ас. Впрочем, сказать  по  правде...  большой
разницы нет.
   Больной на кровати рядом с Люлю, казалось, не обращал никакого внимания
на посетителей. Он сидел, скорчившись, в постели и  что-то  быстро  писал,
положив лист бумаги на колени: крошечный  огрызок  карандаша  стремительно
летал по листку. Потом он на мгновение остановился и скороговоркой  бросил
старшему служителю:
   - Завтра! Бумагу! Обязательно! Бумагу!
   По другую сторону кровати Люлю находился душ; большой шланг валялся  на
полу.
   - Ну-ка, папаша, вставайте, - проговорил старший служитель.
   Люлю по-прежнему не шевелился.
   - Ну же, господин Меньерэ, давайте...
   - Нет, нет, вовсе не Меньерэ, - сказала Изабелла, нахмурившись.
   И шепнула служителю:
   - Моблан.
   - Ну же, господин Моблан!
   Люлю по-прежнему с легким присвистом выпускал воздух изо рта.
   Он слышал, что его окликают, но не хотел открывать  глаза,  не  мог  их
открыть, ибо наполовину спал, наполовину бодрствовал. Вот что  представало
перед его мысленным взором в эту минуту. Он направлялся  к  площади  Терн.
Какая-то женщина только что поцеловала его. Он был доволен. Он  знал,  что
там, в конце авеню Ваграм, встретит еще двух женщин, и они поведут его  на
верхний этаж дома под черепичной крышей; в этом доме с  маленькими  окнами
он никогда не бывал, но отлично знал его, ибо уже много лет видел во  сне.
Он шел с закрытыми глазами, медленно пересекая площадь.  Вокруг  двигались
автомобили. Надо было открыть глаза,  ведь  его  могли  раздавить,  но  он
понимал, что стоит ему поднять веки, и он тут же перестанет  видеть  обеих
женщин с авеню Ваграм и домик с маленькими окнами. А смотреть на них  было
куда интереснее, чем отвечать какому-то служителю.
   Санитар,  медленно  проходивший   вдоль   кроватей,   сказал   старшему
служителю:
   - Гляди, каким тихоней прикидывается! А  ведь  иной  раз  такое  начнет
выкидывать - только держись! Чтобы привести его в чувство... приходится...
   На ночном столике возле Люлю не было  ни  блокнота,  ни  бумажника,  ни
кулька с конфетами, какие лежали на других столиках;  зато  тут  виднелись
четыре плоских аккуратных бумажных пакетика.
   - Да, это одна из его причуд, - сказал старший служитель, поймав взгляд
Изабеллы. - Он собирает камешки, а потом кладет их в бумажные пакетики.
   В эту минуту  лежавший  в  другом  конце  палаты  больной,  похожий  на
индийского раджу, величественным жестом подозвал санитара.
   - Постой, сейчас увидишь, что наделал этот мерзавец, -  сказал  санитар
старшему служителю. - Уверен, что он опять принялся за свои штуки. Ну,  на
этот раз...
   Человек с окладистой холеной бородой любил, чтобы вокруг была чистота и
царил порядок. Однако, когда санитар стал менять ему простыни,  завязалась
борьба. Выведенный из себя, служитель закричал:
   - Ну, знаешь, хватит! Под холодный душ его!
   На помощь подоспел другой санитар; вдвоем они потащили  бородача  через
всю комнату и раздели его донага.
   Шум воды, вырвавшейся из шланга, казалось, вывел Люлю  из  забытья,  на
его губах появилась слабая улыбка.
   Внезапно Изабелла вздрогнула и обернулась. Кто мог здесь петь, и притом
таким теплым, верным и чистым голосом? Это  пел  маленький  старичок,  еще
недавно жалобно стонавший "Мими, Мими..."

   Когда же снова вишни зацветут...

   В эту минуту Люлю поднялся в постели, открыл  глаза,  обвел  окружающих
своим мутным взглядом, который и  в  прежние  времена  походил  на  взгляд
безумца. Он посмотрел на несчастного, отбивавшегося от струи, направленной
ему  прямо  в  рот,  потом  перевел  взор  на  тощего  старичка,  все  еще
продолжавшего петь:

   У девушек начнет кружиться... голова...

   Уродливое лицо Моблана осветилось улыбкой.
   - Ну что ж, вот и у вас сегодня посетители,  -  громко  сказал  старший
служитель.
   - Да, у меня тоже посетители, - бессмысленно повторил Моблан.
   Голос у него был,  как  всегда,  тягучий  и  вязкий;  говоря,  Люлю  по
привычке кривил правый угол рта, и, так как у него теперь совсем  не  было
зубов, он сильно шепелявил.
   Глаза Моблана остановились на обеих женщинах.
   - Добрый день, как поживаете? - сказал он.
   - Вы меня узнаете? - спросила Изабелла.
   - Конечно, вы - Изабелла, племянница Жана.
   Моблан обернулся к своему соседу, который продолжал все так  же  быстро
писать, и похвастался:
   - Эй, посмотри! У меня тоже посетители.
   При этих словах Люлю повернулся, и на его затылке  стал  виден  длинный
темный шрам со следами хирургических швов.
   Изабелла с ужасом посмотрела на старшего служителя.
   - Это случилось с ним во время прогулки, он упал навзничь  и  стукнулся
головой о тротуар, - пояснил тот. - Как же вас зовут?  -  обратился  он  к
Моблану.
   Люлю молча пожал плечами; его затуманенный взгляд был теперь  устремлен
на какого-то больного, который что-то уплетал.
   Госпожа Полан достала из сумочки песочное пирожное - она всегда  носила
с собою какие-нибудь сухарики и карамельки,  так  как  любила  погрызть  и
пососать что-нибудь сладкое, - и подала его Люлю.
   - Пирожное, - прошептал он и протянул вперед дрожащую руку.
   С жадностью ребенка он засунул лакомство в рот и снова протянул  алчную
руку.
   Госпожа Полан подала ему  второе  пирожное,  и  оно  исчезло  столь  же
быстро. Шум воды прекратился,  санитары  вытирали  больного,  похожего  на
индийского раджу, и укладывали его в постель.
   Худенький старичок умолк, так и не допев своей песенки.
   Люлю пристально смотрел на Изабеллу, внимательно разглядывая ее  шляпу,
ее меховой воротник, ее темные глаза. Он прошептал:
   - Вы благоразумны?.. Вполне благоразумны?.. Ну, если вы благоразумны...
   Он протянул руку к столику, где лежали маленькие пакетики.
   - Это вам, возьмите, они вам к лицу.
   - Спасибо, - сказала Изабелла, беря пакетики.
   Она говорила с трудом, слова не шли у нее с языка.
   - Как хорошо, что вы не отказываетесь, - вырвалось у Люлю.
   - Есть ли у вас какие-нибудь поручения? - спросила Изабелла. - В чем вы
нуждаетесь? Что бы вам доставило удовольствие?
   - Ничего... Нет, нет, ничего...  Я  ни  в  чем  не  нуждаюсь,  за  мной
прекрасно ухаживают,  со  мной  необыкновенно  любезны,  -  ответил  Люлю,
опасливо оглянувшись на старшего служителя.
   Потом, потянув Изабеллу за рукав, он прошептал:
   - Скажите моему брату Жану, что я хочу пойти к маме, она рас не  станет
бранить...
   Изабелла молча кивнула  головой  и  прикрыла  рукою  глаза.  Хотя  Люлю
никогда не внушал к себе уважения, но все же Этот человек, обладавший и до
сих пор огромным  состоянием  и  ценностями,  куда  более  реальными,  чем
завернутые в бумагу камешки, лежавшие на его ночном столике,  этот  король
игорных домов и ночных ресторанов, которого отставной сержант колониальных
войск  называл  папашей,  этот  старик,  путавший  живых  и  мертвых,   но
сознававший близость собственной смерти, не мог не вызвать  сочувствия,  и
Изабелла невольно вспомнила слова, недавно произнесенные отцом Будрэ.
   Госпожа  Полан  вытянула  укутанную  в  кроличий  воротник  шею   и   с
любопытством наклонила лицо с огромной бородавкой на подбородке:  ей  тоже
хотелось  услышать  слова,  которые  Моблан  прошептал   Изабелле.   Люлю,
казалось, только теперь узнал ее и пришел в ярость.
   Бросив злобный взгляд на госпожу Полан, он  ткнул  в  нее  указательным
пальцем и забормотал:
   - Старая ящерица!.. Старая ящерица!..
   Голос его становился все громче и громче.
   - Это вы!.. Это вы!.. Это вы!.. - вопил он. - Все это из-за вас!..  Все
это из-за вас!.. Все это из-за вас... Я предупрежу полицию!..
   Он вскочил на колени и пополз по одеялу, вытянув вперед  руки  с  таким
видом, словно хотел схватить госпожу Полан за горло.
   Обе женщины в испуге отпрянули.
   - Ну, ну, успокойся, папаша, - сказал старший служитель, пытаясь  снова
уложить Люлю.
   Но припадок только начинался. Люлю вцепился в прутья кровати и потрясал
ее,  выкрикивая  неразборчивые  проклятия  и  покачивая  своей   уродливой
головою. Он напоминал старую марионетку из ярмарочного балагана.
   Трудно было представить,  что  это  изможденное  тело,  совсем  недавно
походившее на труп, еще таит в себе  столько  энергии.  Несколько  больных
устремили на него глаза, но ближайший сосед продолжал невозмутимо  писать.
Индийский раджа по-прежнему с величественным видом расчесывал свою бороду.
Старичок опять запел:

   Когда же снова...

   - Батист! - крикнул старший служитель. - Помоги-ка.
   Санитар подбежал, и возня возле постели Люлю усилилась. Моблану удалось
вскочить, и он с грохотом опрокинул ночной столик.
   Ерзая  обнаженными  ягодицами  по  холодным  плитам  пола,  он  молотил
кулаками по ногам санитара и продолжал звать полицию.
   - Надень-ка на него рубашечку! Побыстрей! - приказал старший служитель.
   Он бросил на женщин сердитый взгляд:
   - Вам бы лучше уйти, сами видите, при вас он...
   Изабелла и госпожа Полан поспешно ретировались.  Когда  они  подошли  к
дверям палаты, до них донесся крик Люлю:
   - Видите, что со мной  делают!..  Видите,  как  со  мной  обращаются!..
Предупредите полицию!
   Они обернулись и увидели, что на Люлю натягивают  смирительную  рубаху.
Из серого  холщового  мешка  выглядывала  только  его  голова  с  багровым
шишковатым лбом. Он продолжал кричать...
   - Как бы его не хватил удар, - сказала госпожа Полан.
   И тут до них донеслись звуки пощечин: служители со всего  размаху  били
несчастного по щекам.


   Когда на следующее утро санитарная карета, заказанная Шудлером, прибыла
в дом умалишенных, чтобы перевезти Моблана  в  больницу,  выяснилось,  что
старый холостяк уже скончался.
   Оставленные им миллионы наследники уже давно поделили между собой.  Так
как неприлично  было  указывать  место  его  смерти,  решили  извещений  о
похоронах не рассылать.
   Ноэль Шудлер, у которого теперь не  было  секретов  от  Симона  Лашома,
сообщил ему о смерти Люлю и прибавил:
   -  А  знаете,  что  эта  скотина,  этот  негодяй  выкинул,  чтобы   нам
напакостить?  Право  же,  не  могу  выразиться  иначе...  Ему   непременно
понадобилось окончить свои дни в сумасшедшем доме!
   Две недели спустя в газете "Фигаро" появилось короткое сообщение: семьи
Фовель де Ла Моннери, Леруа - Моблан, Моблан - Ружье и Шудлер  извещали  о
кончине господина Люсьена Моблана, которая произошла на шестьдесят  втором
году его жизни; похороны состоялись в присутствии близких родственников.
   В действительности же госпожа Полан, уполномоченная родными,  в  полном
одиночестве следовала за похоронными дрогами.