-- Его и не трогает никто,-- вмешался Косой и приказал.-- Отпустите!
     Они руки разжали. Косой пнул Олега ногой и процедил сквозь зубы:
     -- Беги отсюда, чтоб я тебя не видел. Ну, кому сказано?
     Не уходил Олег, стоял, потому что Косой не отпускал Люську, не давал ей
пройти, руки расставил.
     -- Оставайся, краля, с нами. Неужели не поняла?
     --  Пусти  меня!--  она  попыталась  вырваться  из  кольца,  плотно  их
окружавшего.
     От  Косого  несло  самогоном.  Он схватил Люську  обеими руками за края
воротника  и так рванул  пальто, что все  пуговицы посыпались. Косой оскалил
зубы и вдруг набросился на Люську. Повалив на снег, он вытащил нож и, прижав
лезвие  к  ее  горлу,  стал  обшаривать  ее  другой  рукой. Стоявшие  вокруг
похохатывали,  присвистывали,  подбадривали  Косого.  Люська  уворачивалась,
защищая  то одну свою  часть, то  другую, закричала,  но кто-то содрал с нее
вязаную шапочку  и  в рот ей засунул. Она  изо  всех сил отталкивала  его, и
тогда руки ей развели его приятели и ногами к земле придавили.
     Олег пролез  между  ног  у стоявших вокруг  и, ухватив Косого за  ногу,
укусил.  Косой  матюгнулся  и  лягнул  ботинком  в  пах Олега  так, что  тот
откатился и некоторое время лежал без сознания, не чувствовал даже,  как его
били ногами другие.
     Косой справился с Люськой, но она так стонала и  извивалась, что все  у
него получилось быстро и нелепо. И тогда он полуподнялся, стоя на коленях  у
нее  в  ногах, угомонился, даже вынул шапочку  у  нее  изо рта  и  помог  ей
подняться. Она  всхлипывала и  прикрывала руками полы пальто, хотя холода не
чувствовала. Приятели его молчали, ждали, что будет делать атаман.
     -- Пустите ее,-- рявкнул он, застегивая штаны.
     Люську трясло, и она еле стояла на ногах.
     -- Сама  же  виновата,  дура,-- Косой  теперь  размяк,  и ему  хотелось
поговорить, а  может, оправдаться.--  Буханочку  дать?  Свеженькая.  Братана
накормишь, и мать тоже...
     Она не  отвечала, закрывая  лицо ладонями. Только отрицательно  мотнула
головой. Кольцо его приятелей раздвинулось, давая ей пройти.
     --  Ынтересно  получается!-- продолжал  он.--  Не хочет  хлеба, видали?
Гордая ты больно, но это мы обломаем. Вот что:  завтра в шесть часов придешь
к "Авроре". Желаю с тобой прошвырнуться на  киносеанс, ясно? Пугать не буду,
ты меня знаешь. А сейчас ступай, краля,-- вон братан твой скучает.
     Олег сидел на  снегу и тоже не то  плакал, не  то подвывал. Губа у него
была разбита.
     -- Ты живой?-- она помогла ему подняться.
     Косой поглядел на них и, сплюнув, прибавил:
     -- Шкалик, а ну проводи их  до дому до  хаты,  чтобы  чужие случаем  не
забидели.
     Шкалик  послушно потащился  сзади  Люськи  с Олегом.  Они  брели молча,
словом не обмолвившись, и Шкалик семенил  за ними, как  послушная собачонка.
Довел их до самого дома и убежал.
     Погляделась Люська в зеркало: на шее у нее немного кровоточила полоска,
оставленная ножом. Люська про себя твердо решила ничего не говорить матери и
с Нефедовым больше не встречаться, раз она теперь такая  испорченная. Но как
дальше жить, не ясно. Жизнь у Люськи  отняли, она бы повесилась, но мужества
на это не хватило.
     Утром,  когда мать  убежала на  работу, Олег вдруг,  собираясь в школу,
спрашивает:
     -- Ты Нефедову скажешь, как Косой к тебе приставал?
     Она растерялась.
     -- Только  не  вздумай,-- отвечает  она,--  пойти жаловаться  Нефедову.
Стыдно это.  Он после ранения, ходит на костыле, а  у них ножи. Я вообще его
видеть не хочу!
     -- Значит, боишься за него?
     -- Боюсь!
     -- Видеть не хочешь, но беспокоишься. А за себя, значит, не боишься?
     -- Тоже боюсь, но...
     Что "но", она не знала.
     Олег убежал в школу, а когда вернулся, Люська поняла, что брат хитрит.
     -- Знаешь, Люсь, надо вечером пойти к "Авроре".
     -- Еще чего не хватало!
     -- Надо и все! Нету другого выхода. Если не пойдешь, они все равно тебя
потом опять поймают и будут мучать. Иди к "Авроре" в шесть.
     -- Ты что, к Нефедову ходил?
     -- Неважно, ходил или нет,--  ответил  ей  брат степенно,-- но  Нефедов
сказал, обязательно прийти.
     Долго Олег молчать не мог, и  постепенно  Люська  от него выведала, что
братец ее два урока  прогулял,  потому  что  бегал в госпиталь. Его  туда не
пустили, и тогда он издали,  через окно, высмотрел Нефедова в палате, вызвал
его во двор и там все ему выложил.
     -- Ну, не все,--  поправился Олег.--  Все ты ему сама рассказывай, если
хочешь...
     Еще Люська узнала, что Нефедов долго молчал, выслушав  Олега, и сказал,
что он это дело до вечера обмозгует, но так  или иначе ровно в шесть  вечера
будет у кино,  и чтобы Люська не опаздывала. И Нефедов прибавил,  чтобы Олег
не приходил, глаз Косому не мозолил и не мешался. А то все можно испортить.
     Люська  весь  день просидела  дома  и проплакала, к  вечеру смирилась и
решила: пусть будет,  что будет, а пойти -- она все-таки пойдет.  Олег прав,
нельзя ей не  пойти. Иначе  --  получится,  что  Нефедов  будет  ее ждать, и
выйдет, что она его обманула.
     Так  она себя уговорила, а под  конец надумала, что она должна выложить
Нефедову про все, что случилось,  и потом с  ним попрощаться. Про Косого она
старалась не думать. Она даже причесываться как следует  не стала, не то что
брови и ресницы подводить, что ей шло. Пудру материну почти не брала, а уж о
губах  и  говорить  нечего,  что  не  подкрасила.  Только  царапину  на  шее
попыталась,  как отец когда-то  говорил,  заретушировать. К пальтишку другие
пуговицы пришила, закуталась в платок шерстяной, на самый нос  его натянула,
вздохнула тяжко да пошла.
     Приближаясь  осторожно  к  кино,  Люська издали увидела:  неподалеку от
кассы Нефедов в своем военном ватничке маячит.  В одной руке костыль, другой
рукой железные перила обхватил,-- так ему легче стоять на одной ноге. Перила
эти возле кассы поставили, чтобы без очереди  за  билетами  не  лезли. Стоит
Нефедов и расписание сеансов  изучает. Люська подошла к нему, и глаза  у нее
сами собой слезами набухли. Глядят они друг на друга, только железные перила
их разделяют.
     -- Что это у тебя, Люся?-- спрашивает Нефедов и кладет ей руку на шею.
     --   Так...--  захлопала  мокрыми   ресницами  она.--  Вчера   ножом...
порезалась, когда картошку чистила...
     -- Ясненько,-- говорит Нефедов.-- Не плачь, Люся, и никого не  бойся. Я
с тобой.
     Осталось  Люське  лишь  невольно  улыбнуться  сквозь  слезы.  Ведь  она
маленькая и то здоровей Нефедова, а он говорит, не бойся.
     Тут Косой  показался.  Приостановился, курнул  папироску два раза,  дал
курнуть Шкалику, который позади него, как хвост, и прямым ходом к Люське.
     -- Здрассте,-- говорит.-- Пришла, краля? Я и не сумлевался...
     Руку протянув, хочет схватить Люську за локоть. Но не успел он. Нефедов
мгновенно  подлез под железные перила  и между  Люськой и Косым костыль свой
поставил.
     -- Пойдем, Люся,-- жестко сказал  он, игнорируя Косого,-- нам с тобой в
кино пора.  Некогда с посторонними  разговаривать, а то опоздаем. Билеты уже
куплены.
     Косой  отодвигает  костыль,  Люськину руку  отпускает, сжимает пальцами
плечо солдату и бурчит ему в ухо:
     --  Слушай,  ты, красная  армия! Ползи отсюда,  пока  я  тебе кишки  не
вспорол...
     Но вокруг народ, и милиционер, который Люську знает с тех времен, когда
она тут  работала,  скучает  в двух шагах от  них и Люське  улыбается. Берет
Нефедов Люську  под руку и, стуча костылем  об  лед, посыпанный  возле входа
песком,  тянет  ее  к  двери  в  кино.  Косой  плетется  позади  и,  видимо,
соображает, где и когда ему этого хромого солдатика  убрать с дороги. Люська
послушно  идет с Нефедовым, но едва  дышит  и  думает даже,  что,  может, ей
остановиться, чтобы Нефедов ушел в кино один: ведь что  с  ним Косой сделает
-- это представить страшно.
     -- "Сердца четырех" идет... Ты, небось, этот фильм видела?-- спрашивает
между тем Нефедов.
     -- Я все фильмы видела,-- скромно отвечает Люська, едва шевеля губами.
     Нефедов вталкивает Люську в фойе, протягивая билетерше  Фаине Семеновне
билеты, а  Люська с ней здоровается. Косой  со Шкаликом бросаются за ними, а
билетов у них нет. Билетерша реагирует немедленно и строго:
     -- Ваш билет, гражданин! Нету? Тогда куда ж вы прете да еще с ребенком?
     Косой сует билетерше купюру, а она его руку отталкивает:
     -- Идите на здоровье в кассу!
     Потому что директор стоит у своего кабинета и следит за происходящим.
     В  зале  смеркается:  механик  свет  реостатом медленно  гасит.  Люська
надеется, что сейчас фильм начнется и Косой  их в темном зале  не найдет. Но
не успели они  до своих мест дойти -- она видит,  что Косой, купив билеты, к
ним  проталкивается. Нефедов с Люськой вдвоем на одном костыле  и трех ногах
ковыляют,  а он на своих  здоровых  двух --  за ними.  Но  все-таки  они уже
пробираются по проходу к своим местам.
     Люська помогает Нефедову  сесть, костыль у него, как всегда, берет, а у
самой  сердце  в пятки ушло. Киножурнал  начался.  Музыка  бодрая  звучит, и
показывают, как советские войска Варшаву  берут и как фашисты драпают. Косой
в  темноте по ряду продирается, добрался до них, но мест свободных возле них
нету. Шкалик в проходе сел на пол и фильм смотрит.
     Косой запыхался, сопит и говорит Нефедову:
     -- Эй, ты, красная армия! Вот тебе, падло,  мой билет и ступай отседова
на мое место, здеся я посижу.
     Нефедов  голову подвинул,  чтобы  Косой ему  экран  не  загораживал,  и
отвечает холодно:
     -- Спасибо, но мне и тут неплохо. Так что иди, парень, на свое  место и
не застилай своим телом кино.
     И рукой  отодвигает Косого в сторону. Сзади из зала  Косому кричат, что
он экран загораживает, смотреть взятие Варшавы мешает.
     В гневе Косой руку нефедовскую стряхнул с себя и берет его за грудки.
     -- Кому сказано, вышвыривайся отсюда!
     У него аж пена на губах и матерщина, как  горох, сыплется. Люська сидит
ни жива ни мертва, только  локоть  Нефедова от страха сжимает. Нефедов берет
из  рук  Люськи костыль, упирает подлокотник Косому  в  подбородок  и рывком
приподнимает  костыль вверх, так что голова Косого откидывается назад. Косой
отбивает  рукой костыль так, что тот с  грохотом летит мимо в  проход, а сам
лезет за пазуху, и у него в руке оказывается финка.
     -- Нефедов!-- в отчаянии кричит Люська.-- У него нож! нож! нож!..
     В эту  секунду  в ряду перед ними поднимаются два человека и заламывают
Косому руки,  согнув его через стулья так, что вот-вот  переломят ему  спину
пополам.  С боков поднимаются еще чьи-то руки и мертвой хваткой берут Косого
за ноги, чтобы он не мог брыкнуться.
     Сзади кричат:
     -- Безобразие! Сядьте, кина не видно!
     Им спереди отвечают:
     -- Щчас, щчас, граждане, не волнуйтесь! Один момент, и будет порядок...
     -- Шкалик,-- выкрикнул Косой.-- Дуй до плотины, зови ребят, наших бьют!
     -- Заткнись!-- рявкнул чей-то угрюмый бас.
     Слышно, как Косой хрипит. Видит Люська, что его  выносят, и он исчезает
в темноте.
     Через некоторое время те, кто выносили Косого, вернулись и  опять  сели
впереди Нефедова с Люськой. Один из них протянул назад пятерню  и пожал руку
Нефедову.
     Услышав крики,  прибежала в  зал билетерша Фаина  Семеновна. Киножурнал
остановили, в зале зажгли свет.
     -- Что здесь происходит, граждане? Почему шум?
     За  билетершей следом в зал  протопали  трое  в матросских  бушлатах  с
автоматами  -- военный  патруль.  Только теперь Люська увидела, что в  зале,
впереди них и кругом, сидят раненые из  госпиталя, одетые кто во что горазд,
как могут одеваться только раненые: кто в шинели, кто в ватнике, кто в одной
пижаме. Это в такой мороз-то!
     Патрульные прошагали по  одному проходу и вернулись к фойе  по другому.
Убедившись, что все в зале в порядке, они ушли следом за билетершей.
     Свет  в  зале  снова погасили,  и вместо  журнала стали  крутить дальше
"Сердца  четырех". Первый раз в жизни Люська не смотрела на экран  и ничего,
кроме Нефедова,  не  видела. Вспомнила только  про костыль,  который упал  в
проход,  нагнулась  и подняла. Отдала своему стойкому  оловянному  солдатику
костыль, и как-то так получилось, что она сама взяла его под руку.
     Нефедов  к  ней наклонился, прижал ее руку  к  пушистой  своей  щеке  и
молчал, но руку не отпускал, держал на своей щеке весь фильм. В конце Люська
сказала:
     -- Нефедов! У меня рука затекла.
     Фильм кончился, в зале загремела веселая песенка. Зрители поднялись  со
своих  мест  и двигались  по проходам в  сторону дверей с  надписью "Выход".
Вдруг  движение застопорилось, в тамбуре  перед выходом образовалась  толпа,
послышались  крики,  потом   стало  тихо.  Толпа  не  двигалась,  но  стояла
полукругом, не решаясь идти дальше, на выход.
     -- Да что там такое? Дайте пройти...
     -- Двигайтесь, граждане, не задерживайте остальных!
     -- Куды двигаться-то? Там покойник...
     -- Где покойник?
     -- Да вот, прямо тут, у выхода...
     -- Так милицию надо вызывать. Где милиция?
     Люська с  Нефедовым  протолкались вперед  и раздвинули чьи-то плечи: на
полу, возле стены, лежал скорчившись человек. Руки его были связаны сзади, а
на  голову надет клеенчатый мешок, перетянутый на шее  веревкой. Лежавший не
двигался и,  видно, уже давно задохнулся.  Люська  сразу сообразила,  в  чем
дело, не ахнула, не  пикнула, только прижалась грудью  к  руке  Нефедова. Он
поглядел на труп спокойно, даже равнодушно и сказал:
     -- Пойдем отсюда, Люся. Ничего тут для нас интересного нет.
     -- Слушай, Нефедов!-- прошептала Люська  ему  в  самое  ухо.-- Зайдем к
нам? Познакомлю с мамой...
     Зрители  стали   потихоньку  продвигаться  к  выходу,  боязливо  обходя
стороной тело, лежащее  у  стены.  Только раненые из госпиталя  подталкивали
друг  друга, выбираясь из зала, и, дымя  цигарками, балагурили, будто ничего
не произошло.
     Через полгода, когда солдат Нефедов стал студентом  пединститута, они с
Люськой  пошли  в  очередной  раз  в  кино  "Аврора",  и  Люська  ему  вдруг
прошептала:
     -- Слушай, Нефедов! Я хочу, чтобы ты на мне женился...
     Люська Немец  действительно стала Люськой Нефедовой,  но произошло  это
после войны и не сразу. Потом Нефедовы превратили мать в бабушку, подарив ей
двух внучек,  таких  же белобрысых,  как  их одноногий отец.  Но это  совсем
другая, сторонняя история, а в этой пора поставить точку.

        ЗЕМНОЙ ШАР НА НИТКЕ

     Олег  Немец не  любит безделушек.  С годами накапливается их в квартире
множество --  сувениров, статуэток, висюлек разных. Однажды, когда в Америку
отбывали, все это пришлось оставить, и,  Олег думал, навсегда. Но вот теперь
в   его  двухэтажном  доме,  где  число  комнат  определить   трудно   из-за
недостаточного   количества  перегородок,  безделушки  опять  появились,   и
количество их растет еще быстрей, чем раньше.
     Жене они нравятся, ее руки расставляют везде слоников, собачек и кошек,
буддийских божков, мексиканских дракончиков и гавайских человечков из  лавы,
не  говоря  уже  о  русских   поделках:   матрешках,  глиняных   зверьках  и
свистульках,  тульских самоварчиках,  валдайских  колокольчиках, вологодских
деревянных игрушках.
     Куда бы они с  Олегом ни ехали,  что-то  привозится  --  благо  в любой
стране  такого товара более  чем  достаточно. С  новыми  экспонатами  Нинель
переставляет весь антураж наново. Стоят и лежат эти сувениры в доме у Немцев
на полках, на столах, на подоконниках, за  стеклами в серванте, на тумбочках
в  спальне,  в ванных  и  туалетах,-- везде  мозолят  глаза, хоть выбрасывай
потихоньку от жены. Олег даже  ссорился  с  ней из-за этого. У  современного
человека, убеждал он,  достаточно  воображения, чтобы украшения домысливать.
Когда заходит разговор  на эту тему, он готов всех уверять, что самая уютная
комната та, в которой только что побелили потолок и стены, а мебель  вносить
не собираются. Мало мебели -- много воздуха, есть можно стоя, спать на полу.
     Говорит так Олег не ради оригинальничания и не потому, что он аскет. Он
действительно не любит  лишних вещей. При этом есть одно исключение, которое
делает  его уязвимым в  споре  с женой,  поэтому она не обижается. Она молча
указывает на сервант.
     Там  у Немца  хранится безделушка, которую он бережет. Всю жизнь она  с
ним.  В школу в портфеле носил. В консерваторском  общежитии  в коробке  под
кроватью  лежала.  Вывез  ее в  чемодане,  и  таможенники,  когда  все  вещи
выворачивали, эту штуку  повертели,  ничего в ней не обнаружили  и в чемодан
обратно   швырнули.   Сейчас  она  в  серванте   за  стеклом.  Валеша,  сын,
давным-давно, еще когда маленьким был, привязал к ней ниточку. Висит.
     Издали это голубой шарик не больше мяча для игры в пинг-понг. Подойдешь
ближе  --  различаешь материки, океаны, Европа,  Африка,  вот  обе  Америки,
Австралия. Но лучше  шарик  рассматривать в лупу -- тогда и  города видны, и
горы, и реки. Вот и Европа наша  с  Азией,  сшитая так, что  границы нет. На
месте  Северной   Америки  маленькая  вмятинка.  Словом,  маленький  глобус.
Крутанешь  пальцем  -- он  на  нитке завертится. Только знать  надо, в какую
сторону вертеть, чтобы не обидеть старика Коперника.
     Шар покрутится, замрет, и тут становится видно, что все же  глобус этот
странный.  Все  очертания материков  обведены жирной  черной полоской,  реки
заметны.  Точками  обозначены  и Москва,  и  Париж,  и Лондон,  и  Пекин,  и
Вашингтон, и  Рио-де-Жанейро. Но  нет того, что должно быть на  любой карте:
нет  границ  государств.   Все  материки  окрашены  одной  светло-коричневой
краской.
     В  одном  месте, если  приглядеться  еще  пристальней, точка имеется  в
районе Урала. Точку  ту Олег сам нанес. Выцарапал  он  ее вилкой на  память,
когда принес глобус домой. Было это в сорок четвертом...
     После школы, забросив  в окно портфель, Олег в компании  ребят со двора
забирался  в трамвай.  Билетов они не  брали, а  чтобы  вагоновожатая  их не
видела,  прилаживались  в заднем  тамбуре  на  корточки.  Трамвай  шатало  и
подбрасывало на ухабах  так, будто  он  двигался без рельсов.  Стекла забиты
фанерой, только на  площадке светло, потому что дверь оторвана. Сидят пацаны
на трамвайной площадке и вытаскивают из кармана  вчерашние  трофеи:  гильзы,
патроны от пистолетов, сигнальные лампочки из приборов. Идет обмен.
     -- Два патрона на лампочку.
     -- Десять гильз на один патрон.
     -- Дай сперва поглядеть!
     -- Чего глядеть? Патрона не видал?..
     Они сговариваются,  но тут  трамвай  взлетает на ухабе, патрон вместе с
лампочкой и гильзами выпрыгивают из рук и проваливаются через щель в полу.
     Ехали они  до  конечной  остановки  возле  вокзала.  Наконец,  трамвай,
повизжав,  останавливался  на  круге.  Дальше  дорога  шла  через  болото  и
заброшенный карьер, заросший мелкой  кусачей крапивой,  к  заводской свалке.
Свалка располагалась по обе стороны железнодорожной ветки, которая уходила в
тупик. Каждый день в тупик загоняли состав с тяжелым краном впереди.  Ребята
прятались за кусты и  крапиву, оттуда внимательно следя за тем, что привезли
сегодня, терпеливо ждали.
     Кран,   пыхтя,   разворачивался,  и   два  пожилых  работяги  в  рваных
гимнастерках подтаскивали крюк к ближайшей платформе, на которой громоздился
разбитый  немецкий  танк,  привезенный  с   фронта  на  переплавку.  Рабочие
обматывали  танк тросами, за них цепляли крюк  и отбегали  в  сторону.  Крюк
уползал вверх. Танк,  поколебавшись и  цепляясь  за стоявших рядом  таких же
разбитых уродов, поднимался над платформой и медленно опускался на свалку.
     После   этого   кран   отдыхал,   отдуваясь  паром,   а  тем   временем
паровозик-кукушка простуженно свистел и выезжал из тупика. Пустую  платформу
отцепляли  и  к  крану подо