ными   участками,   о   крупных
индустриальных предприятиях и даже  о  разработке  рудников,  конечно,  на
вполне законном основании.
   "Мне преподан хороший урок, - подумал он, вставая и собираясь  уходить.
- Я так же богат, как прежде, а времени потеряно немного.  Один  раз  меня
поймали в капкан, больше этого не случится".
   Он вел переговоры с Уингейтом о  продлении  сотрудничества  на  прежних
началах,  искренне  намеревался  отдаться  этому  со  всей  присущей   ему
энергией, но в мозгу у него то и дело вставала радостная мысль:
   "Я миллионер, я свободный человек. Мне тридцать  шесть  лет,  и  передо
мной еще долгая жизнь".
   С этой мыслью он пошел к Эйлин, чтобы вместе с нею помечтать о будущем.


   Всего три месяца  спустя  поезд,  мчавшийся  по  горам  Пенсильвании  и
равнинам Огайо и Индианы, вез на Запад миллионера,  который,  несмотря  на
свою молодость,  богатство  и  отличное  здоровье,  серьезно  и  несколько
скептически думал о  том,  что  его  ожидает.  После  долгих  всесторонних
размышлений  он  пришел  к  выводу,  что  Запад  изобилует  разнообразными
возможностями. Он внимательно изучал сводки нью-йоркской расчетной палаты,
а также балансы  банков,  следил  за  тем,  куда  перемещается  золото,  и
убедился,  наконец,  что  оно  в  огромных  количествах  течет  в  Чикаго.
Каупервуд  был  недюжинным  знатоком  финансов  и  понимал,   что   значит
направление золотого потока. Там, куда он течет, процветает деловая жизнь,
там все кипит, все находится в состоянии  непрерывного  роста.  Теперь  он
хотел собственными глазами увидеть, чего можно ждать от Запада.
   Через два года после  того,  как  в  Дулуте  метеором  блеснул  молодой
финансист, а деловой мир  Чикаго  стал  свидетелем  первых  шагов  оптовой
зерновой конторы "Фрэнк Каупервуд и Кь",  занявшейся  сбытом  колоссальных
запасов  производимой  Западом  пшеницы,  миссис  Каупервуд,   по-прежнему
проживавшая в Филадельфии,  не  поднимая  излишнего  шума  и,  видимо,  по
собственному желанию, дала мужу развод. Время милостиво обошлось с нею. Ее
материальное положение, недавно столь плачевное, поправилось, и она  вновь
жила в Западном квартале, по соседству с одной из своих сестер, в  удобном
и красивом особняке, типичном для буржуазии средней руки. Теперь она опять
стала очень набожной. Ее дети - Фрэнк и Лилиан - учились в частной  школе,
а по  вечерам  возвращались  домой  к  матери.  Большинство  хозяйственных
обязанностей выполнял старый негр  Симс.  По  воскресеньям  Лилиан  обычно
навещали старики Каупервуды; материальные затруднения и для  них  остались
позади, но оба они выглядели какими-то смирными  и  утомленными,  -  ветер
больше не надувал паруса корабля их  некогда  столь  счастливой  жизни.  У
Каупервуда-старшего было достаточно денег, чтобы не тянуть  лямку  мелкого
служащего, но не было больше желания выдвинуться в обществе.  Он  сделался
старым, вялым и  ко  всему  безразличным.  Вспоминая  почет  и  оживление,
которое царило вокруг него в прежние годы, он чувствовал себя так,  словно
стал совсем другим человеком.  Ушли  желанья,  ушла  смелость,  оставалось
только ждать смерти.
   Иногда заходила к своей  бывшей  невестке  и  Анна-Аделаида  Каупервуд,
теперь служащая городского отдела водоснабжения. Она любила  размышлять  о
непостижимых превратностях жизни и  с  любопытством  следила  за  карьерой
своего брата, которому, как видно, самой судьбой предназначено было всегда
играть первые роли, но отказывалась понимать его. Убедившись, что  всякий,
кто связан с ним,  переживает  падения  и  взлеты  в  зависимости  от  его
успехов, она терялась в догадках, что же такое мораль и  справедливость  в
этом мире. Существуют как будто для всех обязательные принципы  -  или  же
люди только думают так? Но больше видишь исключений  из  этих  правил.  Ее
брат, безусловно, не руководствовался такими принципами, а между тем снова
шел в гору. Что же это  значит?  Миссис  Каупервуд,  бывшая  жена  Фрэнка,
осуждала его образ действий, но  охотно  пользовалась  всеми  благами  его
преуспеяния. Как сочетать это с понятием этики?
   Каждый шаг Каупервуда, все  его  дела  и  чаяния  были  известны  Эйлин
Батлер. Вскоре после развода  с  женой,  после  неоднократных  приездов  в
Филадельфию и отъездов в тот  новый  мир,  где  он  теперь  развивал  свою
деятельность, они однажды, в зимний день,  уехали  вместе.  Эйлин  сказала
матери, пожелавшей жить  у  Норы,  что  она  полюбила  бывшего  банкира  и
собирается выйти за него замуж. Старушке пришлось  удовольствоваться  этим
объяснением и дать свое согласие.
   Так навсегда закончилась для Эйлин прежняя жизнь в старом, знакомом  ей
мирке. Теперь ее ждал Чикаго - по словам Каупервуда, суливший  куда  более
блестящее  будущее,  чем  то,  на  которое  они   могли   рассчитывать   в
Филадельфии.
   - Правда ведь, это замечательно, что мы  наконец  уезжаем?  -  спросила
она.
   - Во всяком случае, это разумный шаг, - отвечал Каупервуд.



        КОЕ-ЧТО ПРО MYCTEROPERCA BONACI

   Существует рыба, научное  название  которой  Mycteroperca  Bonaci  -  в
просторечии  черный  морской  окунь;  рыба  эта  заслуживает  того,  чтобы
поговорить о ней в связи со  всем,  что  было  рассказано  выше.  Крупный,
нередко достигающий двухсот пятидесяти фунтов  веса,  черный  окунь  живет
долго и не  ведает  опасностей,  ибо  обладает  удивительной  способностью
приспособляться к окружающей среде. То хитрое явление,  которое  мы  зовем
созидательной силой и наделяем духом праведности, по нашему  представлению
всегда устраивает жизнь в этом мире так, что в ней торжествуют честность и
добродетель. Но, словно в назидание нам, природой сотворен черный  морской
окунь. Внимательно вглядевшись в окружающий  нас  мир,  мы  обнаружим  ряд
подобных ему, не менее коварных тварей: таков  паук,  ткущий  паутину  для
беспечной мухи; такова прелестная Drosera (росянка), чья  розовая  чашечка
раскрывается, улавливая существа, пленившиеся ее красотой, и  затем  снова
смыкается, чтобы поглотить их;  или  радужная  медуза,  простирающая  свои
щупальца, похожие на дивные лучи северного сияния, которая терзает и жалит
все живое, попавшее в  эти  сверкающие  тиски.  И  человек,  сам  того  не
подозревая, роет для  себя  яму,  сам  расставляет  себе  тенета.  Иллюзия
ослепила его, и вот он уже защелкнут капканом обстоятельств.
   Mycteroperca, обретаясь в темных глубинах  зеленых  вод,  служит  ясным
доказательством  того,  что  созидательный  гений  природы  лишен  доброго
начала, и это подтверждается на каждом  шагу.  Превосходство  Mycteroperca
над другими обитателями подводного царства заключено в  почти  невероятной
способности к притворству, обусловленной пигментацией кожи. Преуспевшие  в
электромеханике, мы гордимся нашим умением в мгновение  ока  сменять  одну
великолепную картину другой,  развертывать  перед  зрителем  долгую  чреду
внезапно возникающих и вновь исчезающих видений. Но Mycteroperca еще более
властно распоряжается своею внешностью. Тот,  кто  долго  смотрит  на  эту
рыбу,  невольно  поддается  чувству,   что   перед   ним   фантастическое,
сверхъестественное существо - так блистательна ее способность к обману. Из
черной  она  мгновенно  превращается  в   белую;   землисто-бурая,   вдруг
окрашивается в прелестный зеленоватый цвет воды.  Пятна,  ее  испещряющие,
видоизменяются, как облака на небе. И нельзя не удивляться многообразию ее
коварных уловок.
   Лежа в иле на дне бухты, она может уподобиться этому илу. Укрывшись под
сенью пышных водорослей, она  принимает  их  окраску.  Двигаясь  в  полосе
света, она сама кажется светом, тускло мерцающим в воде. Ее уменье уходить
от преследования и нападать исподтишка поразительно.
   С какою же целью наделила черного окуня этой особенностью всевластная и
умная природа? Чтобы казалось,  будто  он  неспособен  на  коварство?  Или
придать  ему  характерную  внешность,  по   которой   его   узнает   любая
бесхитростная  и  жизнелюбивая  рыба?  Или,  может  быть,   при   создании
Mycteroperca были пущены в ход коварство, вероломство, лживость?  Ведь  ее
можно принять  за  орудие  обмана,  за  олицетворение  лжи,  за  существо,
которому назначено казаться не тем, что оно есть, изображать то, с чем оно
не имеет ничего общего, добывать себе пропитание хитростью, против которой
бессилен даже самый могучий враг. И такое предположение будет правильно.
   Можно ли, зная о существе, подобном Mycteroperca, сказать, что  добрая,
благодетельная, всевластная созидательная сила никогда не порождает ничего
обманчивого и коварного?  Или  же  следует  допустить,  что  видимый  мир,
который нас окружает, только иллюзия? Но если так, то  откуда  же  взялись
десять заповедей, откуда взялась мнимая справедливость? Отчего люди всегда
мечтали о блаженстве и какую пользу принесли им эти мечтания?



        МАГИЧЕСКИЙ КРИСТАЛЛ

   Читатель, будь ты мистиком, или прорицателем, или мудрецом, посвященным
в тайны  заклятий,  вещих  снов,  гаданий  при  помощи  волшебной  чаши  и
хрустального шара, загляни в их загадочные  глубины,  и  ты  увидишь  цепь
событий, ожидающих ту чету, которая  сейчас,  казалось,  спешит  навстречу
новой и радостной  жизни.  В  испарениях  колдовского  котла,  в  мерцании
сияющего хрусталя тебе откроются  города,  города,  города;  мир  дворцов,
роскошных экипажей, драгоценностей, красоты; огромная столица,  ввергнутая
в бедствие по воле одного человека;  великое  государство,  негодующее  на
силу, которую оно не  в  состоянии  побороть;  громадные  залы,  увешанные
бесценными  полотнами  величайших  мастеров;  дворец,  по  великолепию  не
имеющий себе равных; все  человечество,  время  от  времени  с  удивлением
произносящее одно имя.
   И - горе, горе, горе!
   Три ведьмы, что славили Макбета в грозу на пустыре, завидев Каупервуда,
могли бы сказать:
   - Да славится властелин гигантской сети  железных  дорог!  Да  славится
Фрэнк Каупервуд, строитель великолепнейшего из дворцов! Да славится  Фрэнк
Каупервуд, покровитель искусств, обладатель несметных богатств! Ты  будешь
возвеличен в веках!
   Но вещие сестры солгали бы, ибо к славе его примешался тлен  от  плодов
Мертвого  моря  -  разум,  неспособный  возгореться  желанием,  насытиться
великолепием; сердце,  давно  уже  утомленное  житейской  многоопытностью;
душа, холодная, как месяц в безветренную ночь.
   Эйлин же они, как  Макдуфу,  могли  бы  посулить  много  тревог,  много
надежд, рассыпавшихся прахом. Иметь и не иметь! Среди богатства и  роскоши
тоска необладания. Блестящее общество, которое на мгновенье раскрыло перед
ней свои двери, чтобы тотчас же ее  отвергнуть.  Любовь,  облетевшая,  как
одуванчик, и угасшая во мраке!
   -  Привет  тебе,  Фрэнк   Каупервуд,   безвластный   властелин,   князь
призрачного царства! Действительность для тебя - лишь утрата иллюзий.
   Так могли бы вещать  ведьмы;  им  вторили  бы  виденья,  возникающие  в
испарениях колдовского котла. И все это было бы правдой.  В  таком  начале
любому разумному человеку не усмотреть иного конца.



    Теодор Драйзер.
    Стоик

   -----------------------------------------------------------------------
   "Трилогия желания", книга третья.
   Theodore Dreiser. The Stoic (1947).
   Пер. - Л.Богословская, Т.Кудрявцева.
   Киев, Государственное издательство художественной литературы, 1959.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 27 December 2000
   -----------------------------------------------------------------------


1

   Фрэнк  Каупервуд  во  время  своей  длительной  борьбы  в   Чикаго   за
возобновление концессий, которая, несмотря на все  его  усилия,  кончилась
для него полным крахом, обнаружил на своем  пути  два  трудно  преодолимых
препятствия.
   Первым препятствием был возраст. Каупервуду было без малого шестьдесят.
И хотя он по-прежнему чувствовал себя полным  сил,  он  понимал,  что  ему
будет  нелегко  конкурировать  с  более  молодыми  и  не   менее   ловкими
финансистами  и  приумножить  за  короткое  время  свой  капитал,  который
безусловно достиг бы желанной цифры, если бы ему  удалось  заполучить  эти
концессии. А цифра эта равнялась пятидесяти миллионам долларов.
   Второе препятствие, которое по его трезвому суждению представлялось ему
более серьезным, заключалось в том,  что  он  до  сего  времени  не  завел
никаких более или менее солидных связей, иными словами  не  имел  никакого
престижа в обществе. Разумеется, тут играло роль и то, что он  когда-то  в
молодости сидел в филадельфийской тюрьме, и его собственное непостоянство,
и его неудачная  женитьба  на  Эйлин,  не  сумевшей  оказать  ему  никакой
поддержки в обществе, и,  наконец,  просто  его  независимый  характер,  и
какой-то чересчур подчеркнутый эгоизм - все это оттолкнуло от него  немало
полезных людей, которые, пожалуй, могли бы стать его друзьями.
   Ибо Каупервуд был не такой человек, чтобы вступать в  дружбу  с  людьми
менее сильными, менее деловыми и изворотливыми, чем он сам.  Это  казалось
ему бессмысленным самоунижением или уж  во  всяком  случае  пустой  тратой
времени. С другой стороны, он  по  опыту  знал,  что  с  людьми  сильными,
хитрыми и действительно имеющими  вес  отнюдь  не  всегда  легко  завязать
дружеские отношения. В особенности  здесь,  в  Чикаго,  где  ему  пришлось
бороться со многими из  них  за  власть  и  за  положение.  Они  предпочли
объединиться против него не потому,  что  он  держался  иных  правил  либо
действовал иными методами, - они и сами были не прочь действовать так  же,
- но скорее потому, что он, чужак, забрался в их огород, в их  собственную
финансовую область  и  сумел  приобрести  значительно  большее  влияние  и
капитал, и притом в  значительно  более  короткое  время.  Мало  того,  он
совратил  жен  и  дочерей  тех  самых  людей,  которые  особенно   яростно
соперничали с ним,  и,  разумеется,  они  приложили  все  старания,  чтобы
изгнать его из чикагского общества, и действительно преуспели в этом.
   Каупервуд в своих отношениях с женщинами  всегда  стремился  обеспечить
себе полную свободу, и до сих пор ничто не могло его заставить поступиться
этим. Но вместе с тем он всю жизнь мечтал встретить такую женщину, которая
сумела бы привязать его к себе - конечно, не в том смысле, чтобы заставить
его хранить полную верность, об этом он даже и думать не хотел, - но чтобы
это  была  настоящая  сердечная   привязанность,   духовная   близость   и
взаимопонимание. И вот уже восемь лет его  не  покидало  чувство,  что  он
действительно нашел такой  идеал  в  Беренис  Флеминг.  Она,  по-видимому,
ничуть не была ослеплена ни им самим,  ни  его  славой,  и  его  искусство
очаровывать женщин отнюдь на нее не действовало. Может быть, это, а  также
постоянно пронизывающее его при виде нее чувство прекрасного, смешанное  с
любовным волнением, и привело его к  мысли,  что  она,  с  ее  молодостью,
красотой, тактом  и  уверенностью  в  себе,  могла  бы  создать  для  него
необходимый общественный фон, достойный его могущества и его капитала;  но
для этого, разумеется, ему надо добиться свободы, чтобы иметь  возможность
жениться на ней.
   К сожалению, несмотря на всю свою непоколебимость в отношении Эйлин, он
все еще был не в состоянии освободиться  от  нее.  Она  твердо  решила  не
уступать его никому. А воевать с ней из-за развода, в  то  время  как  все
силы его были поглощены жестокой борьбой за  железнодорожные  концессии  в
Чикаго, - это было бы уж слишком тяжелым бременем.  Тем  более  что  и  со
стороны Беренис он  не  видел  ни  малейшего  поощрения.  По-видимому,  ее
привлекали люди не только помоложе его, но и с некоторым привилегированным
общественным положением, чего он при своей репутации был не в состоянии ей
предложить. Итак, он впервые изведал горечь любовной  неудачи;  он  часами
сидел один у себя в кабинете, погруженный в мрачные  размышления.  Он  был
совершенно убежден, что на этот раз он потерпел полный крах и в борьбе  за
увеличение капитала и в попытках завоевать любовь Беренис.
   И вдруг однажды, когда он менее всего ожидал этого,  Беренис  пришла  и
объявила, что она принадлежит ему. И  он  сразу  точно  весь  переродился,
почувствовал себя молодым и бодрым, полным энергии и  сил.  Наконец-то  он
обрел то, о чем мечтал: любовь женщины, которая поистине будет ему  опорой
в его борьбе за могущество, славу и прочное положение в свете.
   Но как бы откровенно и чистосердечно ни объясняла Беренис,  почему  она
пришла  к  Каупервуду  ("Я  подумала,  что  теперь,  может  быть,  я   вам
действительно нужна... и  вот  решилась!"),  в  ней  все  же  чувствовался
какой-то надлом - она была уязвлена жизнью, обществом, и это и толкало  ее
взять реванш, расквитаться так или иначе за все те жестокие обиды, которые
ей пришлось испытать в ранней юности. И то, что она на самом деле думала и
чего Каупервуд, восхищенный ее неожиданной близостью,  не  понимал,  можно
было формулировать так: "Ты парий - и я тоже. Мир пытался сокрушить  тебя,
а меня он пытался выкинуть из той сферы, к которой я по природе своей и по
всем чувствам своим должна принадлежать. Ты негодуешь  -  и  я  тоже.  Так
давай заключим союз: союз красоты, смелости и ума, но  союз  равноправный,
чтобы в нем не было господства ни с той, ни с другой стороны. Потому  что,
если мы не будем относиться друг к  другу  честно,  наш  союз  распадется;
между нами  не  должно  быть  обмана".  Таков,  в  сущности,  был  ход  ее
рассуждений, которые столь неожиданно для Каупервуда привели ее к нему.
   Но если Каупервуд и угадывал сильную, сложную натуру Беренис, он все же
не мог угадать течение ее  мыслей.  И  в  этот  зимний  вечер,  когда  она
внезапно вошла к нему (цветущая и румяная с мороза),  он,  глядя  на  нее,
никогда бы не сказал, что она все продумала, взвесила и отдает себе полный
отчет в своем решении. Да и как можно было заподозрить в этом такое  юное,
веселое, улыбающееся, очаровательное существо? И, однако,  это  было  так.
Она стояла перед ним, смело откинув голову, чуточку волнуясь втайне. В  ее
отношении к нему не было никакого коварства, скорее уж  это  была  любовь,
если только желание принадлежать ему и быть с ним до конца его дней, -  но
только на таких вот определенных условиях, - можно назвать любовью. С  его
помощью, рука об руку с ним, она достигнет  желанной  победы,  и  оба  они
чистосердечно и любовно будут поддерживать друг друга.
   Итак, в этот самый вечер Каупервуд, глядя на нее, сказал:
   - Но мне все-таки хотелось бы знать, Беви, как это вы  вдруг  пришли  к
такому неожиданному решению? Как это могло случиться, что вы  решились  на
такой шаг сейчас, когда я  только  что  потерпел  второе  и  действительно
крупное поражение?
   Она спокойно смотрела на него, и сиянье ее  синих  глаз  окутывало  его
словно каким-то теплым туманом, пронизанным солнечными лучами.
   - Я думала о вас... и читала о вас в прессе - все эти годы. Вот  только
прошлое воскресенье в Нью-Йорке я прочла о вас целые две страницы в "Сан".
И они, кажется, помогли мне понять вас немножко лучше.
   - Газеты?.. Нет, правда?
   - И да и нет. Не руганью, конечно, которою они осыпают вас, но  фактами
- если то, что они собрали и выдают за вашу биографию,  это  действительно
факты. А вы правда никогда не любили вашу первую жену?
   - Не знаю. Вначале мне казалось, что любил.  Но,  конечно,  я  был  еще
совсем мальчишкой, когда женился на ней.
   - А теперешнюю вашу жену, миссис Каупервуд?
   - Ах, Эйлин? Да! Когда-то я был очень привязан к  ней...  -  неожиданно
признался он. - Она для меня много сделала, очень много.  А  я  не  такой,
чтобы забывать добро, Беви! И в то время  я  был  влюблен  в  нее.  Сильно
влюблен. Но, конечно, я был еще очень молод. И в духовном отношении не так
требователен. Виновата в этом не Эйлин: просто это была ошибка  неопытного
человека.
   - Мне становитс