обращаюсь  к  вашей
чести с ходатайством о снисхождении,  и  если  совесть  не  позволяет  вам
совсем прекратить это дело, то я прошу  вас  хотя  бы  учесть  и  взвесить
изложенные мною факты при определении меры наказания.
   Стеджер вернулся на свое место, а судья Пейдерсон кивнул в  знак  того,
что выслушал все сказанное достопочтенным защитником и намерен отнестись к
его словам со вниманием, какового они заслуживают, но не более.  Затем  он
повернулся в сторону Каупервуда и, призвав на помощь  все  свое  судейское
величие, начал:
   - Фрэнк Алджернон Каупервуд, признанные вами присяжные заседатели сочли
вас виновным в хищении. Ходатайство о  пересмотре  дела,  возбужденное  от
вашего имени адвокатом, было, после тщательного  рассмотрения,  отклонено,
ибо  большинство  членов  верховного  суда  безоговорочно  согласились   с
вердиктом присяжных, полагая,  что  он  вынесен  надлежащим  порядком,  на
основании закона и свидетельских показаний. Ваше преступление не может  не
быть названо тяжким преступлением, хотя бы уже потому, что  крупная  сумма
денег,  которой  вы  завладели,  принадлежит   городу.   Вашу   виновность
усугубляет еще и то обстоятельство, что вы, для  личных  выгод,  незаконно
пользовались сотнями  тысяч  долларов  из  средств  города,  равно  как  и
сертификатами городского займа.  Высшую  меру  наказания,  предусмотренную
законом за подобное преступление, следует считать весьма милосердной.  Тем
не менее суд должным образом учтет ваше  прежнее  видное  положение  и  те
обстоятельства, которые повлекли за собой ваше банкротство,  равно  как  и
ходатайства ваших многочисленных друзей и коллег в финансовой  сфере.  Суд
не оставит без внимания ни одного существенного  факта  из  истории  вашей
деятельности.
   Пейдерсон умолк, словно бы в нерешительности, хотя  отлично  знал,  что
скажет дальше. Он помнил, чего ждали от него "хозяева".
   - Если из вашего дела нельзя  извлечь  иной  морали,  -  продолжал  он,
перебирая лежавшие перед ним бумаги, - то оно все же послужит  для  многих
весьма полезным уроком и покажет, что нельзя безнаказанно запускать руки в
городскую казну и грабить ее  под  предлогом  деловых  операций,  а  также
поможет многим понять, что закон обладает  еще  достаточной  силой,  чтобы
совершить правосудие и защитить общество.
   - Посему суд приговаривает вас, - торжественно закончил Пейдерсон,  меж
тем как Каупервуд продолжал невозмутимо смотреть на него,  -  к  уплате  в
пользу округа штрафа в пять  тысяч  долларов,  к  покрытию  всех  судебных
издержек,  одиночному  заключению  в  Восточной  тюрьме  и  принудительным
работам сроком на четыре года и три  месяца,  со  взятием  под  стражу  во
исполнение приговора.
   Услышав это, старый Каупервуд опустил голову,  стараясь  скрыть  слезы.
Эйлин закусила губу и судорожно сжала  кулаки,  чтобы  не  расплакаться  и
подавить в себе ярость и негодование. Четыре  года  и  три  месяца!  Какой
бесконечно долгий пробел в его и в ее  жизни!  Но  она  будет  ждать.  Все
лучше, чем восемь или десять лет, а  она  опасалась  и  такого  приговора.
Может быть, теперь, когда самое тяжелое позади и Фрэнк очутится в  тюрьме,
губернатор помилует его.
   Судья Пейдерсон уже потянул к  себе  папку  с  делом  Стинера.  Он  был
доволен собой: финансисты теперь не  могут  сказать,  что  он  не  обратил
должного внимания на их ходатайство в пользу Каупервуда. С другой стороны,
и политические деятели будут удовлетворены: он наложил на Каупервуда почти
максимальную кару, но так, что со стороны могло показаться, будто он  учел
просьбы о снисхождении. Каупервуд сразу раскусил этот трюк, но не  утратил
своего обычного спокойствия. Он только подумал, как это трусливо и  гадко.
Судебный пристав хотел было увести его.
   - Пусть осужденный еще побудет здесь, - неожиданно остановил его судья.
   Секретарь уже назвал Джорджа Стинера, и Каупервуд в  первую  минуту  не
понял, зачем судья задерживает его, но только в первую минуту. Надо, чтобы
он выслушал еще и приговор по делу своего соучастника. Стинеру были заданы
обычные вопросы. Рядом с бывшим казначеем  все  время  стоял  его  адвокат
Роджер   О'Мара,   ирландец    по    происхождению,    опытный    политик,
консультировавший Стинера с первой минуты его злоключений; впрочем, сейчас
даже он не нашелся что сказать и  только  попросил  судью  учесть  прежнюю
безукоризненную честность его подзащитного.
   - Джордж Стинер, - начал судья, и все присутствующие,  в  том  числе  и
Каупервуд, насторожились. - Поскольку ваше ходатайство о пересмотре дела и
об отмене приговора отклонено, суду остается  лишь  определить  наказание,
соответствующее  характеру  вашего  преступления.  Я  не   хочу   отягчать
нравоучениями и без того тяжелую для вас минуту.  Но  все  же  не  премину
сурово осудить ваши  действия.  Злоупотребление  общественными  средствами
стало язвой нашего времени, и если не пресечь это зло со всей  решимостью,
то оно в конце концов разрушит весь наш общественный порядок. Государство,
разъедаемое коррупцией, становится нежизнеспособным. Ему грозит  опасность
рассыпаться при первом же серьезном испытании.
   Я считаю, что  ответственность  за  ваше  преступление  и  за  все  ему
подобные в значительной мере ложится на общество.  До  последнего  времени
общество с недопустимым  равнодушием  взирало  на  мошеннические  проделки
должностных лиц. Наша политика должна руководствоваться более  высокими  и
более чистыми принципами, наше общественное мнение должно клеймить позором
злоупотребление      государственными      средствами.       Недостаточная
принципиальность общества и сделала возможным  ваше  преступление.  Помимо
этого, я не усматриваю в вашем деле никаких смягчающих обстоятельств.
   Судья Пейдерсон для  большего  эффекта  сделал  паузу.  Он  близился  к
вершине своего красноречия и хотел, чтобы его слова запечатлелись  в  умах
слушателей.
   -  Общество  вверило  свои  деньги  вашему  попечению,  -  торжественно
продолжал он. - Вам было оказано высокое,  священное  доверие.  Вы  должны
были охранять двери казначейства, как серафим  -  врата  рая,  и  пылающим
мечом неподкупной честности грозить каждому, кто посмел бы приблизиться  к
ним с преступной целью. Этого требовало от вас  ваше  положение  выборного
представителя общества.
   Учитывая все обстоятельства вашего дела, суд не может применить  к  вам
меру наказания мягче наивысшей меры, предусмотренной законом. Но, согласно
статье семьдесят четвертой Уголовного кодекса, суды нашего штата не вправе
приговаривать к заключению в исправительную  тюрьму  на  срок,  истекающий
между пятнадцатым ноября и пятнадцатым февраля, к  эта  статья  заставляет
меня снизить на три месяца тот максимальный срок, к которому я должен  был
бы приговорить вас, а именно: пять лет. Посему  суд  приговаривает  вас  к
уплате в пользу округа штрафа в пять тысяч долларов, -  Пейдерсон  отлично
знал, что Стинер не в  состоянии  выплатить  эту  сумму,  -  к  одиночному
заключению в Восточной тюрьме и принудительным работам  сроком  на  четыре
года и девять месяцев со взятием под стражу во исполнение приговора.
   Судья положил бумаги  на  стол  и  задумчиво  потер  рукою  подбородок;
Каупервуда  и  Стинера  поспешно  увели.  Батлер,  вполне  удовлетворенный
исходом разбирательства, одним из первых покинул зал суда. Убедившись, что
все кончено  и  ей  здесь  больше  нечего  делать,  Эйлин  тоже  торопливо
пробралась к дверям, а через несколько минут после нее ушли отец и  братья
Каупервуда. Они хотели дождаться  его  на  улице  и  проводить  в  тюрьму.
Остальные члены  семьи  с  волнением  дожидались  известий  дома,  поэтому
Джозефа немедленно отправили к ним.
   Между тем небо заволокло тучами, день нахмурился, и  казалось,  вот-вот
пойдет снег. Эдди Зандерс, получивший  на  руки  все  относящиеся  к  делу
бумаги, заявил, что нет нужды возвращаться в окружную тюрьму. Поэтому  все
пятеро - Зандерс, Стеджер и Фрэнк с  отцом  и  братом  -  сели  на  конку,
конечная  станция  которой  всего  на  несколько  кварталов  отстояла   от
Восточной тюрьмы. Через полчаса все они уже стояли у ее ворот.



        53

   Восточная тюрьма штата Пенсильвании, в  которой  Каупервуду  предстояло
отбыть четыре года и три месяца одиночного заключения, находилась на  углу
улиц Фейермаунт и Двадцать первой, в  огромном  здании  из  серого  камня;
хмурое и величественное, это здание несколько напоминало дворец  Сфорца  в
Милане, хотя, разумеется, в архитектурном отношении сильно  ему  уступало.
Его серые  стены  окружали  целый  квартал,  и  оно  высилось  одинокое  и
неприступное, как и положено тюрьме. Стена, опоясывавшая огромную -  свыше
десяти акров - тюремную территорию и сообщавшая ей  значительную  долю  ее
угрюмого величия, имела тридцать пять  футов  в  вышину  и  свыше  семи  в
толщину. Сама тюрьма, невидимая с улицы и  состоявшая  из  семи  корпусов,
раскинувшихся наподобие  щупалец  осьминога  вокруг  центрального  здания,
занимала почти две трети огороженного стеною  пространства,  так  что  для
лужаек и газонов  оставалось  очень  мало  места.  Эти  корпуса,  вплотную
примыкавшие к наружным стенам,  имели  сорок  два  фута  в  ширину  и  сто
восемьдесят в длину; четыре из них были двухэтажные. Вместо окон там  были
лишь узенькие  просветы  под  самым  потолком  длиной  не  больше  трех  с
половиной футов и шириной дюймов в восемь. При некоторых  камерах  нижнего
этажа были устроены крохотные дворики - десять на  шестнадцать  футов,  то
есть размером не превышающие самих камер и,  в  свою  очередь,  обнесенные
высокими кирпичными стенами. Стены камер, полы  и  крыши  -  все  было  из
камня; камнем были выложены  и  коридоры,  имевшие  лишь  десять  футов  в
ширину, и одноэтажные галереи,  достигавшие  в  вышину  пятнадцати  футов.
Тому, кто из центрального помещения, так называемой  ротонды,  смотрел  на
расходящиеся  длинные  корпуса,  все   казалось   несоразмерно   узким   и
сдавленным. Железные двери, - перед ними имелись еще массивные деревянные,
для того чтобы в случае надобности совершенно изолировать  заключенных,  -
производили тяжелое, гнетущее впечатление. Света в помещениях было в общем
достаточно, так  как  стены  часто  белили,  а  узкие  отверстия  в  крыше
застекляли на зиму матовым стеклом, но все было так голо, так  утомительно
для глаз, как это бывает только в местах заключения с их  скупым  и  чисто
утилитарным оборудованием. В этих стенах несомненно  шла  жизнь  -  тюрьма
насчитывала в то время четыреста заключенных,  и  почти  все  камеры  были
заняты. Но никто из арестованных этой жизни не видел и  не  ощущал.  Здесь
люди жили и в то же время не жили. Кое-кого из  заключенных  после  долгих
лет пребывания в тюрьме назначали "старостами", но таких было  немного.  В
тюрьме имелись: пекарня, механическая и  столярная  мастерские,  кладовая,
мельница и огороды, но для обслуживания всех  этих  заведений  требовалось
очень мало людей.
   Тюрьма, построенная в 1822 году,  постепенно  разрасталась,  корпус  за
корпусом, пока не достигла своих нынешних, весьма внушительных,  размеров.
Обитатели ее были разнообразны как по своему умственному развитию,  так  и
по совершенным преступлениям  -  от  мелкой  кражи  до  убийства.  Правила
тюремного   распорядка   определялись   так   называемой   "пенсильванской
системой",  которая,  в  сущности,  сводилась  к  одиночному   заключению,
соблюдению полной тишины и индивидуальному труду в изолированных камерах.
   Если не считать недавнего пребывания в окружной тюрьме, собственно даже
не очень походившей на тюрьму, то Каупервуд ни разу в  жизни  не  бывал  в
подобном заведении. Однажды, когда он еще мальчиком  бродил  по  окрестным
городам, ему случилось пройти мимо "арестантского  дома",  как  назывались
тогда  городские  тюрьмы,  -   небольшого   серого   здания   с   высокими
зарешеченными окнами, - и в одном из мрачных оконных проемов второго этажа
он увидел какого-то пропойцу  или  бродягу  с  испитым  бескровным  лицом,
всклокоченными волосами и мутным взглядом; заметив Фрэнка, тот крикнул ему
(стояло лето, и окна были открыты):
   - Эй, сынок, сбегай-ка да купи мне табачку, ладно?
   Фрэнк поднял глаза, пораженный и  испуганный  отталкивающей  внешностью
арестанта, и ответил, прежде чем успел подумать:
   - Нет... не могу.
   - Ну, смотри, как бы тебя самого когда-нибудь  не  упекли  за  решетку,
стервец!  -  в  бешенстве  крикнул  бродяга,   видимо,   еще   не   вполне
протрезвившийся после вчерашнего пьянства.
   Каупервуд никогда не вспоминал об этом случае, но тут он вдруг всплыл в
памяти. Вот и его сейчас запрут в этой мрачной, унылой  тюрьме;  на  улице
метет метель, а он будет беспощадно выброшен из жизни.
   Никому из близких не позволили сопровождать его за наружную стену, даже
Стеджеру, хотя он и получил разрешение посетить  Каупервуда  позднее.  Это
правило   соблюдалось   незыблемо.    Зандерса,    имевшего    при    себе
сопроводительные бумаги и знакомого с привратником, пропустили немедленно.
Остальные повернули назад, грустно распрощавшись  с  Каупервудом,  который
старался вести себя так, словно все это было только малозначащим эпизодом,
- да так он, собственно, и относился к тому, что с ним произошло.
   - Ну что ж, до свиданья, - сказал он, пожимая всем руки.  -  Ничего  со
мной не случится, и я скоро выберусь отсюда. Вот увидите! Пусть Лилиан  не
слишком расстраивается.
   Он вошел в тюремный двор, и ворота со зловещим лязгом  захлопнулись  за
ним.  Зандерс  шагал  впереди  под  темными,  мрачными   сводами   высокой
подворотни ко вторым воротам, где уже другой  привратник  огромным  ключом
отпер решетчатую калитку. Очутившись во внутреннем дворе, Зандерс  свернул
налево в маленькую канцелярию; там за  высокой  конторкой  стоял  тюремный
чиновник в синем форменном мундире, худой, светловолосый, с узкими  серыми
глазками. На его обязанности лежала регистрация заключенных. Взяв  бумаги,
поданные помощником шерифа, он деловито просмотрел их. Это  был  приказ  о
заключении Каупервуда. Чиновник, в свою очередь, выдал Зандерсу справку  о
том, что принял от него арестанта,  и  помощник  шерифа  удалился,  весьма
довольный чаевыми, которые Каупервуд сунул ему в руку.
   - Желаю доброго здоровья, мистер Каупервуд, - сказал он на прощанье.  -
Весьма сожалею и надеюсь, что вам здесь будет не так уж плохо.
   Он хотел прихвастнуть перед надзирателем  близким  знакомством  с  этим
необычным  заключенным,  и  Каупервуд,  верный   своей   тактике   тонкого
притворства, сердечно пожал ему руку.
   - Весьма признателен, мистер Зандерс, за вашу любезность, - сказал он и
тотчас повернулся к своему новому начальству, желая произвести  как  можно
более выгодное впечатление.
   Он знал, что попадает теперь  в  руки  мелких  чиновников,  от  которых
целиком зависит, будут ли  ему  предоставлены  какие-либо  льготы  или  не
будут. Ему  хотелось  сразу  показать  этому  надзирателю,  что  он  готов
беспрекословно подчиниться всем правилам, что он уважает начальство, но  и
себя унижать не намерен. Морально он был подавлен, но не терял присутствия
духа даже здесь, в тисках, куда загнало его правосудие,  в  исправительной
тюрьме штата, которой он всеми правдами и неправдами старался избежать.
   Надзиратель Роджерс Кендал, несмотря на  свое  тщедушие  и  официальную
внешность, был человеком довольно способным, во всяком случае по сравнению
с другими представителями тюремной администрации: догадливый,  не  слишком
образованный, не  слишком  умный  по  природе,  не  слишком  усердный,  но
достаточно энергичный, чтобы держаться  на  своей  должности;  он  неплохо
разбирался в арестантах, так как уже без малого двадцать шесть лет имел  с
ними дело. Относился он к ним холодно, недоверчиво, цинично.
   Ни с кем этот человек не допускал ни малейшей фамильярности и  требовал
точного соблюдения всех правил внутреннего распорядка.
   Каупервуд  стоял  перед  ним   в   красивом   синевато-сером   костюме,
превосходно сшитом сером пальто и черном  котелке  по  последней  моде,  в
новых ботинках из тончайшей кожи, в галстуке из плотного шелка спокойной и
благородной расцветки. Его волосы  и  усы  свидетельствовали  о  стараниях
опытного парикмахера, холеные ногти блестели.
   С первого же взгляда на него надзиратель понял,  что  перед  ним  птица
высокого полета, из тех, кого превратности судьбы редко забрасывают в  его
сети.
   Каупервуд стоял посреди комнаты, казалось, ни на кого и ни  на  что  не
глядя, но все замечал.
   - Заключенный номер три тысячи шестьсот тридцать три, -  сказал  Кендал
писарю, передавая ему листок желтой бумаги, на  котором  значились  имя  и
фамилия  Каупервуда,  а  также  порядковый  номер,  исчислявшийся  со  дня
основания тюрьмы.
   Писарь из арестантов занес эти данные  в  книгу,  а  листок  отложил  в
сторону, для передачи "старосте", которому предстояло отвести Каупервуда в
так называемый "пропускник".
   - Вам надо раздеться и принять ванну, - обратился Кендал к  Каупервуду,
с любопытством разглядывая его. - Правда, вам едва ли нужна  ванна,  но  у
нас уж такое правило.
   - Благодарю, - отвечал Каупервуд, довольный, что даже здесь он, видимо,
производил должное впечатление. - Я готов подчиняться всем правилам.
   Он собирался уже снять пальто, но Кендал движением руки остановил его и
позвонил. Из соседней комнаты вошел не то надзиратель, не то  арестант  из
породы "старост". Это был маленьки