Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Дудинцев Владимир. Не хлебом единым -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  -
я подвели. Я не знаю, какие у него соображения, но вообще, друзья, некоторые отверстия надо всегда держать закрытыми. Вот он со мной теперь не разговаривает. Два слова - здравствуй и прощай! И все! Видите, что вы наделали. Во время этой речи Максютенко, виновато розовея, все время говорил: "Леонид Иванович! Леонид Иванович!" Когда Дроздов сердито замолчал, он опять сказал: "Леонид Иванович..." Тот с грозной улыбкой посмотрел на него. - Вольно, Максютенко! Можешь исполнять!.. Вскоре гости ушли. Дроздов, проводив их, потянулся в передней, хрустнул суставами. - Вот так, сдуру, могут такую пилюлю поднести... Пришли к Шутикову, предлагают ему возглавить группу и бряк: мол, Дроздов советовал подключить! Тот, конечно, улыбнулся, а потом с глазу на глаз подошел и говорит мне: "Вы зачем меня в эту, как ее, группу тянете?" Я ему: "Ваша же инициатива, Павел Иванович!" Он прямо зашипел: "Какая моя инициатива? Ерунду какую говорите!" И до сих пор оглядывается. Матерый волк, так ему везде псина чудится. Эх, Надюша, не так-то просто все... Надя, не дослушав его, молча ушла к себе. Леонид Иванович придержал ее дверь. - Можно? - Ни в коем случае, - сказала Надя. - Никогда. - Что как строго? А я вот войду. На основании брачного свидетельства. - Он засмеялся и вошел. - Что ж, войди. А я выйду. - Что так? - Я тебя не люблю. - Напрасно, - сказал он. - Обязана любить. - Знаешь - не зли меня. Ты такой оказался мелкий... Человека убиваешь живого! Ведь он тебе даже дороги не перешел. Ты сам, сам лег на его дороге! Он и не подозревал, а ты накинул петлю и давишь! Ты смотри, какой он живой, как он не сдается. А ты все давишь, давишь... - Ну во-от, задави такого! - попробовал пошутить Леонид Иванович, и лицо его желчно дернулось. - Ты послушай-ка, послушай... Николашка, светлоголовый мальчик, стоял около своей кроватки, стучал по ней флаконом ленинградской "Сирени" и, смеясь, смотрел на обоих. Надя взяла его на руки, прижала и повернулась к мужу спиной. - Послушай-ка... - сказал Леонид Иванович морщась. - Лопаткин один погубил бы свою идею. Мы, если хочешь, в интересах государства, были обязаны вмешаться. Нам нужны трубы, а не твой Дмитрий, как его... - Не хочу тебя слушать, - глядя в пространство, она прижала губы к теплой головке сына. - Ты всегда говоришь то, что в данный момент тебя оправдывает, ты всегда прав. Дави его! Но я тебе больше не жена... После этого разговора у них все пошло как будто бы по-прежнему. Они вместе садились за стол и даже обменивались несколькими словами - о погоде, о здоровье сына, о том, что развелась моль... Но Леонид Иванович больше не рассказывал анекдотов и Надя ни разу не улыбнулась при нем. В двадцатых числах августа она попросила у мужа "Победу" и вместе с Шурой поехала в центр делать покупки для сына к зиме. Когда машина миновала Белорусский вокзал и остановилась у светофора, Шура вдруг дернула Надю за рукав. - Глядите-ка, наш! Музгинский учитель! Бона впереди вышагивает! Надя вздрогнула. Кровь больно толкнулась в голову. - Фу, как ты меня испугала! - сказала она. - Кого ты там высмотрела? И взглянув в косое окошко машины, она сразу увидала Дмитрия Алексеевича, который шагал по тротуару, направляясь к центру. Лицо его было неподвижное, строгое, он был такой же, как в Музге, - ничего не видел кругом, ничего не слышал и был занят собственными мыслями. Милиционер на перекрестке, махнув палочкой, повернулся, над ним в светофоре выпрыгнул зеленый огонек, и машина двинулась дальше, покатила по улице Горького, а Дмитрий Алексеевич остался позади. - Сережа, остановите вот здесь, - сказала Надя. - Я пройдусь по магазинам. Машина затормозила у тротуара. Надя вышла и, еле сдерживая дрожь в голосе, стала неторопливо перечислять Шуре все, что надо купить к обеду: "Лучше всего взять осетрины, если будет крупная, - говорила она. - Может, есть копченый угорь - надо обязательно купить, Леонид Иванович любит. Непременно посмотри кур", - и захлопнула дверцу. Немного подождала, пока машина не исчезла вдали в общем автомобильном потоке, затем повернулась и побежала, сияя, шевеля губами. Она на ходу придумывала какую-нибудь ложь, которая оправдала бы ее внезапное появление перед Лопаткиным. Но ничего не могла придумать. Потом Надя остановилась: она сообразила, что нельзя вот так рисковать удачным моментом - может быть, вторично им не удастся встретиться. А сейчас Дмитрий Алексеевич может оказаться не в духе. Возможно, что ему ни с кем не хочется разговаривать, тем более сейчас, да еще с женой Дроздова. Поздоровается и пойдет дальше. Нет, так нельзя. И Надя поскорей отошла к газетному киоску. Сделано это было вовремя: она успела лишь открыть сумочку и посмотреть на себя в зеркало, и вот уже мелькнул в толпе зеленоватый китель. Надя подняла сумочку повыше, но предосторожность эта была лишней. Дмитрий Алексеевич быстрым, гибким шагом словно бы вырвался из потока пешеходов и так же быстро исчез. Надя захлопнула сумочку и бросилась вслед за ним. Вскоре она догнала его. Он шел так же ровно - не ускоряя и не замедляя шага. И так, шагов на пятьдесят позади Дмитрия Алексеевича, Надя прошла всю улицу Горького, Моховую и Волхонку; Он задал ей работы! Иногда ей казалось, что Лопаткин заметил ее и нарочно кружит по городу, чтобы посмеяться над нею. И она, покраснев, замедляла шаг, шла так, чтобы он не мог ничего заметить - даже оглянувшись, даже заподозрен неладное. Но Дмитрий Алексеевич ни разу не оглянулся. Он спокойно закончил восьмикилометровую прогулку, свернул в свой Ляхов переулок, прошел через двор, мимо сараев и голубятен, и по ступеням поднялся в подъезд старинного дома с облезлыми колоннами. Надя осмотрела издали эти колонны, покрытые внизу отчетливыми письменами, характерными для середины двадцатого столетия. Осмотрела двор, запомнила номер дома и, выйдя к бульвару, села в такси. Через несколько дней, после долгих колебаний, она решила навестить Дмитрия Алексеевича. В то ясное утро, когда это решение было принято, Надя впервые на московской квартире запела. В девять утра она вымыла голову, долго сушила и расчесывала свои не очень длинные, но густые, темно-русые волосы, которые после мытья словно сошли с ума - поднялись дыбом и громко трещали под гребешком. Расчесав, она заплела их в две толстые косички и уложила на затылке в тугой жгут. На затылке все получилось как надо, а вот впереди, и вообще вокруг головы, летало очень много рыжеватых паутинок - это был милый пух юности, который с годами исчезает, но Наде он не понравился, и, распустив косы, она снова сердито стала их расчесывать. "Что такое?" - подумала она вдруг, неожиданно поймав эту свою злость, и, испугавшись простого ответа, который был почти готов, она с непонятной радостью рассмеялась и запела. Вот так, тщательно причесанная, но все же с паутинкой она и предстала перед нашим Евгением Устиновичем, который сразу же стал искусно ее допрашивать. Но все искусство его разбивалось о рассеянность Нади. Она отвечала "да" почти на все вопросы старика и этим навела его на серьезные мысли. А рассеянность ее была особого рода. Прежде всего она заметила целую стаю звонковых кнопок на двери и задумалась. Потом, узнав, что Дмитрия Алексеевича нет дома, она опять вспомнила о кнопках и поняла, что каждая кнопка - это сосед Дмитрия Алексеевича и притом, как ей показалось, сосед нелюдимый и злой. Старичок, встретивший ее, предложил зайти, посидеть, и она вошла к ним в комнату, пропахшую табачным дымом, и села на шаткий стул. Вот здесь и услышал от нее профессор Бусько те "да", которые так его насторожили. Надя увидела на грязном столике два куска черного хлеба, оба одинаковой величины, и лежали они точно друг против друга. На каждом куске лежала половинка соленого огурца. - Вы живете здесь вдвоем? - спросила она. - Да, да, - сказал старичок и тоже что-то спросил, и она ответила: "Да"... Потом она увидела чертежную доску и на ней ватманский лист с чертежом. Она хотела подойти рассмотреть чертеж, но старичок сказал: "Извиняюсь" - и, пробежав вперед, проворно завесил чертеж газетой. - Да, да, - сказала она ему и опять взглянула на куски хлеба, сжала в руках сумочку, где лежало двести рублей. Потом вышла в коридор и, не отвечая старичку, ровным шагом направилась к выходу. Она твердо решила помочь двум людям, из которых один в этот день поднялся в ее глазах еще выше. "Что же сделать? - думала она. - Двести, пятьсот рублей - это не деньги". Больше достать она не могла, потому что расход денег в семье Дроздовых контролировала старуха. Прошло полтора месяца. Начались дожди, а Надя все еще искала деньги и не могла ничего придумать. Однажды днем позвонила по телефону, а затем и приехала к Наде Ганичева. Она гостила в Москве уже несколько дней. Широкая, кривоногая, пахнущая все теми же неистовыми духами, она расцеловала Надю и, целуя, рассматривала все кругом и примечала. Она сразу же увидела пакетики с нафталином на столе и открытый шкаф. - Это я вот... вынула манто, хочу проветрить, чтобы моль не завелась, - сказала Надя, взглянув на Ганичеву, и неожиданно дрожь пронзила ее. - Ну-ка погоди, дай-ка я примерю, - Ганичева словно читала Надины мысли. Она надела манто, рассыпав по ковру шарики нафталина, и подошла к зеркалу. - Длинновато, - сказала Надя. - Это чепуха, - Ганичева повернулась перед зеркалом в одну сторону, в другую. - Слушай, продай его мне! А? Надя не ответила. - Честное слово, - сказала Ганичева. - Вы сколько за него отдали? - Двадцать две... - Ну, таких денег у меня нет, положим. И потом реформа... а вот за девять я бы взяла. Надя молчала, побледнев, глядя в пространство. Это было невозможно - продавать вещь, которую для нее купил Дроздов. Именно потому, что покупал Дроздов, - он купил, он сам платил, сам считал деньги. Если уходить от него, то манто это надо оставить ему. Но девять тысяч... - Ну, что ты там... - сказала Ганичева. - Вот я тебе даю десять. Окончательно. - Зинаида Фоминична, - торопливо заговорила Надя, - мне очень нужны деньги... - А я чего? Это что - не деньги?.. - Мне только нужно, чтобы муж не знал. До зимы... - А что у тебя? - Ганичева понизила голос. - Ладно, не говори. Это не мое дело. Так что мы... решаем? И Надя решила. На следующее утро Ганичева привезла ей шесть тысяч, сказав, что остальное пришлет из Музги... Манто было уже завернуто в газеты и перевязано шпагатом. Ганичева очень ловко вынесла его на лестницу, показала Наде рукой, что все будет шито-крыто, и уехала. А через два часа, когда все улеглось в душе и когда исчез тревожный запах нафталина" Надя завернула деньги в серую, грубую бумагу, все уголки свертка подклеила и, прихватив с собой Шуру, поехала в центр за покупками. В Ляховом переулке они вышли из машины. Шура сразу поняла свою роль и, бросив на Надю веселый и ободряющий взгляд, убежала под высокую арку. Так Дмитрий Алексеевич стал обладателем нового костюма, пальто и шляпы. Увидев его в фойе консерватории, Надя, прежде чем подойти, осмотрела его со всех сторон и решила, что костюм очень хорош, что он выбран со вкусом. В отличие от Евгения Устиновича, она видела в этом костюме только хорошие стороны. И здесь, глядя на Лопаткина, она освободилась наконец от ощущения вины перед мужем. Давно забытое чувство свободы подхватило Надю, и она полетела так, как летают во сне. Все движения ее теперь были собраны и быстры. Она бегала даже по комнате, - ей не хватало времени. Надо было успеть в школу, потом, пока было не поздно, она спешила к сыну, к попрыгушкину, к Николашке. Перед ним она не могла оправдаться, особенно когда он, соскучась, бросался к ней и падал, потому что слабо держался на ногах. Он падал, а она замирала от боли. Но Николашка, посидев у мамы на коленях, сползал на пол, чтобы поднять пуговицу и положить в рот. Он был спокоен, в жизни его ничто не изменилось. Все тревожное горело, оказывается, только в ней. - Где вы пропадаете по вечерам? - шутливо спросил Леонид Иванович, поймав ее однажды в коридоре. Она бежала из ванной. - Вы, по-моему, температурите, товарищ... Дроздова! - Ах, господи! - раздраженно отмахнулась она. - Отстань, пожалуйста... Она спешила: дело шло к вечеру. Надя собиралась не в кино и не в театр. Одеться ей нужно было _попроще_, - а это не легкое дело. У нее оставалось в распоряжении всего лишь полтора часа, всего лишь! А надо было еще запереться, расчесать волосы и уложить косы, припудрить сухой, горячий румянец на щеках и попытаться понять ту, чужую, сумасшедшую, которая в последнее время стала появляться в зеркале и пугала ее. 8 Надя была уже своим человеком в Ляховом переулке. Все получилось само собой. А как, это могла бы объяснить только та, что являлась в зеркале. Она являлась только Наде, только наедине, а выйдя из комнаты, умела сразу же стать скромной, тихой и совсем затаивалась, исчезала, когда Надя приходила к Лопаткину и профессору Бусько. Комната их к этому времени уже изменилась. На столике появилась клеенка, воду кипятили в новом чайнике, заваривали чай в маленьком круглом пузанчике с вострым носом и разливали в немецкие белые кружки со стенками толщиной в палец: их нельзя было разбить. Все это привезла Надя уже после того, как Дмитрий Алексеевич сам привел ее в комнату и представил профессору. Теперь она входила смело и тихонько, чтобы не помешать изобретателям, ставила что-нибудь на стол - какую-нибудь мелочь, вроде хорошей, прочной сахарницы. Дмитрий Алексеевич хотел было возразить против этих покупок, но не смог, потому что все Надя делала разумно и все было недорого и нужно. Покупая эти вещи, она помнила о характере их будущих хозяев. В магазинах, конечно, ею руководила та, хитрая, которую она видела в зеркале. Это ее голос подсказал Наде однажды купить для Дмитрия Алексеевича сорочку и галстук. Развернув небрежно брошенный Надей на стол сверток, Дмитрий Алексеевич вспыхнул - и она тоже. Но потом он внимательно посмотрел - сорочка была из какого-то сверхпрочного крученого шелка - и подумал: "Эта штука переживет всех нас!" За время невзгод у него выработалась непобедимая страсть к надежным, долговечным вещам. И если дух его в таких случаях еще протестовал, то рука в открытую брала подарки. Поэтому он не сумел рассердиться. И та, сумасшедшая, хитрая, на миг торжествующе проглянула из глаз Нади, пошла в наступление, и Дмитрий Алексеевич был побежден! Пишущая машинка Нади стояла теперь тоже здесь, на столе, или отдыхала на полу в футляре. Для нее наконец нашлось верное, постоянное дело. Надя взяла на себя заботы по переписке Дмитрия Алексеевича. С профессором у нее сложились особые отношения. Когда она первый раз, впереди Дмитрия Алексеевича, вошла в комнатку, старик поднялся обомлев. Дмитрий Алексеевич представил Надю. "Мы уже знакомы", - сказала она, и профессор ответил, что да, он уже имел счастье... Он о чем-то догадывался, старался быть незаметным, а если бросал на нее случайный взгляд из-за чертежной доски, то это был взгляд веселый и разоблачающий, и Надя чувствовала приятное смущение, слегка розовела. В первых числах февраля Дмитрий Алексеевич дал Наде пачку листов, исписанных крупным, решительным почерком. - Перепечатайте, пожалуйста, в четырех экземплярах, - он сказал это так, как говорят секретарю, и старался не смотреть на нее. Через пять дней весь текст был отпечатан. Получилось двенадцать страниц. Письмо было адресовано в несколько высоких инстанций и заканчивалось такими словами: "Посмотрите на номер этой жалобы, подумайте, что он означает, и вызовите меня хотя бы для пятиминутной беседы". - Согласны с текстом? - спросил Дмитрий Алексеевич. - Согласна, - шепнула она. В письме Лопаткин скупо перечислил все свои надежды и разочарования, начиная с первого дня, когда он сдал маленький чертежик в бюро изобретений музгинского комбината. - Лучше нет способа приобщить вас к нашей борьбе, - сказал Дмитрий Алексеевич. - Эти письма вы сами отнесете и сдадите в соответствующие окошки. А ответ мы получим от одного из референтов Шутикова или от научного сотрудника НИИЦентролита. Внимание! - он засмеялся, и Надя вздрогнула. - Прошу запомнить день, сегодня седьмое февраля. Надежда Сергеевна, я вручаю вам это. Занесите, пожалуйста, в реестр. Это будет у нас жалоба номер... - Сорок шесть, сорок семь и сорок восемь, - сказала Надя. - Я теперь знаю, - вполголоса сказал Дмитрий Алексеевич старику. - Надо посылать письма сразу в несколько адресов. Надо бить не по одной цели, а по площадям, дробью. Так мы скорее нащупаем... Надю поразило то, что он говорил эти невероятные слова спокойным тоном, словно это была не шутка, а обычное, деловое замечание. Через несколько дней пришел ответ в красивом, специальном конверте. - Распечатайте сами, - резко сказал Дмитрий Алексеевич, не отрываясь от работы. Надя разрезала конверт. Там был вложен бланк: "Ваша жалоба направлена в... (здесь чернилами было написано: "НИИЦентролит") для рассмотрения по существу". В этот же день Надя получила еще два бланка. Жалобы были направлены - одна министру и вторая - в НИИЦентролит. - Они даже не прочитали до конца, - удивилась Надя. - Что же это такое? - Равнодушие, - отозвался старик со своего рабочего места. - Пережиток капитализма. Надя громко засмеялась, и Евгений Устинович, удивленный, высунулся из-за чертежной доски. - Муж часто говорит такие слова! - она, все еще смеясь, покачала головой и стала подшивать бланки в папку входящих бумаг. - Надежда Сергеевна... - подбирая слова, недовольным тоном возразил старик. - Вы несколько поверхностно и, я бы сказал, книжно понимаете это дело. Книжки - одно, а жизнь другое. Книжки, знаете, отражают жизнь, но не всегда прямо - иной раз и наоборот. Пережитки существуют. Иногда они, правда, не похожи на то, что мы читаем в книжках. Но жизнь - она имеет много тайных, не исследованных сторон, в отличие от явных. Вот взять, скажем, кого бы... Ну, возьмем кровельщика из нашего домоуправления. Получает он четыреста рублей, у него есть жена и ребенок, но он не уходит на завод, потому что здесь у него уйма свободного времени. По утрам он во дворе делает матрацы, а по воскресеньям - организует частное предприятие из таких же, как он, кровельщиков и подрабатывает - строит и красит гаражи для владельцев "Побед". Недавно он купил телевизор. Вот вам два лица одного человека. Теперь возьмем нашего соседа - инженера Бакрадзе. Он зарабатывает гораздо больше, чем кровельщик, и у него нет семьи. И все-таки ему везут из Абхазии фрукты и лавровый лист. Их он продает на базаре! Вот вам его второе лицо. Пойдем дальше... Возьмите начальника вот этой канцелярии, который отослал нашу жалобу и не прочитал ее. Он не спекулянт. Нет! Начальник этот произносит даже речь. О чуткости и демократии. Но если бы он был чуток, если бы он наслаждался процессом защиты правых и наказания виновных, ему пришлось бы работать, вертеться как белка в колесе! Потому что только по одной нашей жалобе ему хватит работы на месяц. А жалоба-то не одна! Ем

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору