Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Дудинцев Владимир. Не хлебом единым -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  -
лько и может сообразить, что это по такому-то ведомству, такому-то отделу, значит - послать туда! Все письма возвращаются на круги своя. Текут реки в океан, и он не переполняется. И не возмущается. К тому месту, откуда реки начались, они возвращаются, чтобы опять течь. К тому, на кого жалуюсь! Он остановился. В его темных, словно бы плавающих за очками, глазах сияло что-то большое - не то огромный и грустный ум, не то сумасшествие. - Вы не верите! Вам нужны документы! Пожалуйста! И отбежав в угол, он начал бросать оттуда на пол, к ногам Дмитрия Алексеевича, голубовато-зеленые испачканные листы с красными печатями на шелковых ленточках. Дмитрий Алексеевич невольно ахнул. Это все были авторские свидетельства. У Лопаткина было одно такое свидетельство, а здесь к его ногам летели шесть... восемь твердых, голубовато-зеленых листов! Дмитрий Алексеевич бросился их собирать. - Вот он, народ, идет по улице, - кричал старик, все больше напрягаясь, стуча в окно, - и не могу ему отдать! Даром! Жизнь в придачу отдаю и не могу! Он отвернулся, украдкой поднес рукав к лицу, смахнул что-то, шмыгнул носом. - Я сейчас как дикарь, - сказал он, утихая. - Ум живет, мечтать могу о самолете, а сделать - средств нет. Все время терплю поражения. У меня нет лабораторной техники, нет сотрудников. При одном техническом сотруднике я утроил бы производительность! Вот, видите, даже разревелся. Погодите, и вы заплачете. Побегаете к ним! - Евгений Устинович! Я, например, если бы у меня не было заявлено, предложил бы им соавторство. Пусть берут себе девять десятых, даже все десять - черт с ними! Ведь не в этом же дело! - А у меня не заявлено? Заявлено и у меня, сделал такую глупость! Они будут теперь искать только _свое_ решение. "Никто на вас работать не станет" - это их девиз. А во-вторых, - чего вы хотите? - голос старика отвердел. - Монополию кормить? Чтобы моя люлька досталась проклятым ляхам? Нет. Лучше я сгорю вместе с ней, как Тарас Бульба, - и он стал кривляться, как сумасшедший. - Они бы взяли все, что у меня лежит вот в этом сундуке, и продали бы за границу. Им подай! Только я теперь не заявляю о своих находках. Слава богу, я уже пять лет если выхожу куда, то только на разведку. Хватит. Бессмысленно иметь лишних врагов! Теперь я складываю все в сундук - сюда хоть шпионы не проникнут. - Может, эти изобретения уже, так сказать... - начал было Дмитрий Алексеевич. Старик посмотрел ему в глаза, угадал его сомнения. С неожиданной и удивительной силой, одной рукой, он отодвинул тяжелый чертежный станок и сбросил с сундука постель. Отпер массивный замок и, подняв крышку, с хищным удовлетворением заулыбался, глядя на дно сундука, молчаливо приглашая Дмитрия Алексеевича взглянуть на его сокровища. Подойдя к нему, Лопаткин удивился: в сундуке был строгий порядок, сияла, белела и поблескивала чистота. Богатство Евгения Устиновича состояло из нескольких десятков книг и папок, уложенных стопами на выстланном свежими газетами дне сундука. В картонных коробках блестели пробирки, отдельно были сложены малиновые, желтые и темно-коричневые керамические кубики, а вдоль стенки выстроились по ранжиру стеклянные банки с белыми, желтыми и серыми порошками. - Я - скупой рыцарь. Вот мое богатство. Миллионы! Вы думаете, они никому не нужны? - сказал профессор, с видом хозяина опираясь о крышку сундука. - Не нужны? Это вы хотели сказать? Взяв из строя стеклянных банок самую маленькую, он встряхнул в ней белую тонкую пыль. - У меня украли порошок, гасящий пламя, и продают во всех странах мои огнетушители. А у меня сегодня в руках новое открытие, и о нем никто не знает. Этот порошок в три раза активнее того, чем Америка гасит пожары на нефтяных промыслах. Хотите, продемонстрирую? Сказав это, он проворно достал из сундука широкую кисть, которая называется у художников "флейц", густо посыпал ее пылью из банки, "Это закуска, - проговорил он чуть слышно и, положив кисть на стул, взял из сундука большой пузырек с прозрачной жидкостью. - А это выпивка..." И не успел Дмитрий Алексеевич сообразить, о какой выпивке идет речь, как Евгений Устинович, решительно нахмурясь, тряся пузырьком, облил весь стол бензином - это был бензин, его острый запах! Скатерть быстро потемнела. "Отойдите", - приказал старик. Оттолкнул Дмитрия Алексеевича, и весь стол глухо пыхнул и светло, весело запылал: профессор бросил туда горящую спичку. - Ну вот, видите? Пожар, - сказал старик, неторопливо беря в руки флейц с порошком. Он подошел к огню, выставив впереди себя согнутую руку, как бы закрывая лицо. Ударил кистью по руке, пламя хлопнуло, как хлопает под ветром простыня, и исчезло. Бегло взглянув на Дмитрия Алексеевича, старик молча, торопливо завернул свою кисть в газету, положил ее на дно сундука, запер сундук и бросил на него свою скомканную постель. - Ну как? - спросил он, передвинув на место чертежный станок и выходя к столу. - Как вы говорили? Снип-снап-снурре? Не смотрите на стол! Все это сейчас высохнет. Это "Б-70", авиационный. Не останется и следа. Вы мне скажите лучше: есть смысл экспериментировать над этой вещью? В более широком масштабе. Есть? - Евгений Устинович, я считаю, что нужно немедленно... - Ах, даже немедленно! Ну и прекрасно. А теперь забудьте обо всем, что вы видели. А то начнете думать, как я - днем и ночью - и сойдете с ума. И давайте-ка расскажите о себе. Если я по глупости отнесу это, заявлю, - сейчас же пойдут экспертизы, меня назовут проходимцем, вымогателем, любителем поживиться за государственный счет и прочая, и прочая, и прочая - я не могу тягаться с ними в выдумывании таких слов. Он открыл форточку, чтобы проветрить комнату. "Ага, на улице мороз. Очень хорошо", - прогудел он, доставая из-за окна подвешенный на шнурке чулок. Высыпал из чулка десять или двенадцать керамических кубиков и сделал отметку в записной книжке. - Это я испытываю их. Всю зиму замораживаю и оттаиваю. А потом будем на механическую прочность... Так вот, слушаю вас. Давайте-ка расскажите о себе. Дмитрий Алексеевич, немного смущенный, не сводя глаз с этого полусумасшедшего мудреца, рассказал свою историю, которая получилась очень короткой и бледной. Евгении Устинович перестал ее слушать уже на середине - он задумался, неподвижно замер, глядя на свой стол. Дмитрий Алексеевич поскорее закруглил свой рассказ. Наступила тишина, было слышно только задумчивое сопенье старика. - Да, - сказал он, стряхнув оцепенение. - Так где вы живете? Ах да, вы не москвич. Что же вы - в гостинице? Два месяца жили? - Он задумался на миг. - Послушайте-ка, переезжайте ко мне. Тысяча рублей, которая у вас осталась - это же капитал! Он позволит нам работать до лета, а там я вас научу добывать деньги! Так и сделаем! С этими словами он вскочил и начал быстро перекладывать вещи в комнате. - Помогайте, помогайте! Надо быстрее очистить этот угол. Как можно скорее. Надо все делать быстро! Механическая работа отнимает у нас время. А временем измеряется жизнь. Надо все механизировать, чтобы человеку достался максимум времени для размышления... Вдвоем они быстро очистили половину комнатки от ящиков с глиной и цементом, книг и мусора. После этого Евгений Устинович передвинул чертежный станок на середину, разгородив им комнату на две части. - Это будет ваша половина, - сказал он. - И не благодарите. Мне будет с вами веселей. А это вот - чертежная доска... Прекрасная немецкая машина. Видите - с противовесами, все сбалансировано. Очень легко передвигается. Я вам ее дарю - мне на ней больше не работать. Ну-с, что еще... Есть еще люди, которые не поняли бы ни профессора, ни Дмитрия Алексеевича, потому что первый, не имея денег, подарил незнакомому человеку вещь, которую мог продать за три тысячи, - и притом постарался сделать это как можно незаметнее. А Дмитрий Алексеевич не бросился благодарить старика за этот царский подарок, а повел себя в том же духе: щелкнул пальцем по громадной чертежной доске и сказал: "Хорошая вещица". Проделав всю работу, они сели и опять закурили, поставив свои стулья на "общей территории", у стола. - Когда-то, лет пятнадцать назад, я был профессором, - сказал старик. - Преподавал, был ученым, заседал в советах. Потом стал строптивым изобретателем, стал оспаривать мнения, и меня изгнали из рая. Директор НИИ сказал: "Может, вы перемените климат, Евгений Устинович?". Дал мне зарплату за два месяца вперед, и я ушел. Числился на работе, но уже не ходил. Да, братцы, - сказал он задумчиво. - А в общем, надо жить. Надо жить, обязательно жить! Иначе появятся странности, как у всех чрезмерно и односторонне сосредоточенных людей. Я вижу, вы как раз об этом думаете. Я все вижу. У меня глаз верный. Но вы все-таки наматывайте на ус. Может, вам что-нибудь пригодится. У меня главным образом неудачи. Вы должны будете найти другой путь. Но прежде всего - жить! Занимайтесь гимнастикой. Ходите в театры - на галерку. Читайте книги. Найдите знакомых, девушку, которая на все смотрит с детской улыбкой и верит каждому слову. Эти люди не дадут вам окостенеть. С ними, в их обществе вы будете делать открытия: оказывается, есть солнце, лесная прохлада, веселые именины, цветы... С этими людьми вы будете отдыхать, приходить в себя. Наступила пауза. "Любо, братцы, любо. Любо, братцы, жить! - затянул вдруг Евгений Устинович, с грозным весельем глядя на Лопаткина. - С нашим атаманом не приходится тужить!" 4 Пришла весна. Из комнатки, словно задернутой тихой пылью полумрака, особенно заметны весенние перемены в природе. С утра в комнату входит невидимое счастье. Подойдешь к окну - небо сияет и зовет. Утром оно не голубое, оно бесконечно бледное. Смотришь в него, и тебе кажется, что где-то что-то тебя ждет. Но нет, никто тебя не ждет, лучше не думать об этом... Через час, далеко за твоей спиной, за десятком каменных стен, поднимается солнце. Вот кого ждут! Небо распускается, это первый, самый лучший цветок весны, подснежник, которого летом вы уже не увидите. Откроешь форточку - вот его холодный, подснежный запах! Доверчиво вдыхаешь его, забыв обо всем, как мальчик, случайно поднесший к лицу маленькую женскую перчатку. Что делать? Куда пойти сегодня? Не ходи никуда, цветок этот не твой. Лучше сядь и поштопай свой китель, раскинь умом, откуда вырезать два кусочка для заплат на локтях. И брюки - тоже. Не сделать ли их теперь без отворотов? А пальто? Снаружи у него еще сносный вид, но подкладка вся изорвалась полосами, обнажив секреты портновского дела. Уже два месяца жил Лопаткин в комнате профессора Бусько. Вставали они рано - точно по расписанию, которое Дмитрий Алексеевич повесил на двери. День его начинался с зарядки. Присев положенное количество раз, помахав во все стороны тяжелым утюгом, размяв бока, он садился к столу, где его ждал профессор. Друзья пили чай с черным хлебом, потом закуривали и расходились к своим рабочим местам. Старик, напевая: "Любо, братцы, любо", - что-то растирал в своей громадной ступе или прокаливал в маленькой самодельной электрической печке. Дмитрий Алексеевич часами сидел перед приколотым к чертежной доске листом, на котором были нанесены чуть заметные контуры его машины. Иногда, обычна утром, раздавался негромкий стук в дверь, и накрашенная, черноокая Завиша в перламутровом халатике приносила Дмитрию Алексеевичу большой конверт со штампом какого-нибудь комитета. Бусько писем не писал и не получал. Завиша медлила, светилась любопытством, смуглая ее ручка с красными ногтями неохотно отдавала загадочный конверт. Иногда конверт приносил муж Завиши, Тымянский или Бакрадзе - высокий, франтоватый инженер и спекулянт фруктами. А бывало и так, что входили с конвертом сразу - инспектор Госстраха Петухов, его жена, Завиша и Тымянский: это значило, что конверт был со штампом министерства. Они ждали - что же из него вынут? Но один из изобретателей, надорвав конверт и заглянув туда, непочтительно бросал его другому, а тот, просмотрев письмо, равнодушно прятал его в стол. Дверь, разочарованно пища, закрывалась, и тут-то в комнате начинали греметь диалоги и монологи. - Обыватель-то каков! - говорил старик. - Он все-таки что-то понимает. Смотрите, как он прет поглазеть на священный огонек! Как килька! Уверены небось, что сам министр ведет с нами переписку! - Да, наша лихорадка счастливо их миновала. Заразная штука, между прочим... - Ничего-о. Насчет этого у них железное здоровье. Зачем им беспокоиться, что-то проталкивать, чего-то с трепетом ждать. К их услугам уйма уже сделанных открытий! Пожалуйста - триста рублей заплати и получай патефон. В изящном футляре. Пять рублей - и вот тебе пластинка, Утесов! С двух сторон! Новое открывать? Не к чему. Мир переполнен удобствами, и не бойтесь, обыватель не променяет их на письма министра. Ни боже упаси! Профессор даже басисто захохотал, а Дмитрий Алексеевич опустил глаза. Он-то видел, соседей все-таки тянуло сюда, на огонек!.. - Нет, дорогой, здесь имеется надежный иммунитет! - басил профессор. - Они и дружат и любят так, чтоб от этой любви не нарушилось их материальное равновесие. Обывательница не выйдет замуж за нищего гения. Нет, пусть Дмитрий Алексеевич покажет ей сначала свои акции! "Да, да... - думал Дмитрий Алексеевич, усмехаясь. - Она никогда не выйдет за меня. Не мешало бы сейчас явиться к ней победителем, со всеми признаками успеха - в хорошем пальто, с билетами в театр". Но тут же он признавался себе, что и в Жанне иной, новый человек иногда чуть приоткрывал светлые глаза: в этом ведь и был секрет их отношений. С этого человека все и началось! "Ну хорошо, - думал он. - Евгений Устинович и сам отлично видит эту другую сторону жизни. Почему же он капризничает, ведет себя как старый артист, потерявший голос? Ведь голос не потерян! Порошок, порошок ведь существует!" И он задал однажды вопрос: - Евгений Устинович! Вот вы счастливейший из смертных. Ваш порошок - это, конечно, большое дело... - Ну-ну, - старик благосклонно выслушал эту часть вопроса. - Ну, ну... продолжайте. - Что же вы все-таки не хлопочете, не пишете никуда, не ходите? По-моему, в самом этом есть свое... - он шуткой хотел смягчить неловкость, которую уже почувствовал. - Я нахожу в этом даже некоторое удовольствие. - Какое? - Здесь есть даже элемент игры. Надежда... - Нда. Надежда... Знаете, что сказал Дизель об этом? Он сказал так: чем становишься старше, тем меньше разочарований. Потому что отвыкаешь от надежд. Надежды, они больше юношей питают. Я действительно счастливейший из смертных. Мог быть. Потому что идея, подобная этой, - старик положил руку на свой сундук, - это действительно гора, великое счастье, клад. Только природа не любит несправедливостей. Если она даст тебе счастье, она обязательно навязывает и принудительный ассортимент, уравновешивает счастье заботами. Сыплет их столько, чтоб чашки весов уровнялись. Сил нет, Дмитрий Алексеевич. Приходится отказываться и от того, и от другого. - А почему же от первого отказываться? Оно же у вас! - Нет, дружок. Когда знаешь заранее, что это дело не увидит света, когда между тобой и людьми лежит длинная дорога, которую уже не пройти, - счастья как не бывало. Как в сказке - одни головешки. Вы же знаете, какой длины эта дорога до готовой машины. Вернее, не знаете, потому что вы не прошли и половины... - Но у вас ведь готовый порошок! Покажите!.. - А я не показывал? Смотрят с удовольствием. Игрушка занятная... И вопросы задают с большим пониманием. Но назначить официальные испытания, чтобы с протоколом, копию которого автору, - не-ет... - Почему? Ведь это настолько убедительно... - Монополисты тоже могут продемонстрировать такой пожар. А для того, чтобы отличить настоящее от цирковых номеров, нужно кое-что знать. Одного того, что ты хозяйственник, мало. Вот тут и начинается власть монополии... После первого же такого разговора с профессором притихший, но упорный Дмитрий Алексеевич повесил на двери свое расписание, которому он теперь подчинил всю свою жизнь. Он пристально следил за стариком, учитывал опыт Евгения Устиновича - тот опыт, о котором старик сам и не догадывался. Он понял, что нужно бороться прежде всего против усталости, против измены в самом себе. В двенадцать часов, следуя жесткому расписанию, Дмитрий Алексеевич шел на прогулку. Подняв воротник, спрятав руки в пиджак, он пересекал широким шагом несколько площадей, сворачивал на улицу Горького и по этой магистрали шел до Белорусского вокзала, затем поворачивал назад. Эти прогулки вошли в него, стали его привычкой. Выйдя из дому, сделав лишь несколько первых шагов, Дмитрий Алексеевич уже забывал обо всем, душа его покидала тело, улетала в мир машин, а ноги начинали работать сами, как часовой механизм с суточным заводом. Вдоль канавы рабочие укладывали канализационную трубу. Ноги Дмитрия Алексеевича сами останавливались здесь, в нужном месте, а мысль его уже хлопотала в цехе около машины, которая выталкивала из своего нутра такие же, только еще не остывшие вишнево-красные трубы. Выпустив десяток труб, устранив в машине некоторые неполадки и немедленно записав удачную мысль в блокнот, Дмитрий Алексеевич покидал цех, и ноги его опять начинали свою работу. Они шли по тротуару, вели его дальше, и он по-прежнему ничего не замечал вокруг. Теперь он был лицом к лицу с прищуренным Дроздовым - спорил с ним. "Какой же я гений? Леонид Иванович! Я простой человек, тот мужичок из "Подростка" Достоевского, который перехитрил иностранцев. Который сказал: "То-то и есть, что просто, а ты, дурак, не догадался!" Вот кто я, при чем здесь гений?" Потом вдруг налетала новая мысль: "Дожил до чего! Сидит перед тобой русский человек и грозит тебе великой опасностью - тем, что ты можешь стать в своей стране гением! Нельзя, нельзя быть рекой, можно быть только каплей. И это думает сын страны, в которой великие таланты насчитывались десятками, могучими кучками! Черт с ним, со мной - моя машина это мелочь, но ведь может прийти к Дроздову и новый Ломоносов..." Тут ноги Дмитрия Алексеевича подводили его к чугунному троллейбусному столбу. "Ага - пустой! Труба! - говорил он себе, постучав кулаком по чугуну, и сразу же взор его туманился. - Да, можно попробовать и такую трубу, на конус... как же быть с конусом?" - думал он, уже забыв о Дроздове. Закончив свой восьмикилометровый маршрут, Дмитрий Алексеевич входил в комнату точно в три часа, и всегда к этому времени на столе стоял чугунок с горячей картошкой, а иногда и кислый огурец на тарелке. Друзья садились за обед. - Дмитрий Алексеевич, - задумчиво спрашивал старик, - сколько у вас осталось денег? - Двести двенадцать, - отвечал Лопаткин. - Ничего, скоро придут мои ребята. Будет хорошая работка. В мае, однажды, в воскресенье к ним пришли двое рабочих в расстегнутых телогрейках - пожилой и молодой. - Ну как, дед, будем нынче стучать? - спросил пожилой, садясь, заклеивая языком цигарку. - А что - есть? - Барулин будто обещает халтурку... - Хорошая халтурка? - Будто ничего... На Метростроевской дом, энтот, от угла второй - знаешь, где магаз

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору