иться  с  ним  рядом,  все
тотчас начинали глазеть на вас, словно и вы были  каким-то  седьмым  чудом
света. Когда же Эйлин оставалась с ним вдвоем, она только  и  делала,  что
всячески старалась уклониться от его нежностей.
   - Послушайте, Ибрагим, - говорила она, - не забывайте, что я замужем  и
люблю мужа. Вы мне нравитесь, право нравитесь. Но  вы  не  должны  просить
меня о том, чего я не хочу и не стану делать, и если вы  будете  и  дальше
так себя вести, я вообще перестану с вами встречаться.
   - Но, помилуйте, - настойчиво сказал он на  вполне  сносном  английском
языке, - у нас столько много общего. Вы любите игру - я тоже. Мы оба любим
поговорить, покататься, поиграть в карты, ставить понемножку на скачках. И
все-таки вы, как и я, человек рассудительный, не... не...
   - Ветреница? - подсказала Эйлин.
   - Что это значит "ветреница"? - спросил он.
   - М-м... не знаю, как вам сказать, - у нее было такое  чувство,  словно
она  говорит  с  ребенком.  -  Непоседа,  непостоянный...  -  она  сделала
неопределенный жест рукой, как бы  желая  изобразить  нечто  неустойчивое,
непрочное, легковесное.
   - Ах, вот что! Гм! Ветреница! Вот как! Понимаю! Нет, вы  не  ветреница!
Ни-ни! И вы мне нравитесь, очень. Гм... гм... Очень, очень. А я  вам?  Вам
нравлюсь я - шейх Ибрагим?
   Это рассмешило Эйлин.
   - Да, нравитесь, - сказала она. - Только, по-моему,  вы  слишком  много
пьете. И, конечно, вы вовсе не хороший человек - жестокий,  эгоист  и  все
такое... Но тем не менее вы мне нравитесь и...
   - Тц... тц... тц, - зачмокал шейх. -  Это  совсем  немного  для  такого
мужчины, как я. Без любви я заснуть не могу.
   - Ах, перестаньте говорить  глупости!  -  воскликнула  Эйлин.  -  Лучше
налейте себе чего-нибудь выпить, а потом уходите и возвращайтесь  вечером:
поедем вместе обедать. Мне хотелось бы съездить еще раз  к  этому  мистеру
Сабиналю.
   Так протекали дни Эйлин - в общем весело и приятно. Владевшая ею  ранее
склонность к меланхолии прошла, и ей даже стало казаться, что ее положение
не так уж безнадежно. Каупервуд  написал  ей,  что  приедет  в  Париж,  и,
готовясь к встрече с ним, Эйлин решила удивить его  самым  потрясающим  из
творений мосье Ришара. А Толлифер посоветовал,  когда  приедет  Каупервуд,
устроить ему обед у Орсинья, в премилом ресторанчике, который  он  недавно
обнаружил. Уютное местечко, и совсем рядом с собором Парижской богоматери.
Сабиналь снабдит  для  этого  случая  Орсинья  винами,  бренди,  ликерами,
аперитивами и сигарами. А Орсинья под  руководством  Толлифера  приготовит
такой стол, на который не посетует даже самый привередливый гурман. На сей
раз Толлифер решил превзойти самого себя. Они  пригласят  мадам  Резштадт,
верного шейха и Мэриголд, которая, увлекшись Толлифером, решила остаться в
Париже и, по его настоянию, примирилась с существованием Эйлин.
   - Вы с вашим супругом бывали во всех знаменитых  ресторанах,  -  сказал
Толлифер  Эйлин,  -  и  этим  вас  не  удивишь.  Поэтому,   мне   кажется,
оригинальнее  было  бы  устроить   что-нибудь   совсем   простенькое   для
разнообразия.
   И он принялся объяснять ей свой план.
   Чтобы заручиться согласием Каупервуда, Толлифер заставил Эйлин  послать
ему телеграмму с настоятельной  просьбой  прибыть  на  обед,  который  они
устраивают в его честь. Каупервуд, получив это приглашение, улыбнулся и  в
ответ телеграфировал, что согласен.  А  когда  он  приехал,  то  к  своему
искреннему удивлению обнаружил, что Эйлин на  редкость  похорошела,  -  он
даже и не предполагал, что она  может  так  выглядеть,  в  ее-то  годы,  а
главное - после всего, что ей пришлось пережить. Ее прическа  была  поэмой
из локонов, оттенявшей все, что было лучшего в ее лице. А мастерски сшитое
платье выгодно подчеркивало линии ее значительно похудевшей фигуры.
   - Ты просто восхитительна, Эйлин! - воскликнул Каупервуд, увидев ее.  -
Ты никогда еще так не выглядела!  Как  тебе  удалось  этого  достичь?  Это
платье удивительно эффектно. И  мне  нравится  твоя  прическа.  А  чем  ты
питалась? Одним воздухом?
   - Почти что, - отвечала, улыбаясь, Эйлин. - Я уже целый месяц  ем  так,
что это даже нельзя назвать едой! Но можешь быть уверен: больше полнеть  я
не намерена - хватит. Ну, а как переезд через Ла-Манш? Легко перенес?
   Болтая с ним, она наблюдала  за  Уильяме,  которая  в  ожидании  гостей
расставляла на столе бокалы и графинчики с ликерами.
   - Переезд через Ла-Манш был сущим пустяком, прокатились как по пруду, -
рассказывал Каупервуд, - если не считать какой-нибудь четверти часа, когда
казалось, что все мы пойдем  ко  дну.  Но  когда  сходили  на  берег,  все
чувствовали себя великолепно.
   - Ох, этот ужасный Ла-Манш! - сказала Эйлин, не переставая  ощущать  на
себе взгляд мужа и невольно волнуясь от его комплиментов.
   - А что это за банкет ты задумала сегодня?
   - Просто мы с мистером  Толлифером  решили  устроить  небольшой  вечер.
Знаешь, этому Толлиферу просто цены нет. Мне он ужасно  нравится.  И,  мне
кажется, тебе интересно будет познакомиться кое  с  кем  из  приглашенных,
особенно с моей приятельницей  мадам  Резштадт.  Мы  с  ней  много  бываем
вместе. Она очаровательна - я еще ни разу не встречала такой женщины.
   Проведя месяц в обществе Толлифера  и  его  пестрого  окружения,  Эйлин
научилась владеть собой и  сейчас  могла  со  спокойным  сердцем  обратить
внимание Каупервуда на такую красивую женщину, как мадам  Резштадт,  тогда
как раньше из побуждений ревности она приняла бы все меры  к  тому,  чтобы
скрыть от мужа свою интересную приятельницу.  Каупервуд  мысленно  отметил
происшедшую в ней перемену,  эту  уверенность  в  себе,  доверие  к  нему,
добродушие и вновь пробудившийся  интерес  к  жизни.  Если  и  дальше  так
пойдет, всякие поводы к взаимному ожесточению могут исчезнуть. Но  у  него
тут же мелькнула мысль, что эта перемена в ней - дело его рук, - она здесь
ни при чем, она даже и не подозревает об этом. Однако, не успел он об этом
подумать, как тут же вспомнил, что всем происшедшим он обязан, собственно,
Беренис. Он чувствовал, что приподнятое настроение  Эйлин  объясняется  не
столько его  присутствием,  сколько  присутствием  человека,  которого  он
специально нанял для этой цели.
   Но где же сам виновник этой чудесной перемены? Каупервуд сознавал,  что
не имеет права спрашивать об этом. Он был в  положении  человека,  который
затеял спектакль, маскарад, но не имеет права назвать себя режиссером. Его
вывел из раздумья голос Эйлин.
   - Фрэнк, ты, наверно, хочешь переодеться, - услышал он. - А  мне  нужно
еще кое-что сделать до прихода гостей.
   - Совершенно верно, - ответил Каупервуд. - Но  у  меня  есть  для  тебя
новость. Ты могла бы расстаться сейчас с Парижем и  вернуться  со  мной  в
Нью-Йорк?
   - Что ты хочешь этим сказать?
   В ее голосе было безграничное удивление. А она-то надеялась,  что  этим
летом они побывают хотя бы на нескольких модных курортах Европы!  И  вдруг
он  говорит  о  возвращении  в  Нью-Йорк.  Может  быть,  он  решил  совсем
отказаться от своих лондонских планов и навсегда вернуться в Америку?  Она
немного растерялась, - это не только осложняло, но даже ставило под угрозу
все то, чего ей за последнее время удалось достичь.
   - Ничего особенного, - сказал с улыбкой  Каупервуд.  -  В  Лондоне  все
по-прежнему благополучно. Никто меня оттуда не изгонял. Больше того:  они,
пожалуй, даже хотели бы, чтобы я остался. Но только  при  условии,  что  я
съезжу домой и вернусь с мешком денег.
   Он иронически усмехнулся, и Эйлин, облегченно вздохнув, улыбнулась  ему
в ответ. Зная по опыту прошлого, как он ведет свои дела, она не  могла  не
разделять его цинизма.
   - Меня это ничуть не удивляет, - сказала она. - Но давай  поговорим  об
этом завтра. А теперь пойди-ка переоденься.
   - Прекрасно! Я буду готов через полчаса.
   Эйлин проводила  его  внимательным  взглядом,  пока  он  не  скрылся  в
соседней комнате.  Какой  он  довольный,  преуспевающий  и  все  такой  же
веселый, ловкий и энергичный! Он все-таки нашел,  что  она  похорошела,  и
ему,  несомненно,  понравилось,   что   она   стала   держать   себя   так
непринужденно. В этом она была уверена, хотя ни га минуту  не  забывала  о
том, что он не любит ее, и по-прежнему побаивалась его. Какое счастье, что
жизнь столкнула ее  с  этим  веселым  красавцем  Толлифером!  Но  если  ей
придется вернуться сейчас в Нью-Йорк, что же станет  с  этой  необъяснимой
дружбой, которая теперь так прочно установилась между нею и  этим  молодым
повесой?



38

   Каупервуд не успел еще вернуться, когда Толлифер впорхнул в апартаменты
Эйлин. Отдав цилиндр и палку Уильяме, он быстро подошел к двери, ведущей в
спальню Эйлин, и постучал.
   - Хелло!  -  послышался  ее  голос.  -  Мистер  Каупервуд  приехал.  Он
переодевается. Подождите меня секунду - я сейчас.
   - Отлично! Все остальные должны вот-вот прийти.
   В эту минуту  дверь  позади  него  слегка  скрипнула,  и,  обернувшись,
Толлифер увидел входившего в гостиную  Каупервуда.  Они  бросили  друг  на
друга быстрый понимающий взгляд. Толлифер, отлично помня, как должно  себя
держать, поспешил навстречу Каупервуду, намереваясь любезно приветствовать
всесильного магната. Но Каупервуд опередил его.
   - Ну вот, мы опять и встретились, - сказал он. -  Как  вам  нравится  в
Париже?
   - Очень! - ответил Толлифер. -  Нынешний  сезон  на  редкость  веселый.
Такая интересная публика съехалась. А погода - просто великолепная. Вы  же
знаете, каков Париж весной. По-моему, это самое веселое и  приятное  время
года.
   - Я слышал, мы сегодня в гостях у моей жены.
   - Да, и еще кое-кто соберется. Боюсь, я пришел слишком рано.
   - Не выпить ли нам пока чего-нибудь?
   Итак, весело болтая  о  всяких  пустяках,  о  Лондоне,  о  Париже,  оба
старались не думать о  связывавших  их  отношениях,  и  обоим  это  вполне
удавалось. Вошла  Эйлин  и  поздоровалась  с  Толлифером.  Затем  появился
Ибрагим и, не обращая на Каупервуда ни малейшего внимания, словно это  был
пастух с его пастбищ, стал усиленно ухаживать за Эйлин.
   Каупервуд сначала несколько удивился,  а  потом  даже  заинтересовался.
Сверкающие глаза араба забавляли его. "Любопытно!  -  сказал  он  себе.  -
Толлифер  в  самом  деле  кое-чего  добился.  А  этот  разряженный  бедуин
увивается за моей женой! Занятный будет вечерок!"
   В комнату вошла Мэриголд  Брэйнерд.  Она  понравилась  ему,  и  он  ей,
по-видимому,  тоже.  Но  это  обоюдное  тяготение  было  вскоре   нарушено
появлением холодно-спокойной и экзотической мадам  Резштадт,  -  она  была
закутана в кремовую шаль, перекинутую через плечо, длинные шелковые  кисти
ее  спускались  почти  до  полу.   Каупервуд   одобрительно   оглядел   ее
оливково-смуглое лицо, красиво  обрамленное  гладко  причесанными  черными
волосами; тяжелые серьги из черного янтаря свисали у нее чуть не до плеч.
   Мадам Резштадт,  на  которую  он  произвел  сильное  впечатление,  как,
впрочем, почти на всех женщин, приглядевшись к нему, сразу поняла,  в  чем
несчастье Эйлин. Этот человек не способен принадлежать одной  женщине.  От
этой чаши можно только пригубить и удовольствоваться уже  такой  малостью.
Эйлин следовало бы это понять.
   Меж  тем  Толлифер,  которому  не  сиделось  на  месте,  не  переставал
твердить, что пора  ехать,  и,  повинуясь  его  настояниям,  вся  компания
отправилась к Орсинья.
   Их ввели в отдельный кабинет с фонарем, - из его  огромных  распахнутых
настежь окон открывался великолепный вид на собор Парижской  богоматери  и
зеленый сквер перед собором. Но едва только они  вошли,  у  всех  невольно
вырвались  возгласы  удивления:  в  кабинете  не  было  заметно  и  следов
приготовлений к обеду - посредине стоял лишь простой  деревянный  стол,  и
притом даже не накрытый.
   - Что за черт? - воскликнул Толлифер, который вошел последним. - Ничего
не понимаю. Что-то тут не то. Они ведь знали, что мы  приедем!  Подождите,
пожалуйста, я сейчас все выясню, - и, быстро повернувшись, он исчез.
   - Право, ничего не понимаю, - сказала Эйлин. - Мне казалось, что мы обо
всем договорились.
   Она нахмурилась, надув губы, и от этого стала еще привлекательней.
   - Нас, очевидно, провели не в тот кабинет, - сказал Каупервуд.
   - Они не ждут нас, а? - спросил шейх,  обращаясь  к  Мэриголд,  но  тут
дверь в соседнюю буфетную вдруг распахнулась и в кабинет ворвался клоун  с
чрезвычайно озабоченным лицом.
   Это был настоящий Панталоне, длинный, нелепый, в традиционном  одеянии,
расшитом звездами и луной, с пышными рюшами  вокруг  шеи  и  запястий;  на
голове у него красовался остроконечный  колпак,  из-под  которого  во  все
стороны  торчали  всклокоченные  волосы,  на  руках  были  огромные  белые
перчатки, на ногах - несуразные башмаки с острыми  носами;  уши  его  были
вымазаны желтой краской, глаза подведены зеленым, щеки -  багрово-красные.
Оглядевшись по сторонам с видом безумца, ввергнутого в пучину отчаяния, он
воскликнул:
   - Ах ты, боже мой! Что за чертовщина! Ах, леди и джентльмены! Это же...
право, это... Не нахожу слов!..  Ни  скатерти!  Ни  серебра!  Ни  стульев!
Пардон! Пардон! Что же теперь делать? Пардон, медам, месье, здесь какое-то
недоразумение. Сейчас что-нибудь придумаем... Эй!
   Он хлопнул в ладоши и  впился  глазами  в  дверь,  словно  ожидая,  что
полчища слуг тотчас откликнутся  на  его  зов,  но  напрасно  -  никто  не
показывался. Он снова хлопнул в ладоши, склонил голову набок, прислушался.
Но из-за двери не доносилось ни звука, - тогда клоун повернулся к  гостям,
которые, наконец, поняли все и отступили к стенам, чтобы дать ему место.
   Приложив палец к губам, клоун подошел на цыпочках к двери.  По-прежнему
- ни звука. Он быстро нагнулся, припал к замочной скважине - сначала одним
глазом, потом другим, обернулся к гостям, скорчил невероятнейшую  гримасу,
снова приложил палец к губам и опять приник к замочной скважине.  Наконец,
отпрянув от двери, он шлепнулся на живот, но мигом  вскочил  и  попятился,
уступая дорогу чинной и деловитой процессии официантов, которые  появились
из распахнувшихся дверей, неся  скатерти,  блюда,  подносы  с  серебром  и
бокалами; они быстро принялись накрывать на стол, не обращая  внимания  на
прыгающего вокруг и без умолку болтающего клоуна.
   - Так, так! - восклицал  он.  -  Явились  наконец?  Свиньи  вы  этакие!
Бездельники! Расставляй тарелки! Расставляй же тарелки,  говорят  тебе!  -
Эти слова относились к  официанту,  который  и  так  уже  быстро  и  ловко
расставлял их.
   -  Раскладывай  серебро,  слышишь!  -  кричал  он  другому   официанту,
раскладывавшему серебро. - Да  смотри,  чтоб  не  громыхать  у  меня!  Вот
свинья!
   Тут он схватил нож и с важным видом положил его на то же самое место.
   -  Нет,  нет,  не  так!  -  закричал   он,   обращаясь   к   официанту,
расставлявшему бокалы. - Тупица! И когда только ты  научишься  делать  как
надо? Гляди!
   И, подняв бокалы, он поставил их  точно  так,  как  они  стояли.  Потом
отступил немного, окинул стол критическим взглядом, опустился  на  колени,
посмотрел,  прищурясь  -  и  передвинул  маленькую  ликерную  рюмочку   на
какую-нибудь сотую дюйма.
   Эта пантомима необычайно развеселила всех присутствующих  (всех,  кроме
Ибрагима, который, вытаращив глаза, в изумлении взирал  на  происходящее),
одни улыбались, другие смеялись от души; когда же клоун принялся подражать
метрдотелю и ходить за ним следом, чуть не наступая ему на  пятки,  а  тот
делал вид, что ничего не замечает,  -  все  так  и  покатились  со  смеху.
Наконец метрдотель направился к выходу, - клоун за ним.
   - Вот так-так! - крикнул он на ходу. - Заговор! Ай-яй-яй!
   - Неплохо разыграно! - заметил Каупервуд, обращаясь к мадам Резштадт.
   - Ведь это Грелизан из "Трокадеро",  самый  остроумный  клоун  во  всей
Европе, - проронила она.
   - Неужели! - воскликнула Мэриголд, чье мнение об  искусстве  комедианта
сразу повысилось, стоило ей узнать, что он знаменит.
   Эйлин, сначала опасавшаяся за успех своей затеи, теперь так и сияла  от
удовольствия - она  была  в  восторге  от  того,  что  все  сошло  удачно.
Каупервуд  соблаговолил  похвалить  ее  изобретательность,  а   заодно   и
Толлифера, и  теперь  все,  что  бы  Грелизан  ни  вытворял,  казалось  ей
забавным, хотя компания и замерла в испуге, когда клоун, войдя  с  большой
серебряной миской, наполненной  чем-то  ярко-красным,  похожим  на  суп  с
томатом, вдруг споткнулся и упал. В воздух  взвился,  осыпая  гостей,  рой
блестящих  оранжевых  конфетти,  искусно  подброшенных  рукою  клоуна,   -
раздались возгласы удивления, визг и смех.
   Клоун снова бросился в  буфетную  и  вскоре  вынырнул  оттуда,  неся  в
сахарных щипчиках крошечный гренок; весь обед он то исчезал, то появлялся,
с озабоченным видом  следуя  за  официантами  и  передразнивая  каждое  их
движение.
   На третье было подано нечто, похожее на суфле в раковинах. Под  верхней
створкой раковины каждый обнаружил крохотный воздушный шарик  с  сюрпризом
внутри; проколов его  вилкой,  Каупервуд  нашел  ключи  Лондона;  Эйлин  -
кланяющегося и улыбающегося  мосье  Ришара  с  ножницами  в  руках;  мадам
Резштадт - маленький  земной  шар,  где  пунктиром  была  нанесена  линия,
отмечавшая все города, которые она посетила; Ибрагим  -  шейха  верхом  на
крошечном коне; Толлифер - колесо  миниатюрной  рулетки  с  указателем  на
нуле; Мэриголд -  горсть  игрушечных  человечков:  воина,  короля,  денди,
художника и музыканта. Все до упаду смеялись над этой выдумкой; после кофе
Грелизан откланялся; все захлопали, а  Каупервуд  и  мадам  Резштадт  даже
кричали: "Браво! Браво!"
   - Восхитительно! - воскликнула мадам Резштадт. -  Я  непременно  напишу
ему и поблагодарю.
   Потом,  в  полночь,  в  театре   "Гран-Гиньоль"   они   смотрели,   как
прославленный Лялут изображает по очереди всех  знаменитостей  дня.  После
этого Толлифер  предложил  отправиться  к  Сабиналю.  А  на  рассвете  они
разошлись, единодушно решив, что изумительно провели эту ночь.



39

   Из всего этого Каупервуд заключил, что в Толлифере  он  нашел  человека
даже более изобретательного, чем можно было надеяться. Он  просто  талант,
этот Толлифер. Стоит только слегка намекнуть ему - ну и, конечно, снабдить
его деньгами, и он окружит Эйлин таким занимательным обществом, что она не
станет  слишком  уж  горевать,  если  ей  придется  расстаться  со   своим
невнимательным супругом. Но об этом нужно еще подумать. В самом деле, если
Эйлин узнает о существовании Беренис, она, по всей вероятности,  обратится
к Толлиферу за советом. И тогда хлопот не оберешься. Ну и  заварил  же  он
кашу! К тому же у Эйлин свой  собственный  круг  знакомых,  она  постоянно
бывает на людях и почти всегда без мужа:  постепенно  пойдут  разговоры  о
том, где же он проводит все это время, и в конце концов неминуемо выплывет
имя Беренис. Пожалуй, лучше  всего  уговорить  Эйлин  вернуться  с  ним  в
Нью-Йорк, а Толлифера оставить в Европе. Это, разумеется,  положит  предел
дальнейшему сближению Эйлин с Толлифером, а то  их  отношения  уж  слишком
стали бросаться в глаза и могут послужить поводом для всяких сплетен.
   Оказалось, что Эйлин ничего не имела против этой поездки.  На  то  было
много причин. Она опасалась,  что  если  она  откажется  ехать,  Каупервуд
возьмет с  собой  другую  женщину  или  заведет  какую-нибудь  интрижку  в
Нью-Йорке. К тому же - какое сильное впечатление произведет такая  поездка
на Толлифера и его друзей! Ведь имя Каупервуда никогда еще так не гремело,
и какая завидная роль - быть его общепризнанной женой! Но больше всего  ее
интересовало, последует ли за нею  Толлифер,  -  ведь  эта  поездка  может
продлиться с полгода, а то и больше.
   Поэтому Эйлин не  замедлила  сообщить  Толлиферу  о  своем  предстоящем
отъезде. Новость пробудила в нем самые противореч