гилы и воспоминаний.
   Беренис рассказала Джемсу о своих занятиях восточной философией и о той
внутренней перемене, которая произошла в ней. Многое, что прежде  казалось
таким важным, теперь потеряло для нее всякое значение. Как  терзалась  она
когда-то,  опасаясь,  что  близость  с  Каупервудом  может  повредить   ее
положению в обществе. А теперь ее несравненно больше тревожит  трагическое
положение индийского народа. И Беренис описала Джемсу  то,  что  видела  в
Индии: бедность, голод, неграмотность и невежество. Многое, говорила  она,
порождено суеверием, давними религиозными  и  социальными  предрассудками.
Подумать только, страна понятия  не  имеет  о  социальном,  техническом  и
научном прогрессе. Джемс внимательно  слушал,  лишь  по  временам  у  него
вырывалось: "Ужасно!", "Неслыханно!". Когда Беренис кончила, он сказал:
   - Разумеется, все, что вы говорите об Индии, верно.  Но  боюсь,  что  и
общественное устройство Америки и Англии тоже не  безупречно.  Конечно,  и
здесь, в нашей стране, немало социальных зол и бедствий. Если вы  захотите
как-нибудь пройтись со мной по Нью-Йорку, я покажу вам целые  районы,  где
люди живут ничуть не лучше ваших индийских нищих. Я покажу вам заброшенных
детей - они обречены, нормальное физическое и умственное развитие для  них
попросту невозможно. Они рождены для бедности, и в бедности почти все  они
умирают, а годы, отделяющие их рождение от смерти, отнюдь  нельзя  назвать
жизнью в подлинном смысле слова. В наших фабричных,  промышленных  городах
есть трущобы, где условия человеческого существования столь же невыносимы,
как в Индии.
   Беренис попросила Джемса показать ей эти районы Нью-Йорка - за всю свою
жизнь она никогда не слышала и не видела, чтобы люди так жили  в  Америке.
Это признание не удивило доктора Джемса -  он  знал,  что  жизненный  путь
Беренис отнюдь не был тернист...
   Они еще немного поговорили, и Беренис вернулась к себе в отель. Но  всю
дорогу у нее не выходил из головы рассказ Джемса о том, как рассыпалось  в
прах богатство Каупервуда. Как грустно, что  потерпели  крушение  все  его
планы. Ничего не вышло,  ничего!  И  ведь  он  любил  ее,  нуждался  в  ее
понимании и поддержке, и она тоже любила его. А разве не  она  подала  ему
мысль поехать в Лондон и строить там метрополитен? И вот его  нет;  завтра
она навестит его могилу - последнее, что осталось от  всех  его  богатств,
которые в свое время представлялись ей такими  прекрасными  и  нужными,  а
теперь, после того что она видела в Индии, утратили  в  ее  глазах  всякий
смысл.
   Следующий день в точности походил на тот,  когда  хоронили  Каупервуда.
Такое же серое небо низко висело над головой,  и  склеп  издали  показался
Беренис одиноким каменным перстом, устремленным в эти свинцовые небеса.  С
охапкой цветов в руках она шла к нему по усыпанной  гравием  дорожке  -  и
вдруг под надписью "Фрэнк  Алджернон  Каупервуд"  увидела  другую:  "Эйлин
Батлер Каупервуд". Что ж, наконец-то Эйлин обрела свое место рядом с  тем,
из-за кого она столько выстрадала, на кого  поставила  все,  что  имела...
чтобы проиграть. А она, Беренис, казалось бы, одержала верх в  этой  игре,
но лишь на время - она тоже страдала и тоже проиграла.
   Так Беренис стояла в раздумье,  глядя  на  место  последнего  упокоения
Каупервуда, и ей казалось, что она опять слышит звучный голос  священника,
произносящего надгробное слово:
   "Ты как наводнение уносишь их: они как сон, как  трава,  которая  утром
вырастает, днем цветет и зеленеет, вечером подсекается и засыхает".
   Но теперь Беренис уже не могла думать  о  смерти  так,  как  думала  до
поездки в Индию. Там на смерть смотрят лишь как на продолжение жизни, а  в
распаде одной материальной формы видят переход к возникновению другой. "Мы
никогда не рождаемся и никогда не умираем" - говорит индусская мудрость.
   Ставя цветы в  бронзовую  урну  на  ступенях  склепа,  Беренис  думала:
Каупервуд теперь должен был бы знать, если не знал этого прежде,  что  его
преклонение перед красотой во всех ее проявлениях, а особенно  в  женщине,
его  неустанные  поиски  этой  красоты  -  не  что  иное,  как  стремление
приобщиться к высшему началу, увидеть лик Брахмы, проступающий  сквозь  ее
покров. Как было бы хорошо, если бы он разделял  с  нею  эти  ее  взгляды,
когда они были вместе...
   А что это гуру  говорил  о  милосердии?  "Будь  благодарна  возможности
одарить ближнего. Радуйся, что  на  пути  твоем  встретился  бедняк,  ибо,
помогая ему, ты помогаешь себе. Разве вся вселенная  -  это  не  ты?  Если
бедняк подошел к  твоей  двери,  выйди  ему  навстречу,  ибо  ты  выходишь
навстречу самой себе".
   Но если вспомнить - какое же место занимали до сих пор дела  милосердия
в ее жизни? Чем она хоть раз помогла  другому?  Что  она  вообще  сделала,
чтобы оправдать свое право на существование? Вот Каупервуд - тот не только
задумал основать больницу для бедных, но и сделал  все,  что  было  в  его
силах, чтобы осуществить свой замысел,  хотя  планы  его  и  рухнули...  А
она... появлялось ли у нее когда-нибудь желание помочь бедным? Нет, что-то
она не припомнит такого случая. Вся ее  жизнь,  за  исключением  последних
нескольких  лет,  была  посвящена  погоне  за  удовольствиями,  борьбе  за
положение в обществе. Но теперь она знает: человек должен жить  не  только
ради себя самого, - он должен стремиться принести пользу многим, ибо нужды
многих куда важнее тщеславия и благополучия тех немногих, к числу  которых
принадлежит и она. Но что же она может сделать? Чем помочь?
   И  вдруг  она  снова  подумала  о  больнице,  которую  хотел   основать
Каупервуд. А почему бы ей самой не  заняться  этим?  Ведь  он  оставил  ей
солидное состояние, прекрасный дом, полный  ценных  вещей  и  произведений
искусства. Она может выручить за него изрядную сумму; вместе с тем, что  у
нее уже есть, этого будет достаточно для начала. А быть может, ей  удастся
увлечь своей идеей и еще кого-нибудь. Доктор Джемс,  наверное,  согласится
помочь.
   Прекрасная мысль!



ПРИЛОЖЕНИЕ

   Предыдущая глава - это последнее, что написал Теодор  Драйзер  накануне
своей смерти - 28 декабря 1945  года.  Сохранились,  однако,  заметки  для
последующей главы и заключения ко всем романам трилогии - к  "Финансисту",
"Титану" и "Стоику". Это заключение, как сообщает жена Драйзера,  писатель
задумал в форме монолога, так  чтобы  у  читателя  уже  не  оставалось  ни
малейшего сомнения относительно того, как Драйзер понимает жизнь,  что  он
думает о силе и слабости, о богатстве и бедности, о добре и зле.
   Ниже приводятся записи Драйзера, подготовленные к печати его женой.


   Возвращаясь в карете с Гринвудского кладбища, Беренис обдумывала, каким
образом можно основать больницу; она понимала, что  это  задача  нелегкая,
тут множество и практических и чисто  технических  трудностей;  необходимо
найти специалистов, обладающих достаточными знаниями и  опытом,  способных
правильно организовать и наладить это большое дело; нужно  привлечь  людей
состоятельных и в то же время склонных к благотворительности. Что ж, можно
продать дом на Парк авеню со всей обстановкой, - это даст по меньшей  мере
четыреста тысяч долларов. Она добавит к этому половину  своего  состояния;
но  всего  этого  едва  ли  хватит  хотя  бы  для  начала.  Доктор  Джемс,
разумеется,  самый  подходящий  человек  на  должность  главного  врача  и
директора, но сумеет ли она  заинтересовать  его?  День  за  днем  Беренис
гадала и рассчитывала, как лучше  приступить  к  делу,  и  тут  она  снова
встретилась с доктором Джемсом, - он пригласил ее  поехать  в  Ист-Сайд  и
посмотреть самые страшные нью-йоркские трущобы.
   Для Беренис, которая  в  юности  ни  разу  не  была  в  этих  кварталах
Нью-Йорка, - в самом сердце нищеты и запустения, -  это  первое  посещение
Ист-Сайда явилось горестным откровением. Мать всегда  тщательно  оберегала
ее от соприкосновения с жестокой действительностью,  -  до  того  рокового
вечера, когда в ресторане одного из крупнейших нью-йоркских отелей Беренис
со стыдом и ужасом узнала, что прошлое ее матери, Хэтти Стар из  Луисвиля,
далеко не безупречно (об этом поведал во  всеуслышание  некий  подвыпивший
джентльмен); тогда она впервые почувствовала, что значит быть  отвергнутой
обществом!
   Но теперь все эти волнения остались позади.  Беренис  произвела  полную
переоценку  ценностей,  и  взгляды  ее  совершенно  изменились.  Ее  былые
честолюбивые стремления казались  ей  теперь  пустой,  никчемной  шелухой.
Поездка в Индию пробудила  в  ней  желание  глубже  окунуться  в  жизнь  -
посмотреть, что же представляют собою те силы, которые  движут  жизнью,  и
постараться изучить их; ведь прежде все это было так далеко от нее. Теперь
она уже не стремилась занять прочное положение в высшем обществе -  в  ней
крепло желание стать как-то полезной людям.
   И вот она попала с доктором Джемсом в трущобы; ему нередко  приходилось
бывать здесь, и ничто его не удивляло, но Беренис была потрясена, ей  едва
не стало дурно. Какая грязь, какое зловоние!  Кроватей  нет  -  люди  спят
прямо на полу,  на  грубых  мешках,  набитых  соломой,  -  днем  их  кучей
сваливают куда-нибудь в угол. В двух тесных конурках ютятся шесть взрослых
и семеро детей. Окон нет, но в стенах зияющие дыры, из них тянет  смрадом,
здесь наверняка водятся крысы.
   Наконец они снова вышли на улицу, всей грудью вдохнули свежий воздух, и
Беренис  сказала  доктору  Джемсу,  что  она  непременно  хочет   основать
больницу,  о  которой  думал  Каупервуд.  Надо  же  хоть   чем-то   помочь
несчастным, заброшенным детям, вот  таким,  как  те,  которых  они  сейчас
видели! Она с радостью отдаст на это половину своего состояния.
   Доктор Джемс был тронут - только тут он понял, какая  большая  перемена
произошла в Беренис за годы, что она провела вдали от Америки. А  Беренис,
почувствовав, что он одобряет ее намерение, спросила, не поможет ли он  ей
собрать нужные  для  этой  цели  деньги  и  не  согласится  ли  руководить
больницей и занять пост  главного  врача?  Джемс  давно  знал,  как  остро
нуждается Бронкс в больнице, к тому же руководить такой больницей было его
заветной мечтой, - и он с радостью согласился на предложение Беренис.


   Шесть лет спустя мечта стала реальностью; во главе новой  больницы  был
поставлен доктор Джемс. Беренис прошла курсы медицинских  сестер;  не  без
удивления она впервые обнаружила в  себе  глубокий  материнский  инстинкт:
оказалось, что она очень любит детей,  и  потому  детское  отделение  было
поручено ее заботам. Порою и доктор Джемс удивлялся, видя, как  неутомимо,
с какой нежностью ухаживает она за жалкими,  заброшенными  малышами.  Дети
чувствовали это и тоже привязались к ней.
   В отделение каким-то образом попали двое слепых малышей. Оба  они  были
слепы от рождения. Хрупкой белокурой девочке по имени Патриция было  всего
пять лет, ее мать тяжким трудом зарабатывала, свой хлеб и не могла уделять
внимания  ребенку;  долгими  часами  девочка  сидела  одна  в  уголке   и,
естественно, очень отстала в своем развитии. К тому же мать, чувствуя себя
без вины виноватой, словно чуждалась маленькой калеки. Случайно  обнаружив
эту песчинку, такую  одинокую  в  безбрежном  человеческом  море,  Беренис
горячо полюбила слепую девочку и всеми силами  старалась  ей  помочь;  она
научила Патрицию многим затеям - например, кататься  с  горки  на  детской
площадке, не боясь упасть. И какой радостью была для слепого  ребенка  эта
нехитрая игра! Девочка готова была без конца, снова и  снова  скользить  с
горки, это ей никогда не надоедало,  и  личико  ее  всякий  раз  светилось
счастьем: наконец-то она научилась что-то делать сама!
   В отделении был еще пятилетний мальчик по имени Дэвид - тоже слепой  от
рождения. Ему посчастливилось:  его  мать,  женщина  неглупая,  очень  его
любила, старалась быть  внимательной  к  нему,  и  поэтому  он  был  много
развитее Патриции. Беренис научила его взбираться на дерево  -  и  вот  он
влезал  на  какой-нибудь  сук  повыше  и,  подняв   к   солнцу   худенькое
выразительное лицо, как это обычно делают слепые дети, покачивая  головой,
распевал "В вечерний час". Однажды, шагая мимо широкого окна,  выходившего
на  детскую  площадку,  доктор  Джемс  увидел  среди  малышей  Беренис   и
остановился посмотреть на нее. Лицо у нее было спокойное  и  радостное,  и
ясно было, что заботиться о детях для нее счастье. Мимо проходила  старшая
сестра - мисс Слейтер, и доктор поделился с ней своими  наблюдениями.  Да,
Беренис превзошла все ожидания и,  право  же,  заслуживает  самой  горячей
похвалы! В тот вечер, когда Беренис уже собиралась домой, мисс  Слейтер  и
доктор Джемс повторили ей это: она так  много  делает  для  детей,  все  в
больнице так ценят и любят ее... Беренис с улыбкой поблагодарила их -  она
так рада, что может хоть чем-то облегчить участь несчастных ребят!
   Однако по дороге домой, в  свою  скромную  квартиру,  Беренис  невольно
задумалась о том, как ничтожно ее участие  в  жизни  огромного  мира.  Что
значит пылинка человеческой доброты в необозримом море нищеты и  отчаяния!
Ей вспомнились несчастные голодные дети, которых она  видела  в  Индии,  -
какие у них были страдальческие лица! И какую жестокость, какое равнодушие
и пренебрежение проявляет к их горестной участи весь мир.
   "Да что же такое этот мир? - спрашивала она себя.  -  Неужели  миллионы
крошечных существ рождаются лишь ради мук и унижения  -  чтоб  умереть  от
нужды, холода и голода?" Правда, наконец-то она стала хоть что-то  делать,
чтобы облегчить страдания  тех  немногих  детей,  которым  посчастливилось
попасть в ее больницу. Ну, а как же остальные, тысячи  и  тысячи,  -  ведь
всех к себе не возьмешь? Как же они? Все ее попытки помочь - лишь капля  в
море. Одна капля!
   Беренис окинула мысленным взором прошлое. Она подумала о Каупервуде и о
той роли, какую играла она в его жизни. Как упорно, как яростно боролся он
долгие годы, прокладывая себе дорогу, - а все для  чего?  Ради  богатства,
власти, роскоши, влияния, положения в обществе? Что же  сталось  со  всеми
этими замыслами и стремлениями, которые не давали Фрэнку Каупервуду  покоя
и толкали его вперед и вперед? Как далека она теперь от всего этого,  хотя
прошло  совсем  немного  времени!  Как  внезапно  раскрылась   перед   нею
беспощадная правда жизни! Ведь она всегда жила, не зная забот и тревог,  в
довольстве и изобилии, которых она, быть может, и не оценила бы,  если  бы
случай не привел ее в далекую Индию, где на каждом шагу перед нею вставали
разрывающие душу социальные контрасты - контрасты, от  которых  никуда  не
уйдешь.
   Там настала для Беренис заря духовного пробуждения,  у  нее  раскрылись
глаза, и она увидела то, чего не видела до сих  пор.  Что  ж,  нужно  идти
дальше, приобретать опыт и знания и постараться по-настоящему и  до  конца
понять, что же такое жизнь и для чего живет человек.



    Теодор Драйзер.
    Титан

   -----------------------------------------------------------------------
   "Трилогия желания", книга вторая.
   Theodore Dreiser. The Titan (1914). Пер. - В.Курелла, Т.Озерская.
   Киев, Государственное издательство художественной литературы, 1959.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 25 December 2000
   -----------------------------------------------------------------------


1. НОВЫЙ ГОРОД

   Когда Фрэнк Алджернон Каупервуд вышел из филадельфийской исправительной
тюрьмы, он понял, что с прежней жизнью в родном городе  покончено.  Прошла
молодость, а  вместе  с  ней  рассыпались  прахом  и  его  первые  дерзкие
финансовые замыслы. Придется все начинать сначала.
   Не стоит повторять рассказ о том, как новая  паника,  последовавшая  за
грандиозным банкротством фирмы "Джей Кук и Кь", принесла Каупервуду  новое
богатство. После этой  удачи  его  ожесточение  несколько  улеглось.  Сама
судьба, казалось, пеклась  о  нем.  Однако  карьера  биржевого  спекулянта
внушала ему теперь непреодолимое отвращение, и он решил отказаться от  нее
раз и навсегда. Лучше заняться  чем-нибудь  другим:  городскими  железными
дорогами, скупкой земельных участков  -  словом,  умело  использовать  все
безграничные возможности, которые сулит Запад. Филадельфия ему опротивела.
Пусть он свободен и снова богат, но ему не избежать  злословия  лицемеров,
так же как не проникнуть в финансовые и светские круги местного  общества.
Он должен идти своим путем один, ни  на  кого  не  рассчитывая,  ибо  если
кто-нибудь из старых друзей и захочет помочь ему,  то  предпочтет  сделать
это втайне и следить за  его  действиями  издалека.  Все  эти  соображения
побудили  Каупервуда  уехать.  Его  очаровательная  любовница  -  ей  едва
исполнилось двадцать шесть лет - провожала его  на  перроне.  Каупервуд  с
удовольствием смотрел на нее; она была олицетворением той красоты, которая
всегда волновала его в женщинах.
   - Ну, до свиданья, дорогая, - сказал он ей с ободряющей улыбкой,  когда
раздался звонок. - Скоро все наши неприятности кончатся. Не грусти.  Через
две-три недели я вернусь или ты приедешь ко мне. Я бы и сейчас взял тебя с
собой, но я еще не знаю, как он выглядит, этот Запад. Мы  решим,  где  нам
поселиться, и тогда ты увидишь, умею ли я добывать деньги. Не вечно же нам
жить как прокаженным. Я добьюсь развода, мы поженимся, и все будет хорошо.
С деньгами не пропадешь.
   Он посмотрел ей в глаза спокойным, испытующим  взглядом,  а  она,  сжав
ладонями его лицо, воскликнула:
   - Как я буду скучать без тебя, Фрэнк! Ведь ты для меня все!
   - Через две  недели  я  вернусь  или  пришлю  телеграмму,  -  улыбаясь,
повторил Каупервуд, когда поезд тронулся. - Будь умницей, детка.
   Она ответила ему взглядом, полным обожания; избалованное дитя, всеобщая
любимица  в  семье,  натура  страстная,   пылкая,   преданная,   -   Эйлин
принадлежала к тому  типу  женщин,  который  не  мог  не  нравиться  столь
сильному   человеку,   как   Каупервуд.   Потом   она   тряхнула    копной
рыжевато-золотистых волос, послала ему вдогонку воздушный поцелуй и, круто
повернувшись, пошла широким, уверенным шагом,  слегка  покачивая  бедрами;
все встречные мужчины заглядывались на нее.
   - Видал? - кивнул один станционный служащий другому. - Та самая -  дочь
старика Батлера. Нам бы с тобой такую, неплохо, а?
   То была невольная дань восторга, которую зависть и вожделение неизменно
платят здоровью и красоте. А страсти эти правят миром.


   До этой поездки Каупервуд никогда не бывал на Западе  далее  Питсбурга.
Финансовые  операции,  которыми  он  занимался,  при  всем   их   размахе,
преимущественно протекали в косном  и  ограниченном  мире  филадельфийских
дельцов, известном своей  кастовостью,  притязаниями  на  первое  место  в
социальной иерархии и на руководящую роль  в  коммерческой  жизни  страны,
своими традициями, наследственным богатством, приторной респектабельностью
и теми вкусами и привычками, которые из всего  этого  вытекают.  Он  почти
завоевал этот чопорный мирок, почти проник в его святая святых, он уже был
всюду  принят,  когда  разразилась  катастрофа.  Теперь  же  он  -  бывший
каторжник, всеми отверженный, хотя  и  миллионер.  "Но  погодите!  В  беге
побеждает тот, кто проворней всех, - твердил он себе. - В борьбе  -  самый
ловкий и сильный. Еще посмотрим, кто кого одолеет. Не  так-то  просто  его
растоптать".
   Чикаго открылся его взору внезапно на вторые  сутки.  Каупервуд  провел
две ночи среди аляповатой роскоши  пульмановского  вагона  тех  времен,  в
котором неудобства возмещались плюшевыми обивками и изобилием  зеркального
стекла; наконец под  утро  стали  появляться  первые  уединенные  форпосты
столицы прерий. Путей становилось все больше и больше, а паутина  проводов
на мелькавших в окне телеграфных столбах делалась все гуще и  плотнее.  На
подступах к городу там и сям торчали одинокие  домиш