и, но как союзники,  взявшиеся  сообща  делать  весьма
важное дело, которое всем нам принесет хорошие  плоды.  Я  даю  вам  слово
отплатить  за  ваше  ревностное   сотрудничество   не   менее   ревностным
сотрудничеством со своей стороны. - И он крепко пожал руки обоим.
   - Быстро мы с вами это провернули! - сказал Гривс.
   Каупервуд улыбнулся.
   - Надо полагать, это вот и  называется  у  вас  в  Америке  "ускоренный
темп"? - прибавил Хэншоу.
   - Просто трезвый подход к делу со стороны всех  участвующих,  -  сказал
Каупервуд. - Если это по-американски - хорошо, если  по-английски  -  тоже
хорошо. По не забудьте, что в данном случае  это  достигнуто  при  участии
одного американца и двух англичан.
   Как только они ушли, Каупервуд послал за Сиппенсом.
   - Уж не знаю, де Сото, поверите  ли  вы  мне,  -  сказал  он  вошедшему
Сиппенсу. - Я только что купил эту самую вашу Чэринг-Кросс.
   - Купили! - воскликнул Сиппенс. - Вот это здорово!
   Он уже видел себя главным управляющим и организатором этой линии.
   А Каупервуд в это время как раз думал, можно  ли  поручить  такое  дело
Сиппенсу. Разве что на первое время, сдвинуть все это с места, а  потом  -
вряд ли. Сиппенс такой  непримиримый,  заядлый  американец,  он,  пожалуй,
будет раздражать англичан,  не  сумеет  ладить  с  воротилами  лондонского
финансового мира.
   - Вот взгляните-ка, - сказал Каупервуд, протягивая ему лист  бумаги,  -
предварительное, но тем не менее обязательное для обеих сторон  соглашение
Каупервуда с Гривсом и Хэншоу.
   Сиппенс выбрал из пододвинутого ему Каупервудом ящика длинную в золотой
обертке сигару и начал читать.
   - Здорово! - воскликнул он,  вынимая  сигару  изо  рта  и  держа  ее  в
вытянутой руке. - Ну и шум поднимется, когда об этом прочтут в  Чикаго,  в
Нью-Йорке, да и здесь тоже! Да, черт возьми! Это прогремит  на  весь  мир,
стоит вам только сообщить в здешнюю прессу!
   - Вот об этом-то я и хотел поговорить с вами, де Сото.  Такая  сенсация
здесь, да еще сразу после моего приезда... Не знаю, какое  это  произведет
впечатление... Боюсь, как бы это не отразилось...  да  нет,  не  у  нас  в
Америке, - пусть они там себе удивляются и негодуют,  -  а  вот  на  ценах
здешних концессий... Они могут подскочить, и, по всей вероятности, так оно
и будет, едва только  это  просочится  в  печать.  -  Он  задумался.  -  В
особенности, когда они прочтут, какая сумма будет выложена на  стол  сразу
за одну эту крошечную линию. Подумайте, сто тысяч фунтов... И мне ведь и в
самом деле придется тут же приступить к постройке  или  потерять  на  этом
около семидесяти тысяч.
   - Верно, патрон, - поддакнул Сиппенс.
   - И сказать по правде,  до  чего  все  это  бессмысленно,  -  задумчиво
продолжал Каупервуд. - Лет нам с вами уже  не  мало,  и  вот  мы  зачем-то
ввязываемся в эту новую авантюру, которая - удастся она или нет -  ничего,
в сущности, для нас с вами особенно интересного не представляет. Мы же  не
собираемся оставаться здесь навеки, де  Сото,  и  ведь  ни  вы,  ни  я  не
нуждаемся в деньгах.
   - Но вы же хотите построить дорогу, патрон?
   - Да, я знаю, - сказал Каупервуд, - ну а что, собственно, нам это даст?
Что человеку надо: поесть, выпить,  развлечься,  кто  как  умеет,  вот,  в
сущности, и все. Я просто удивляюсь, с чего мы вдруг так взбудоражились. А
вам это не кажется удивительным?
   - Ну, что вы, патрон! Как я могу за вас говорить? Вы большой человек, и
все, что вы делаете или не делаете, имеет значение. Ну а я - я  смотрю  на
это как на своего рода игру, в которой я тоже участвую. Конечно,  когда-то
все это казалось мне гораздо более значительным, чем теперь.  Может  быть,
так оно и было, потому что, если бы я не  работал,  не  пробивался,  жизнь
прошла бы мимо меня; я не сделал бы многого того, что мне удалось сделать.
И вот в этом-то, по-моему, вся суть: все время что-нибудь да делать. Жизнь
- это игра, и хотим мы этого или нет, а приходится в ней участвовать.
   - Так, так, - сказал Каупервуд, - ну, скоро вам  придется  напрячь  все
силы для этой игры, если мы возьмемся выстроить линию в срок.
   И  он  дружески  похлопал  по  спине  своего   маленького   неутомимого
помощника.
   Беренис, когда  он  объявил  ей  о  приобретении  Чэринг-Кросс,  решила
отпраздновать событие: разве не она  затеяла  поездку  в  Лондон  и  новое
начинание Каупервуда? И вот теперь, наконец,  свершилось  то,  о  чем  она
когда-то мечтала; она в самом деле приобщилась к настоящему деловому миру!
Радуясь приподнятому настроению Каупервуда, она налила два бокала  вина  и
предложила ему выпить за успех дела и пожелать друг другу удачи.
   Когда они чокнулись, она не удержалась и спросила его с лукавым видом:
   - А ты уже  познакомился  с  этим  твоим,  или,  вернее,  нашим  лордом
Стэйном?
   - Нашим? - расхохотался он. - Ты что, действительно считаешь его  своим
лордом?
   - Своим и твоим, - ответила Беренис. - Ведь он может помочь нам  обоим,
разве не правда?
   "Вот бесенок, - подумал Каупервуд, - сколько дерзости и самоуверенности
у этой девчонки!"
   - Правда, - спокойно ответил он. - Нет, я пока еще  не  познакомился  с
ним, но безусловно это весьма значительная фигура. Я убежден, что от  него
очень многое зависит. Но со Стэйном или без Стэйна, я  уж  теперь  всерьез
взялся за это дело.
   - И со Стэйном или без Стэйна ты своего добьешься, - сказала Беренис. -
Ты сам это знаешь, и я знаю. И тебе для этого решительно никто  не  нужен,
даже и я! - И она тихонько погладила его по руке.



29

   Весьма  довольный   состоявшейся   сделкой,   которая   открывала   ему
перспективы для дальнейшей деятельности в Лондоне, Каупервуд решил нанести
визит Эйлин. Он уже давно не имел никаких  сведений  о  Толлифере,  и  это
несколько беспокоило его, ибо он не видел возможности снестись с  ним,  не
выдавая себя.
   Входя в апартаменты Эйлин, расположенные рядом с его  собственными,  он
услышал ее смех. Он прошел к ней  в  будуар  и  застал  ее  перед  большим
зеркалом, окруженную  мастерицами  и  модистками  из  лондонского  модного
магазина. Она с озабоченным видом рассматривала свое отражение, в то время
как горничная суетилась вокруг нее, оправляя складки нового платья. Кругом
были разбросаны бумаги, картонки, кружева, образцы  материй.  Каупервуд  с
первого взгляда заметил, что элегантный наряд Эйлин отличается  несомненно
большим  вкусом  и  изяществом,  чем  ее  прежние  кричащие  туалеты.  Две
мастерицы, с булавками во рту, ползали вокруг нее  на  коленях,  закалывая
подол, под наблюдением весьма видной и прекрасно одетой дамы.
   - Я, кажется, попал не вовремя, - сказал  Каупервуд,  останавливаясь  в
дверях, - но, если дамы не возражают, я не прочь изобразить собой публику.
   - Иди сюда, Фрэнк, - позвала Эйлин, - я примеряю  вечернее  платье.  Мы
сейчас кончим. Это - мой муж, - сказала она,  обращаясь  к  окружавшим  ее
женщинам. Они почтительно поклонились.
   - Тебе очень идет этот светло-серый цвет,  -  сказал  Каупервуд.  -  Он
хорошо оттеняет твои волосы. Очень немногим женщинам к лицу такой цвет. Но
я, собственно, зашел сказать  тебе,  что  мы,  по-видимому,  задержимся  в
Лондоне.
   - Вот как? - спросила Эйлин, слегка повернув голову в его сторону.
   - Я только что заключил соглашение, о котором я тебе говорил.  Остается
еще оформить кое-какие-подробности. Я  думал,  тебе  интересно  будет  это
узнать.
   - Ах, Фрэнк, как замечательно! - радостно воскликнула Эйлин.
   - Ну, я не хочу тебе мешать, у меня еще столько дела.
   Эйлин сразу почувствовала его желание уйти, и  ей  захотелось  показать
ему, что она не собирается его удерживать.
   - Да, кстати, - небрежно сказала она, - мне только  что  звонил  мистер
Толлифер, Он вернулся, и я пригласила его к обеду. Я сказала ему, что  ты,
может быть, не будешь обедать с нами, так как тебя могут задержать дела. Я
думаю, он не обидится.
   - Не знаю, удастся ли мне вырваться, во всяком случае я  постараюсь,  -
сказал Каупервуд, но Эйлин прекрасно поняла, что эта фраза ровно ничего не
значит.
   - Хорошо, Фрэнк, - сказала она.
   Каупервуд помахал ей рукой и вышел.
   Она знала, что не увидит его теперь до утра, а то и дольше, но это  его
обычное равнодушие на сей раз не так огорчило ее. Толлифер, разговаривая с
нею по телефону, извинился, что он так долго не  давал  о  себе  знать,  и
очень интересовался, не собирается  ли  она  приехать  во  Францию.  Эйлин
несколько  недоумевала,  чем,  собственно,  она   могла   пленить   такого
блестящего молодого человека. Что может  его  привлекать  в  ней?  Деньги,
конечно! А все же он  такой  обаятельный!  Приятно,  когда  такой  человек
интересуется тобой, и стоит ли задумываться о причинах.
   Однако главная причина, почему  Толлифер  добивался  приезда  Эйлин  во
Францию - хотя это и вполне совпадало с желанием Каупервуда спровадить  ее
куда-нибудь из Лондона, - заключалась в том, что он сам чувствовал себя  в
плену головокружительного Парижа. В те времена, когда автомобили были  еще
редкостью, Париж представлял собой город, куда стекались  для  развлечения
богачи со всего света - американцы, англичане, русские, итальянцы,  греки,
бразильцы,  съезжавшиеся  сюда   швырять   деньгами,   которые   позволяли
существовать  всем  этим  роскошным  магазинам,   великолепным   цветочным
павильонам, бесчисленным кафе с маленькими столиками, плетеными креслами и
стульями под открытым небом, катаньям в Булонском лесу, скачкам в  Отейле,
опере, театрам, веселым кабаре, игорным заведениям и всяческим притонам.
   Тогда-то и появился международный отель  "Ритц",  изысканные  рестораны
для ценителей тонкой кухни - "Кафе де ля Пэ", "Вуазен", "Маргери",  "Жиру"
и полдюжины других. А для поэтов, мечтателей, литераторов без  сантима  за
душой был и оставался Латинский квартал.  Для  натуры  артистической,  для
художника Париж был просто родной стихией, которая влекла и вдохновляла  в
любое время года - в дождливые и снежные дни, солнечной  весной  и  жарким
летом и туманной осенью. Париж пел. Пела молодежь, песни  ее  подхватывали
старики, и честолюбцы, и богачи, и даже неудачники и отчаявшиеся.
   Не следует забывать, что в этом городе Толлифер впервые в  своей  жизни
оказался с деньгами.  Какое  это  было  наслажденье  -  иметь  возможность
прекрасно одеться, остановиться в шикарном  отеле,  -  вот  как  сейчас  в
"Ритце", - зайти, когда хочешь,  в  первоклассный  ресторан,  заглянуть  в
кулуары театров, в бары, раскланяться с друзьями, знакомыми!
   Как-то  раз  в  воскресенье  в  Булонском  лесу   Толлифер   неожиданно
встретился со своей бывшей пассией Мэриголд Шумэкер из  Филадельфии,  ныне
миссис Сидни Брэйнерд. Когда-то девчонкой она  была  страстно  влюблена  в
него, но он был беден, и она предпочла  ему  лонг-айлендского  миллиардера
Брэйнерда, к которому золото само текло рекой.  Теперь  у  нее  была  своя
яхта, стоявшая на якоре в  Ницце.  Увидя  Толлифера,  безупречно  одетого,
шествующего  с  видом  победителя,  она  сразу   вспомнила   волнующее   и
романтическое  увлечение  своей  юности.  Она  дружески   окликнула   его,
познакомила со всей своей свитой и дала  ему  свой  парижский  адрес.  Эта
встреча с Мэриголд и ее друзьями распахнула перед Толлифером многие двери,
которые столько времени были для него закрыты.
   Но как же теперь быть с Эйлин? Не так-то все это просто.  Ему  придется
пустить в  ход  всю  свою  изобретательность,  чтобы,  занимая  Эйлин,  не
упускать из вида в то же время и собственных интересов. Придется  поискать
для нее  какую-нибудь  приманку,  которая  поможет  ему  создать  для  нее
видимость светской жизни. Он сразу же бросился наводить справки  в  разных
отелях о знакомых актрисах, музыкантах, танцовщицах, певцах. Ему без труда
удалось сговориться с ними, так как он обещал им возможность попировать на
чужой счет. Обеспечив, таким образом, средства для развлечения Эйлин, если
она приедет в Париж, он перенес свое внимание на модных портных -  туалеты
Эйлин казались ему далеко не удовлетворительными, но Толлифер полагал, что
если осторожно натолкнуть ее, дать несколько тактичных советов,  это  дело
легко поправить, а тогда уж ему можно будет, не  стесняясь,  ввести  ее  в
круг своих друзей.
   Один из его чикагских  приятелей  представил  его  некоему  аргентинцу,
Виктору Леону Сабиналю,  и  это  оказалось  весьма  полезным  знакомством.
Сабиналь, молодой человек из хорошей состоятельной семьи, приехал в  Париж
несколько лет назад с деньгами и рекомендательными письмами, которые сразу
открыли ему доступ в  самые  разнообразные  круги  этой  космополитической
столицы. Но, очутившись  в  Париже,  молодой  аргентинец  дал  волю  своей
необузданной натуре и пустился во все тяжкие; он промотал все, что у  него
было, и в конце концов истощил терпение своих великодушных родителей.  Они
наотрез отказались давать ему деньги на его разгульную жизнь, и  Сабиналю,
так же как и Толлиферу, пришлось изворачиваться самому. Попытки поживиться
на счет друзей мало-помалу привели к тому,  что  все  приличные,  солидные
люди захлопнули перед ним двери.
   Однако кое-кто из его друзей не забывал,  что  Сабиналь  -  сын  весьма
состоятельных родителей, которые, наверно,  когда-нибудь  сменят  гнев  на
милость и простят своего сына. А это значит, что со временем у него  будут
деньги, и тогда кое-что  перепадет  и  его  друзьям.  Поэтому  около  него
остался кружок легкомысленных и более или  менее  способных  на  все  руки
приятелей:  актеры,  военные,  прожигатели  жизни  всех   национальностей,
интересные молодые люди и дамы, искатели приключений и легкой наживы. В то
время, когда Толлифер познакомился с ним, аргентинцу, благодаря его связям
с французской полицией и  политиканами,  удалось  открыть  некое  веселое,
приятное  и  вполне  приличное  заведенье,  куда  допускались  только  его
знакомые, которые в то же время являлись и попечителями этого предприятия.
   Сабиналь был высокий стройный брюнет. В  его  длинном,  узком,  смуглом
лице было что-то почти зловещее. Под необыкновенно высоким лбом один глаз,
наполовину закрытый  опущенным  веком,  казался  узенькой  черной  щелкой,
другой, блестящий,  широко  раскрытый  и  совершенно  круглый,  производил
впечатление стеклянного. Верхняя губа у него была  тонкая,  а  нижняя,  не
лишенная  приятности,  забавно  выдавалась  вперед;  ровные  крепкие  зубы
сверкали ослепительной белизной. Его длинные узкие руки и ноги, как и  все
его длинное, тонкое тело, отличались необыкновенной гибкостью и  силой.  В
нем как-то странно сочетались неуловимая грация, хитрость и  своеобразное,
но весьма опасное обаяние. Чувствовалось, что этот человек не  остановится
ни перед чем, и плохо придется тому, кто перейдет ему дорогу.
   Заведение Сабиналя на  улице  Пигаль  было  открыто  и  днем  и  ночью.
Приходили днем выпить чаю и оставались  до  утра.  Обширное  помещение  на
третьем этаже, куда поднимались  в  маленьком  лифте,  было  отведено  для
азартных игр. Во втором этаже помещался небольшой бар с весьма расторопным
барменом, соотечественником Сабиналя; в случае  надобности  он  брал  себе
одного-двух, а иногда даже и трех помощников. В  нижнем  этаже  находились
прихожая, гостиная,  кухня,  а  кроме  того,  картинная  галерея  с  очень
недурными картинами  и  довольно  занятная  библиотека.  При  доме  имелся
прекрасный винный погреб. Шеф-повар, тоже  аргентинец,  отпускал  закуски,
чай, обыкновенные и экстренные обеды и даже утренние завтраки; за все  это
платы с гостей он не брал, а получал только чаевые.
   Познакомившись  с  Сабиналем,  Толлифер  сразу   почувствовал   в   нем
родственную натуру, однако с гораздо более широкими  возможностями.  Он  с
удовольствием принял приглашение посетить его особняк; Он познакомился там
с весьма  интересными  личностями:  банкирами  и  законодателями  Франции,
русскими великими  князьями,  южноамериканскими  миллионерами,  греческими
банкометами и тому подобной публикой и сразу решил, что здесь-то  и  можно
будет  найти  для  Эйлин  компанию,   которая   покажется   ей   избранным
великосветским кружком.
   Воодушевленный этим знакомством, Толлифер  приехал  в  Лондон  в  самом
радужном настроении. Позвонив по телефону Эйлин  и  условившись  с  ней  о
свидании, он посвятил остаток дня заботам о своем гардеробе. Он побывал во
всех модных магазинах на Бонд-стрит и полностью экипировался  для  летнего
сезона. Вечером он отправился в отель к  Эйлин,  решив  предусмотрительно,
что на сей раз он  не  будет  разыгрывать  влюбленного.  Он  будет  просто
бескорыстным другом - она нравится ему как человек,  и  ему,  безо  всяких
задних   мыслей,   по-дружески   хочется   предоставить   ей   возможность
повеселиться, поскольку у него здесь широкий круг светских знакомых, а она
тут одна и очень скучает.
   Едва только Толлифер вошел и  они  поздоровались,  Эйлин  сразу  начала
рассказывать  ему  о  своей  поездке  с  Каупервудом   в   усадьбу   лорда
Хэддонфилда.
   - Хэддонфилд?.. - перебил ее Толлифер. - Ах, да, припоминаю.  Несколько
лет тому назад он приезжал в Америку. Мы с ним познакомились,  кажется,  в
Ньюпорте или в Саутгэмптоне. Забавная  фигура.  Он,  знаете,  очень  любит
умных людей.
   Сказать правду, Толлифер никогда не встречался с Хэддонфилдом и знал  о
нем только понаслышке. Но он тут же заговорил о Париже, заметив  вскользь,
что, приехав сегодня в Лондон, он уж успел позавтракать с леди Лессинг,  -
Эйлин, наверно, читала о ней в утренней газете, в отделе светской хроники.
   Эйлин слушала его с восхищением и все больше недоумевала  -  а  почему,
собственно, этот Толлифер так сильно интересуется ею.  Ясно,  что  никакой
поддержки в обществе ему от нее не требуется. Может быть, он  рассчитывает
добиться чего-нибудь от Фрэнка? Возможно, но только  вряд  ли  у  него  из
этого что-нибудь выйдет, не такой человек Каупервуд, чтобы  к  нему  можно
было подъехать и добиться чего-то, ухаживая за его женой. Эйлин терялась в
догадках, но в конце концов, несмотря на всю свою подозрительность, решила
остановиться на том, что,  может  быть,  и  впрямь  этот  Толлифер  просто
находит удовольствие в ее обществе...
   Они пообедали в ресторане "Принц", и Толлифер в  течение  всего  вечера
занимал ее рассказами о том, как весело  можно  сейчас  провести  время  в
Париже, и уговаривал ее поехать туда. Он прямо-таки бредил Парижем!
   - Ну, а почему бы - если ваш супруг так уж занят - вам  не  отправиться
со мной? - спросил  он.  -  В  Париже  так  интересно!  Вы  сможете  везде
побывать, все посмотреть, накупить всяких вещей. В этом году в Париже  так
весело, как еще никогда не бывало.
   - Мне, правда, ужасно хотелось бы поехать! - призналась Эйлин.  -  И  в
самом деле, мне надо кое-что купить. Но я не знаю, сможет ли  муж  поехать
со мной.
   Толлифер выслушал ее с улыбкой и очень мягко выразил свое удивление.
   - Мне думается, - сказал он, - всякий занятой  супруг  может  отпустить
свою жену хотя бы на две недели за покупками в Париж.
   И  Эйлин,  прельщенная  возможностью  развлечься  в   обществе   своего
новообретенного друга, воскликнула:
   - Знаете что? Я завтра же спрошу Фрэнка и скажу вам!..
   После обеда Толлифер предложил ей пойти на журфикс  к  Сесили  Грант  -
актрисе  из  сатирического  обозрения  и,   как   он   заметил   вскользь,
возлюбленной графа Этьена Лебара, очень милого  француза,  которого  знает
весь Лондон. По вторникам у Сесили  собирался  запросто  интимный  кружок.
Толлифер сказал, что Сесили будет очень рада и ему и Эйлин.
   Среди   гостей,   собравшихся   у   Сесили   Грант,   блистала    некая
эксцентрическая графиня, муж которой был пэром Англии. Эйлин, почувствовав
себя приобщенной к  высшему  свету,  теперь  окончательно  убедилась,  что
Толлифер безусловно принадлежит к самому избранному  обществу  и  обладает
такими связями, каким может позав