Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
я подвели. Я не знаю, какие у него соображения,
но вообще, друзья, некоторые отверстия надо всегда держать закрытыми. Вот
он со мной теперь не разговаривает. Два слова - здравствуй и прощай! И
все! Видите, что вы наделали.
Во время этой речи Максютенко, виновато розовея, все время говорил:
"Леонид Иванович! Леонид Иванович!" Когда Дроздов сердито замолчал, он
опять сказал: "Леонид Иванович..." Тот с грозной улыбкой посмотрел на
него.
- Вольно, Максютенко! Можешь исполнять!..
Вскоре гости ушли. Дроздов, проводив их, потянулся в передней, хрустнул
суставами.
- Вот так, сдуру, могут такую пилюлю поднести... Пришли к Шутикову,
предлагают ему возглавить группу и бряк: мол, Дроздов советовал
подключить! Тот, конечно, улыбнулся, а потом с глазу на глаз подошел и
говорит мне: "Вы зачем меня в эту, как ее, группу тянете?" Я ему: "Ваша же
инициатива, Павел Иванович!" Он прямо зашипел: "Какая моя инициатива?
Ерунду какую говорите!" И до сих пор оглядывается. Матерый волк, так ему
везде псина чудится. Эх, Надюша, не так-то просто все...
Надя, не дослушав его, молча ушла к себе. Леонид Иванович придержал ее
дверь.
- Можно?
- Ни в коем случае, - сказала Надя. - Никогда.
- Что как строго? А я вот войду. На основании брачного свидетельства. -
Он засмеялся и вошел.
- Что ж, войди. А я выйду.
- Что так?
- Я тебя не люблю.
- Напрасно, - сказал он. - Обязана любить.
- Знаешь - не зли меня. Ты такой оказался мелкий... Человека убиваешь
живого! Ведь он тебе даже дороги не перешел. Ты сам, сам лег на его
дороге! Он и не подозревал, а ты накинул петлю и давишь! Ты смотри, какой
он живой, как он не сдается. А ты все давишь, давишь...
- Ну во-от, задави такого! - попробовал пошутить Леонид Иванович, и
лицо его желчно дернулось. - Ты послушай-ка, послушай...
Николашка, светлоголовый мальчик, стоял около своей кроватки, стучал по
ней флаконом ленинградской "Сирени" и, смеясь, смотрел на обоих. Надя
взяла его на руки, прижала и повернулась к мужу спиной.
- Послушай-ка... - сказал Леонид Иванович морщась. - Лопаткин один
погубил бы свою идею. Мы, если хочешь, в интересах государства, были
обязаны вмешаться. Нам нужны трубы, а не твой Дмитрий, как его...
- Не хочу тебя слушать, - глядя в пространство, она прижала губы к
теплой головке сына. - Ты всегда говоришь то, что в данный момент тебя
оправдывает, ты всегда прав. Дави его! Но я тебе больше не жена...
После этого разговора у них все пошло как будто бы по-прежнему. Они
вместе садились за стол и даже обменивались несколькими словами - о
погоде, о здоровье сына, о том, что развелась моль... Но Леонид Иванович
больше не рассказывал анекдотов и Надя ни разу не улыбнулась при нем.
В двадцатых числах августа она попросила у мужа "Победу" и вместе с
Шурой поехала в центр делать покупки для сына к зиме. Когда машина
миновала Белорусский вокзал и остановилась у светофора, Шура вдруг дернула
Надю за рукав.
- Глядите-ка, наш! Музгинский учитель! Бона впереди вышагивает!
Надя вздрогнула. Кровь больно толкнулась в голову.
- Фу, как ты меня испугала! - сказала она. - Кого ты там высмотрела?
И взглянув в косое окошко машины, она сразу увидала Дмитрия
Алексеевича, который шагал по тротуару, направляясь к центру. Лицо его
было неподвижное, строгое, он был такой же, как в Музге, - ничего не видел
кругом, ничего не слышал и был занят собственными мыслями.
Милиционер на перекрестке, махнув палочкой, повернулся, над ним в
светофоре выпрыгнул зеленый огонек, и машина двинулась дальше, покатила по
улице Горького, а Дмитрий Алексеевич остался позади.
- Сережа, остановите вот здесь, - сказала Надя. - Я пройдусь по
магазинам.
Машина затормозила у тротуара. Надя вышла и, еле сдерживая дрожь в
голосе, стала неторопливо перечислять Шуре все, что надо купить к обеду:
"Лучше всего взять осетрины, если будет крупная, - говорила она. - Может,
есть копченый угорь - надо обязательно купить, Леонид Иванович любит.
Непременно посмотри кур", - и захлопнула дверцу. Немного подождала, пока
машина не исчезла вдали в общем автомобильном потоке, затем повернулась и
побежала, сияя, шевеля губами. Она на ходу придумывала какую-нибудь ложь,
которая оправдала бы ее внезапное появление перед Лопаткиным. Но ничего не
могла придумать.
Потом Надя остановилась: она сообразила, что нельзя вот так рисковать
удачным моментом - может быть, вторично им не удастся встретиться. А
сейчас Дмитрий Алексеевич может оказаться не в духе. Возможно, что ему ни
с кем не хочется разговаривать, тем более сейчас, да еще с женой Дроздова.
Поздоровается и пойдет дальше. Нет, так нельзя.
И Надя поскорей отошла к газетному киоску. Сделано это было вовремя:
она успела лишь открыть сумочку и посмотреть на себя в зеркало, и вот уже
мелькнул в толпе зеленоватый китель. Надя подняла сумочку повыше, но
предосторожность эта была лишней. Дмитрий Алексеевич быстрым, гибким шагом
словно бы вырвался из потока пешеходов и так же быстро исчез. Надя
захлопнула сумочку и бросилась вслед за ним. Вскоре она догнала его. Он
шел так же ровно - не ускоряя и не замедляя шага.
И так, шагов на пятьдесят позади Дмитрия Алексеевича, Надя прошла всю
улицу Горького, Моховую и Волхонку; Он задал ей работы! Иногда ей
казалось, что Лопаткин заметил ее и нарочно кружит по городу, чтобы
посмеяться над нею. И она, покраснев, замедляла шаг, шла так, чтобы он не
мог ничего заметить - даже оглянувшись, даже заподозрен неладное.
Но Дмитрий Алексеевич ни разу не оглянулся. Он спокойно закончил
восьмикилометровую прогулку, свернул в свой Ляхов переулок, прошел через
двор, мимо сараев и голубятен, и по ступеням поднялся в подъезд старинного
дома с облезлыми колоннами. Надя осмотрела издали эти колонны, покрытые
внизу отчетливыми письменами, характерными для середины двадцатого
столетия. Осмотрела двор, запомнила номер дома и, выйдя к бульвару, села в
такси.
Через несколько дней, после долгих колебаний, она решила навестить
Дмитрия Алексеевича. В то ясное утро, когда это решение было принято, Надя
впервые на московской квартире запела. В девять утра она вымыла голову,
долго сушила и расчесывала свои не очень длинные, но густые, темно-русые
волосы, которые после мытья словно сошли с ума - поднялись дыбом и громко
трещали под гребешком. Расчесав, она заплела их в две толстые косички и
уложила на затылке в тугой жгут. На затылке все получилось как надо, а вот
впереди, и вообще вокруг головы, летало очень много рыжеватых паутинок -
это был милый пух юности, который с годами исчезает, но Наде он не
понравился, и, распустив косы, она снова сердито стала их расчесывать.
"Что такое?" - подумала она вдруг, неожиданно поймав эту свою злость, и,
испугавшись простого ответа, который был почти готов, она с непонятной
радостью рассмеялась и запела.
Вот так, тщательно причесанная, но все же с паутинкой она и предстала
перед нашим Евгением Устиновичем, который сразу же стал искусно ее
допрашивать. Но все искусство его разбивалось о рассеянность Нади. Она
отвечала "да" почти на все вопросы старика и этим навела его на серьезные
мысли. А рассеянность ее была особого рода. Прежде всего она заметила
целую стаю звонковых кнопок на двери и задумалась. Потом, узнав, что
Дмитрия Алексеевича нет дома, она опять вспомнила о кнопках и поняла, что
каждая кнопка - это сосед Дмитрия Алексеевича и притом, как ей показалось,
сосед нелюдимый и злой. Старичок, встретивший ее, предложил зайти,
посидеть, и она вошла к ним в комнату, пропахшую табачным дымом, и села на
шаткий стул. Вот здесь и услышал от нее профессор Бусько те "да", которые
так его насторожили. Надя увидела на грязном столике два куска черного
хлеба, оба одинаковой величины, и лежали они точно друг против друга. На
каждом куске лежала половинка соленого огурца.
- Вы живете здесь вдвоем? - спросила она.
- Да, да, - сказал старичок и тоже что-то спросил, и она ответила:
"Да"...
Потом она увидела чертежную доску и на ней ватманский лист с чертежом.
Она хотела подойти рассмотреть чертеж, но старичок сказал: "Извиняюсь" -
и, пробежав вперед, проворно завесил чертеж газетой.
- Да, да, - сказала она ему и опять взглянула на куски хлеба, сжала в
руках сумочку, где лежало двести рублей. Потом вышла в коридор и, не
отвечая старичку, ровным шагом направилась к выходу.
Она твердо решила помочь двум людям, из которых один в этот день
поднялся в ее глазах еще выше. "Что же сделать? - думала она. - Двести,
пятьсот рублей - это не деньги". Больше достать она не могла, потому что
расход денег в семье Дроздовых контролировала старуха.
Прошло полтора месяца. Начались дожди, а Надя все еще искала деньги и
не могла ничего придумать. Однажды днем позвонила по телефону, а затем и
приехала к Наде Ганичева. Она гостила в Москве уже несколько дней.
Широкая, кривоногая, пахнущая все теми же неистовыми духами, она
расцеловала Надю и, целуя, рассматривала все кругом и примечала. Она сразу
же увидела пакетики с нафталином на столе и открытый шкаф.
- Это я вот... вынула манто, хочу проветрить, чтобы моль не завелась, -
сказала Надя, взглянув на Ганичеву, и неожиданно дрожь пронзила ее.
- Ну-ка погоди, дай-ка я примерю, - Ганичева словно читала Надины
мысли.
Она надела манто, рассыпав по ковру шарики нафталина, и подошла к
зеркалу.
- Длинновато, - сказала Надя.
- Это чепуха, - Ганичева повернулась перед зеркалом в одну сторону, в
другую. - Слушай, продай его мне! А?
Надя не ответила.
- Честное слово, - сказала Ганичева. - Вы сколько за него отдали?
- Двадцать две...
- Ну, таких денег у меня нет, положим. И потом реформа... а вот за
девять я бы взяла.
Надя молчала, побледнев, глядя в пространство. Это было невозможно -
продавать вещь, которую для нее купил Дроздов. Именно потому, что покупал
Дроздов, - он купил, он сам платил, сам считал деньги. Если уходить от
него, то манто это надо оставить ему. Но девять тысяч...
- Ну, что ты там... - сказала Ганичева. - Вот я тебе даю десять.
Окончательно.
- Зинаида Фоминична, - торопливо заговорила Надя, - мне очень нужны
деньги...
- А я чего? Это что - не деньги?..
- Мне только нужно, чтобы муж не знал. До зимы...
- А что у тебя? - Ганичева понизила голос. - Ладно, не говори. Это не
мое дело. Так что мы... решаем?
И Надя решила. На следующее утро Ганичева привезла ей шесть тысяч,
сказав, что остальное пришлет из Музги... Манто было уже завернуто в
газеты и перевязано шпагатом. Ганичева очень ловко вынесла его на
лестницу, показала Наде рукой, что все будет шито-крыто, и уехала.
А через два часа, когда все улеглось в душе и когда исчез тревожный
запах нафталина" Надя завернула деньги в серую, грубую бумагу, все уголки
свертка подклеила и, прихватив с собой Шуру, поехала в центр за покупками.
В Ляховом переулке они вышли из машины. Шура сразу поняла свою роль и,
бросив на Надю веселый и ободряющий взгляд, убежала под высокую арку.
Так Дмитрий Алексеевич стал обладателем нового костюма, пальто и шляпы.
Увидев его в фойе консерватории, Надя, прежде чем подойти, осмотрела его
со всех сторон и решила, что костюм очень хорош, что он выбран со вкусом.
В отличие от Евгения Устиновича, она видела в этом костюме только хорошие
стороны. И здесь, глядя на Лопаткина, она освободилась наконец от ощущения
вины перед мужем.
Давно забытое чувство свободы подхватило Надю, и она полетела так, как
летают во сне. Все движения ее теперь были собраны и быстры. Она бегала
даже по комнате, - ей не хватало времени. Надо было успеть в школу, потом,
пока было не поздно, она спешила к сыну, к попрыгушкину, к Николашке.
Перед ним она не могла оправдаться, особенно когда он, соскучась, бросался
к ней и падал, потому что слабо держался на ногах. Он падал, а она
замирала от боли. Но Николашка, посидев у мамы на коленях, сползал на пол,
чтобы поднять пуговицу и положить в рот. Он был спокоен, в жизни его ничто
не изменилось. Все тревожное горело, оказывается, только в ней.
- Где вы пропадаете по вечерам? - шутливо спросил Леонид Иванович,
поймав ее однажды в коридоре. Она бежала из ванной. - Вы, по-моему,
температурите, товарищ... Дроздова!
- Ах, господи! - раздраженно отмахнулась она. - Отстань, пожалуйста...
Она спешила: дело шло к вечеру. Надя собиралась не в кино и не в театр.
Одеться ей нужно было _попроще_, - а это не легкое дело. У нее оставалось
в распоряжении всего лишь полтора часа, всего лишь! А надо было еще
запереться, расчесать волосы и уложить косы, припудрить сухой, горячий
румянец на щеках и попытаться понять ту, чужую, сумасшедшую, которая в
последнее время стала появляться в зеркале и пугала ее.
8
Надя была уже своим человеком в Ляховом переулке. Все получилось само
собой. А как, это могла бы объяснить только та, что являлась в зеркале.
Она являлась только Наде, только наедине, а выйдя из комнаты, умела сразу
же стать скромной, тихой и совсем затаивалась, исчезала, когда Надя
приходила к Лопаткину и профессору Бусько.
Комната их к этому времени уже изменилась. На столике появилась
клеенка, воду кипятили в новом чайнике, заваривали чай в маленьком круглом
пузанчике с вострым носом и разливали в немецкие белые кружки со стенками
толщиной в палец: их нельзя было разбить. Все это привезла Надя уже после
того, как Дмитрий Алексеевич сам привел ее в комнату и представил
профессору.
Теперь она входила смело и тихонько, чтобы не помешать изобретателям,
ставила что-нибудь на стол - какую-нибудь мелочь, вроде хорошей, прочной
сахарницы. Дмитрий Алексеевич хотел было возразить против этих покупок, но
не смог, потому что все Надя делала разумно и все было недорого и нужно.
Покупая эти вещи, она помнила о характере их будущих хозяев. В магазинах,
конечно, ею руководила та, хитрая, которую она видела в зеркале.
Это ее голос подсказал Наде однажды купить для Дмитрия Алексеевича
сорочку и галстук. Развернув небрежно брошенный Надей на стол сверток,
Дмитрий Алексеевич вспыхнул - и она тоже. Но потом он внимательно
посмотрел - сорочка была из какого-то сверхпрочного крученого шелка - и
подумал: "Эта штука переживет всех нас!" За время невзгод у него
выработалась непобедимая страсть к надежным, долговечным вещам. И если дух
его в таких случаях еще протестовал, то рука в открытую брала подарки.
Поэтому он не сумел рассердиться. И та, сумасшедшая, хитрая, на миг
торжествующе проглянула из глаз Нади, пошла в наступление, и Дмитрий
Алексеевич был побежден!
Пишущая машинка Нади стояла теперь тоже здесь, на столе, или отдыхала
на полу в футляре. Для нее наконец нашлось верное, постоянное дело. Надя
взяла на себя заботы по переписке Дмитрия Алексеевича.
С профессором у нее сложились особые отношения. Когда она первый раз,
впереди Дмитрия Алексеевича, вошла в комнатку, старик поднялся обомлев.
Дмитрий Алексеевич представил Надю. "Мы уже знакомы", - сказала она, и
профессор ответил, что да, он уже имел счастье... Он о чем-то догадывался,
старался быть незаметным, а если бросал на нее случайный взгляд из-за
чертежной доски, то это был взгляд веселый и разоблачающий, и Надя
чувствовала приятное смущение, слегка розовела.
В первых числах февраля Дмитрий Алексеевич дал Наде пачку листов,
исписанных крупным, решительным почерком.
- Перепечатайте, пожалуйста, в четырех экземплярах, - он сказал это
так, как говорят секретарю, и старался не смотреть на нее.
Через пять дней весь текст был отпечатан. Получилось двенадцать
страниц. Письмо было адресовано в несколько высоких инстанций и
заканчивалось такими словами: "Посмотрите на номер этой жалобы, подумайте,
что он означает, и вызовите меня хотя бы для пятиминутной беседы".
- Согласны с текстом? - спросил Дмитрий Алексеевич.
- Согласна, - шепнула она.
В письме Лопаткин скупо перечислил все свои надежды и разочарования,
начиная с первого дня, когда он сдал маленький чертежик в бюро изобретений
музгинского комбината.
- Лучше нет способа приобщить вас к нашей борьбе, - сказал Дмитрий
Алексеевич. - Эти письма вы сами отнесете и сдадите в соответствующие
окошки. А ответ мы получим от одного из референтов Шутикова или от
научного сотрудника НИИЦентролита. Внимание! - он засмеялся, и Надя
вздрогнула. - Прошу запомнить день, сегодня седьмое февраля. Надежда
Сергеевна, я вручаю вам это. Занесите, пожалуйста, в реестр. Это будет у
нас жалоба номер...
- Сорок шесть, сорок семь и сорок восемь, - сказала Надя.
- Я теперь знаю, - вполголоса сказал Дмитрий Алексеевич старику. - Надо
посылать письма сразу в несколько адресов. Надо бить не по одной цели, а
по площадям, дробью. Так мы скорее нащупаем...
Надю поразило то, что он говорил эти невероятные слова спокойным тоном,
словно это была не шутка, а обычное, деловое замечание.
Через несколько дней пришел ответ в красивом, специальном конверте.
- Распечатайте сами, - резко сказал Дмитрий Алексеевич, не отрываясь от
работы.
Надя разрезала конверт. Там был вложен бланк: "Ваша жалоба направлена
в... (здесь чернилами было написано: "НИИЦентролит") для рассмотрения по
существу". В этот же день Надя получила еще два бланка. Жалобы были
направлены - одна министру и вторая - в НИИЦентролит.
- Они даже не прочитали до конца, - удивилась Надя. - Что же это такое?
- Равнодушие, - отозвался старик со своего рабочего места. - Пережиток
капитализма.
Надя громко засмеялась, и Евгений Устинович, удивленный, высунулся
из-за чертежной доски.
- Муж часто говорит такие слова! - она, все еще смеясь, покачала
головой и стала подшивать бланки в папку входящих бумаг.
- Надежда Сергеевна... - подбирая слова, недовольным тоном возразил
старик. - Вы несколько поверхностно и, я бы сказал, книжно понимаете это
дело. Книжки - одно, а жизнь другое. Книжки, знаете, отражают жизнь, но не
всегда прямо - иной раз и наоборот. Пережитки существуют. Иногда они,
правда, не похожи на то, что мы читаем в книжках. Но жизнь - она имеет
много тайных, не исследованных сторон, в отличие от явных. Вот взять,
скажем, кого бы... Ну, возьмем кровельщика из нашего домоуправления.
Получает он четыреста рублей, у него есть жена и ребенок, но он не уходит
на завод, потому что здесь у него уйма свободного времени. По утрам он во
дворе делает матрацы, а по воскресеньям - организует частное предприятие
из таких же, как он, кровельщиков и подрабатывает - строит и красит гаражи
для владельцев "Побед". Недавно он купил телевизор. Вот вам два лица
одного человека. Теперь возьмем нашего соседа - инженера Бакрадзе. Он
зарабатывает гораздо больше, чем кровельщик, и у него нет семьи. И
все-таки ему везут из Абхазии фрукты и лавровый лист. Их он продает на
базаре! Вот вам его второе лицо. Пойдем дальше... Возьмите начальника вот
этой канцелярии, который отослал нашу жалобу и не прочитал ее. Он не
спекулянт. Нет! Начальник этот произносит даже речь. О чуткости и
демократии. Но если бы он был чуток, если бы он наслаждался процессом
защиты правых и наказания виновных, ему пришлось бы работать, вертеться
как белка в колесе! Потому что только по одной нашей жалобе ему хватит
работы на месяц. А жалоба-то не одна! Ем