им,  стараясь
раззадорить самца, чтобы услышать  его  пронзительный  крик.  Внезапно  он
обернулся к Эйлин и сказал:
   - Видишь ли, Эйлин, я всегда мечтал сделать  из  этого  дома  настоящий
музей. Я и сейчас покупаю кое-что и уверен,  что  когда-нибудь  это  будет
одна из самых замечательных частных коллекций.  Последнее  время  я  много
думал, как бы это мне с тобой уладить, чтобы после  моей  смерти,  -  ведь
рано или поздно, а придется все же помереть,  -  дом  этот  сохранился  не
просто как память обо мне, а доставлял бы какую-то радость людям,  которые
любят такие редкости. Я собираюсь составить новое завещание - и  вот  надо
подумать, как бы это внести туда.
   На лице Эйлин выразилось удивление. С чего это ему пришло в голову?
   - Мне вот-вот исполнится шестьдесят, - спокойно продолжал он, - и  хотя
я еще пока не собираюсь умирать, все-таки нужно  как-то  привести  дела  в
порядок. В число моих душеприказчиков - их  всего  будет  пять  -  я  хочу
включить  Долэна  из  Филадельфии,  мистера  Коула  и  затем   Центральное
акционерное кредитное общество. Долэн и  Коул  превосходно  разбираются  в
финансовой и формально-юридической стороне дела, и  они  сумеют  выполнить
все мои распоряжения. Но так как я собираюсь  оставить  тебе  этот  дом  в
пожизненное пользование, я думаю, не  назвать  ли  мне  и  тебя  вместе  с
Долэном и Коулом, и тогда ты сможешь либо сама открыть дом  для  посещений
публики, либо позаботиться о том, чтобы это было сделано со временем.  Мне
приятно сознавать, что он радует своей красотой, и мне хочется,  чтобы  он
остался таким же и после моей смерти.
   Эйлин слушала его, взволнованная, гордая. Чем объяснить такое серьезное
отношение к ней,  да  еще  в  таком  важном  деле?  Она  была  польщена  и
обрадована. Может быть, он и правда несколько образумился и стал ко  всему
относиться серьезней?
   - Ты знаешь, Фрэнк, - сказала она, пытаясь как-то совладать  со  своими
чувствами, - я всегда  очень  близко  принимаю  к  сердцу  все,  что  тебя
касается, даже всякую мелочь. У меня, в сущности, никогда не было  никакой
жизни помимо тебя - да мне и сейчас без тебя ничего не надо,  хотя  ты-то,
конечно, теперь чувствуешь совсем по-другому. Так вот, то, что ты  говорил
насчет дома, - оставишь ли ты его мне, или сделаешь меня  одним  из  твоих
душеприказчиков, - ты можешь быть совершенно спокоен, я ничего не  изменю,
все будет сделано так, как ты хочешь. Я никогда не старалась показать, что
я разбираюсь в таких вещах, что у  меня  такой  вкус,  как  у  тебя,  твое
понимание, но ты можешь быть уверен, что твое желание для меня свято.
   Каупервуд,   слушая   это   признание   Эйлин,    тыкал    пальцем    в
зеленовато-оранжевого попугая макао, который своим пронзительным криком  и
яркой   пестрой   окраской,   казалось,   потешался   над   этой   глубоко
прочувствованной сценой. Но Каупервуд в самом деле был  растроган  словами
Эйлин, он повернулся к ней и потрепал ее по плечу.
   - Я знаю это, Эйлин. Ведь мне всегда только одного и хотелось, чтобы мы
с тобой могли смотреть на жизнь одинаково, одними глазами. Но так как  это
у нас не получается, я, сколько могу, готов пойти тебе  навстречу,  потому
что я знаю: что бы там ни было, ты все-таки  привязана  ко  мне  и  будешь
привязана до конца жизни. И мне, веришь ты этому или нет,  всегда  хочется
отплатить тебе за  это  всем,  чем  я  могу.  И  вот  отсюда  и  этот  наш
сегодняшний разговор о завещании; есть и еще кое-что, о чем я хотел  бы  с
тобой поговорить.
   За обедом он рассказал Эйлин об  одном  своем  проекте  -  ему  хочется
построить хорошую больницу и  оборудовать  ее  всякими  исследовательскими
лабораториями, и вообще он давно подумывает  вложить  деньги  в  кое-какие
благотворительные учреждения. Поэтому ему придется частенько  наведываться
в Нью-Йорк, и ему было бы удобно, если бы она жила здесь, чтобы он  всегда
мог приехать к себе домой. Ну, разумеется, от времени  до  времени  и  она
тоже может прокатиться за границу.
   И видя Эйлин такой довольной и веселой, Каупервуд  мысленно  поздравлял
себя со столь благополучным разрешением своих семейных дел. Как ловко  ему
удалось уговорить ее. Ну, если у них и дальше  так  пойдет,  тогда,  можно
сказать, все превосходно.



17

   Мистер Джеркинс, приехав  в  Лондон,  немедленно  отправился  к  своему
партнеру Клурфейну сообщить  ему  сногсшибательную  новость,  что  великий
Каупервуд, по-видимому, серьезно интересуется лондонской подземкой -  и  в
самом широком масштабе.  Он  подробно  пересказал  ему  все,  что  говорил
Каупервуд, и сокрушенно покачивал головой, удивляясь, как это  они  с  ним
попали впросак и не сообразили, что для такого крупного воротилы, конечно,
не может быть  никакого  интереса  возиться  с  какой-то  одной  маленькой
веткой. И смешно даже и подумать, что Гривс и Хэншоу вообразили, будто его
можно прельстить половинным паем в их предприятии. Да лучше бы  они  и  не
заикались об этом, меньше пятидесяти одного процента пая даже и предлагать
нечего. Ну, а как все-таки полагает  Клурфейн,  удастся  Гривсу  и  Хэншоу
раздобыть денег в Англии на эту их линию?
   Клурфейн, тучный, жирный голландец, весьма пронырливый во всяких мелких
делишках, был абсолютно лишен какого бы то  ни  было  чутья  и  догадки  в
делах, требующих широкого размаха и смелости.
   - Да нет! Где им! - отвечал он не задумываясь. - У нас здесь уйма  этих
контрактов. Столько всяких  компаний  грызутся  между  собой  из-за  одной
какой-нибудь ничтожной линии. И ни одна не хочет объединиться с  другой  и
обеспечить публику удобным сквозным транспортом, чтобы люди  могли  ездить
куда им надо за доступную плату. Я ведь это все на себе  испытал.  Сколько
уж лет приходится колесить по  Лондону  из  конца  в  конец.  Да  вы  сами
подумайте, - у нас на весь Лондон всего-навсего две линии - Метрополитен и
Районная. Обе они охватывают только деловой центр... - и он очень подробно
начал объяснять Джеркинсу всю непрактичность и нецелесообразность подобной
системы и все проистекающие отсюда неудобства и убытки. - И  ведь  вот  до
сих пор не могут раскачаться -  ни  проложить  новые  линии,  ни  хотя  бы
переоборудовать и электрифицировать старые. Так и ходят эти паровички, где
в туннелях, а где прямо по насыпи. Единственная компания, которая  строила
хоть с каким-то  соображением,  это  акционерная  компания  Сити  -  Южный
Лондон, - она выстроила линию от центра до Клэфем-Коммон и пустила по  ней
электрические поезда  с  третьим  рельсом;  светло,  чисто,  поезда  ходят
бесперебойно; но это единственная хорошо обслуживаемая ветка. И опять-таки
она слишком коротка; людям приходится пересаживаться и еще раз платить  за
проезд по кольцу. Да, Лондону, конечно, нужен именно  такой  человек,  как
Каупервуд; ну, разумеется, и свои английские  капиталисты  тоже  могли  бы
кое-что сделать, если бы они только сговорились между  собой,  вложили  бы
сообща деньги и как следует переоборудовали и расширили сеть.
   Ну, а что касается новых линий, на которые Каупервуд  мог  бы  получить
концессию, - вот, к примеру сказать, был такой проект у  одного  лондонца,
некоего Эбингтона Скэрра. Он получил подряд на постройку  подземной  линии
от Бейкер-стрит до Ватерлоо, но вот уж прошло что-то около полутора лет, и
ничего до сих пор так  и  не  сделано.  Ходят  слухи,  что  Районная  тоже
собирается строить новые ветки. Да,  как  видно,  ни  там,  ни  здесь  нет
капитала.
   -  И  я  так  полагаю,  -  заключил  Клурфейн,  -  что  если  Каупервуд
действительно захочет получить Чэринг-Кросс, он сможет этого добиться  без
особого труда. Электротранспортная компания уже два года назад  отказалась
финансировать это дело. Подряд  перешел  в  руки  к  этим  инженерам,  но,
насколько мне известно, у них, кроме вот этих переговоров  с  Каупервудом,
никаких других видов или возможностей нет  и  не  было.  Да  ведь  они,  в
сущности говоря, даже и  не  специалисты  по  транспорту,  и  если  им  не
посчастливится найти подходящего человека, да с  таким  капиталом,  как  у
Каупервуда, сомневаюсь, что они когда-нибудь  вообще  смогут  осилить  это
дело.
   - Так что на этот счет можно пока не беспокоиться? - заметил Джеркинс.
   - Да, я полагаю, что так, - важно подтвердил Клурфейн. -  Но,  пожалуй,
нам следовало бы связаться кой с кем из акционеров, которые владеют  двумя
главными кольцевыми линиями - Районной и Метрополитен, -  или  потолковать
со здешними банкирами на Трэднидл-стрит, может у них что-нибудь и  удастся
выведать. Вы  знаете  Кроушоу,  фирму  "Кроушоу  и  Воукс"?  Они  пытались
раздобыть денег для Гривса и Хэншоу с  тех  самых  пор,  как  те  получили
подряд. Но так, разумеется, ничего из этого и не вышло, так  же  как  и  у
Электро-транспортной компании ничего не вышло еще до них. Слишком им много
требуется.
   -  Электро-транспортная?  -  переспросил  Джеркинс.  -  Это  та   самая
компания, которая первой получила концессию на эту линию?  А  что  там  за
публика?
   Клурфейн, сразу оживившись, стал припоминать все, что он слышал и  знал
об этой компании. Это было далеко не все, что уже успел разнюхать Сиппенс,
но тем не менее оказалось весьма интересным для  обоих.  Клурфейн  называл
имена - Стэйна, Райдера, Бэллока и Джонсона. Главную роль играли Джонсон и
Стэйн. Они первые выдвинули проект линии Чэринг-Кросс -  Хэмпстед.  Стэйн,
крупный акционер в компаниях Районной и Сити - Южный Лондон, принадлежал к
самой   верхушке   английского   аристократического   общества.   Джонсон,
поверенный Стэйна и вместе с тем  юрисконсульт  Районной  и  Метрополитен,
входил пайщиком в ту и в другую компании.
   - А почему бы нам не попытаться потолковать с этим Джонсоном? - спросил
Джеркинс, который после жестокой взбучки  от  Каупервуда  старался  теперь
вытянуть из Клурфейна все, что можно. - Такой человек должен  быть  хорошо
осведомлен.
   Клурфейн стоял у окна и поглядывал на улицу, но тут он сразу повернулся
и уставился на Джеркинса.
   - Блестящая идея! - воскликнул он. - В самом деле? Почему  нет?  Только
вот... - он запнулся и опасливо покачал головой. -  А  удобно  это  будет?
Ведь мы с вами, сколько я понимаю,  не  имеем  полномочий  действовать  от
имени Каупервуда? Вы же, кажется,  сами  сказали,  что  он  только  потому
согласился выслушать Гривса и Хэншоу, когда они приезжали в Нью-Йорк,  что
мы с вами его об этом просили? Ведь он, собственно, нам никаких  поручений
в связи с ними не давал?
   - А мне думается, все-таки недурно было бы пощупать этого  Джонсона,  -
возразил Джеркинс. - Мы можем ему от  себя  сказать,  что  вот,  например,
Каупервуд или там какой-нибудь  другой  известный  американский  миллионер
интересуется  подземными  дорогами  и  в  частности  проектом   расширения
лондонской  подземной  сети,  и  тут  можно  будет   ввернуть   и   насчет
Чэринг-Кросс - мол если бы их компания взяла эту линию снова  полностью  в
свои руки, ее можно было бы выгодно перепродать американцу. А мы  с  вами,
если бы нам удалось их свести,  здорово  заработали  бы,  -  подумайте-ка,
комиссионные на этаком деле! А если нам еще посчастливится скупить  акции,
да перепродать их той же  Электро-транспортной  компании  или  Каупервуду,
тогда уж мы совсем закрепимся в этом предприятии  в  качестве  агентов  по
покупке и перепродаже. Ну как же упускать такую возможность?
   - Н-да, это, конечно, неплохая идея,  -  заметно  оживляясь,  подхватил
Клурфейн. - А что, если я сейчас попробую позвонить ему?
   Он пошел в смежную комнату и уже  совсем  было  взялся  за  трубку,  но
остановился и вопросительно взглянул на Джеркинса:
   - Я думаю, всего проще попросить  его  принять  нас  для  консультации.
Скажем, что у нас тут такой  сложный  финансовый  вопрос,  который  нельзя
изложить по телефону. Он подумает, что  это  платный  совет,  ну  и  пусть
думает, пока мы ему не объясним, в чем дело.
   - Очень хорошо, - сказал Джеркинс. - Ну, звоните же.
   После весьма неопределенного и в высшей степени  осторожного  разговора
Клурфейн положил трубку и объявил:
   - Может принять нас завтра, в одиннадцать.
   - Великолепно! - воскликнул Джеркинс. - Полагаю, мы теперь  с  вами  на
верном пути. Во всяком случае это какое-то движение. И даже если он сам не
заинтересуется, он может нам указать, к кому обратиться.
   - Правильно. Совершенно правильно, - поддакнул Клурфейн, который в  эту
минуту думал только о том, как бы сорвать побольше, ибо  ему  по  заслугам
несомненно причитается львиная доля в этой заманчивой  афере.  -  Я  очень
рад, что мне это пришло в голову. Тут может такое дело развернуться, каких
нам с вами до сих пор еще не перепадало.
   - Верно, верно!  -  подхватил  ему  в  тон  Джеркинс,  вполне  разделяя
воодушевление своего партнера, но втайне сожалея, что не обошелся без  его
участия. Ибо Джеркинс воображал себя не только мозгом, но и движущей силой
этой замечательной комбинации.



18

   Контора фирмы "Райдер, Бэллок, Джонсон и Чэнс", так же  как  и  контора
лорда Стэйна, помещалась в одном из самых  темных  закоулков  Стори-стрит,
примыкавшей к зданиям адвокатских корпораций. Сказать по правде, весь этот
квартал, если не  считать  зданий  адвокатских  корпораций,  показался  бы
всякому американцу весьма неподходящим местом для конторы столь солидных и
прославленных юристов Англии.  Маленькие,  неоднократно  перестраивавшиеся
трех- или четырехэтажные домики, где  прежде  ютились  какие-то  склады  и
мелкие торговые заведения, преобразились теперь  в  служебные  и  приемные
кабинеты, в архивы и библиотеки. Здесь помещалось около дюжины юристов  со
всеми своими стенографистками, клерками, посыльными и прочими служащими.
   Стори-стрит была до того узка, что  по  тротуару  вряд  ли  можно  было
пройтись  по-приятельски  под  руку,  а  на   мостовой,   пожалуй,   могли
разъехаться две ручные тележки, но уж никак не два более солидных экипажа.
И однако в этот тесный проход с утра устремлялся поток рабочих  и  всякого
иного люда, потому что здесь вы срезали  наискосок  и  попадали  прямо  на
Стрэнд и в другие близлежащие кварталы.
   Фирма "Райдер, Бэллок, Джонсон и Чэнс" занимала все четыре  этажа  дома
N_33 по Стори-стрит. Фасад дома был шириной не более двадцати трех  футов,
но корпус его, длиной в пятьдесят футов,  скрывался  в  глубине  двора.  В
нижнем этаже, некогда приемной и гостиной жившего здесь в полном уединении
весьма необщительного старого судьи, помещались теперь  общая  приемная  и
архив. Лорд Стэйн занимал небольшой кабинет в глубине бельэтажа. Во втором
этаже находились кабинеты трех главных  представителей  фирмы  -  Райдера,
Джонсона и Бэллока. Чэнс со  своими  многочисленными  помощниками  занимал
весь третий этаж. Контора Элверсона  Джонсона,  в  самой  глубине  второго
этажа, выходила окнами на крохотный мощеный дворик,  который  некогда  был
частью старинного римского двора, но величие этой древности стало чересчур
привычным и утратило свой блеск для тех, кому  приходилось  созерцать  его
изо дня в день.
   Никакой подъемной машины - или лифта, как говорят англичане, -  в  доме
не было. Большая вытяжная труба поднималась из середины  второго  этажа  и
выходила на крышу. В каждом кабинете в стене были по-старинному  проделаны
отдушники, которые, как предполагалось, способствовали  очищению  воздуха.
Кроме того, в каждом кабинете был камин,  который  в  туманные,  ненастные
зимние дни  топили  сырым  каменным  углем,  отчего  необыкновенно  уютная
атмосфера  этого  удобного  помещения  становилось  еще  более  уютной.  В
кабинете у каждого поверенного стояли большие добротные письменные столы и
стулья, а над камином красовалась мраморная полка, уставленная  книгами  и
статуэтками. На стенах висели потускневшие изображения давно  закатившихся
светил  английской  юриспруденции  или  какие-нибудь  бледные   английские
пейзажи.
   Джонсон, весьма влиятельный компаньон фирмы, успешно продвигающийся  на
финансовом поприще, был прежде всего человек  практический;  он  вел  дела
независимо от своих компаньонов и в большинстве случаев действовал  вполне
самостоятельно,  руководствуясь  главным   образом   своими   собственными
интересами. Однако в каком-то маленьком  уголке  его  сознания  оставалось
место и для отвлеченных размышлений - он интересовался вопросами религии и
даже сочувствовал распространению  нонконформистских  догматов.  Он  любил
рассуждать о лицемерии и духовном убожестве англиканской церкви,  а  также
не только о земном, но и о небесном величии  таких  знаменитых  сектантов,
как Джон Нокс, Уильям Пенн, Джордж Фокс и Джон Уэсли.  В  его  чрезвычайно
запутанном и странном представлении о мире уживались самые  противоречивые
и даже, казалось бы, совершенно несовместимые понятия. Он  считал,  что  в
мире должен существовать правящий класс, которому надлежит  господствовать
и преуспевать при помощи необходимой и желательной, если даже и не  всегда
заслуживающей оправданья, тонкой хитрости. Поскольку в Англии  этот  класс
уже опирается на законы о собственности, о наследовании,  о  первородстве,
следовательно это и надлежит  считать  самым  существенным,  правильным  и
непреложным. Поэтому нищим духом, а равно и достоянием, не остается ничего
другого, как смирение, послушание, труд и вера в отца небесного,  который,
надо полагать, в свое время как-то позаботится о них.  С  другой  стороны,
огромная пропасть между не всегда бесталанной  бедностью  и  незаслуженным
богатством  казалась  Джонсону  чем-то  жестоким  и  даже  греховным.  Это
мировоззрение поддерживало в нем самые нетерпимые религиозные  настроения,
которые иной раз доходили до ханжества.
   Выходец из низов, из среды обездоленных и униженных, Джонсон всю  жизнь
стремился пробраться поближе к верхушке, где если не он, так  его  дети  -
два сына и дочь - обретут незыблемое благополучие, как и те люди, которыми
он так восхищался, но которых в то же время и порицал. Для себя он  мечтал
не более и не менее как о титуле: для начала получить скромного "сэра",  а
если  судьба  будет  благоприятствовать,  это  впоследствии  поможет   ему
снискать и  более  существенные  знаки  королевского  внимания.  Но  чтобы
достичь этого, как он хорошо понимал, требовалось  располагать  не  только
гораздо более  значительным  капиталом,  чем  был  у  него  сейчас,  но  и
благоволением тех, кто уже обладает и деньгами и титулами. Поэтому,  желая
угодить им,  он  инстинктивно  направлял  свою  деятельность  на  благо  и
процветание этой привилегированной верхушки.
   Он был маленький, но очень выносливый, держался  важно  и  внушительно.
Отец его, плотник из Саутворка, пропивал свой заработок и  приносил  домой
гроши, на которые едва можно  было  прокормить  семью  в  восемь  человек.
Джонсон совсем мальчишкой нанялся в услужение к пекарю, развозить хлеб  по
домам. Один из клиентов,  типографщик,  оценив  старательность  подростка,
взял его к себе на посылки, обучил грамоте  и  посоветовал  ему  подыскать
себе какое-нибудь выгодное занятие, которое даст ему возможность  выбиться
из нищеты и стать  на  ноги.  Джонсон  показал  себя  способным  учеником.
Развозя прейскуранты и объявления разным коммерсантам и  предпринимателям,
он познакомился с неким молодым поверенным,  Лютером  Флетчером,  который,
баллотируясь  в  члены  совета  Лондонского  графства,  проводил  выборную
кампанию в Саутворке  и  неожиданно  обнаружил  в  юном  Джонсоне  задатки
будущего  юриста.  Любознательный  и  смышленый  юноша  так  заинтересовал
Флетчера, что тот отправил его в вечернюю юридическую школу.
   С той поры дела Джонсона пошли в гору. Фирма, в которую он впоследствии
поступил клерком, не замедлила убедиться в его исключительном  юридическом
чутье; вскоре ему стали поручать всякую подготовительную работу по  разным
правовым вопросам, с которыми фирме приходилось  сталкиваться:  контракты,
докумен