я, сколько  модная  танцовщица  -  из  тех,  что  несколько  лет
блистают на  сцене,  а  потом,  при  случае,  выходят  замуж  за  богатого
человека. Но сейчас, глядя, как она исполняет танец клоуна,  в  широчайших
шелковых шароварах и перчатках с длинными пальцами, он  находил  ее  очень
соблазнительной. При свете прожекторов, отбрасывающих гигантские тени, под
аккомпанемент причудливой музыки, она пела и  танцевала,  изображая  злого
духа, - берегись, того и гляди сцапает!  Затем  следовал  танец  языческий
жрицы. В короткой тунике из  белого  шифона,  так  выгодно  подчеркивавшей
красоту ее обнаженных рук и ног, в вихре обсыпанных золотою пудрой  волос,
перед ним была исступленная вакханка. А в следующем танце Лорна  предстала
невинной девушкой, которая в ужасе пытается скрыться  от  преследователей,
покушающихся на ее честь. Танцовщицу вызывали столько  раз,  что  дирекция
принуждена была прекратить ее выступления на бис. И в Нью-Йорке все только
и говорили о ней, несомненно она была самой яркой звездою летнего  сезона,
эмблемой для всех влюбленных этого огромного города.
   В самом деле, к немалому удивлению и удовольствию Каупервуда,  о  Лорне
говорили ничуть не меньше, чем о нем самом.  Оркестры  повсюду  играли  ее
песенки,  актрисы  в  модных  водевилях  подражали  ей.  Достаточно   было
появиться с нею, чтобы пошли разговоры, - это было главным затруднением, с
которым приходилось считаться Каупервуду, ибо  те  самые  газеты,  которые
ежедневно  прославляли  Лорну,  прославляли  и  его.  Это  побуждало   его
действовать с величайшей осторожностью и в то же время приводило в  полное
отчаяние: ведь Беренис может прочесть об этом или услышать, или кто-нибудь
шепнет ей, что его видели с Лорной, а роман их был в самом разгаре, и  они
естественно  стремились  как  можно  больше  бывать  вместе.  Зато   Эйлин
Каупервуд решил откровенно признаться, что  встретил  в  Балтиморе  внучку
своего дяди,  очень  способную  девушку,  выступающую  в  труппе,  которая
гастролирует в Нью-Йорке. Не возражает ли Эйлин, если он  пригласит  ее  к
ним?
   Эйлин, которая уже читала о Лорне и видела ее фотографии  в  газетах  и
журналах, разумеется, любопытствовала посмотреть на нее  и  потому  охотно
согласилась послать  приглашение.  Но  танцовщица  показалась  ей  слишком
красивой, слишком самоуверенной, -  скажите,  пожалуйста,  сама  разыскала
Каупервуда, сама познакомилась с ним! Этого  было  уже  достаточно,  чтобы
озлобить Эйлин и пробудить в ней старые  подозрения.  А  что,  собственно,
интересует Каупервуда в этой девушке? Молодость - нет такой силы,  которая
могла бы ее вернуть! Красота - призрачная тень  совершенства,  неверная  и
так быстро от нас ускользающая! А какую  бурю  они  могут  вызвать,  какой
пожар страстей! Эйлин без особого удовольствия водила Лорну по галереям  и
садам каупервудовского дворца.  Она  завидовала  Лорне,  понимая,  что  та
обладает таким богатством, которое не нуждается в оправе, тогда  как  сама
Эйлин... что ей в этих вещах, когда ей не хватает главного. Жизнь  -  там,
где красота и желание; где их нет,  там  нет  ничего...  Каупервуд  жаждет
красоты и умеет находить ее - он живет полной, яркой жизнью, у него есть и
слава и любовь. А у нее...
   Вынужденный изображать занятого  человека,  придумывать  несуществующие
совещания и дела, чтобы сохранить в тайне и безопасности свой  новый  рай,
Каупервуд вспомнил о Толлифере, - неплохо бы иметь его под рукой, - и  тут
же отдал распоряжение Центральному кредитному  обществу  о  вызове  его  в
Нью-Йорк. Он, пожалуй, сумеет отвлечь Эйлин от мыслей о Лорне.
   И вот Толлифер, крайне разочарованный тем, что его отзывают в Америку в
самый разгар веселого путешествия у мыса Нордкап в компании Мэриголд и  ее
друзей, должен был объявить, что неотложные финансовые  дела  требуют  его
немедленного возвращения в  Нью-Йорк.  Вернувшись,  он  сразу  окунулся  в
веселую, рассеянную жизнь, стараясь развлечь себя, а заодно и Эйлин, и тут
до него дошли слухи о Лорне и Каупервуде, которые, естественно,  не  могли
не заинтересовать его. Впрочем,  хотя  Толлифер  и  завидовал  неизменному
везению Каупервуда, он всякий раз старался  преуменьшить,  а  то  и  вовсе
свести на нет доходившие до него сплетни,  а  главное  -  оградить  своего
патрона от каких-либо подозрений со стороны Эйлин.
   К несчастью, он прибыл слишком поздно, чтобы предупредить неизбежное  -
в светской хронике появилась статейка, которая не замедлила попасть в руки
Эйлин. Эта статейка вызвала в ней обычную реакцию,  подняла  со  дна  души
старую горечь, накопившуюся за долгие годы жизни с человеком, который  так
и не избавился от своего возмутительного порока. Подумать только - человек
с таким положением, прославившийся своей предприимчивостью и достижениями,
дает повод всякой мелкой сошке, которая и в подметки-то  ему  не  годится,
порочить и пятнать свою репутацию, -  а  ведь  она  могла  бы  быть  столь
блистательной и незапятнанной!
   Одно утешало Эйлин: если ей суждено еще раз пережить подобное унижение,
так и Беренис Флеминг не избежать его.  Эйлин  давно  уже  раздражала  эта
Беренис, вечно стоявшая незримой тенью между нею  и  Фрэнком.  Узнав,  что
нью-йоркский дом Беренис пустует,  Эйлин  сделала  вывод,  что  Каупервуд,
должно быть, забыл и о ней: он явно не собирался уезжать из города.
   Каупервуд объяснил свое  пребывание  в  Нью-Йорке,  между  прочим,  тем
обстоятельством, что на пост президента намечался Уильям Дженнингс Брайан,
который на предстоящих выборах  мог  одержать  победу;  этот  политический
смутьян  с  помощью  своих  экономических  и  социальных  теорий,   шедших
несколько вразрез с господствующими в капиталистическом мире взглядами  на
то, как следует  обращаться  с  деньгами  и  как  их  распределять,  думал
преодолеть непреодолимую пропасть между  богачами  и  бедняками.  Поистине
панический  страх  охватил   торгово-промышленные   и   финансовые   круги
Соединенных  Штатов:  что,  если  такой  человек  в  самом   деле   станет
президентом? Это дало повод Каупервуду сказать Эйлин, что он  не  решается
покинуть в такое время страну, поскольку  от  поражения  Брайана,  которое
поставит все на свое место, зависит и его финансовая деятельность. Так  он
писал и Беренис. Однако  Беренис  очень  скоро  усомнилась  в  правдивости
Каупервуда. Виной тому была  Эйлин:  она  вырезала  статейку  из  светской
хроники и послала ее на нью-йоркский адрес  Беренис,  и  спустя  некоторое
время статейка была получена в Прайорс-Кове.



42

   Из всех мужчин, которых до сих пор встречала  на  своем  пути  Беренис,
Каупервуд был самым сильным, самым ярким, самым преуспевающим.  Но  сейчас
она не думала о мужчинах, не думала даже и о Каупервуде с  окружающей  его
атмосферой  довольства  и  успеха,  -  такой  необычной,  такой  красочной
оказалась жизнь в  Прайорс-Кове.  Здесь  она  впервые  почувствовала,  что
проблемы, связанные с ее двусмысленным положением в обществе,  если  и  не
решены, то во всяком случае могут  быть  на  время  забыты,  и  она  может
предаться влечениям своей до крайности эгоистичной и самовлюбленной натуры
и сколько угодно играть и позировать.
   Жизнь в Прайорс-Кове протекала в приятном уединении и безделье.  Утром,
после долгих часов, проведенных в ванне, а потом у зеркала, Беренис любила
разглядывать свои наряды и выбирать себе костюм подстать  настроению:  вот
эта шляпа придает ей томный вид, а эта лента - игривый, и тогда нужны  вот
эти серьги, этот пояс,  эти  туфли.  Порой  она  усаживалась  перед  своим
туалетным столиком  и,  опершись  локтем  о  его  мраморную  в  золотистых
прожилках доску, склоняла голову на руку и подолгу разглядывала в  зеркале
свои  волосы,  губы,  глаза,  грудь,  плечи.  С  величайшей  тщательностью
подбирала она серебро, фарфор, скатерти, цветы, неизменно заботясь о  том,
чтобы и стол выглядел как можно эффектнее. И хотя обычно никто,  кроме  ее
матери, экономки миссис Эванс и горничной Розы, не  любовался  плодами  ее
трудов, она наслаждалась ими прежде всего сама.  Беренис  любила  пройтись
при луне по  маленькому,  обнесенному  стеною  садику,  куда  выходила  ее
спальня, и помечтать; она вспоминала Каупервуда,  и  нередко  ей  страстно
хотелось поскорее быть с ним. Впрочем, ее утешала мысль, что  за  недолгой
разлукой последует тем более радостная и счастливая встреча.
   Миссис Картер нередко поражалась  столь  замкнутому  образу  жизни,  не
понимая, почему дочь стремится к одиночеству, тогда как светское  общество
все шире и шире распахивает перед нею свои двери. Но вскоре  их  уединение
нарушил  лорд  Стэйн.  Это  произошло  через  три  недели  после   отъезда
Каупервуда; Стэйн ехал на автомобиле из Трегесола в  Лондон  и  по  дороге
заехал в Прайорс-Ков - будто бы за тем,  чтобы  взглянуть  на  лошадей,  а
заодно и познакомиться с новыми обитателями поместья. Они  вызвали  в  нем
тем больший интерес, когда  он  узнал,  что  опекуном  девушки,  жившей  в
Прайорс-Кове, был сам Фрэнк Каупервуд.
   Беренис, которая столько  слышала  о  Стэйне  от  Каупервуда,  узнав  о
приезде этого англичанина, сразу загорелась любопытством; не  без  усмешки
вспомнила она при этом про головные щетки с графскими гербами и про весьма
таинственные шпильки. Она вышла к нему оживленная и уверенная в  себе.  Ее
эффектный туалет - белое платье с голубой  лентой  вокруг  талии,  голубая
бархатка, перехватывающая  пышные  рыжие  волосы,  и  голубые  туфельки  -
произвел должное впечатление на Стэйна. Склоняясь над ее тонкой рукой,  он
подумал о том, что перед ним женщина, для которой каждая  минута  в  жизни
полна глубокого смысла, и  что  честолюбивый  и  могущественный  Каупервуд
выбрал вполне подходящий объект для опеки. И  взгляд  его,  в  котором  он
постарался скрыть любопытство, выдавал восхищение.
   - Надеюсь, вы извините своему хозяину столь бесцеремонное вторжение,  -
начал он. - У меня здесь несколько лошадей, которых я  собираюсь  отослать
во Францию, и мне нужно было взглянуть на них.
   - Мы с мамой все время ожидали случая познакомиться с владельцем  этого
очаровательного уголка, - сказала Беренис. - Здесь так хорошо - просто нет
слов. А о вас я много слышала от своего опекуна, мистера Каупервуда.
   - Я ему весьма обязан за это, - сказал Стэйн,  очарованный  ее  манерой
держаться. - Что же до Прайорс-Кова, то  я  никак  не  могу  принять  ваши
похвалы на свой счет: это, видите ли,  наследственное  владение,  одно  из
сокровищ нашей семьи.
   Его пригласили на чай, и он остался. Он спросил, как долго они намерены
пробыть в Англии.  Беренис,  сразу  же  решив  быть  с  ним  поосторожнее,
ответила, что не знает: это будет зависеть от того, насколько им  с  мамой
здесь понравится. Стэйн не сводил с нее глаз, и ее невозмутимый взор снова
и снова сталкивался с его пристальным взглядом. Он  держался  так  просто,
что и она позволила себе некоторые, впрочем  вполне  невинные,  вольности,
которых никогда не допустила бы, веди он себя иначе. Он намерен посмотреть
своих лошадок? Так, может быть, и ей можно взглянуть на них?
   Стэйн был в восторге, и они вместе направились к выгону позади конюшен.
Он спросил, довольна ли она прислугой  и  порядком  в  Прайорс-Кове.  Быть
может,  она  и  ее  матушка  пожелают  воспользоваться   лошадьми,   чтобы
покататься в коляске или  верхом?  Или,  может  быть,  ей  хочется,  чтобы
садовник или управляющий фермой что-нибудь  изменили  или  переделали?  На
ферме, пожалуй, слишком много овец. Он  уже  подумывал  распродать  часть.
Беренис тут же заявила, что  она  обожает  овец  и  вообще  ей  все  очень
нравится и она не желает никаких перемен.  Недели  через  две-три,  сказал
Стэйн, он вернется из Франции и по дороге в Трегесол,  если  они  все  еще
будут здесь, опять навестит их. Быть может, и мистер Каупервуд  приедет  к
этому времени. Если да, он будет очень рад снова встретиться с ним.
   Стэйн явно предлагал ей свою дружбу, и Беренис решила извлечь из  этого
все, что можно. Не исключено, что это  начало  флирта,  -  мысль  о  такой
возможности еще и раньше мелькала у Беренис, с  тех  самых  пор,  как  она
узнала, что Стэйн - хозяин поместья, где им предстоит жить,  и,  возможно,
будущий партнер Каупервуда. Когда он  ушел,  она  замечталась,  вызывая  в
памяти его  высокую  стройную  фигуру,  безукоризненный  летний  шерстяной
костюм, красивое лицо, руки, глаза. Все в  нем  -  внешний  вид,  походка,
манера держаться - было полно своеобразного обаяния.
   Но он связан деловыми отношениями  с  Каупервудом!  Об  этом  следовало
подумать, как и о том ложном положении, в каком находятся она и  ее  мать.
Ведь он может догадаться! Он не полковник Хоксбери и  не  Артур  Тэвисток,
которых нетрудно провести, как и всех этих сельских священников  и  старых
дев. Это так же несомненно, как и то, что ни ее, ни Каупервуда не  удалось
бы в подобном случае обмануть. Если сейчас дать Стэйну хоть малейший повод
к флирту, он, пожалуй, поведет себя с нею, как  с  женщиной  определенного
типа, какою она, собственно, и была, - одной из тех, кем  можно  пополнить
перечень своих побед, вовсе и  не  помышляя  о  браке.  Нет,  она  слишком
привязана к Каупервуду и слишком заманчиво участвовать в осуществлении его
грандиозных планов, - она и думать не  хочет  о  таком  предательстве.  Ее
измена была бы для  него  слишком  тяжелым  ударом.  Притом  он,  пожалуй,
жестоко отплатил бы ей. Она даже задумалась, разумно ли вообще встречаться
со Стэйном.
   Но однажды, ранним  августовским  утром,  когда  она,  словно  Нарцисс,
любовалась собою в зеркале, ей принесли письмо от Стэйна. Его грум с двумя
лошадьми уже находится на пути в Прайорс-Ков,  сам  он  тоже  выезжает  из
Парижа и хотел бы, если она позволит,  прибыть  следом.  Беренис  ответила
короткой запиской: разумеется, ее матушка и она  сама  будут  рады  видеть
его. Волнение,  которое  Беренис  при  этом  почувствовала,  заставило  ее
призадуматься и невольно вспомнить о Каупервуде, который, кстати  сказать,
в это самое время упивался чарами Лорны Мэрис.
   Стэйн, финансист  менее  проницательный  и  ловкий,  чем  Каупервуд,  в
области чувств был ему  достойным  соперником.  Стоило  этому  англичанину
всерьез  увлечься,  как  он  становился  на  редкость  изобретательным   и
напористым. Он любил красивых женщин и, какими бы делами  ни  были  заняты
его мысли, вечно искал все новых и новых приключений. Беренис пленила  его
с первого взгляда. В этом чудесном уголке, одна с  матерью,  она  казалась
ему вполне  подходящим  объектом  для  его  пылких  чувств,  однако  Стэйн
понимал, что придется считаться с Каупервудом и действовать осторожно. Но,
поскольку Каупервуд ни разу не обмолвился, что является опекуном  Беренис,
а она живет сейчас здесь, в его доме,  -  так  почему  бы  ему,  владельцу
поместья, не наведываться к ней и впредь, по крайней мере до тех пор, пока
он не узнает чего-либо  нового?  Итак,  когда  настало  время  уезжать  из
Парижа, Стэйн с истинным удовольствием собрался в путь, решив извлечь  как
можно больше из представившегося случая побыть подле Беренис.
   Со своей стороны Беренис тоже приготовилась к встрече. Она надела  свое
любимое бледно-зеленое  платье,  была  оживлена  и  держалась  куда  менее
официально, чем в прошлый раз. Хорошо ли он провел время во Франции? Какая
лошадь победила - гнедая с белым пятном у  глаза  или  большая  вороная  с
белыми ногами? Оказалось - большая вороная; она  принесла  Стэйну  приз  в
двенадцать тысяч франков, а заодно и выигрыш нескольких пари, - в общем  и
целом тридцать пять тысяч франков.
   - Достаточно, по-моему, чтоб  превратить  в  аристократов  целую  семью
французских бедняков, - весело заметила Беренис.
   - Что ж, французы, знаете ли, народ бережливый, -  сказал  Стэйн.  -  С
такой суммой какой-нибудь  французский  крестьянин  вполне  мог  бы  стать
барином, да и наш тоже. В Шотландии, откуда родом  предки  моего  отца,  с
такими деньгами, говорят, выходили в графы. - Он  задумчиво  улыбнулся.  -
Первый граф Стэйн, - добавил он, - начинал с меньшими капиталами.
   - А вот нынешний выигрывает такие деньги за одни скачки!
   - М-м, на этот раз - да, но ведь не всегда так бывает.  В  прошлый  раз
скачки обошлись мне вдвое дороже.
   Они сидели на палубе плавучего домика и ждали,  пока  им  подадут  чай.
Мимо проплыла плоскодонка с кадкой-то веселой компанией, и  Стэйн  спросил
Беренис, каталась ли она в его отсутствие на байдарках или  на  лодках,  -
ведь их сколько угодно на его лодочной станции.
   - О да, - сказала она. - Мы  с  мистером  Тэвистоком  и  с  полковником
Хоксбери - знаете, с тем, что живет  близ  Уимблдона,  -  обследовали  всю
реку, доплывали до Виндзора, а в обратном направлении - далеко за  Марлоу.
Думали добраться даже до Оксфорда.
   - На плоскодонке? - поинтересовался Стэйн.
   - Да, даже на двух или на  трех.  Полковник  Хоксбери  хотел  подобрать
компанию.
   - Милейший человек этот полковник! Так вы знакомы  с  ним?  Мы  дружили
мальчишками. Но я давно не видел его. Он, кажется, был в Индии?
   - Да, он мне рассказывал.
   - А знаете, окрестности Трегесола  много  живописнее,  -  сказал  вдруг
Стэйн, отмахиваясь от Хоксбери и Тэвистока. - Кругом море, скалы  -  самое
скалистое место на побережье Англии - суровое, величественное, а  подальше
- вересковые заросли и болота, оловянные  и  медные  рудники  и  старинные
церкви. Вы этим не интересуетесь? И погода - чудесная, особенно сейчас.  Я
бы очень хотел, чтобы вы с матушкой приехали в Трегесол. Там  у  нас  есть
недурная бухточка, где я держу свою яхту. Мы могли бы съездить на  острова
Силли, - они всего милях в тридцати оттуда.
   - Как мило! Вы очень любезны!  -  сказала  Беренис,  думая,  однако,  о
Каупервуде и о том, как он отнесся бы к такому приглашению. - Мама, у тебя
нет желания прокатиться на яхте к островам Силли? - спросила она, заглянув
в открытое окно. - У лорда Стэйна есть яхта и своя пристань в Трегесоле, и
он уверен, что нам понравится такая прогулка.
   Она продолжала весело болтать, впрочем не без легкой  снисходительности
в голосе. Стэйн слегка удивился, что она  так  небрежно  отнеслась  к  его
приглашению, которого многие добивались бы как величайшей милости.
   В окне появилась миссис Картер.
   - Вы должны извинить мою дочь, лорд Стэйн, - сказала она. -  Она  очень
своенравная девица. Она никогда меня не слушалась, да и не только меня,  а
вообще никого. Ну, а что касается меня, - тут миссис Картер посмотрела  на
Беренис, словно спрашивая у нее позволения, - по-моему,  ваше  предложение
очень заманчиво! И я уверена, что и Беви думает так же.
   - Давайте-ка пить чай,  -  не  обращая  внимания  на  мать,  продолжала
Беренис. - А потом  можете  покатать  меня  на  лодке,  хотя  я,  пожалуй,
предпочитаю кататься сама - и на байдарке. А то, хотите, пройдемся немного
или сыграем до обеда в теннис. Я  много  упражнялась  и  теперь,  наверно,
сыграю неплохо.
   - Не слишком ли жарко для тенниса? - возразил Стэйн.
   - Лентяй! А я-то думала, англичане способны  пожертвовать  чем  угодно,
лишь бы вволю побегать по корту  да  помахать  ракеткой.  Нет,  Британская
империя, как видно, приходит в упадок!
   И тем не менее в теннис этим вечером не играли; зато  Стэйн  с  Беренис
катались на байдарке по Темзе, а потом -  не  спеша  обедали  при  свечах.
Стэйн описывал красоты Трегесола - правда, поместье несколько старомодно и
не так нарядно, как многие английские усадьбы, зато  из  окон  открывается
вид на море и скалистый берег - странный и даже жуткий в своей  величавой,
дикой красоте.
   Но Беренис все еще побаивалась принять приглашение, хотя ей и  хотелось
посмотреть на поместье, - уж очень красочно описал его Стэйн.



43

   В  характере  Стэйна  было  много  общего  с  Беренис.  Он  был   более
податливый,  не  такой  напористый,  как  Каупе