ной прямоты,  которая  не  позволяла  ему  преступать  известного
предела в своих хитроумных, но вполне легальных махинациях, сколь  бы  это
ни казалось соблазнительным с точки  зрения  его  личных  интересов.  Ярый
блюститель закона, он всегда умел отыскать в нем лазейку,  которая  давала
ему  возможность  обернуть  дело  в  свою  пользу  или  отнять  козырь   у
противника. "Джонсон любит сводить баланс, но исключает  из  него  крупные
долговые обязательства", - сказал о нем однажды кто-то из знакомых Стэйна.
И лорд Стэйн  вполне  согласился  с  этой  характеристикой.  Он  привык  к
Джонсону; ему нравились даже его чудачества, и он от  души  потешался  над
его пылкой привязанностью к лиге Эпворта, со  всей  ее  прописной  моралью
воскресной  школы,  и  над  его  необыкновенной   стойкостью   и   упорным
воздержанием от каких бы то ни было спиртных напитков. Джонсон не проявлял
никакой мелочности  в  денежных  делах.  Он  щедро  жертвовал  на  церкви,
воскресные школы, больницы и деятельно опекал дом призрения для  слепых  в
Саутворке, где он был одним из директоров и бесплатным юрисконсультом.
   За очень скромное вознаграждение Джонсон заботился о  делах  Стэйна,  о
его вкладах, страховках  и  помогал  ему  разбираться  во  всяких  сложных
юридических вопросах. Они часто беседовали  о  политике,  о  международных
делах, и Джонсон, как замечал Стэйн, всегда очень трезво оценивал события.
Но в искусстве, архитектуре, поэзии,  беллетристике,  в  женщинах  и  иных
благах земных, не сулящих ему  никаких  выгод,  Джонсон  ровно  ничего  не
понимал. Он когда-то откровенно признался Стэйну, еще в те годы, когда оба
они были намного моложе, что он ничего не смыслит в такого рода вещах.  "Я
рос, видите ли, в таких условиях, которые не позволяли мне  интересоваться
подобными предметами, - сказал он. - Мне, конечно,  приятно,  что  сыновья
мои в Итоне, а дочка в Бэдфорде, и я лично ничего  не  имею  против  того,
чтобы у них привились те вкусы, которые полагаются в  обществе.  Ну,  а  я
что, я стряпчий, с меня довольно и того, чего я достиг".
   И Стэйн улыбался, слушая Джонсона:  ему  нравилась  грубоватая  прямота
этого признания. И в то же время он считал совершенно в порядке вещей, что
они стоят с Джонсоном на разных ступенях общественной лестницы, -  что  он
только изредка приглашает Джонсона к себе в усадьбу в Трегесол или в  свой
прекрасный старинный дом на Беркли сквере. И не иначе как по делу.
   В этот день Джонсон, войдя к Стэйну, застал его в весьма непринужденной
позе. Откинувшись на высокую спинку  удобного  чиппенделевского  кресла  с
круглыми ручками, Стэйн лежал, вытянувшись во весь  свой  длинный  рост  и
закинув ноги на громадный письменный стол  красного  дерева.  На  нем  был
превосходно сшитый шерстяной костюм песочного цвета,  кремовая  сорочка  и
темно-оранжевый галстук; от времени до времени он лениво стряхивал пепел с
папиросы, дымившейся у него в  руке.  Он  просматривал  отчет  акционерной
компании "Южноафриканские алмазные  копи  Де-Бирс"  -  компании,  в  делах
которой он был непосредственно заинтересован. Двадцать акций, своевременно
приобретенных им, давали ему ежегодно около двухсот фунтов чистого дохода.
У Стэйна было длинное  желтоватое  лицо,  нос  крупный,  с  едва  заметной
горбинкой, пронзительные темные глаза  под  низким  лбом,  большой  рот  с
припрятанной в уголках лукавой улыбкой и слегка выдающийся подбородок.
   - А, это вы! - воскликнул он,  когда  Джонсон,  тихонько  постучавшись,
вошел в кабинет. - Ну что у вас нового, господин благочестивый методист? Я
кстати что-то читал сегодня утром по поводу вашего выступления, в  Стикни,
что ли?
   - А-а, вы  про  это,  -  пробормотал  Джонсон,  в  волнении  застегивая
пуговицы своего рабочего сюртука из черной шуршащей материи. Он был  очень
польщен тем, что Стэйн все же  обратил  внимание  на  заметку.  -  У  нас,
знаете, вышел спор между священниками двух церквей в  нашем  приходе,  так
вот мне пришлось их мирить. А потом меня попросили сказать речь. Ну,  я  и
воспользовался случаем, прочел им маленькое нравоученье. - И он,  вспомнив
об этом,  гордо  выпрямился  и  принял  весьма  внушительный  вид.  Стэйн,
конечно, сразу заметил это.
   - Вам бы, Джонсон, в парламенте выступать или в суде, - шутливо  сказал
он. - Но только я, знаете, посоветовал бы  вам  начать  с  парламента.  Мы
здесь без вас пока еще никак не управимся, жалко вас отдавать в суд.
   И он, добродушно посмеиваясь, посмотрел на  Джонсона,  а  Джонсон  весь
просиял, довольный и растроганный.
   - Да я, признаться, давно уже подумываю о парламенте. И наши дела здесь
много бы от того выиграли. Райдер и Бэллок только и  толкуют  об  этом.  И
Райдер, по правде сказать,  прямо-таки  требует,  чтобы  я  выставил  свою
кандидатуру в его округе  на  сентябрьских  выборах.  Он  считает,  что  я
непременно пройду, надо только разок-другой выступить с речью.
   - Ну, а почему бы и нет? Лучше вас кандидата и не сыщешь. И у  Райдера,
знаете, там большое  влияние.  Я  вам  серьезно  советую.  И  если  я  или
кто-нибудь из моих друзей сможем вам быть  чем-нибудь  полезны,  вам  надо
только сказать. Я с удовольствием все сделаю.
   - Вы очень добры, и, поверьте, я очень признателен вам. Да вот,  кстати
сказать, у меня сегодня в конторе... - тут Джонсон сразу понизил  голос  и
перешел на конфиденциальный  тон,  -  произошло  кое-что  для  вас  весьма
небезынтересное.
   Он замолчал, вытащил носовой платок, высморкался. Стэйн смотрел на него
с любопытством.
   - Что это у вас за секреты? Ну-ка, выкладывайте!
   - Ко мне сегодня явились два субъекта: Виллард Джеркинс, американец,  и
Биллем Клурфейн, голландец. Агенты,  маклеры:  Клурфейн  -  в  Лондоне,  а
Джеркинс - в Нью-Йорке.  Рассказали  мне  кое-что  весьма  любопытное.  Вы
помните опцион на акции Чэринг-Кросс, который мы продали за тридцать тысяч
Гривсу и Хэншоу?
   Стэйн, которого несколько забавлял  таинственный  тон  Джонсона,  сразу
заинтересовался. Он швырнул отчет, который держал в руках,  снял  ноги  со
стола и пристально посмотрел на своего компаньона.
   - Опять эта проклятая Электро-транспортная! Ну что там еще такое?
   - По-видимому, они только что ездили в Нью-Йорк, - продолжал Джонсон, -
и вели там переговоры с  этим  архимиллионером  Каупервудом.  Похоже,  они
предложили ему половину своего тридцатитысячного опциона за то,  чтобы  он
достал деньги на постройку дороги. - Джонсон презрительно усмехнулся. - Ну
а сверх того он потом должен был бы уплатить им еще сто тысяч фунтов за их
строительные работы.
   Тут они переглянулись и многозначительно хмыкнули.
   -  Разумеется,  он  отказался,  -  продолжал  Джонсон.  -  Однако   он,
по-видимому, не прочь приобрести Чэринг-Кросс, при условии, что он получит
полный контроль, то есть все или ничего. Судя по  тому,  что  рассказывают
эти двое, он как будто интересуется  такой  реорганизацией  транспорта,  о
которой мы с вами здесь думаем вот уже десять лет. Из Чикаго его,  как  вы
знаете, выставили.
   - Да, это я знаю, - сказал Стэйн.
   - Между прочим, я тут прочел о нем статью, которую эти господа оставили
мне. Вот  она,  -  и,  вытащив  из  кармана,  Джонсон  развернул  страницу
"Нью-Йорк сан", всю середину которой занимал громадный, сделанный пером  и
очень похожий портрет Каупервуда.
   Стэйн расправил страницу и стал внимательно вглядываться в портрет.
   - Очень занятная физиономия, - сказал он, переводя взгляд на  Джонсона.
- Как по-вашему? Энергичная, волевая...
   И снова уткнувшись в газету,  он  стал  пробегать  глазами  таблички  и
схемы, изображающие чикагские предприятия Каупервуда.
   - Двести пятьдесят миль... и все это в течение двадцати лет. - Затем он
прочитал столбец с описанием его нью-йоркского дома. - Знаток как будто...
интересуется искусством.
   - Вы там посмотрите дальше насчет этой его истории в Чикаго,  -  сказал
Джонсон. - У них все это с такой политико-общественной окраской  подано...
- Он замолчал, дожидаясь, когда Стэйн кончит читать.
   - Ну и грызня у них там идет! - воскликнул Стэйн, откладывая газету.  -
Подумайте, его капиталовложения оцениваются в двадцать миллионов!
   - Да, да, так и эти маклеры говорили. Но вот что самое интересное:  они
говорят, что он сам пожалует сюда недели через две. И для этого-то они  ко
мне и явились - чтобы я с ним встретился и потолковал, и не только  насчет
линии Чэринг-Кросс, - между прочим, они,  по-видимому,  как-то  разнюхали,
что нам придется ее обратно взять,  -  но  и  насчет  объединения  системы
подземного транспорта - словом, насчет того, о чем мы с вами думаем.
   - А что это за господа, Джеркинс и Клурфейн? - поинтересовался Стэйн. -
Кто они, собственно, такие? Друзья Каупервуда?
   - Нет, нет, отнюдь! - поспешил объяснить Джонсон. - Они  сами  говорят,
что они просто агенты по банковским делам. И рассчитывают на  комиссионные
- либо от Гривса и Хэншоу, либо от Каупервуда, либо от нас с вами, словом,
от того, кого они могут в этом деле заинтересовать. А еще лучше,  если  от
всех сразу. И никем они вовсе не уполномочены.
   Стэйн иронически пожал плечами.
   - По-видимому, они как-то пронюхали, - продолжал Джонсон, -  что  мы  с
вами интересуемся проектом объединения линий, и вот им  хочется,  чтобы  я
собрал акционеров и рекомендовал  им  Каупервуда  на  роль,  так  сказать,
главного директора, хозяина всего дела, а ему  постарался  бы  преподнести
эту нашу с вами идею так, чтобы он ею заинтересовался. И, разумеется,  они
хотят получить за это комиссионные.
   Стэйн смотрел на него с изумлением.
   - Здорово это они придумали! - усмехнулся он.
   - Разумеется, я эту комбинацию отклонил, - осторожно продолжал Джонсон,
- но мне вот что пришло на ум:  а  не  кроются  ли  тут  и  в  самом  деле
кой-какие серьезные возможности, которых так сразу  не  разглядишь.  Может
статься, что у Каупервуда действительно есть интерес к этому делу, и мы  с
вами могли бы этим воспользоваться. Ведь этот жернов - Чэринг-Кросс -  так
до сих пор и висит у нас на шее. Конечно, я прекрасно понимаю, никто у нас
здесь не допустит, чтобы американские миллионеры вмешивались в наши дела и
распоряжались нашей подземкой. Но, может быть, мы сумели  бы  организовать
какую-то единую компанию - ну, скажем, вы, лорд Эттиндж,  Хэддонфилд  -  и
выработать сообща удобную форму совместного  контроля.  -  Он  замолчал  и
выжидательно поглядел на Стэйна.
   - Правильно, Элверсон, совершенно правильно, -  сказал  Стэйн.  -  Если
среди наших акционеров  есть  люди,  которые  все  еще  интересуются  этой
проблемой, как  несколько  лет  тому  назад,  их  безусловно  можно  будет
привлечь к делу. А без их помощи Каупервуд зацепиться никак не сможет.
   Он встал и подошел к окну, а Джонсон  продолжал  говорить.  Джеркинс  и
Клурфейн должны прийти к нему через несколько дней, он обещал дать им  тот
или иной ответ. Пожалуй, всего лучше припугнуть их немножко,  сказать  им,
что если они рассчитывают иметь дело с ним или с кем бы то  ни  было,  кто
может заинтересовать Каупервуда, пусть помалкивают, чтобы  это  никуда  не
просочилось, и предоставят пока что действовать ему, Джонсону.
   - Верно! - согласился Стэйн.
   Ведь тут речь идет не только о Чэринг-Кросс, продолжал Джонсон, но и об
Электро-транспортной компании, поскольку она-то, в  сущности,  и  является
хозяином этой линии, или ответственной за нее фирмой. И вот когда  они  со
Стэйном прощупают хорошенько Хэддонфилда, Эттинджа и других, тогда  только
и можно будет решить, стоит ли заводить все это. И если  они  между  собой
сговорятся,  разумеется,  Каупервуд  предпочтет  иметь  дело  со  Стэйном,
Джонсоном и их друзьями, чем  со  всеми  этими  Джеркинсами,  Клурфейнами,
Гривсами и Хэншоу! Тоже предприниматели, торгуют вразнос, а вздумали  куда
соваться!
   Стэйн слушал рассуждения Джонсона и во всем соглашался с ним.  Так  они
беседовали до темноты. За окном сгустился серый  лондонский  туман.  Стэйн
вспомнил, что его ждут к вечернему чаю, а Джонсон - что ему пора  идти  на
заседание. Они расстались - оба в несколько  приподнятом  настроении  и  с
вновь оживившимися надеждами.


   Выждав  дня  три,  что,  по  мнению  Джонсона,  было   необходимо   для
поддержания престижа, дабы произвести впечатление  на  этих  маклеров,  он
пригласил к себе Джеркинса и Клурфейна и сообщил им, что он  беседовал  на
интересующую их тему кой с  кем  из  своих  друзей  и  что  они  не  прочь
познакомиться с проектами и предложениями Каупервуда. В связи с этим он по
получении личного приглашения от Каупервуда - не иначе - готов встретиться
и потолковать с ним. Однако он ставит условием, чтобы Каупервуд до встречи
с ним ни в коем случае не вступал ни в какие переговоры или какие бы то ни
было деловые отношения ни с кем  другим,  потому  что  люди,  которых  он,
Джонсон,  пытается  заинтересовать,  -  это  крупные   пайщики,   которые,
разумеется, никаких шуток над собой не потерпят!
   На этом они и расстались, после  чего  Джеркинс  и  Клурфейн  бросились
сломя голову  в  ближайшее  телеграфное  отделение.  Они  вместе  сочинили
телеграмму, в  которой  уведомляли  Каупервуда  о  блестящих  результатах,
которых им удалось добиться, торопили его как можно скорее ехать в  Лондон
и в весьма почтительных выражениях  просили  его  отложить  всякие  другие
переговоры  до  приезда  сюда,  ибо  предстоящее  здесь  совещание  будет,
несомненно, носить всеобъемлющий характер.
   Каупервуд прочитал эту телеграмму и невольно усмехнулся, вспомнив,  как
он тогда напугал Джеркинса, Он телеграфировал в ответ, что он сейчас очень
занят, рассчитывает выехать в середине апреля и тогда охотно повидается  с
ними и поговорит об их предложении.  Одновременно  он  послал  шифрованную
телеграмму Сиппенсу о том, что он скоро будет в Лондоне, что  он  отклонил
предложение Гривса и Хэншоу, но пусть  Сиппенс  постарается  сделать  так,
чтобы они стороной услышали о том, что он едет в Лондон в связи с  крупным
предложением насчет подземного транспорта, не имеющим никакого отношения к
линии Чэринг-Кросс. Каупервуд полагал, что  это  известие  подействует  на
Гривса  и  Хэншоу  отрезвляюще  и  заставит  их  прийти  к  нему  с  таким
предложением, которое он сможет принять, прежде чем ему предложат что-либо
другое. Таким образом, у него будет в руках оружие, с помощью которого  он
сможет так или иначе управлять своими новыми партнерами.
   Между тем Каупервуд спешно готовился к отъезду, устраивал дела  Беренис
и Эйлин и обдумывал в своих планах на будущее роль Толлифера.



21

   Эйлин при всей своей подозрительности и мрачных сомнениях,  одолевавших
ее, не могла не поразиться внезапной перемене, происшедшей с ее  супругом.
Воодушевленный  своими  лондонскими   проектами,   близостью   Беренис   и
предстоящим путешествием, Каупервуд и в  самом  деле  стал  гораздо  мягче
относиться к Эйлин. Его желание, чтобы она поехала с  ним  в  Лондон,  его
завещание, в котором он поручал ей заботиться о его  доме  и  назначал  ее
одним из своих душеприказчиков, - все это, как-то по-своему преломляясь  в
сознании Эйлин, казалось ей несомненным следствием  чикагской  катастрофы.
Жизнь, рассуждала Эйлин, нанесла ему жестокий, но отрезвляющий удар,  и  в
такой момент, когда он лучше всего мог почувствовать силу этого  удара.  И
он вернулся к ней или во всяком случае на пути к  тому,  чтобы  вернуться.
Этого уже было почти достаточно, чтобы воскресить в ней веру в любовь и  в
прочность человеческих привязанностей.
   Она с увлечением занялась своими  туалетами,  готовясь  к  предстоящему
путешествию. Накупила великолепных чемоданов; целыми днями  разъезжала  по
магазинам, ателье, модным мастерским, обнаруживая, как и прежде,  поистине
ненасытную страсть к бьющей на эффект роскоши  и  чрезмерному  блеску.  Но
Каупервуд уже не удивлялся и смотрел на это с привычным  ужасом.  За  ними
были оставлены особые каюты люкс на океанском пароходе "Кайзер Вильгельм",
отходившем в ближайшую пятницу. Эйлин с лихорадочной поспешностью готовила
себе гарнитуры белья, подобающие разве что  невесте,  хотя  она  прекрасно
знала,  что  ни  о  каких  нежных  супружеских  отношениях  между  нею   и
Каупервудом и речи быть не может.
   Между тем Толлифер, все попытки которого познакомиться с Эйлин пока что
не увенчались успехом, неожиданно с  чувством  величайшего  удовлетворения
обнаружил в своем  почтовом  ящике  ценный  пакет:  в  нем  оказался  план
пассажирского парохода "Кайзер  Вильгельм",  билет  и,  что  больше  всего
потрясло и обрадовало его, - три тысячи  долларов  новенькими  банкнотами.
Это сильно  повысило  рвение  и  энтузиазм  Толлифера  к  предстоящей  ему
ответственной миссии. Он решил  приложить  все  усилия,  чтобы  произвести
самое благоприятное впечатление на великого  Каупервуда,  -  вот  человек,
который, по-видимому, хорошо знает, как пользоваться жизнью и брать от нее
то, что хочешь! Поспешно  пробежав  несколько  последних  газет,  Толлифер
убедился, что чета Каупервудов отправляется в Европу на  том  же  пароходе
"Кайзер Вильгельм", отходящем в пятницу.
   Беренис, которая, разумеется, была в курсе всех дел Каупервуда,  решила
выехать  с  матерью  двумя  днями  раньше  на  пароходе  "Саксония".   Они
условились с Каупервудом, что будут ждать его в Лондоне в отеле "Кларидж",
где они уже останавливались в прежнюю свою поездку.
   Каупервуд,  преследуемый  репортерами,  сообщил,   что   он   с   женой
отправляется в Европу на все лето,  что  с  Чикаго  его  теперь  ничто  не
связывает и что он на ближайшее  время  не  строит  никаких  планов  и  не
интересуется  никакими  предприятиями.  Это   заявление   вызвало   весьма
оживленный отклик; в газетах снова появились заметки о  его  поразительной
карьере, его  называли  гением  и  удивлялись,  что  такой  исключительный
финансист и с таким капиталом бросает дела и удаляется на покой. Каупервуд
ничего не имел против этой газетной шумихи, во-первых, потому, что она  на
этот раз неожиданно обернулась ему на пользу, а во-вторых, потому, что она
служила отличной ширмой для его истинных планов и таким образом давала ему
возможность действовать не торопясь.
   Итак, они отплыли. Эйлин прогуливалась на палубе  с  таким  видом,  как
если бы занимать первенствующее положение в обществе рядом  с  Каупервудом
было для нее вполне привычным делом.
   Что же касается Толлифера, для которого теперь настало время приступить
к исполнению своих новых обязанностей,  он  весь  внутренне  подобрался  и
чувствовал  себя  в  полной  боевой  готовности.  Каупервуд,   когда   они
попадались друг другу на глаза, не обращал на него ни  малейшего  внимания
и, разумеется, и вида не подавал, что знает его. Понимая, что  так  оно  и
должно быть Толлифер старался держать себя как можно более  непринужденно:
встречаясь на палубе с Эйлин, он украдкой поглядывал на нее и замечал, что
и она тоже поглядывает на него - и не без интереса. Ему  не  нравились  ее
кричащие  туалеты,  отсутствие  сдержанности,  вкуса,  она  казалась   ему
несколько вульгарной. Его каюта находилась на палубе Б, но  обедал  он  за
капитанским табльдотом. Чете Каупервуд  обед  подавали  в  их  собственные
апартаменты. Однако капитан, которому весьма льстило  присутствие  на  его
корабле таких пассажиров, как супруги Каупервуд, жаждал создать  из  этого
рекламу для себя и своего парохода. Оценив общительность  и  веселый  нрав
Толлифера, он постарался внушить ему интерес к  знаменитому  миллионеру  и
предложил познакомить его с супругами Каупервуд.
   Итак,  на  второй  день  плавания   капитан   Генрих   Шрейбер   послал
осведомиться о самочувствии мистера и миссис Каупервуд, прося  их  оказать
ему честь воспользоваться его услугами.  Не  желает  ли  мистер  Каупервуд
осмотреть корабль? Среди пассажиров имеются его пылкие поклонники,  в  том
числе и сам капитан, которые, если мис