исем,  которые  Гривс  и
Хэншоу вручили ему при первом свидании, было  письмо  от  некоего  Рафаэля
Коула, когда-то довольно крупного нью-йоркского  банкира,  который  теперь
отошел от дел. Несколько лет тому назад Коул  пытался  заинтересовать  его
нью-йоркским транспортом, но Каупервуд в то время был так поглощен  своими
делами, что не имел возможности подумать об этом предложении. Тем не менее
у него сохранились дружеские отношения с Коулом, и тот впоследствии  вошел
пайщиком в кое-какие из его чикагских предприятий.
   Хорошо  бы  привлечь  Коула  с  его  капиталом  к   этому   лондонскому
предприятию, да, пожалуй, через него можно будет подтолкнуть и Джеркинса и
заставить тем самым Гривса и Хэншоу повторить свое предложение.  Он  решил
пригласить  Коула  пообедать  к  себе  на  Пятую  авеню,  кстати  и  Эйлин
представится случай выступить в роли хозяйки. Таким образом,  он  и  Эйлин
доставит удовольствие и на Коула произведет впечатление примерного супруга
- Коул человек  респектабельный,  строгих  правил.  Ведь  для  того  чтобы
преуспеть в этой лондонской затее, нужно непременно заранее создать  такой
респектабельный фон, чтобы предупредить всяческие нападки. Вот  и  Беренис
тоже перед самым отъездом в Нью-Йорк сказала ему: "Не забудь,  Фрэнк,  чем
больше ты будешь проявлять  внимания  и  предупредительности  к  Эйлин  на
людях, тем лучше будет для всех нас!.."  И  она  так  посмотрела  на  него
своими невозмутимыми синими глазами, что ему  показалось,  словно  в  этом
взоре скрывается вся извечная женская мудрость.
   Поэтому по дороге в  Нью-Йорк  Каупервуд,  помня  наставления  Беренис,
послал Эйлин телеграмму, извещая ее о приезде. И тут же в связи с Эйлин он
вспомнило  некоем  Эдварде  Бингхэме,  агенте  по  распространению  акций,
который когда-то  часто  к  нему  наведывался,  -  у  него  обширный  круг
знакомых, и, наверно, через него можно будет раздобыть кой-какие  сведения
об этом субъекте Толлифере.
   Таким образом,  составив  себе  дорогой  полную  программу  действий  и
приехав в Нью-Йорк, Каупервуд  прежде  всего  позвонил  Беренис,  на  Парк
авеню, в тот самый особняк, который он когда-то подарил для нее ее матери.
Условившись, что он приедет попозже, он позвонил Коулу, а затем к  себе  в
контору, в отель "Нэзерлэндс", где,  справившись  о  разных  делах,  узнал
между прочим,  что  Бингхэм  уже  интересовался,  когда  ему  можно  будет
повидать Каупервуда. Вслед за этим он отправился к  себе  домой  в  весьма
приподнятом настроении. Теперь это был совсем  не  тот  человек,  которого
видела Эйлин несколько месяцев тому назад.
   Когда он вошел к ней в спальню, она сразу по его походке, по его глазам
почувствовала, что он чем-то очень доволен и готовит ей приятный сюрприз.
   - Ну, как ты тут поживаешь, моя дорогая? - приветствовал  он  ее  таким
дружелюбным тоном, какого она уж давно от него не слышала. -  Надеюсь,  ты
получила мою телеграмму?
   - Да... - спокойно, но в то же время несколько насторожившись, отвечала
Эйлин. И тут же украдкой поглядела  на  него  с  любопытством,  ибо  в  ее
чувстве к Каупервуду было столько же любви, сколько и ненависти.
   - А! Детективные романы почитываешь! - шутливо заметил он, заглядывая в
книжку на столике у  ее  кровати  и  мысленно  сравнивая  ее  ограниченные
интересы с кругозором Беренис.
   - Да! - с раздражением отрезала Эйлин. - А по-твоему, мне  что  читать?
Библию? Или, может, твои балансовые отчеты? Или каталоги музейные?
   Она была возмущена и оскорблена до глубины души:  за  все  время  своих
чикагских передряг он не удосужился написать ей ни слова.
   - Сказать тебе по правде, дорогая, - продолжал он все так  же  мягко  и
невозмутимо, - я столько раз собирался написать тебе, но  просто  руки  не
поднимались, до такой степени я был  всем  этим  замучен.  Я  правду  тебе
говорю. А потом я думал, ты ведь читаешь газеты. Ну а там все это со всеми
подробностями было расписано. Да! Я получил твою телеграмму. И  очень  был
тронут. Чрезвычайно. Мне казалось, что я  ответил.  Я  хорошо  помню,  что
собирался ответить.
   Он говорил о сочувственной и ободряющей телеграмме  Эйлин,  телеграмме,
которую она послала ему на другой день после его  скандального  провала  с
концессией.
   - Очень хорошо, - сухо перебила Эйлин. - Допустим, ты собирался, ну что
еще ты можешь сказать? - Было одиннадцать утра, а она  только  принималась
за свой туалет.
   Он обратил внимание на ее белоснежный кружевной  капот  -  это  был  ее
излюбленный цвет, он так хорошо оттенял ее пышные рыжие  волосы,  которыми
Каупервуд когда-то восхищался. Он заметил, что она густо  напудрена.  И  с
грустью подумал, что ей без этого теперь уж  нельзя  обойтись  и  что  ей,
наверно, это еще более грустно.  Время!  время!  Это  его  безостановочная
разрушительная работа. Она стареет, стареет,  стареет!  И  она  ничего  не
может сделать, только огорчаться, потому что она прекрасно знает,  как  он
ненавидит эти страшные признаки старости у  женщин,  хотя  он  никогда  не
говорил ей об этом и даже делал вид, что не замечает их.
   Ему было ужасно жаль ее, и он старался говорить с ней поласковей. Глядя
на нее, он думал, что ведь Беренис, в сущности, относится к ней без всяких
предрассудков, так почему бы ему  не  поддержать  видимость  примирения  с
Эйлин и не повезти ее за границу. Конечно, не обязательно, чтобы она ехала
с ним, но примерно в это же время, так, чтобы создалось  впечатление,  что
его супружеская жизнь течет вполне благополучно.  Ну,  пусть  даже  она  и
поедет с ним, на одном пароходе, - может  быть,  к  тому  времени  удастся
заполучить этого Толлифера или еще кого-нибудь и в какой-то мере сбыть  ее
с рук. И, пожалуй, было бы даже желательно, чтобы  этот  человек,  который
возьмется развлекать ее, был бы при ней не только здесь, но  и  последовал
за ней за границу, чтобы она там не мешала ему с Беренис.
   - А что ты сегодня думаешь делать вечером? - любезно осведомился он.
   -  Ничего  особенного,  -  холодно  ответила  она,  чувствуя   по   его
вкрадчивому тону, что он чего-то от нее домогается, но чего именно, она не
могла догадаться. - А ты что, думаешь здесь пожить некоторое время?
   - Да, поживу немножко. Во всяком  случае  буду  наезжать.  У  меня  тут
кое-какие планы. Может быть, мне придется съездить за границу ненадолго; я
вот и хотел с тобой об этом поговорить.
   Он замолчал, не зная, как продолжать этот разговор. Все  это  было  так
сложно и трудно.
   - И потом, мне, может быть, придется кой-кого пригласить к себе, пока я
здесь, и я бы хотел, чтобы ты мне помогла принять  гостей.  Ты  ничего  не
имеешь против?
   - Нет, - коротко отвечала она, чувствуя, что все это не имеет  никакого
отношения к ней лично. Мысли его где-то далеко, он вовсе не думает о  ней,
- даже и сейчас, после того как они столько времени не виделись.  И  вдруг
ее охватила страшная, усталость, - что толку говорить с ним, упрекать его.
   - Может быть, мы бы пошли сегодня вечером в оперу? - спросил он.
   - Ну что ж. Если ты хочешь... - Как бы  то  ни  было,  а  все-таки  это
утешение, что вот он, хоть и ненадолго, здесь, с нею.
   - Конечно, хочу... И именно с тобой! - отвечал он. -  В  конце  концов,
ведь ты моя жена. И ты здесь хозяйка. И как бы ты ко мне ни относилась, мы
все-таки должны держать себя  так,  чтобы  люди  думали,  что  у  нас  все
благополучно. Повредить это никому из нас  не  повредит.  А  помочь  может
обоим. Видишь ли. Эйлин, -  дружески  продолжал  он,  -  после  всех  этих
историй в Чикаго мне теперь остается одно из двух: либо я  должен  бросить
все дела в наших краях и удалиться на покой, что мне, по  правде  сказать,
вовсе не улыбается, либо мне надо попробовать  заняться  чем-то  совсем  в
другом роде и где-нибудь подальше отсюда. Мне, знаешь,  что-то  совсем  не
хочется умирать заживо.
   - Это ты-то - умирать заживо? - глядя на него с изумлением, воскликнула
Эйлин. - Действительно, похоже на тебя! По-моему, ты  любого  мертвеца  на
ноги поставишь! Вот тоже выдумал!
   Каупервуд улыбнулся.
   - Ну, так или иначе, - продолжал он, - пока что я не вижу  перед  собой
никаких возможностей. Единственное, о чем, может быть, стоило бы подумать,
это предполагаемая постройка метрополитена в Париже, но это меня что-то не
очень привлекает, - и затем...
   Тут он замолчал и задумался. А Эйлин смотрела на него  не  сводя  глаз,
стараясь по его лицу догадаться, правду он говорит или...
   - ...и нечто в этом же роде в Лондоне... Так вот я и думаю:  хорошо  бы
туда поехать да посмотреть  на  месте,  как  у  них  там  обстоит  дело  с
подземкой.
   Не успел он еще договорить, как Эйлин, сама не  зная  почему,  -  может
быть, тут было нечто вроде внушения или гипноза, -  внезапно  оживилась  и
просияла, словно почувствовав что-то неожиданно интересное для себя.
   - Ну что ж! - сказала она.  -  Мне  кажется,  это  довольно  заманчивая
перспектива. Но если ты действительно собираешься  заняться  новым  делом,
надеюсь, на этот раз ты  постараешься  оградить  себя  заранее  от  всяких
неприятностей и скандалов. А то ведь, за что бы ты ни  взялся,  сейчас  же
впутываешься в какую-нибудь ужасную историю, - то ли ты сам  их  заводишь,
то ли они возникают сами собой.
   - Н-да, - продолжал Каупервуд, не  обращая  внимания  на  ее  последние
слова,  -  так  вот  я  думаю,  если  мне  ничего  более  заманчивого   не
подвернется, я, пожалуй, попробую пощупать почву в  Лондоне.  Одно  только
неприятно: я слышал, что англичане очень  недоброжелательно  относятся  ко
всяким американским предприятиям. А если это так, то вряд ли  мне  удастся
там зацепиться, особенно после этого дурацкого скандала в Чикаго.
   - Ну! Чикаго!  -  пренебрежительно  воскликнула  Эйлин,  сразу  готовая
встать на защиту Каупервуда. - Стоит на это обращать внимание!  Да  всякий
здравомыслящий человек прекрасно знает, что  эти  чикагские  дельцы  сущие
шакалы, готовые разорвать кого угодно. По-моему, Лондон - самое подходящее
место, если ты действительно думаешь взяться за что-то  новое.  Только  ты
непременно должен обо всем договориться заранее, чтобы не было потом таких
неожиданностей, как с этой  концессией  в  Чикаго.  Мне  всегда  казалось,
Фрэнк, - продолжала Эйлин, решившись высказаться откровенно (не для  того,
чтобы подольститься к нему, а потому что ее долголетняя жизнь с-ним давала
ей на это право), - что ты чересчур пренебрегаешь  мнением  других  людей.
Кто бы они ни были - неважно, - для тебя они просто не существуют!  И  вот
отсюда-то и возникают все ссоры. И они у тебя всегда  будут,  если  ты  не
пересилишь себя и не будешь повнимательнее к людям. Конечно,  я  не  знаю,
какие у тебя там планы, но я  уверена,  что  если  ты  сейчас  предпримешь
какое-то новое дело и будешь хоть немного считаться с людьми, тебе с твоей
изобретательностью, твоим уменьем  убедить  всякого,  когда  ты  захочешь,
нечего бояться никаких препятствий, ты можешь горы  свернуть,  вот  что  я
тебе скажу.
   И она замолчала, выжидая, что он ей на это ответит.
   - Очень признателен тебе, - промолвил он. - Может быть, ты и права.  Не
знаю. Во всяком случае я всерьез подумываю об этой лондонской подземке.
   Эйлин, чувствуя, что он уже несомненно что-то решил, заговорила снова:
   - Конечно, что касается наших с тобой отношений, я прекрасно вижу,  что
я тебе совершенно не нужна, и не буду нужна, это дело конченное. И  я  это
отлично знаю. Но я также хорошо знаю и чувствую,  что  я  все-таки  что-то
значила в твоей жизни, и хотя бы из-за одного этого  -  вспомнить  только,
что мне пришлось перенести с тобой в Филадельфии  и  в  Чикаго!  -  ты  не
можешь так просто выкинуть меня  вон,  выбросить,  как  какую-то  ненужную
рухлядь. Это было  бы  слишком  несправедливо!  И  вряд  ли  ты  от  этого
что-нибудь выиграл бы. Я всегда считала и считаю, что хотя бы для виду  ты
должен относиться ко мне прилично. Разве ты не мог бы оказывать  мне  хоть
немножко внимания и не оставлять меня здесь в полном одиночестве? Подумать
только, день за днем совершенно одна, а от тебя целые  недели,  месяцы  ни
слова, ни одного письма...
   И тут он опять - в который  раз  -  увидел,  как  глаза  ее  наливаются
слезами и она, задыхаясь, стискивает губы, стараясь подавить рыданья.  Она
отвернулась, не в силах больше говорить. И в ту же минуту Каупервуд понял:
Эйлин готова пойти на уступки, - ведь это то, о чем он мечтал с тех  самых
пор, как к нему пришла Беренис. Да, несомненно. Эйлин сдается, но на каких
условиях с ней можно будет сговориться, это он еще  не  совсем  ясно  себе
представлял.
   - Мне сейчас надо подыскать для себя не только новое поле деятельности,
- сказал он, - но и найти для этого капитал... Поэтому я  и  думаю  пожить
здесь некоторое время, возобновить кой-какие  связи;  и  для  меня  важно,
чтобы люди видели, что у нас с тобой все идет мирно, как  полагается.  Это
произведет хорошее впечатление. Ты знаешь, было время,  когда  я  серьезно
подумывал о разводе. Но если ты в самом деле способна поставить  крест  на
наших с  тобой  прежних  отношениях,  которые  все  равно  не  вернешь,  и
удовлетвориться тем, что я тебе предлагаю, и не пререкаться со мной  из-за
моей личной жизни, мае кажется, мы отлично  могли  бы  с  тобой  поладить.
Уверен, что могли бы. Я теперь уже не так молод, и  если  я  даже  и  хочу
сохранить за собой право распоряжаться своей личной жизнью, я, признаться,
не вижу, чем, собственно, это мешает нам с тобой жить мирно; мы  могли  бы
даже постараться сделать наши отношения лучше, чем они были  до  сих  пор.
Разве ты не согласна со мной?
   И поскольку Эйлин ни о чем другом уж и мечтать не могла,  как  остаться
до конца жизни его женой, и так как, несмотря на все его  жестокосердие  и
бесчисленные измены, она всегда от всего сердца желала ему успеха в делах,
- она не задумываясь ответила:
   - А что же мне остается, как не согласиться? У тебя все карты в  руках.
А у меня что? Скажи, что у меня есть?
   И тут Каупервуд решился заговорить о путешествии. Он сказал,  что  если
Эйлин хочется прокатиться с ним, он охотно  возьмет  ее  с  собой  и  даже
ничего не будет иметь против заметок в прессе - пусть раззвонят повсюду  о
поездке  супругов  Каупервуд,  но  только,  разумеется,  Эйлин  не  должна
настаивать на своих супружеских правах и вмешиваться в его личную жизнь.
   - Ну что ж, если ты так на  этом  настаиваешь...  Во  всяком  случае  я
ничего от этого не теряю, - холодно ответила Эйлин, а про себя подумала: а
что, если он ее обманывает  и  за  всем  этим  опять  скрывается  какая-то
женщина, и скорей всего, эта девчонка Беренис Флеминг? Ах, если так...  ну
нет, тогда она ни на какие уступки не пойдет! Ни за что! Чтобы он  с  этой
Беренис!.. Нет, нет, она никогда  не  допустит  такого  позора,  чтобы  он
открыто связался с этой нахальной и хитрой выскочкой.
   И в то время как Каупервуд поздравлял себя с таким  быстрым  успехом  и
радовался, что все так хорошо вышло, Эйлин тоже не без торжества думала  о
том, что она все-таки кое-что выиграла: как ни тяжело  ей  подавлять  свои
чувства, но чем больше будет Каупервуд оказывать ей публично внимания, тем
очевиднее будет для всех, что он принадлежит ей, и тем  больше  она  может
гордиться этим, если не про себя, так на людях.



13

   Заинтересовать  Коула  лондонским  предприятием  не  стоило  Каупервуду
никакого труда. Посидели за  обедом,  выпили,  поговорили  -  и  Коул  сам
вызвался подтолкнуть  это  дело  и  надоумить  Гривса  и  Хэншоу  еще  раз
обратиться к Каупервуду. Лондон, по мнению Коула, для человека  с  широким
размахом, такого, как Каупервуд,  несомненно  может  предоставить  гораздо
больше возможностей, чем Чикаго. И он, конечно, не прочь вложить деньги  в
настоящее дело, если Каупервуду удастся отхватить концессию в Англии.
   Каупервуд  остался  очень  доволен  и  своим  разговором   с   Эдвардом
Бингхэмом; он узнал от него все, что ему было нужно, о Брюсе Толлифере.
   - Толлиферу сейчас приходится очень  туго,  -  рассказывал  Бингхэм.  -
Когда-то это был человек с хорошими связями и деньги у  него  водились,  а
потом все растерял. Красивый  был  малый,  и  сейчас  недурен  собой,  ну,
конечно, уж  не  то,  опустился.  Попал  в  дурную  компанию,  спутался  с
какими-то темными личностями; карты, пьянство, - все прежние его  знакомые
и приятели давно отвернулись от него, махнули рукой.
   Однако последнее время он, кажется, взялся  за  ум  и  как-то  пытается
выправиться. Живет сейчас один, в недорогом холостяцком пансионе  "Альков"
на Пятьдесят третьей улице. Появляется иногда в самых шикарных ресторанах.
Наверно ищет случая как-то пристроиться - подцепить  дамочку  с  деньгами,
которая рада  будет  оплатить  его  услуги,  -  или  поступить  агентом  в
какую-нибудь маклерскую фирму, которая, принимая во внимание  его  прежние
связи, может предложить ему приличное жалованье.
   Это ироническое заключение Бингхэма  заставило  Каупервуда  улыбнуться.
Толлифер хочет пристроиться - а ему это как раз и на руку.
   Каупервуд поблагодарил Бингхэма  и  после  его  ухода  тотчас  позвонил
Толлиферу в "Альков". Сей джентльмен лежал полуодетый у себя в  номере,  в
мрачном унынье, не зная, как убить время до пяти часов, когда можно  будет
снова пуститься в поход. Так  называл  он  свои  хожденья  по  ресторанам,
клубам, театрам и барам, где он толкался теперь изо дня  в  день,  изредка
раскланиваясь  с  кем-нибудь  из  старых  знакомых  и   всячески   пытаясь
возобновить прежние связи, а при случае завязать новые.
   В окно глядел хмурый, серый февральский день. Часы только  что  пробили
три.  Толлифера  позвали  к  телефону.  Он  лениво  поднялся   и,   шаркая
стоптанными ночными туфлями, всклокоченный, с папироской в  зубах,  нехотя
сошел в вестибюль.
   "Говорит Фрэнк Каупервуд..." - Толлифер весь как-то  сразу  подтянулся.
Это имя так часто мелькало жирным шрифтом на страницах газет.
   - Да, да! К вашим услугам,  мистер  Каупервуд!  Чем  я  могу  быть  вам
полезен? - с величайшей предупредительностью отвечал он, и  в  голосе  его
слышалась стремительная готовность сделать все, о чем бы его ни попросили.
   - У меня  к  вам  есть  деловое  предложение,  которое,  я  думаю,  вас
заинтересует, мистер Толлифер. Я буду рад вас видеть, если вы заглянете ко
мне в контору завтра в половине одиннадцатого. Могу я ждать  вас  к  этому
часу?
   В голосе Каупервуда, как тотчас же отметил про себя Толлифер,  не  было
того  покровительственно-пренебрежительного  оттенка,  который   неизменно
проскальзывает у сильных мира сего в их отношениях с  низшими,  но  в  нем
было что-то необыкновенно внушительное, властное. Толлифер, при всем своем
исключительном самомнении, не мог не разволноваться, до такой  степени  он
был заинтригован.
   - Разумеется, мистер Каупервуд. Я буду совершенно точен, -  ни  секунды
не раздумывая, отвечал он.
   Что  бы  это  такое  могло  быть?..  Наверно,  срочное  распространенье
каких-нибудь акций? Да он с восторгом ухватится за такое дело. Сидя у себя
в номере, Толлифер раздумывал об  этом  неожиданном  телефонном  звонке  и
старался припомнить, что он такое недавно читал про  Каупервуда.  Много  о
нем писали в газетах, целые столбцы; да,  что-то  насчет  того,  как  чета
Каупервудов пыталась втереться в высшее нью-йоркское общество и как у  них
это не вышло... в чем-то его там изобличили. Но мысли Толлифера сами собой
возвращались к загадочному звонку, к  тем  необыкновенным  возможностям  и
новым знакомствам, которые могут за ним воспоследовать, и  его  охватывало
чувство радостного волнения и подъема. Он подходил к зеркалу и внимательно
разглядывал свою физиономию и всего себя;  затем  открыл  шкап  и  так  же
внимательно осмотрел свои костюмы. Побриться надо будет в  парикмахерской,
да кстати уж и костюм надо будет отдать почистить  и  отутюжить.  Пожалуй,