ко  мне...
изменились.
   - А ваши чувства, Симон? Скорее уж они изменились... или разве...
   - Я придерживаюсь условий, которые вы мне поставили, дорогая, - ответил
он лицемерно.
   "Какая-то новая женщина  вошла  в  его  жизнь,  одно  только  служебное
положение не могло до такой степени изменить его. Я просто дура", - думала
Изабелла, чувствуя, что страдает. И спросила:
   - Вы счастливы?
   У него чуть было не вырвалось; "Очень!" Но из приличия он ответил:
   - Разве такое понятие вообще существует?
   - Несколько месяцев назад вы не говорили так, - прошептала она.
   В эту минуту  послышался  звонок,  напоминавший  по  звуку  колокольчик
церковного служки.
   - Меня вызывает министр, - сказал Симон, торопливо вставая.
   Во взгляде Изабеллы он прочитал презрение. Отличное положение,  которым
он так гордился, по  существу  было  положением  мальчика  на  побегушках.
Бедняга Симон, а ведь она считала его поэтом! Ей  стало  стыдно  за  него;
поспешность, с какой он встал, показалась ей унизительной.
   Ему захотелось исправить дурное впечатление.
   - Нас сильно беспокоит судьба  правительства,  -  сказал  он,  протирая
большими пальцами стекла очков. - Я был сегодня в  Люксембургском  дворце.
Все только и говорят о кризисе, это какой-то психоз. Но так как и в  новом
составе кабинета патрон сохранит свой портфель... Увы, сейчас я должен вас
покинуть!..
   Но Симон лишь ухудшил впечатление: перед ней был лакей, уверенный,  что
удержится на своем месте.
   Изабелла снова взяла томик стихов.
   - Я  уношу  его.  В  некотором  роде  он  -  наше  детище.  "Посмертные
произведения". Название вдвойне верное. Это все, что сохранилось из  того,
что мы делали сообща,  -  сказала  она  с  непривычной  для  нее  грустной
иронией, которую, сама того не замечая, переняла у своего мужа Оливье.
   Она подняла темные глаза на Симона.
   - Увидимся ли мы еще? - спросила она, делая последнюю попытку.
   - Ну конечно, мы будем часто видеться.
   Стараясь быть вежливым, он легонько подталкивал ее к двери.


   Оливье стоял в халате перед зеркалом умывальника со щетками в  руках  и
приглаживал свои седые волосы, разделенные посредине пробором.  Он  всегда
ложился в постель раньше  жены,  чтобы  освободить  ванную,  расположенную
между двумя спальнями.
   На  особой  вешалке,  какими  пользуются  англичане,   были   аккуратно
развешаны домашняя бархатная куртка гранатового цвета, рубашка и носки;  к
вешалке снизу был прикреплен маленький ящик для старых туфель, которые  он
носил дома; по утрам горничная все это убирала.
   Сквозь полуотворенную дверь он услышал, как Изабелла положила колье  на
туалетный столик.
   Она была у себя в  комнате,  и  Оливье,  набравшись  смелости,  решился
наконец задать ей вопрос, который не шел у него из головы в течение  всего
вечера.
   - Стало быть, вы его сегодня видели?  -  спросил  он,  немного  повысив
голос и стараясь, чтобы вопрос звучал как можно естественнее.
   - Да, видела, - ответила Изабелла, сидевшая за туалетным столиком.
   Наступило короткое молчание, затем Оливье сказал:
   - Я думаю, вас это взволновало.
   - О нет, нисколько, - ответила она. - Ведь свидание  было,  собственно,
деловое... из-за книги... И потом, хоть у меня и  нет  оснований  на  него
сердиться... но я вас уверяю...
   Он  услышал,  как  она  пересекла  комнату   и,   продолжая   говорить,
приблизилась к двери.
   - Можете войти, я уже заканчиваю, - сказал он.
   Она толкнула створку двери.
   - ...нет, уверяю вас, Оливье, - продолжала она, - встреча не  доставила
мне никакого удовольствия. Ведь все уже в прошлом - И очень жаль,  если  у
вас возникла хоть тень сомнения...
   Машинально она  стала  раздеваться.  И  вновь  перед  мысленным  взором
возникла  фигура  Симона,  легонько  подталкивающего  ее  к  дверям;   она
чувствовала его руку у себя на плече, и у нее защемило сердце.
   - Как я могу вас в чем-либо подозревать?  -  сказал  Оливье,  продолжая
приглаживать волосы и стараясь сохранять спокойствие. -  У  меня  нет  для
этого ни права, ни основания... Скорее уж вы можете сердиться на  меня.  Я
прекрасно понимаю, что наш брак утратил всякий смысл; я невольно порчу вам
жизнь. Снова повторяю: постараюсь не слишком долго стоять у вас на пути...
Но что же делать, - как это ни печально, а я все же чувствую себя хорошо.
   Он обернулся. Она стояла совершенно голая.
   - О, простите? - воскликнул он, краснея.
   И торопливо повернулся лицом к стене.
   - Что вы, что вы, это я  виновата,  -  невольно  рассмеявшись,  сказала
Изабелла. - Я увлеклась разговором и  не  обратила  внимания...  И  потом,
говоря по правде, какое это имеет значение для наших отношений, Оливье?..
   Она надела ночную рубашку.
   - Я только одного хочу, - продолжала она, - чтобы вы никогда больше  не
повторяли тех глупостей, какие я только что слышала. Мне это больно...
   Оливье с благодарностью посмотрел на нее.
   - Вы хотите утешить меня... А может быть, я и в самом деле не очень вам
в тягость? - спросил он.
   Оливье был такой опрятный и холеный, от него  приятно  пахло  туалетной
водой и зубным эликсиром; взгляд у него был нежный, а  лицом,  что  бы  ни
говорили, он все-таки походил на Орлеанов. Изабелла  уже  так  привыкла  к
нему, ее трогала постоянно проявляемая им предупредительность.
   - Знаете, Оливье, я вас очень люблю! - призналась она. И,  быть  может,
оттого, что в  тот  день  Изабелла  испытала  горькое  разочарование,  она
подошла к мужу и поцеловала его в губы.
   - Дорогая! Моя дорогая! - сказал он, побагровев от радостного смущения.
- Вы, верно, поступаете так просто из жалости, но мне теперь  не  до  всех
этих тонкостей. Вы делаете мне большой подарок.
   Изабелла  положила  голову  на  плечо  Оливье.  Ей  так   хотелось   на
кого-нибудь опереться. Муж нежно обнял ее. Он чувствовал,  как  она  тесно
прижалась к нему чересчур мягкой грудью;  его  руки  скользнули  вдоль  ее
тела, тела женщины, прожившей на свете вдвое меньше, чем он.
   Внезапно он отодвинулся.
   - О, простите, - сказал он снова. - Что вы подумаете обо мне?
   Она как-то странно на него посмотрела.
   - Видите ли, Оливье... - произнесла она.
   - Конечно, это очень глупо... - пробормотал он в смятении,  какого  она
никогда в нем не замечала. - Я... я и не подозревал, что со мной еще может
произойти нечто подобное... Отзвуки прошлого.
   Изабелла опустила голову; казалось, она размышляет.
   Оливье вновь подошел к жене, нерешительно обнял за плечи и поцеловал ее
волосы.
   - Полноте, полноте! - прошептала она, тихонько отстраняя его.
   - Да, вы правы, я смешон, - проговорил он. - Хорош, нечего сказать... В
моем возрасте это по меньшей мере  неприлично.  Но  и  вы  тоже  виноваты!
Раздеваться тут, в моем присутствии... Прошу вас, забудьте этот... случай.
Пора спать. Спокойной ночи.
   Но прежде, чем он закрыл за собой дверь,  она  взяла  его  за  руку  и,
опустив глаза, спросила:
   - Вам это будет приятно, Оливье?


   На следующее утро, побрившись, приняв ванну и сделав массаж, он  явился
завтракать в комнату Изабеллы в весьма игривом настроении.
   - Я смущен, я сконфужен моим вчерашним поведением, -  произнес  он,  не
скрывая своей гордости.
   - Зачем же смущаться, - сказала, смеясь, Изабелла.  -  Мне  было  очень
хорошо.
   Она тоже находилась в отличном настроении.
   - О, это вы говорите из жалости, - запротестовал он. - Вы  очень  добры
ко мне. Изабелла.
   Она протянула ему совсем еще теплый гренок с маслом.
   - Я бы даже сказала, что вы  весьма  недурно  с  этим  справляетесь,  -
заявила она с бесстыдством непосредственных натур.
   - Да! В  свое  время  и  я  чего-то  стоил...  Порою  мне  даже  делали
комплименты. Надеюсь, - снова краснея, продолжал Оливье, - вы  не  станете
ревновать меня к моим былым увлечениям?
   - О нет, уверяю вас,  Оливье,  darling  [милый  (англ.)],  -  заливаясь
смехом, ответила она.
   Изабелла впервые так назвала его  и  почувствовала,  что  нашла  верное
слово. Оливье был именно "darling".
   - Бывает иногда, что старые деревья много лет не  плодоносят,  а  потом
вдруг, неизвестно почему, дают последний урожай.
   - Прекрасно! Желаю, чтобы сбор урожая длился как можно дольше!
   - Спасибо, дорогая, спасибо! Что мы сегодня будем делать?
   Ему хотелось чего-то нового, интересного. Если бы не стоял  ноябрь,  он
предложил бы поехать в Булонский лес - кататься на лодке. В  конце  концов
он решил повести жену в зоологический сад.
   - Должен признаться, дорогая,  я  там  не  был  почтя  шестьдесят  лет.
Оденьтесь потеплее.
   Зоологический сад являл собою мрачное зрелище. В аллеях ни души.  Гнили
собранные в кучи опавшие листья. Только кедры да лиственницы сохраняли  на
ветвях черноватые хлопья, почему-то именуемые вечнозеленой хвоей.
   Старые медведи, дряхлые львы, сидя на задних  лапах,  зябли  в  глубине
рвов и словно вспоминали последнего гладиатора, съеденного  ими;  облезлые
волки, обезьяны с сизыми ягодицами, ламы - все  они  глядели  на  одинокую
чету печальными глазами зверей, которых гложет смерть.
   Весь какой-то  заскорузлый  и  сморщенный,  слон  поднял  двухсотлетний
хобот, как бы собираясь затрубить, но вместо этого лишь зевнул.
   - Подумать только, ведь все  это  нас  так  забавляло,  когда  мы  были
детьми! - сказал Оливье. - Да, конец животных ничуть не веселее, чем конец
людей.
   - Не надо, Оливье, darling!
   - Ах, простите, я сознаю  свою  неблагодарность.  Судьба  одарила  меня
сверх меры... и совершенно неожиданным образом:  племянница  вознаграждает
меня за многолетнюю привязанность к ее тетке... Совсем как в романах этого
славного Бурже.
   - Замолчите, - потребовала Изабелла. - Я больше не хочу слышать о  том,
что вы старик.
   - Прекрасно. Тогда мне придется лгать.
   Она взяла его под руку и, чтобы развлечь, предложила заняться  шуточной
игрой  -  "отыскивать   сходство".   Особенно   богатые   возможности   им
предоставляли птицы. Вцепившись в железные прутья клетки, давился от хрипа
Урбен де Ла Моннери со взъерошенным белым хохолком  на  голове,  принявший
обличье редкостного какаду.
   Марабу с голым черепом, с  длинным  клювом,  уныло  опущенным  в  белый
жилет, и зелеными крыльями, прикрывающими лодыжки, поразительно походил на
академика.
   - А вот и я! - воскликнул  Оливье,  указывая  на  голенастую  птицу,  у
которой перья на затылке были словно разделены пробором, а покрытые  пухом
бугорки напоминали отвислые щеки. - Помесь журавля и райской птицы! Только
посмотрите на него. Чем не мой портрет?
   К нему вернулось хорошее настроение, и он предложил пойти завтракать  в
"Кафе де Пари".
   Вскоре они перестали так оживленно проводить  время  по  утрам.  Оливье
начал подолгу нежиться в постели,  и  теперь  Изабелла  приходила  к  нему
завтракать. Часто он просыпался с тяжелой, словно налитой свинцом головой,
но никогда не жаловался.
   Супружеская чета казалась безмятежно счастливой, и это немало забавляло
друзей. Одну только госпожу де  Ла  Моннери  раздражали  новые  отношения,
установившиеся между ее старым другом и племянницей.
   - Итак, голубок, вы довольны? - спрашивала она Оливье.
   - Весьма доволен, тетушка, - отвечал Оливье, улыбаясь.
   Однако вечера, когда он  особенно  долго  причесывался  в  ванной,  что
служило своего рода условным сигналом, становились все реже и реже. Теперь
за обедом он избегал взгляда Изабеллы. Нередко он  слышал,  как  жена  его
ходит взад и вперед по комнате и  даже  вздыхает.  Тогда  он  без  особого
желания оставался в ванной дольше, чем хотел, а  порой  она  сама  входила
туда и словно по рассеянности начинала раздеваться в  его  присутствии.  А
потом в постели, погасив свет, он подолгу лежал  рядом  с  нею  недвижимо,
словно дал обет воздержания. В конце концов он просил ее о помощи.
   - Это утомит тебя, darling, - шептала она.
   - Нет, нет, мне так приятно.
   А еще через некоторое время она уже не ждала его просьб.
   Однажды, одеваясь,  Оливье  почувствовал  головокружение  и  рухнул  на
кровать; несколько минут он  пролежал  без  сознания,  почти  бездыханный.
Создалось впечатление, что он потерял равновесие, натягивая брюки. С этого
дня распорядок их жизни на  некоторое  время  изменился.  На  рассвете  он
появлялся в спальне жены, а потом возвращался к себе и  спал  до  полудня;
затем слонялся по комнатам, зевал уже с  обеда  и  укладывался  в  постель
сразу после чая.
   Но постепенно жизнь вошла в прежнюю колею.
   Итак, сбор последнего урожая проходил с большими трудностями.  Угадывая
приближение конца, Изабелла все меньше щадила мужа. Казалось, она  решила:
"Надо пользоваться, пока не поздно. Когда он уже совсем сдаст,  как-нибудь
обойдусь".
   Впрочем, у Оливье был по-прежнему здоровый вид и хороший цвет лица; как
и раньше,  речь  его  отличалась  приятным  юмором.  Изабелла  была  почти
искренна, уверяя себя, что новый образ жизни не вредит организму Оливье. А
он между тем с нетерпением ждал слишком коротких, по его мнению, периодов,
когда она бывала нездорова. Только в такие дни он отдыхал.
   Внезапно в доме появилась госпожа Полан, которую Изабелла уже давно  не
видела. Старуха пришла узнать, как поживают Изабелла и господин Меньерэ.
   - Он себя великолепно чувствует, еще никогда не  был  таким  бодрым,  -
ответила Изабелла.
   - Неужели? Я очень рада.
   У госпожи Полан был  удивленный,  почти  разочарованный  вид.  Так  как
стояла зима, она снова надела кроличью горжетку.
   - Ну что ж, дорогая мадемуазель  Изабелла...  Ах,  извините,  я  хотела
сказать - госпожа  Меньерэ,  никак  не  привыкну...  Выходит,  вам  больше
повезло, чем мне, - сказала она. - А мой, вызнаете...
   - Что случилось, Полан?
   - Все еще не вернулся. Но мне известно, где он. И я не решаюсь  просить
развода не только из религиозных соображений, но еще и потому, что  хорошо
его знаю! Сейчас он пленник плоти. Но если я потребую развода, он способен
покончить с собой! Ведь в сущности он меня любит...
   Она приложила к  уголкам  глаз,  а  потом  к  кончику  носа  скомканный
платочек.
   - Бедняжка Полан! - сказала Изабелла.
   - К счастью, я помногу занята у генерала, и это меня отвлекает. Я делаю
для него все, что в  моих  силах.  Он  постоянно  твердит:  "Полан  -  мой
начальник штаба!" Мы с ним отлично ладим. Его мемуары сильно продвинулись,
это очень увлекательно!
   Гостья удалилась, а Изабелла так и не поняла, зачем Полан приходила. Но
оказалось, она появилась всего лишь на несколько часов раньше...
   Среди ночи телефонный звонок  разбудил  профессора  Лартуа,  из  трубки
доносился голос обезумевшей Изабеллы.
   - Доктор, приходите сейчас же!  Оливье...  мой  муж...  Умоляю,  сейчас
же... - кричала она.
   В  квартире  все  било  перевернуто  вверх  дном;  Оливье   Меньерэ   с
выкатившимися глазами лежал, уткнувшись  лицом  в  окровавленную  подушку.
Струйки еще не свернувшейся крови текли у него из носа и изо  рта.  Лартуа
оставалось только констатировать смерть.
   Изабелла со следами крови  на  волосах,  на  шее  и  на  вороте  ночной
сорочки, забившись в кресло, тряслась в нервном припадке и вопила:
   - Это ужасно! Ужасно! Нет, нет!.. Он был рядом, возле меня! И вдруг эта
кровь! Нет!.. Он сжимал меня с такой силой, это просто  ужасно!  Он  душил
меня! Я не могла освободиться! Мне пришлось позвать прислугу! Ужасно!
   - Довольно, успокойтесь, милочка, - жестко сказал Лартуа.
   - Не может быть! - выкрикивала она. - С такой силой!.. Ужасно!
   Лартуа заставил ее встать, отвел в ванную  и  губкой  сам  смыл  с  нее
кровь.
   - Недурное занятие! - пробормотал он.
   - Доктор, скажите, это моя вина? Моя? О, не может быть!..
   - Ваша вина... не ваша вина... Прежде всего это  его  вина,  -  ответил
Лартуа. - В сущности не такая уж плохая смерть. Спрашиваю себя,  не  хотел
ли и я бы так умереть... Холодная вода вас немного освежила, не правда ли?
Где у вас аптечка?
   Она сделала неопределенный жест.
   - Где у вас аптечка? - повторил  он,  обращаясь  к  горничной,  которая
испуганно ходила за ним по пятам.
   Та открыла маленький белый шкафчик, висевший на стене.
   Лартуа стал перебирать склянки; он обнаружил  коробку  без  этикетки  с
маленькими беловатыми крупинками. Лартуа раздавил одну из них пальцами  и,
поставив коробку на место, сказал:
   - Да, оказывается, это его вина. Как глупо принимать такую пакость!
   Потом он взял трубочку со снотворным и заставил Изабеллу проглотить две
таблетки; убедившись, что в аптечке больше нет ядовитых  лекарств,  он  из
предосторожности положил трубочку к себе в карман.
   Изабелла, заливаясь слезами, нервно вздрагивала.
   - Что мне делать? Что со мной будет? - стонала она. - Это ужасно!
   - Прежде всего ложитесь спать, -  сказал  Лартуа.  -  Пусть  вам  дадут
горячего чая, а горничная посидит возле вас. Завтра утром я снова заеду.
   - А он? А он? Бедный darling! Что нам делать? - рыдала Изабелла.
   И вдруг, повернувшись к горничной, приказала:
   - Пошлите за госпожой Полан. Она займется всем.



4. СЕМЬЯ ШУДЛЕРОВ

   Жан-Ноэль внимательно рассматривал в зеркале свое  худенькое  тельце  с
выпяченным животиком. Это было утром в день его рождения.
   - Обманули! - закричал он. - Обманули! - И затопал ногами.
   Целую неделю все твердили, что скоро ему  исполнится  шесть  лет  и  он
станет взрослым, а поэтому надо быть умником,  нельзя  высовывать  язык  и
гримасничать, когда становишься взрослым,  пора  наконец  научиться  вести
себя как grown-up... [взрослый (англ.)]
   - What's the matter with you? [Что тут происходит? (англ.)] -  спросила
мисс Мэйбл, прибежавшая на шум.
   - А я вовсе не взрослый! Я опять маленький. Меня обманули!
   - Say it in English [скажи это по-английски (англ.)].
   - Нет! Не буду я говорить по-английски. Не хочу! Я опять  маленький!  I
am not a grown up [я не стал взрослым (англ.)]. Мари-Анж!..
   Слезы отчаяния  текли  по  его  щекам.  Он  и  в  самом  деле  надеялся
проснуться таким же большим, как отец, и вот день начался с катастрофы.
   Жан-Ноэль хотел тотчас же, голышом бежать к  сестре  и  призвать  ее  в
свидетели. Мисс Мэйбл с трудом уговорила его сперва умыться и одеться.  Он
исцарапал гувернантку, дернул ее за волосы. Она  пыталась  объяснить,  что
даже его сестра тоже еще маленькая:
   - ...and you see, she's older than you [и ведь она старше (англ.)].
   - Да, но она женщина, - возразил Жан-Ноэль.
   - Now. It's a big surprise for you this  morning...  Your  grand-Father
[Да, сегодня утром тебя ждет большой сюрприз... Твой дедушка (англ.)].
   - Which one? [Который? (англ.)] - спросил Жан-Ноэль.
   Он никогда не знал, о ком идет речь: о старом Зигфриде или  о  великане
Ноэле.
   - Your great-grand-father [прадедушка (англ.)], - уточнила мисс Мейбл.
   Без десяти девять Жан-Ноэля, одетого в нарядный бархатный  костюмчик  с
белым воротником, привели к дверям спальни  его  прадеда.  Появился  барон
Зигфрид. Ему было уже девяносто четыре года. Он  совсем  одряхлел,  ходил,
тяжело опираясь на трость и выставив вперед морщинистое землянистое лицо с
длинными  изжелта-белыми  бакенбардами,  огромным  носом  и  вывороченными
веками; он напоминал теперь и древнюю химеру и загадочного сфинкса.
   - Стало быть, ты теперь уже мужчина, -  сказал  он,  проводя  рукой  со
вздувшимися венами по розовой щечке ребенка.
   Через каждые три слова он хрипло и шумно дышал.
   Жан-Ноэль посмотрел на  него  подозрительно,  но,  так  как  ему  очень
хотелось иметь заводной поезд, покорно ответил:
   - Да, дедушка.
   Он понял: лучше не доказывать взрослым, что они солгали.
   - Ну, раз так, я... пф-ф... я научу тебя делать добро... Идем со мною.
   Они проследовали по коридорам огромного дома,  медленно  спустились  по
широкой  каменной  лестнице,  устланной  темно-красным   ковром.   Ребенок
почтительно шел рядом со сгорбленным стариком, стараясь  шагать  с