тематичка,  и
все засмеялись.
   - Эх, я бы с нею поспорила, я  бы  не  согласилась!  -  громко  шепнула
Валентина Павловна. - Словесница у нас - овечка.
   - Уж будто вы, Валя, никогда не сдавались...
   - Верно,  иногда  устанешь  бороться  и  махнешь  рукой,  бог  с  ними,
получайте вашу тройку. Только к чему это ведет? Все это  делается  не  для
пользы, а для отчета. Ведь нужны знания, а не отметка! Бумажка, которую мы
здесь выдаем, она только вредит - по бумажке человека ставят  на  пост,  а
он, вот такой Соломыкин, вытянутый за  уши,  он  еще  станет  врачом!  Или
начальником... Тяжелей всего слушать неграмотную речь, когда ее произносит
человек, поставленный тобой руководить.
   Валентина Павловна говорила еще что-то, смеялась, а Надя вдруг застыла,
задумалась, глядя вниз и ничего не видя. Она вспомнила, как однажды Леонид
Иванович прислал ей с комбината записку и записка  эта  начиналась  словом
"Обеспеч", написанным крупными буквами и без мягкого знака.  Позднее  Надя
осторожно сказала мужу об этом: она боялась, как  бы  Леонид  Иванович  не
написал такое еще  кому-нибудь.  Но  он  веско  ответил:  "Грамота  -  это
грамота..." И Надя поскорее перебила его, переменила тему,  чувствуя,  что
он дальше скажет "...и ничего больше".
   - Иду по Москве и  читаю,  -  говорила  Валентина  Павловна:  -  "Прием
заказов _платья_", "База снабжения _материалов_". Золотом по мрамору!  Это
все наши ученики пишут. Все Соломыкины! И мне думается, Надюша... Вы  что?
Что с вами?
   - Да так, задумалась. Я  всегда  задумываюсь,  когда  вы  говорите.  Вы
знаете, я совсем не умею бороться. Даже думать не умею!
   - А зачем вам бороться? Вы за Дроздовым как за стеной. За что Ганичевой
двойку?..
   - За подсказку и за шпаргалку. Я  снижаю  оценку,  если  замечаю  такие
вещи. Безжалостно. Послушайте, Валя... вы сегодня видели _его_?
   Валентина Павловна покачала головой: не видела.
   - А вчера?
   - Видела... Издалека, - шепнула Валентина Павловна. - Я к  нему  иногда
хожу. Только редко.
   - Вы бы хоть мне его показали как-нибудь. Вы его любите? Это не шутка?
   Валентина Павловна покачала головой: нет, не шутка.
   - Что он - красив?
   - Что - красота! Вы помните красоту Элен из "Войны и мира"?  Красота  -
вещь относительная...
   Сказав это, Валентина Павловна  спохватилась,  взглянула  на  Надю:  не
обиделась ли она, красивая? Не считает ли всю  эту  философию  самозащитой
некрасивых? Но Надя слушала, широко открыв  глаза,  и  Валентина  Павловна
успокоенно вздохнула.
   - Дело здесь  не  в  красоте,  Надюша.  Я  ведь  была  когда-то  боевой
комсомолкой, и иногда чувствую, что _это_ осталось во мне... на всю жизнь.
Когда мы первый раз встретились с  этим  человеком...  В  общем,  амур  не
присутствовал при нашей первой встрече. У  меня  началось  с  желания  ему
помочь. Как в хорошие комсомольские времена...
   - А как вы  его  полюбили  -  сразу?  С  первого  взгляда?  Валюша,  ну
расскажите!
   - Нет. Не сразу. Не с первого взгляда. Знаете, чтобы полюбить - взгляда
мало. Нужно  с  человеком  столкнуться.  Такое  столкновение  нужно,  чтоб
почувствовался характер. И у нас было столкновение. Но почувствовала  одна
я.
   - А он?
   - Он - нет. Для него я - чужой и непонятный человек. Я встречаюсь с ним
и вспыхиваю, а мне ведь тридцать лет! Ах, Надя,  вы  не  знаете,  что  это
такое. Если бы хоть один его взгляд сказал мне то, что... я ведь  не  могу
скрывать!.. - за одну такую минуту я отдала бы все. Он тоже меня замечает,
вспоминает обо мне, но не так, как я...  А  я  вот  вспоминаю  иначе...  -
Валентина Павловна опустила голову, потом подняла, и Надя увидела слезы  в
ее доверчивых и ясных глазах. - Вы знаете - это человек  высочайшей  души.
Смелый. Умный. С кем ни встретится, оставляет след. Это настоящий герой, о
каком я мечтала девочкой. Ах, если бы  он  встретился  мне  раньше.  Я  бы
побежала за ним на край света. Ни секунды бы не думала! Я ведь была  тогда
лучше...
   - Ми-илая! - Надя прижала ее руку к дивану, прикоснулась к ней  плечом.
- Вы и сейчас лучше всех!
   За стеной, в коридорах школы, тонко разливался звонок. Учителя не спеша
собирали книги, журналы, выходили из учительской.
   - Хватит, хватит сплетничать! - с сердитым  весельем  пробасила  старая
математичка, проходя мимо них, и подруги, вздыхая, поднялись.
   - Мы еще поговорим?  Ладно?  -  сказала  Надежда  Сергеевна,  глядя  на
подругу грустно-восхищенными глазами. - Хорошо, поговорим?
   - Не знаю, что здесь интересного. Тем более для вас. Не  притворяйтесь!
Вы не меньше моего знаете, что такое любовь...
   И  Надя  вдруг  почувствовала  на  лице  у  себя  странное,   фальшивое
выражение. Оно говорило: "Конечно! Я знавала любовь" - и  еще:  "Пожалейте
меня, Валентиночка, я совсем ничего не знаю, сама себя не могу понять..."
   Около лестницы они расстались, шутливо и ласково протянув  друг  дружке
руки. С той же  чужой,  растерянной  улыбкой  Надежда  Сергеевна  вошла  в
седьмой "Б" класс. Она поздоровалась с учениками, села за стол, и  все  ее
непонятные заботы отошли в сторону.
   Со второй парты на нее угрюмо смотрела Римма Ганичева. Ее темные  глаза
были неприятно  раздвинуты  к  вискам  и  напоминали  о  бинокле.  Надежда
Сергеевна сразу увидела и свою "лаборантку" - Сьянову, бледную и худенькую
девочку-подростка, с тревожным взглядом, - и  улыбнулась  ей.  К  Сьяновой
Надежда Сергеевна давно уже чувствовала необъяснимую материнскую  нежность
и жалость.
   - Ну, как мы подготовились? - сказала Надежда Сергеевна и посмотрела на
доску. Да, конечно, лаборантка  опять  постаралась  -  развесила  карты  и
нарисовала на чисто вытертой доске контуры  Севера  и  центра  Европейской
части СССР.
   - Ну что ж, очень хорошо. Прекрасно, - сказала  Надежда  Сергеевна  уже
учительским тоном. И урок начался.
   Она вызвала к картам троих учеников  и,  задав  всем  вопросы,  мельком
взглянула на Сьянову. Эта  тихая,  исполнительная  девочка  очень  боялась
вызовов к доске и всегда получала по географии тройки.  Надежда  Сергеевна
решила сегодня  побороть  страх  своей  лучшей  лаборантки  и  вдруг  сама
почувствовала робость.
   - Сьянова! - сказала она, как бы между прочим, устало прикрыв  пальцами
глаза.
   Девочка встала, уронила учебник и, не  заметив  этого,  прихрамывая  от
страха, подошла к доске.
   - Вот ты показала здесь Север Европейской  части.  Нанеси  теперь  реки
Севера и покажи размещение полезных ископаемых. И не бойся, - добавила она
тише.
   - Я  не  боюсь,  Надежда  Сергеевна.  Вот  Печора...  -  Сьянова  слабо
улыбнулась и стала жирно вести мелом Печору от Двинской губы.
   У Надежды Сергеевны закололо в груди. Класс негромко  зашикал.  Сьянова
остановилась и побледнела. Потом быстро стерла свою "Печору" и на этом  же
месте уверенно нарисовала ветвистую Двину. Стукнула  мелом  и  оглянулась.
Все усиленно  закивали.  Надежда  Сергеевна  опустила  глаза  к  классному
журналу. Покончив с  Двиной,  Сьянова  нанесла  Печору,  Мезень  и  Онегу.
Вычертив все изгибы Онеги, она опять оглянулась, и ученики в первых рядах,
косясь на учительницу, осторожно кивнули. "Не  буду  замечать",  -  решила
Надежда  Сергеевна.  Под  маленькой  рукой   Сьяновой   быстро   и   верно
разветвились реки Нарва и Кола с Туломой -  это  было  сделано  уже  сверх
того, что требовалось. "Она все знает. Ей не хватает смелости", - подумала
Надежда Сергеевна, следя за ответом другого ученика. Она мельком взглянула
на контур Севера Европейской части и увидела,  что  на  нем  уже  показаны
месторождения апатитов и тихвинские бокситы. Не было лишь Ухты.  "Поставлю
четыре, - подумала Надежда Сергеевна, - может быть, с этой четверки у  нее
начнется другая жизнь".
   - Ну, - сказала она. - Что у тебя?
   Оживленное лицо Сьяновой сразу померкло.
   - Я что-то еще забыла, - призналась она и положила мел. - Никак не могу
вспомнить.
   - Садись. Ставлю тебе четыре. Сейчас мы вспомним сообща, что ты забыла.
   И тут же Надежда Сергеевна заметила поднятую руку Ганичевой.
   - Ну вот, Римма сейчас нам скажет...
   Ганичева встала, оглянулась направо, налево и заговорила, упорно  глядя
в сторону, при каждом слове поднимая одну бровь:
   - Вот вы, Надежда Сергеевна,  поставили  мне  двойку  за  подсказки.  А
Сьяновой все время подсказывали. Кто? Вот и скажу - Парисова подсказывала,
Слаутин, Вяльцев...
   - Мы не подсказывали! - закричали сразу несколько ребят.
   - Кивали! Вот и кивали, я видела! А когда  Печору  -  Ханапетова  сразу
зашикала, и Сьянова стерла Печору. Так  что  вот...  -  и,  не  договорив,
Ганичева села, и в  ее  оттянутых  к  вискам  больших  глазах  засветилась
удовлетворенная месть.
   - Сейчас  Сьянова  сама  разрешит  наши  сомнения,  -  сказала  Надежда
Сергеевна. Сьянова поднялась. - Оценка зависит от твоего ответа,  Сьянова.
Если тебе подсказывали, я поставлю два.
   - Подсказывали, - чуть слышно сказала Сьянова.
   - Не подсказывали! - взорвался весь класс. - Кивали! Надежда Сергеевна!
Только кивали!
   - Кивали, - еще тише сказала Сьянова.
   - Хорошо.  Я  поставлю  три.  -  Надежда  Сергеевна  тихо  вздохнула  и
посмотрела на Ганичеву. - Ставлю три.  Но,  ребята...  правду  говорить  с
досады не лучше, чем скрывать  правду.  Для  того  чтобы  отомстить,  чаще
применяют ложь. Но, как видите,  применяют  и  правду.  Если  бы  Ганичева
хотела заставить Сьянову лучше работать, она должна  была  сначала  с  нею
поговорить. А вы тоже хороши! Киваете... Зачем кивать?
   На перемене около учительской к  Надежде  Сергеевне  подошли  несколько
учеников из этого класса, притихшие, строгие, и стали просить,  чтобы  она
поставила Сьяновой четверку.
   - Ей трудно учиться, - сказала черненькая подсказчица Ханапетова.  -  У
нее большая семья, и они бедные. Ей много приходится работать дома. Мы  ей
помогаем...
   - Помогайте, только не подсказками, - сказала Надежда  Сергеевна  своим
привычным тоном руководительницы и задумчиво посмотрела в окно. - Где  она
живет?
   - На Восточной улице, в самом верху.
   "Надо сходить. Схожу, посмотрю", - подумала она.
   Надежда Сергеевна и не подозревала,  что  там,  в  домике  Сьяновых,  и
начнется первый большой поворот в ее жизни.



3

   Она хотела навестить семью Сьяновых на следующий день.  Но  это  ей  не
удалось, потому что Леонид Иванович, который был в последнее  время  очень
хорошо настроен, задумал попировать, или, как он  выражался,  организовать
_сабантуй_. Надя догадывалась,  в  чем  дело.  Дроздов  в  Москве  получил
какие-то более серьезные и секретные сведения о своем новом  назначении  -
гораздо более важные, чем то, что знала она. Вот он и развеселился, не мог
найти себе места и, наконец, придумал: устроить оловянную свадьбу. Как раз
прошло два года с того дня, как они расписались в поселковом загсе.
   Был сразу же назначен день, Леонид Иванович пригласил гостей, а к  Наде
была вызвана портниха. Она начала срочно шить для Нади из синего  кашемира
специальную свободную одежду, которой  Дроздов  каждый  день  давал  новое
название - то размахай, то разгильдяй - как придется. Из  ближней  деревни
привезли старуху - родственницу Шуры, и на кухне началась работа.
   Надя решила пригласить на празднество  кого-нибудь  из  _своих_,  чтобы
было не так скучно, и сказала об этом мужу. Леонид Иванович спросил:
   - Кого?
   Надя назвала имена нескольких  учительниц,  в  том  числе  и  Валентины
Павловны.
   - Н-да, - сказал Леонид  Иванович  и,  закрыв  глаза,  с  силой  провел
сухонькой рукой по лицу, как бы сминая нос  и  губы.  -  Н-не  рекомендую.
Почему? - Он посмотрел на нее одним глазом из-под руки. - Потому что  они,
как бы тебе сказать... рабы вещей. Увидят и отождествят тебя и меня с теми
вещами, которые нас окружают. У них нет таких вот часов, которые стоят  на
полу. Они всегда по этой причине будут свою зависть переносить  на  ничего
не подозревающего человека. Как у Моцарта с Сальери получилось.  Рано  или
поздно, ты будешь изолирована от них и не по твоей вине. Это тебе ответ на
твой наболевший вопрос. Значит, так: не  рекомендую  звать  учительниц.  А
впрочем - зови. Но это только ускорит процесс изоляции.
   И Надя, подумав, позвала на свою "оловянную свадьбу" не всех, а  только
одну Валентину Павловну.
   В назначенный вечер Надя приготовилась встречать гостей. Она все  время
помнила слова мужа об изоляции и уже  нашла  себе  место  в  той  неуютной
жизни, на которую обрекал Леонида Ивановича его  высокий  и  ответственный
пост. Она должна была совершать подвиг вместе с ним.
   Начали  съезжаться  всегдашние  гости.  Первым   появился   управляющий
угольным трестом - рослый мужчина в кожаном пальто на собачьем  меху  и  в
новых фетровых бурках. За ним пришли Ганичевы - муж и накрашенная  жена  в
платье из черных немецких кружев. Ганичева  сразу  же  внесла  в  гостиную
дурманящий запах каких-то незнакомых духов. Дочь Римма была  очень  похожа
на нее. Надя знала, что у нее есть еще одна дочь,  которую  зовут  Жанной.
Эта дочь уехала в Москву - поступила на химический факультет.  И  говорят,
что когда Жанна  училась  в  десятом  классе,  у  нее  с  учителем  физики
Лопаткиным была какая-то романтическая история...
   После Ганичевых приехал секретарь райкома Гуляев - смуглый,  горбоносый
кубанский казак, одетый в военное. За ним прибыл председатель райисполкома
- пожилой, увесистый и одетый тоже  в  военное.  Затем  ввалился  директор
совхоза; этот был весь в снегу, в двух тулупах  -  добрался  из  степи  на
санях. Вскоре после них пришла и Валентина  Павловна.  Сняла  свою  шубку,
показалась на миг в гостиной и вернулась в коридор к Наде, которая к этому
времени уже приветствовала районного прокурора и его жену.
   Мужчины успели надымить папиросами,  и  Надю  начало  поташнивать.  Она
улыбнулась новой гостье - громогласной заведующей райторготделом Канаевой.
Улыбнулась, но в это время Канаева закурила около нее, и Надю передернуло.
   - Я не могу... - шепнула она Валентине Павловне.
   - На каком месяце? - глухо спросила Канаева, взяв  ее  за  плечи,  дыша
табаком. - Ах, вон что... Так ты чего тут стоишь? На диванчик иди.
   Но Надя все же героически устояла на месте.
   В гостиной между тем разгорелась нестройная веселая беседа.
   - Значит, Леонид Иванович, выпьем, говоришь,  прощальную?  -  доносился
голос директора совхоза.
   - Да... - должно быть, в эту минуту Дроздов закрыл глаза. - Мужественно
расстанемся... С бокалом в руке. Как подобает суровым мужчинам Сибири...
   - Не забывай нашу Музгу! Она одна на свете...
   - Ну, память о Музге с Леонидом Ивановичем в Москву поедет,  -  сказала
Канаева. - Едет не один, а двое!
   - Трое! - крикнул управляющий угольным трестом. Он еще до прихода успел
где-то выпить.
   - Как хорошо! И Жанночке моей  теперь  будет  к  кому  зайти.  Все-таки
земляки. - Это Ганичева вставила слово.
   - Ну, как она там?
   - Второй курс кончает.
   - Леонид Иванович! Леонид Иванович!  -  звал  с  другого  конца  чей-то
голос,  веселый  и  искательный.  -  Ты  бы  перед  отъездом  взял  да   и
распорядился насчет грейдера! Нам  на  память!  Чтоб  мы  поставки  осенью
повезли по дорожке!
   - Это Ганичев сделает, - ответил Дроздов шутливо. -  По  вступлении  на
трон...
   Валентина Павловна стояла около Нади и  через  открытую  настежь  дверь
наблюдала за гостями.
   - Что вы там  в  коридоре?  Идите  к  нам,  в  наш  кружок!  -  любезно
извиваясь, позвала ее Ганичева. Она рассказывала женщинам об Австрии,  где
прожила с мужем целый год.
   - Ну и как там после нашей Сибири? - перебил  ее  Дроздов  и  прошел  к
выходу, не ожидая ответа.
   - Ах, никакого сравнения! - закричала, всплеснув  руками,  Ганичева.  -
Никогда бы оттуда не возвращалась.
   И Валентина Павловна, все так же не говоря ни слова, остановила на  ней
свой спокойно наблюдающий взгляд.
   Леонид Иванович, выйдя в коридор, позвал глазами Ганичева. Тот вскочил,
и они остановились около стены - маленький и высокий.
   - Ну? - хмурясь, спросил вполголоса Леонид Иванович.
   - Он сказал, что очень сомневается.
   - Ты мне толком все-таки скажи, что он там раскопал?
   - Он хочет остановить авдиевскую машину.
   - Н-ничего не знаю, - протянул Леонид Иванович. - Вот еще! А  имеет  он
право?
   - Он советует не торопиться...
   - Ничего не знаю. - Леонид Иванович нахмурился, подвигал коленом. - Вот
ему Авдиев с министром всыплют... Покажут ему вето!
   И он резко повернулся, чтоб уйти.
   - О ком это вы? Что-нибудь случилось? - тихо спросила Надя.
   - Что может случиться с нами? - он тепло улыбнулся.  -  Разве  Черномор
невесту украдет? Завод, завод, - добавил он серьезно. - Это не  мастерская
какого-нибудь "Индпошива".
   Надя не смогла до конца выдержать роль хозяйки  дома.  Когда  по  знаку
Леонида Ивановича гости перешли в столовую, после первых двух  тостов  она
отдала мужу свою рюмку с недопитой вишневкой (чтоб он  допил,  потому  что
тосты были за счастье), извинилась и вышла. Легла  у  себя  в  комнате  на
диван, и тут же к  ней  подсела  Валентина  Павловна,  посмотрела  на  нее
внимательными, грустными глазами.
   - Надюша... Ведь у вас здесь, на этом вечере, нет ни одного друга! Ни у
вас, ни у Леонида Ивановича...
   - Правда... - Надя сказала это слово и испугалась. - Нет никого.  Кроме
вас...
   - Я не в счет...
   Они надолго замолчали. Надя лежала неподвижно и  смотрела  на  строгий,
некрасивый профиль подруги.
   - Почему? - спросила Валентина Павловна.
   В  эту  минуту  из  столовой  в  коридор  открылась  дверь  и   донесся
извивающийся голос Ганичевой:
   - Господи! Кто же мог тогда предположить? Впрочем, Жанночка мне писала,
что он не оправдал надежд.
   - Изобретатель-то? - засмеялся Дроздов, и дверь закрыли.
   - Это о ком? - живо спросила Валентина Павловна.
   - О нашем Лопаткине.
   Они опять затихли. Валентина Павловна вдруг взяла Надю за руку.
   - Вы на меня не сердитесь? Ради бога не сердитесь! Я просто не ожидала.
Это не свадьба  у  вас,  а  прием  в  районном  масштабе:  "Присутствовали
такие-то, такие-то и такие-то лица..." Все громкие имена. Почему у вас  не
было никого из рядовых, обыкновенных людей, скажем, доктора Ореховой? Ведь
она к вам часто ходит в обычные дни. А Агния Тимофеевна  -  она  ведь  вас
любит! Вы и ее не пригласили?
   Надя не ответила, и Валентина Павловна, взглянув на  ее  бледное  лицо,
покрытое серыми пятнами, прекратила расспросы.
   За стеной был слышен нестройный, расслабленный хор  -  гости  пробовали
затянуть песню. Песня долго не ладилась. Потом кто-то захлопал в ладоши.
   - Товарищи! - это был голос Канаевой. - Надо внести в это дело  элемент
организованности! Пусть жених запевает, а хор будет  подхватывать.  Давай,
Леонид Иваныч!
   И  Дроздов  затянул.  "Стоит  гора   выс-о-окая!.."   -   взвился   его
вибрирующий, глухой голос. Надя покраснела. Как всегда, песню  можно  было
понять лишь по словам. Но хор, с трудом сдерживавший свои силы, грянул - и
исправил все дело.
   Валентина Павловна обняла Надю.
   - Ну, ничего, ничего... Это что - для вас? - она посмотрела на пианино.
В нем отражались две женские фигуры. - Играете?
   - Собственно, не играю, а так... размышляю иногда.
   - Поразмышляйте, пожалуйста, а?
   - Они услышат, - Надя посмотрела на стену. - Еще  сюда  придут,  играть
заставят. Я чувствую, они уже основательно там... Лучше завтра как-нибудь.
   - А это кто? - спросила Валентина Павловна и, быстро  встав,  сняла  со
стены фотографию в коричневой деревянной рамке. Из рамки  смотрел  молодой
крестьянин в фуражке, в черном  пиджаке  и  в  новых  сапогах.  Он  сидел,
раздвинув колени, отставив локоть, прямой и неприступный.  Из-под  фуражки
выбился как бы нечаянно чуб,  а  на  лацкане  пиджака  Валентина  Павловна
заметила значок, окруженный шелковым бантом.
   - Он? - шепнула Валентина Павловна с уважением.
   Надя кивнула.