ала она. - Я ведь вам говорила!
Это же глупо наконец! Не смейте меня целовать! О-о-о!
   Она вырвалась и побежала по лестнице к себе в спальню. Каупервуд быстро
последовал за ней. Когда миссис Сэмпл хотела  было  захлопнуть  дверь,  он
силою отворил ее, снова схватил молодую женщину в объятия и высоко  поднял
на воздух.
   - Как вы смеете! - закричала она. - Да я вас больше знать не хочу! Если
вы сию же минуту не отпустите меня, ноги  вашей  здесь  больше  не  будет.
Пустите!
   - Я отпущу вас, радость моя. Я  сам  снесу  вас  вниз,  -  отвечал  он,
притягивая ее к себе и покрывая ее лицо поцелуями.
   Он был страшно возбужден и взволнован.
   Несмотря на то что Лилиан продолжала вырываться и протестовать, он снес
ее вниз в гостиную и уселся в огромное кресло, по-прежнему крепко прижимая
ее к себе.
   - Ах! - вздохнула она, поняв,  что  он  не  отпустит  ее,  и  бессильно
уронила на его плечо  голову.  Потом,  прочитав  на  лице  Фрэнка  твердую
решимость и вдруг ощутив всю его притягательную силу,  она  улыбнулась.  -
Если я выйду за вас замуж, - устало произнесла она, - как я  объясню  свой
поступок? Что скажет ваш отец, ваша мать?
   - Вам ничего  объяснять  не  придется.  Это  сделаю  я.  И  волноваться
незачем. Мои родные ничего не скажут.
   - А моя семья? - содрогаясь, сказала она.
   - Какое им дело? Я женюсь не на вашей семье, а на вас. Мы  с  вами  оба
материально независимы.
   Она стала приводить новые возражения, но Фрэнк отвечал  на  них  новыми
поцелуями. Его ласкам Нельзя было не покориться. Мистер Сэмпл  никогда  не
бывал так пылок. Фрэнк пробудил в  ней  чувства,  которых  она  раньше  не
ведала. Ей было и страшно и стыдно.
   - Так, значит, через месяц мы поженимся? - радостно спросил  он,  когда
она замолчала.
   - Вы знаете, что нет! -  взволнованно  воскликнула  Лилиан.  -  Что  за
настойчивость! Не будем об этом говорить.
   - Не все ли равно - когда? Рано или поздно ты станешь моей женой.
   Фрэнк уже думал о том, как очаровательна  она  будет  в  другой,  новой
обстановке. Ни она, ни его семья не умеют жить.
   - Но никак не через месяц. Надо подождать. Я выйду  за  вас,  когда  вы
убедитесь, что действительно этого хотите.
   Фрэнк крепко прижал ее к себе.
   - Я докажу тебе это, - прошептал он.
   - Перестаньте. Вы делаете мне больно.
   - Ну, так когда же? Через два месяца?
   - Нет, нет.
   - А через три?
   - Может быть.
   - Никаких отговорок. Ты будешь моей женой.
   - Но ты совсем еще мальчик.
   - Об этом не беспокойся. Ты узнаешь, какой я мальчик.
   Новый мир, казалось, открылся ей, и она поняла, что никогда еще не жила
по-настоящему.  В  этом  человеке  была  такая   сила,   такие   горизонты
открывались перед ним, о каких ее муж не смел и помышлять. При всей  своей
юности он был страшен, необорим.
   - Хорошо, пускай через три месяца, - прошептала она, в то время как  он
нежно ее баюкал.



        9

   Каупервуд  начал  свое  учетно-вексельное  дело  с  того,  что  основал
маленькую контору в доме номер шестьдесят четыре по Третьей улице, и скоро
к своей радости убедился, что его прежние хорошо налаженные деловые  связи
остались в силе. Он обращался к какой-нибудь фирме, по  его  предположению
нуждавшейся в наличных деньгах, и предлагал либо учесть ее  векселя,  либо
взять  на   себя,   на   комиссионных   началах,   распространение   любых
обязательств, которые она пожелает выпустить из шести  процентов  годовых;
затем он продавал эти  бумаги  с  небольшой  накидкой  клиенту,  искавшему
случая вложить деньги в надежное дело. Отец  или  кто-нибудь  из  знакомых
время от времени давали ему советы, когда  и  как  действовать.  На  таких
двойных сделках он обычно выгадывал четыре-пять  процентов.  В  первый  же
год, за вычетом всех накладных расходов, у  него  очистилось  шесть  тысяч
долларов. Не очень много, конечно,  но  Фрэнк  старался  приумножить  этот
доход другим путем, сулившим, по его мнению, большие барыши в будущем.
   До того как по Фронт-стрит прошла первая, еще очень неторопливая конка,
улицы  Филадельфии  были   запружены   сотнями   безрессорных   омнибусов,
громыхавших по булыжной мостовой. Но теперь в  Нью-Йорке,  по  идее  Джона
Стефенсона, уже были проложены двухколейные пути, и кроме линии на Пятой и
Шестой улицах (вагоны шли в одну сторону по одной улице и  в  обратную  по
другой), с самого начала дававшей прекрасный доход, множество новых  линий
было либо запроектировано, либо уже сдано  в  эксплуатацию.  Город  спешил
заменить омнибусы  конкой,  так  же  как  раньше  спешил  заменить  каналы
железными дорогами. Кое-кто,  конечно,  противился  этим  новшествам.  Без
сопротивления в таких случаях не обходится. Начали  кричать  о  монополии.
Разоренные владельцы и  оставшиеся  без  работы  кучера  омнибусов  громко
роптали.
   Каупервуд безраздельно верил в будущность конных  железных  дорог.  Эта
вера побуждала его идти на риск и вкладывать все свободные деньги в акции,
выпускавшиеся  новыми   конно-железнодорожными   компаниями.   Он   всегда
стремился выведать закулисную сторону дела, но в данном случае сделать это
оказалось нелегко; Фрэнк был еще очень молод, когда прокладывались  первые
линии, и не имел достаточно солидных связей в финансовых  кругах,  которые
дали бы ему возможность проникнуть в самую  суть.  Линия  Пятой  и  Шестой
улиц, недавно пущенная в эксплуатацию, приносила шестьсот долларов  дохода
в день. Разрабатывался проект новой линии в западной части Филадельфии (по
улицам Уолнат и Честнат) и  еще  нескольких  линий,  которые  должны  были
пройти по Второй и Третьей улицам, по улицам Рейс и Вайн,  Спрус  и  Пайн,
Грин и Коутс, Десятой, Одиннадцатой и т.д. Строительство и  финансирование
этих линий находились в руках могущественных капиталистов, имевших связи в
законодательном собрании штата  и  добивавшихся  разрешений,  несмотря  на
бурные протесты общественности. То и дело раздавались обвинения в подкупе.
Указывалось, что городские улицы - ценная территория и  что  следовало  бы
обложить городские железнодорожные  компании  дорожным  налогом  в  тысячу
долларов с мили. Но главным предпринимателям всеми правдами  и  неправдами
удалось  получить  нужные  привилегии,  и  множество  людей,  прослышав  о
доходах, приносимых линиями Пятой и Шестой улиц, торопились скупить акции.
В числе их был и Каупервуд; как только стало известно  о  прокладке  новых
линий на Второй и Третьей улицах, он вложил деньги в  это  предприятие,  а
несколько позднее и в  линии  на  улицах  Уолнат  и  Честнат.  Фрэнку  уже
мерещилась возможность стать владельцем такой линии, но реальных  путей  к
осуществлению этой мечты он пока не видел: его контора еще отнюдь не  была
финансовым Эльдорадо.
   В эту пору Фрэнк обвенчался с миссис Сэмпл. Свадьба была скромная,  без
излишнего шума, - так хотел Фрэнк, да и будущая  его  жена  нервничала  из
страха перед общественным мнением. Семья  Фрэнка  не  очень  одобряла  его
выбор. На взгляд родителей, Лилиан была  слишком  стара  для  него,  кроме
того, перед Фрэнком открывались такие блестящие перспективы, что он мог бы
сделать гораздо лучшую  партию.  Его  сестра  Анна  считала  миссис  Сэмпл
расчетливой и коварной, но это, конечно, было не так.  Братьям  Джозефу  и
Эдварду вся эта история казалась очень любопытной, но толком они не знали,
какого мнения им держаться: как-никак миссис Сэмпл была хороша собой, и  у
нее водились деньги.
   В погожий октябрьский день  Фрэнк  и  Лилиан  предстали  перед  алтарем
Первой пресвитерианской церкви на Кэллоухил-стрит, где пожелала  венчаться
невеста. Лилиан, к немалому удовлетворению Фрэнка, была прелестна в платье
из белоснежных кружев с длинным шлейфом - творении,  стоившем  кружевницам
долгих месяцев труда. На церемонии присутствовали родители Фрэнка,  миссис
Дэвис - вдова дяди Сенеки, братья и  сестры  Лилиан  и  несколько  близких
знакомых, Фрэнку и это общество казалось слишком  многолюдным,  но  таково
было желание Лилиан. Во время венчания Фрэнк стоял прямой и подтянутый,  в
строгом черном сюртуке, - тоже по  желанию  невесты,  -  но  по  окончании
обряда быстро переоделся в элегантный дорожный  костюм.  Он  устроил  свои
дела так, чтобы иметь возможность съездить на  две  недели  в  Нью-Йорк  и
Бостон. Под вечер они сели в поезд, через  пять  часов  доставивший  их  в
Нью-Йорк. Когда, после  долгого  притворства  и  деланного  равнодушия  на
людях, они очутились наконец с глазу на глаз в номере отеля "Астор", Фрэнк
заключил ее в объятия.
   - Какое блаженство, что мы наконец одни! - воскликнул он.
   Лилиан отозвалась на его пыл с той дразнящей ласковой робостью, которая
всегда так восхищала его; но теперь эта робость  была  окрашена  желанием,
сообщившимся ей от Фрэнка. Ему казалось, что он никогда не  насытится  ею,
ее прекрасным лицом, изящными руками,  ее  нежным  телом.  Они  без  конца
ворковали, нежничали,  катались  по  городу,  вкусно  ели  и  наслаждались
зрелищами.
   Фрэнку не терпелось побывать в финансовых центрах Нью-Йорка и  Бостона.
Оба эти города привлекали его своей коммерческой  солидностью.  Осматривая
первый, Фрэнк спрашивал себя, решится  ли  он  когда-нибудь  расстаться  с
Филадельфией. Ведь теперь, думал он, его ждет там полное счастье с Лилиан,
а впоследствии, быть может, и с целым выводком юных Каупервудов. Он  будет
работать не щадя сил и много зарабатывать. Со своим собственным  капиталом
и средствами жены, поступившими теперь в  его  распоряжение,  он  надеялся
вскоре стать весьма состоятельным человеком.



        10

   Обстановка, которой окружили себя  молодые,  возвратясь  из  свадебного
путешествия, по изяществу значительно превосходила ту,  в  которой  миссис
Каупервуд  жила  в  свою  бытность  миссис  Сэмпл.  Они  решили   временно
поселиться в ее доме на Фронт-стрит. Повинуясь овладевшему им в тот период
тяготению ко  всему  утонченному,  Фрэнк  сразу  же  после  помолвки  стал
возражать против стиля, вернее "бесстильности" мебели и убранства  дома  и
просил позволения обставить их жилище в соответствии  с  его  собственными
понятиями  об  изяществе  и  красоте,   понятиями,   как-то   инстинктивно
усвоенными им в период возмужания. Ему довелось  видеть  множество  домов,
обставленных с несравненно большим вкусом, чем дом  его  родителей.  В  те
времена невозможно было пройти или  проехать  по  улицам  Филадельфии,  не
почувствовав всеобщей тяги  к  более  культурному  и  красивому  быту,  не
заразившись ею. Улицы застраивались великолепными и дорогостоящими домами.
Широкое распространение получило  садоводство.  В  моду  входили  цветники
вдоль фасадов. В домах мистера Тая, мистера Ли, Артура Райверса  и  других
знакомых внимание Фрэнка привлекали изысканные,  дорогие  вещи  -  бронза,
мрамор, портьеры, картины, часы, ковры.
   Фрэнк  решил,  что  ценой  сравнительно  небольших  затрат  он   сможет
превратить свое заурядное жилище  в  уютный  и  очаровательный  дом.  Так,
например, куда более привлекательной можно было сделать столовую,  где  из
обоих окон, выходивших  на  южную  террасу,  открывался  вид  на  лужайку,
поросшую кустарником и  деревьями,  которая  тянулась  до  самого  забора,
отделявшего владения мистера Сэмпла от участка соседа. Остроконечный серый
частокол следует снести и заменить живой изгородью. В  стене,  разделяющей
столовую и гостиную, надо сделать проем и завесить его красивой портьерой,
а взамен двух  продолговатых  окошек  устроить  так  называемый  "фонарь",
откуда  из  двустворчатых  окон  с  ромбовидными  стеклами   в   свинцовых
переплетах можно будет любоваться лужайкой. Всю ветхую  мебель,  собранную
бог весть откуда, - частью унаследованную от семьи Сэмпл, частью от  семьи
Уиггин, частью же благоприобретенную, - выкинуть вон или продать и  взамен
купить новую. Фрэнк недавно познакомился с молодым, только что сошедшим со
студенческой скамьи архитектором, неким Элсуортом; они сразу почувствовали
живой интерес и необъяснимое тяготение друг к другу.  Уилтон  Элсуорт  был
вдумчивым,  спокойным,  утонченным  человеком,  артистической  натурой   в
подлинном  смысле   слова.   Разговорившись   о   доме,   строившемся   на
Честнат-стрит, - Элсуорт назвал его ужасным, - они  перешли  к  обсуждению
искусства вообще, вернее, отсутствия такового в Америке. Фрэнку тотчас  же
подумалось, что Элсуорт  лучше  всякого  другого  сумеет  осуществить  его
замыслы относительно переустройства дома. Когда он сказал об этом  Лилиан,
она беспрекословно согласилась, так же как соглашалась  со  всеми  планами
мужа насчет перемен в их жилище.
   После отъезда Каупервудов в свадебное путешествие Элсуорт  приступил  к
работе, исходя из сметы в три тысячи долларов, которая  предусматривала  и
новую обстановку. Закончена работа была лишь через  три  недели  после  их
возвращения, но зато  дом  стал  почти  неузнаваемым.  "Фонарь",  согласно
замыслу  Фрэнка,  как  бы  висел  над  зеленью  лужайки,  а  окна  его   с
ромбовидными стеклами в  свинцовых  переплетах  были  снабжены  бронзовыми
петлями. Гостиная  теперь  отделялась  от  столовой  раздвижными  дверями,
которые предполагалось еще  украсить  шелковым  занавесом  с  изображением
крестьянской свадьбы  в  Нормандии.  Столовая  была  обставлена  старинной
английской дубовой мебелью, а гостиная и спальни - американской  имитацией
Чиппендейла и Шератона. Несколько скромных акварелей украшали стены, там и
сям  стояли  бронзовые  статуэтки  работы  Хосмера  и   Пауэрса.   Хорошим
украшением служила также мраморная Венера Поттера  (ныне  совсем  забытого
скульптора) и еще несколько вещей, впрочем, второсортных. Миссис Каупервуд
была  несколько  смущена  наготою  Венеры,  -  это  придавало   дому   дух
европейской фривольности, не принятой в Америке, но промолчала;  как-никак
такое украшение радовало глаз, да кроме того, она не считала себя знатоком
по этой части, Фрэнк куда лучше разбирается во  всем  этом.  Когда  наняты
были слуги - горничная и  лакей,  Каупервуды  стали  устраивать  небольшие
приемы.
   Всякий, кто помнит первые годы своей супружеской жизни, поймет те  едва
уловимые перемены, которые произошли во  Фрэнке  после  брака,  ибо  любой
человек, связавший себя узами  Гименея,  в  какой-то  мере  подпадает  под
влияние  своего  домашнего  окружения.  Судя  по  некоторым   чертам   его
характера, можно  было  предположить,  что  ему  назначено  судьбою  стать
образцом добропорядочного, почтенного  гражданина.  Фрэнк,  казалось,  был
очень увлечен семейной  жизнью.  С  великой  радостью  возвращался  он  по
вечерам к жене отдохнуть  от  сутолоки,  уличного  шума  и  вечной  спешки
деловых  кварталов.  Дома  он  тотчас  же  проникался   ощущением   своего
материального  и  физического  благоденствия.  Стол,  накрытый  к   обеду,
зажженные свечи (идея Фрэнка), Лилиан в  ниспадающем  до  полу  платье  из
голубого или зеленого шелка - ему очень нравились  на  ней  эти  цвета,  -
большой камин с пылающими  в  нем  толстыми  поленьями,  и  вновь  Лилиан,
прильнувшая к нему, - все  это  держало  в  плену  его  еще  не  созревшее
воображение. Книги, как мы уже говорили, не интересовали Фрэнка, но жизнь,
картины, деревья, физическая близость любимой женщины властвовали над ним,
несмотря на уже захватывавшие его сложные финансовые комбинации.  Богатой,
радостной, полной жизни - вот чего он жаждал всем своим существом.
   Миссис Каупервуд, несмотря на разницу в  летах,  в  то  время  казалась
вполне подходящей для него  подругой.  Выведенная  из  своего  полусонного
состояния,  она  теперь  горячо  привязалась  к  Фрэнку,   с   готовностью
откликалась на все его желания и любила помечтать вместе с ним.  Им  обоим
хотелось ребенка, и в скором времени она шепнула Фрэнку,  что  ждет  этого
радостного события. Прежде Лилиан думала, что причина ее бесплодия кроется
в ней самой, а потому была и удивлена  и  обрадована,  когда  убедилась  в
своей ошибке. Перед нею открывались новые горизонты - прекрасное  будущее,
теперь  не  оставлявшее  места  для  опасений.  Фрэнка  радовала  мысль  о
повторении себя  в  ребенке.  Он  думал  о  маленьком  Каупервуде  не  без
гордости. Многие дни, недели, месяцы и даже годы - по крайней мере  первые
четыре-пять лет - ему  доставляло  несказанное  удовольствие  возвращаться
домой, разгуливать по двору, приглашать друзей к обеду, кататься по городу
с женой, посвящать ее в свои планы. Она  ничего  не  могла  понять  в  его
сложных финансовых комбинациях, но он особенно и не настаивал на этом.
   Зато любовь, прекрасное тело Лилиан, ее губы,  ее  спокойные  манеры  -
притягательная сила всего этого да еще двое детей, появившихся на свет  за
четыре года их Супружества, давали ему полное удовлетворение. Он качал  на
коленях Фрэнка-младшего, своего первенца, смотрел на его пухлые ножки,  на
его искрящиеся глаза, на почти еще бесформенный и тем не менее похожий  на
бутон  ротик  и   размышлял   об   удивительном   процессе   деторождения,
Неисчерпаемый  источник  для  раздумий:   первоначальное   оплодотворение,
изумительный период созревания плода в утробе женщины и все  опасности,  с
этим связанные. Он пережил тяжелые минуты, когда миссис  Каупервуд  рожала
Фрэнка-младшего, прежде всего потому, что она сама была очень напугана. Он
опасался за красоту ее тела, его страшила мысль потерять ее,  и,  стоя  за
дверью в день появления на свет ребенка, он,  собственно,  впервые  познал
настоящую тревогу, хоть и не слишком сильную, - для этого он был  чересчур
уравновешен, чересчур занят самим собою. И все же его страшила мысль,  что
жена может умереть и тогда наступит конец нынешнему счастливому  житью.  А
потом пронзительные,  душераздирающие  крики,  весть,  что  все  кончилось
благополучно, и позволение взглянуть на новорожденного. Переживания  этого
дня расширили кругозор Фрэнка,  сообщили  большую  глубину  его  пониманию
жизни. Он лишний раз убедился, что под поверхностью явлений, словно грубое
дерево под  слоем  блестящего  лака,  таится  трагедия.  Фрэнк-младший,  а
немного  позднее  голубоглазая  и  златокудрая  малютка  Лилиан  на  время
завладели его воображением. Домашний очаг - в конце концов неплохая штука!
Так уж устроена жизнь, и краеугольный камень жизни - дом.
   Нет возможности описать здесь все как  будто  бы  мелкие,  но  в  общем
существенные перемены, которые принесли с собой эти годы. Они  происходили
столь постепенно, что оставались неприметными  для  глаза,  как  медленное
течение вод. За пять лет состояние Фрэнка значительно  возросло,  особенно
если вспомнить, что он начал с грошей. Мало-помалу он сблизился (насколько
коммерческие  дела  вообще  допускают  сближение)  с  некоторыми  наиболее
оборотистыми представителями непрестанно разраставшегося финансового  мира
Филадельфии. Во время его работы у мистера Тая  и  на  бирже  ему  не  раз
указывали на любопытные фигуры более или менее крупных деятелей городского
самоуправления или администрации штата, "подрабатывавших на  политике",  и
деятелей государственного масштаба, приезжавших из Вашингтона повидаться с
представителями банкирских домов "Дрексель и Кь", "Кларк и Кь" и даже "Тай
и Кь". Эти люди, как он узнал,  были  наперед  осведомлены  о  предстоящих
законодательных реформах  и  экономических  переменах,  которые  неминуемо
должны были отразиться на  известных  ценностях  и  отраслях  торговли.  В
конторе "Тай и Кь" молодой сослуживец как-то дернул Фрэнка за рукав.
   - Заметили вы человека, который сейчас прошел в кабинет к хозяину?
   - Да.
   - Это Мэртаг, городской казначей. Он, доложу я вам,  играет  наверняка!
Все казенные деньги  в  его  распоряжении,  а  отчитывается  он  только  в
основном капитале, так что проценты идут к нему в карман!
   Каупервуд понял. Все чиновники города и штата  занимались  спекуляцией.
Они депонировали городские или  государственные  средства  у  определенных