зил  по  сиденью,  то  и  дело  озирался,  а  когда  проехали  с
полквартала, запел, верней,  загнусавил что-то,  но тут  же и оборвал. Вдруг
перегнулся к отцу и показал пистолет.
     --  Сгоняем  на дельце, ля? --  он поиграл пистолетиком на  ладони.  --
Подождешь полчасочка в одном месте, ля, за  углом.  Тебе пятьсот тугриков, и
вали. Дело чистое, не мокрое, верное. И пять кусков за голенищем, ля.
     Бритый убрал пистолетик  в  карман, открутил окно и  харкнул.  Попав  в
соседнюю машину, захохотал.
     --  Я  бы с удовольствием, --  осторожно сказал отец, --  да вот, вишь,
дочку надо срочно везти к врачу, заболела.
     Маша хотела возразить, но решила на всякий случай промолчать.
     -- Ну и дурила, ля! -- сказал  бритый без особой обиды. --  Встань, ля,
вон  там. Другого, ля, возьму.  Дай цыгару  и вали отседа,  покеда,  ля,  не
пришил!
     Бритый  закурил,  пустил  клуб  дыма  Маше  в  лицо  --  так,  что  она
закашлялась, вылез и хлопнул дверцей с такой силой, будто выстрелил.
     Отец закусил губу и отъехал бледный и хмурый.
     -- Анекдот, да, пап?..
     Маша все еще кашляла. Ей хотелось сказать отцу что-нибудь приятное.  Он
грустный все время. Сцепление у него куда-то ведет, вот в чем беда.
     -- Мне в шашлычной понравилось, -- прошептала она ему на ухо.
     Он немного отошел, кивнул, подмигнул:
     -- Ну и хорошо.
     -- И тетя там красивая, да?.. А к маме скоро?
     Отец зыркнул на Машу и стать смотреть по сторонам.
     -- Ладно!  -- решительно сказал он. -- Поехали  за  рублем,  а  то день
пустой.
     Подкатили  они  к  стоянке  возле универмага  "Москва". Пассажиров было
полно, и ни одного такси.
     -- В Домодедово, в аэропорт!  Только  в аэропорт  везу, -- стал кричать
отец, приоткрыв дверцу.
     -- Вот и ладненько, что только. Как раз подходит!
     Человек  в мятом черном костюме и черном галстуке сразу согласился.  За
всю дорогу не  произнес ни единого слова, а возле аэровокзала расплатился по
счетчику. Мелочь вынуть не поленился, копейки отсчитал.
     -- И это все? -- тихо спросил отец.
     -- Чего ж еще?
     -- Добавить  надо  за  вредность производства...  А то, смотри, обратно
отвезу.
     Пассажир испытующе посмотрел на него и  вынул из  кармана удостоверение
ОБХСС. По  виду было ясно,  что птица  невысокого  полета, на побегушках, но
отец скис.
     --  Так  что?  --  пассажир  продолжал  смотреть  внимательно,  любуясь
произведенным  эффектом.   --  Давай  к  нам  прокатимся,   актик  составим:
вымогательство  да  еще  с  угрозами.  И  родственников возишь на  служебном
транспорте. Тут, в Домодедове, недалеко.
     -- Да какие же угрозы? -- хмуро произнес отец. -- Я пошутил.
     -- За такие шутки, знаешь...
     -- Мы что, не свои люди?
     -- Видно, не свои, раз глаз не наметан, у кого брать.
     -- Ну ошибся, сосчитаемся! У тебя когда день рождения?
     -- Не все ли равно?
     -- Может, скоро? У меня для тебя подарок есть.
     -- Другой разговор. Только это будет взятка. Да еще  при свидетелях, --
обэхаэсник покосился на Машу, захлопнул удостоверение и спрятал в карман. --
Что за подарок? Я тороплюсь.
     Пришлось подняться с сиденья, пойти к багажнику и вытащить пару бутылок
водки.
     -- Держи, не разбей! "Столичная". Себе купил.
     --  На  ночь что ль  запасся?  -- спросил клиент, ввертывая бутылки  во
внутренние карманы пиджака. Ладно уж, на этот раз езжай. Я сегодня добрый.
     Отец проводил его глазами и уселся за руль.
     -- Скучаешь? -- он завел мотор, и рукой, пахнущей маслом, похлопал дочь
по щеке. -- Заплатил по счетчику, и на том спасибо, верно, Маш?
     Она кивнула.
     Возле аэровокзала он съехал на стоянку, пробрался поглубже между машин,
опустил  щиток с надписью "Обед". Маша тихо сидела,  держась  за  клетку,  и
следила глазами за  отцом. Он толкался  у выхода из аэровокзала,  наметанным
глазом отбирая  подходящих клиентов. Привел одного и, усадив в машину, велел
ожидать. Потом привел второго. Оба ждали молча, озираясь по сторонам. И Маша
молчала. Вдруг она увидела в окошко, что отца бьют.
     Били его прямо  возле выхода, у стеклянных дверей. Их трое,  а он один.
Маша  закричала и  бросилась на  помощь. Клубок крутится -- не поймешь,  кто
где. Бежать далеко,  машины сплошным потоком поперек.  Плача, она ухитрилась
схватить отца за рукав. Но  тут же  ее сбили с ног, даже не заметив, как она
откатилась  к  стене. Хорошо,  что  откатилась,  а  то бы  убили  и  тоже не
заметили.
     -- Прекратите, кому говорят!
     -- А ну разойдитесь!
     Клубок  стали  растаскивать двое милиционеров, по лени  вмешиваться  не
собиравшихся, но построжавших, когда ребенка сбили на виду у публики.  Драка
иссякла.  Отругиваясь  и грозясь посчитаться, отец  пробрался  между  чужими
руками и ногами,  получил еще удар  в  спину, но уже  увидел  дочку, стал на
колени и поднял ее на руки.
     -- Ты цела?
     -- Цела, цела, -- повторяла рыдая Маша. -- А ты? Ты?
     Он принес ее  в машину, усадил, и сам  сел. Глянул на себя  в  зеркало,
оторвал кусок газеты и молча  стал стирать кровь с подбитой губы. Под глазом
назревал подтек.
     На заднем сиденье, плотно прижатые двумя  большими чемоданами,  покорно
ждали клиенты.
     -- Что там? -- спросил пассажир с "дипломатом" в руке.
     --  Суки!  --  цедил  отец. --  Хотят, чтобы делился. С вас,  значит, с
каждого,  по  двадцать пять, а им отдай двадцать  пять с рейса ни за что. Не
то, говорят, шины будем  резать. И легавые с ними заодно. Пусть застрелятся,
не дам! Как жить, а?
     -- Надо платить, -- рассудительно  высказался  пассажир с "дипломатом".
-- Платить, а то  порежут.  И зубы протезные дороже своих. Такое дело: плати
или убьют. Хотя для конкретного случая все  одно: дал бы им двадцать пять, а
за это спокойно  взял  бы третьего пассажира. А  так  не  дали. Правильно  я
рассуждаю?
     Другой клиент, средних лет  деревенский мужик, тихо  сопел, забившись в
угол, и на всякий случай в дебаты не вступал.
     --  Машка, ты в порядке?  -- отец  немного успокоился и  повернул  ключ
зажигания.
     -- В  порядке,  --  неуверенно  прошептала  она,  все  еще всхлипывая и
разглядывая содранные коленки.
     -- Тогда поехали. Матери не говори, что драка была.
     Отец опять закурил и вышвырнул в окно пустую  пачку.  Маша проводила ее
глазами. Пачка  взмыла вверх, затрепетала в воздухе и шлепнулась на асфальт.
В этот момент встречный  грузовик поднял  ее в  воздух. Взлетев, пачка опять
упала, заковыляла и тут же распласталась, придавленная другим колесом.
     По обеим  сторонам шоссе замелькали  желтые,  облезлые  деревья.  Пошел
дождь,  зашлепал  по стеклу  один дворник. Другой оказался  поломанным. Отец
матюгнулся, а потом, поглядев на Машу, в более вежливой форме стал  клеймить
позором  напарника Тихона, который  выжимает из машины  бабки, ни  о чем  не
заботясь.
     -- Небось, и сцепления не сделал, потому  что на слесарях сэкономил, --
ворчал он. -- Или ждет, чтобы я его у барыг купил.
     Пока  они  развозили двух пассажиров по Москве, на Таганку да на Зорге,
совсем стемнело.  Зато  дождь прошел, только воздух остался  сырым и зябким.
Маша  стала кашлять, мерзнуть, съежилась  и положила ладошки между  коленок.
Отец  включил печку. Снизу подул теплый воздух, стало уютно, почти как дома.
Девочка заморгала часто-часто и стала смотреть на счетчик, чтобы не заснуть.
Цифры  прыгали, прыгали, прыгали. Люди выбирались из машины,  влезали новые,
мокрые.  От них летели  брызги,  и  Маша морщилась. Она  сидела,  вцепившись
руками в сиденье, и смотрела вперед, на грязный  асфальт, который убегал под
машину.
     -- Все! -- крикнул вдруг отец, да так громко, что Маша вздрогнула.
     -- Эй, довези, дяденька, чего тебе стоит!..
     -- И  за сотню  не поеду.  В парк, девочки, еду, в  парк! Время  вышло.
Видите, ребенок совсем спит?..
     Одна из девочек наклонилась, просунулась в окошко и сипловато спросила:
     -- А порошочка нету?
     -- Нету, нету, -- бросил  он, отцепляя ее руку от дверцы и трогаясь. --
Этим не балуюсь. Других спроси!
     -- Зубного порошочка, пап?
     -- Конечно, зубного! Видала их рожи? То-то!
     Маша опять задремала, а открыла глаза на въезде в парк.


        4.

     Тут  было  темно,  и  стоял  длинный  хвост  машин.  Отбивала  Андреич,
протягивая из  окошечка руку, брал у каждого  путевку,  опускал  под стол, а
затем  вытаскивал и грохал штемпелем.  Отец тоже достал  свою путевку и, как
все,  сунул в нее деньги, чтобы ему не  отметили опоздания, подумав, добавил
за вопрос о Маше и сложил путевку вчетверо.
     Въехали  на  мойку,  и  отец  опять  вынул   рубль  и   сунул  в  халат
старухе-мойщице, которая включала щетки и тряпкой протирала заднее сиденье.
     -- У  тебе здеся  чисто,  блевоты нема! -- сказала  мойщица,  но  рубль
взяла.
     Они  опять  протискивались  в лабиринте  машин с зелеными огнями. Возле
забора отец  остановился и стал раскладывать деньги из  разных  карманов  на
сиденье, бурча себе под нос:
     -- Это в кассу, это слесарям, это бригадиру, это начальнику колонны...
     -- А бабушке? -- спросила Маша.
     Не отвечая, он  прикидывал,  сколько в  той  трети,  которая  пойдет от
начальника  колонны  пополам  директору  таксопарка  и  секретарю  партбюро.
Директор  треть своей  шестой  части  отдаст  начальнику  районного  ГАИ,  а
секретарь партбюро -- секретарю райкома.  А уж кому далее и какие  доли, нас
не касается. Там свое не прозевают.
     -- Погоди-ка! -- он пересчитал кассу. -- Не сходится же...
     Вздохнул, закрыл глаза и, положив голову на руль, полежал.
     --  Маш!  --  крикнул  он. -- Денег-то в  выручке не  хватает.  Старика
бесплатно  везли, а  еще?..  Видно,  в  драке у  меня  из  куртки выдернули.
Четвертачок дай-ка обратно!
     Она порылась в кармане платья, извлекла бумажку.
     -- Так... А червончик на, Маш, спрячь...
     Вылезал он из машины медленно, долго растирал затекшую спину.
     -- Пап, а дяденька, который велел Тихону звонить, хороший?
     -- Чего?!
     -- Тот дяденька, который со скрипом...
     Посмотрел он на  нее, устало  вздохнул и  не стал отвечать. Только  зло
хлопнул дверцей и исчез между машин. Когда отец вернулся, Тихон уже сидел на
сиденье, на его месте, рядом с Машей.
     -- Ну и дочка у тебя, юмористка. Сколько, спрашиваю, взяли за день? Дак
она мне червонец показывает. Ха!
     -- День плохой, правда.
     -- Хитришь,  поди. У  Клавки  приобрел что  надо?  Я  за  твое здоровье
нагребу.
     -- До свидания! -- вежливо сказала Маша, вылезая на холод.
     -- Ха! Прощай, цыпленочек!
     Взяв дочь на  руки,  он понес ее,  как  маленькую.  Хорошо,  что  дождь
перестал. Она обняла отца и уткнулась  ему в шею носом.  Шея пахла шашлыком,
бензином  и  еще  чем-то  сладким.  Автобуса  они  ждали  долго.  К  себе  в
Бескудниково, которое отец называл  Паскудниковом, дотащились  не меньше чем
за час. А вышли из автобуса -- у Маши застыли ноги и спать расхотелось.
     -- Пробегись немного, согрейся,  -- во дворе отец спустил ее на землю и
побренчал в кармане мелочью. -- Я за углом сигарет куплю, если открыто.
     Во  дворе  еще  повизгивали  железные  качели.  Две  девочки в  темноте
раскачивались, кто выше. Маша подошла к ним.
     -- Я  на  такси целый день каталась. Думаете, нет?  -- она  порылась  в
кармане.
     -- У меня десять рублей есть. Настоящие. Давайте в шашлычную играть...
     Когда отец вернулся во двор, Маши уже не было. Он поднялся по лестнице,
открыл своим ключом дверь и громко сказал:
     -- Вот мы и дома!
     -- Это еще что? -- жена обнаружила в его руках клетку.
     -- Попугайчик волнистый.
     -- Волнистый? А говоришь, я барахольщица.
     -- Это не барахло. Машка просила...
     -- Ты и рад стараться! Да где она-то?
     -- Разве ее нету?
     Он бросил клетку на пол и, оставив дверь открытой, побежал вниз.
     -- Где шляешься?
     Радостная, она поднималась ему  навстречу, облизывая языком  бумажку от
мороженого.
     --  Наследили-то в  квартире! -- всплеснула руками мать  и  побежала  в
уборную за тряпкой.
     Отец  швырнул  фуражку  в  угол,  под  зеркало,  и  пятерней  пригладил
слежавшиеся волосы.
     -- Матери деньги -- забыла?
     Маша тут же вытащила мелочь.
     -- И больше ничего? Ну, куда дела?..
     -- Девочкам я мороженое тоже купила. Им очень хотелось.
     -- А сдачи?
     -- Сдачи дядя взял.
     -- Какой еще дядя?
     -- Большой такой, небритый.
     -- Та-аак!  Мужик-то уже, конечно, далеко. Но она-то! Крашеная такая, с
фиолетовыми волосами? И молчала, крыса! Пошли, я ей хвост оторву.
     -- Она уже заперла, пап. Нам и то не хотела продать.
     -- Ладно, завтра я ей выдам! Матери только не говори!
     Вошла мать и начала вытирать пол у них под ногами.
     -- О чем шепчетесь?
     --  Да  вот, деньжат  тебе привезли, чтобы утром перебиться.  Завтра  в
парке аванс...
     -- Наконец-то сообразил, -- удовлетворенно сказала мать. -- Можешь ведь
заработать, когда хочешь. Все люди как люди, а ты?
     Пошарив в кармане  и подмигнув  Машке, отец, как  фокусник, вынул  пару
мятых червонцев. Потом,  подумав, добавил к  ним из другого кармана пятерку.
Мать обтерла ладонь о халат, разгладила банкноты и подняла на отца глаза.
     -- И за это ты пахал целый день? --  она хотела прибавить  еще  что-то,
обидное, но сдержалась. -- Что это у тебя под глазом?
     -- Подрался.
     -- Уж не в Домодедове ли опять? Не езди ты туда! Глаз чуть не выбили.
     Он промолчал. Мать спрятала деньги в карман, смахнула с отцовского  лба
капли дождя.
     -- Зарплату сам завтра принесешь. Саньку посылать не буду.
     В  дверь позвонили. Вошла соседка Евдокия, проводница поезда "Москва --
Берлин".  Евдокия привозила острый дефицит,  а  мать  ей  помогала  сбывать:
ездила по городу, сдавая вещи в комиссионки.
     -- Урожай собрала? -- спросила Евдокия. -- Давай!
     -- Сегодня ж воскресенье! -- удивился отец.
     -- Конец месяца, -- пояснила она. -- Комки для плана открыты.
     Мать принесла сумочку и  вслух  отсчитала двести двадцать пять  рублей.
Полста Евдокия шикарным жестом вернула матери обратно, за труды.
     --  Зайди  потом, --  довольная  Евдокия упрятала деньги в лифчик. -- У
меня  кой-что еще есть в наличии.  Только не сегодня: хахаль у меня нежданно
сыскался. Сегодня причалит.
     Нагловато подмигнув Маше, она исчезла.
     -- Сколько ты у нее заначила? -- спросил отец,  когда дверь за Евдокией
закрылась.
     -- Она  ж  квитанции проверить  может. Но я одно ее  платье узбекам  на
рынке спустила. Шестьдесят себе.
     -- Вот! И все жалуешься...
     -- А что ж -- на тебя рассчитывать?
     --  У Евдокии  хахаль  новый, -- сказала  Маша. --  Участковый, младший
лейтенант. У него жена была да сплыла.
     -- Все-то знаешь! -- проворчала мать.
     -- Евдокия же сама во дворе хвалилась. А мы с папкой, знаешь, где были?
В шашлычной! Там соленый огурец дают, шикарный. Санька дома?
     -- Дома, дома. Где ж ему еще быть...
     -- Он попугая видел?
     Клетку Санька вынес  на кухню и поставил на стол. Попугай спал,  поджав
под  себя  одну  ногу  и  зажмурившись.  Санька  опустился  на колени  перед
табуреткой и наклеивал в альбом марки, ловко смазывая их языком.
     -- Видала? -- он показал  на только что вынутые из конверта. -- Сегодня
приобрел. Бабушка мне за четверку  по физике деньжат дала. И у меня свои еще
были...
     Маша тоже опустилась на колени. Вот так марки! Большие, яркие, и на них
звери.  Таких даже в зоопарке не увидишь. Санька собирал марки со зверями, и
Маша со зверями.
     -- Иностранные?
     --  А как же! Вот  эти одинаковые, -- ткнул пальцем Санька.  -- Хотел в
классе продать, но никто не раскошелился. Если хошь, бери.
     Она сразу сгребла три марки.
     -- Ты мне за шесть штук была должна, -- оставшиеся марки Санька засунул
в конверт. -- Теперь, значит, за девять.
     -- А где ж я возьму?
     -- Где? Накопи  денег и отдашь. У матери возьмешь  на мороженое, так ты
сливочное не покупай. Купи молочное, и останется. Поняла?
     --  Ясно!  Берешь  на  сливочное, покупаешь  молочное, и  останется.  А
попугай у нас будет на кухне жить, да?
     Все-таки глаза  слипаются.  Отец  уже лежит  на  диване,  тоже  вот-вот
заснет. Маша молча подходит к матери и просовывает ладошку в ее ладонь. Мать
все понимает. Она ведет дочь сначала в ванную, подмывает ее, потом волочит в
комнату.  Раздевает,  набрасывает  на  худенькое  тельце  ночную  рубашку  с
розовыми цветами.  Ставит  рядом  с  буфетом раскладушку,  укладывает  Машу,
укрывает одеялом, многозначительно взглянув на отца.
     -- Измучил ты ее вконец, -- шепчет мать, на этот раз совсем не сердито.
     До  Маши  сквозь  сон  едва долетают  эти  слова. Папа  все-таки  очень
хороший:  целый день  катал  ее  на  машине.  Только на  животе  вечером  не
покатались. И  официантка Лида  хорошая: такой замечательный соленый  огурец
ели.  Мама  тоже  хорошая. И  попугай  в  клетке  отличный.  И Санька просто
замечательный. Марки  купил  себе  и три штуки  мне продал.  А деньги  такие
круглые-круглые. Берешь на сливочное, покупаешь молочное, и оста...

                1969.



   Юрий Дружников.
   Парадоксы кампуса


     Copyright Юрий Дружников
     Источник: "Литературная газета", 29 июня 1994.



Избыток свободы

     Дважды  в  неделю по  часу у меня в  университетском кабинете  приемные
часы. Иногда никого, и я пишу письма. Иногда -- в коридоре очередь, сидят на
полу,  читают  или  треплются,  ждут.  Раз  в  год  я  получаю  циркуляр  от
испуганного начальства всему мужскому персоналу: просьба не закрывать дверь,
когда  беседуете со студенткой  tГ«te-ГҐ-tГ«te.  Рассердившись  из-за плохой
оценки,  заявит, что  вы  посягали  на  ее  прелести.  Все  знают,  что  это
перестраховка, на практике ничего такого не происходит. Студенты дружелюбны,
в отличие от российских, менее циничны и более открыты.
     Студентка  Джулия К. (фамилию не скажу, а имя выдумал).  Пришла, села и
сходу:
     -- Меня трахает черный. Что вы посоветуете?
     Вообще-то прием для консультаций по литературе. Но -- свободная страна.
Приходят   ко  мне,  доверяя  авторитету  или   просто   в   данный   момент
посоветоваться больше не с  кем.  Времени  на размышление  нет. Послать ее в
центр психологической помощи? Она и без меня знает про это, а пришла ко мне.
Итак, у нее связь с черным. Что же ответить?
     -- Все цвета кожи хороши, -- начал я банально. -- Проблема, видно, не в
том, что он черный, а...
     -- Только в  том,  --  отрезала  она.  --  Отец  узнал  и категорически
требует, чтобы  я с ним порвала. Нет, отец не расист. Он и сам  мексиканских
кровей. Он говорит, что Бог для чего-то создал людей разных рас. И смешивать
расы -- значит, идти против Бога.
     Что  бы  вы ей ответили,  читатель? Когда она  от  меня уходила, черный
парень ждал  за  дверью  и  сразу  принялся  обнимать ее  так,  будто  хотел
заполучить тут же, в коридоре.
     Я приветствую секс.  Но за те три года,  что Джулия провела на  кафедре
русской литературы, она  никогда ничего не спросила о Тургеневе, Достоевском
или  Цветаевой  -- хотя бы в  плане любви  или Бога. Больше всего ее занимал
феминизм. Как доктрина. С трибуны она была активисткой борьбы против засилья
мужчин. В жизни же крутила бесконечные романы, а одного своего друга вывезла
из Москвы.
     Секс и феминизм в причудливом гибриде переросли все меры в американском
образовании. Сижу на совете по аспирантуре.  Докладчица сообщает о громадном
успехе  Калифорнийского  университета   в   прошлом  году:  число  женщин  в
аспирантуре  достигло  50  процентов.  Я  аплодирую  вместе  со  всеми.  Она
закругляется: наша  задача  -- не  останавливаться на достигнутом,  бороться
дальше, добиться новых успехов.  И опять все аплодируют. А  бороться за что?
За