го проектом. То один,  то
другой, они подходили к его столу и приносили честные мысли,  основательно
выношенные в тишине и покое конструкторской комнаты.
   "Посвящены  ли  они?"  -  спрашивал  он  себя   и   пристально   изучал
интеллигентные затылки и  лысинки.  Нет,  эти  люди  оценили  машину,  они
приняли и ее и автора. Старый  конструктор  Крехов,  худущий,  с  толстыми
черными бровями и  с  золотым  кольцом  на  пальце,  тот  даже  обмолвился
однажды, сидя к нему спиной:
   - Счастливый вы человек, Дмитрий Алексеевич! Я понимаю вас.
   Он говорил это как бы от имени всей группы. Нет, он, конечно, ничего не
знал!
   Но самому Крехову казалось, что он очень тонкая штучка и во всем хорошо
разбирается. Он даже заставил Дмитрия Алексеевича впервые  за  много  дней
улыбнуться, задав ему хитрейший вопрос.  Это  было  в  обеденный  перерыв,
после очередного  визита  директора.  Держа  руку  в  кармане,  генерал  в
сопровождении  Дмитрия  Алексеевича  и  Крехова  обошел  чертежные  станки
конструкторов и удалился. Крехов вернулся на свое место и, достав  бутылку
с кофе, сидя спиной к Дмитрию Алексеевичу, сказал:
   - Приятно работать, когда знаешь, что проект пойдет не на полку.
   - А вы уверены, что не на полку? - спросил Лопаткин.
   - Э-э, дорогой Дмитрий Алексеевич! Уж мы-то видали виды! Сам  Авдиев  -
"за"! Вы лучше скажите, теперь мы вроде как свои,  -  какую  вы  применили
тактику?
   - Я был на приеме у министра...
   -  Ну  во-от,  был  у  министра,  -  запел  Крехов.  -  Ладно.   Может,
действительно нельзя говорить. Но при всем вашем  недоверии  к  нам  -  вы
молодец. Заставить противников, всех  без  исключения,  повернуть  на  сто
восемьдесят градусов - это, знаете ли...
   Дмитрий Алексеевич был для них кузнецом своего счастья, победителем!
   Человек не может увидеть себя со  стороны,  глазами  своего  соседа.  У
Дмитрия Алексеевича была, оказывается, неизвестная ему еще самому,  вторая
сущность  -  она-то  и  привлекла  к  нему  симпатии  конструкторов.   Как
оказалось, он был необыкновенно талантлив. За какие-то два или три года он
стал  инженером-механиком.  И,  кроме  того,  настолько  изучил   процессы
твердения расплавленного металла, что сумел поколебать научные  построения
таких корифеев, как Фундатор и даже Авдиев (а там попросту не было никаких
построений). Конструкторы считали, что Дмитрия  Алексеевича  никак  нельзя
назвать  "материалистом".  Он,  по  их  мнению,  мог  бы   шутя   получать
четыре-пять тысяч, ему даже предлагали одно место, но он ответил  отказом.
(Услышав об этом, Дмитрий Алексеевич испугался, как бы Шутиков  не  принял
его за болтуна). Еще сообщалось как неоспоримый факт, что Лопаткин добился
положительной резолюции от одного исключительно важного лица (от кого - не
говорили). Было известно также, что автору труболитейной машины не везет в
личной жизни, что он аскет, нелюдим, что он избрал в жены свою машину.
   Все это понемногу, по  частям  раскрывал  перед  Дмитрием  Алексеевичем
Крехов - в форме вопросов, на которые невозможно  было  отвечать.  Начался
июль, вечера были очень хороши, и получалось так, что каждый  раз  Дмитрий
Алексеевич, возвращаясь домой, шел по бульварам вместе с  этим  словно  бы
влюбленным в него конструктором.
   - Скажите, Дмитрий Алексеевич, - спрашивал Крехов, посмотрев сначала по
сторонам. - Что же, _он_ вас лично принял? Или просто письмо дошло?
   - Кто? О ком вы спрашиваете? - смеялся Лопаткин. - Выше  министра  меня
никто не принимал!
   - Ну хорошо, оставим это. Я понимаю, могут быть разные соображения... Я
спрашиваю с практической целью. Вы как - почтой  посылали  или  сдавали  в
экспедицию?
   - Я всегда стараюсь сократить количество инстанций.
   -  Ага...  Понятно!..  -  Крехов  считал  себя   дипломатом   и   любил
иносказания. - Кстати о письмах. Я слышал,  что  вы  ставите  номера.  Вы,
должно быть, очень много извели бумаги, прежде чем...
   - Извел-таки, - согласился Дмитрий Алексеевич.
   - Ага... Значит, это верно...
   - Что верно?
   - Да так, пустяки. Вы энергичный человек. В вас есть это...
   - Что - "это"? У вас превратное представление обо мне!
   Таких возражений Крехов терпеть не мог.
   - Знаете что, - сказал он однажды, - я верю во все,  кроме  скромности.
Это  ломанье  вам  не  к  лицу.  Имейте  в  виду,  что  мы  понимаем  ваши
достоинства, но не забываем и о себе.  В  нашем  институте  большинство  -
изобретатели или потенциальные ученые.
   Дмитрий Алексеевич, закусив губу, покосился на него,  и  Крехов  оценил
это как удивление.
   - Ничего удивительного! Все нормальные  люди  рождаются  с  творческими
задатками. Большинство из них даже осознают в себе эти возможности.
   - Почему же вы не реализуете?.. Простите, может быть, я ошибаюсь?..
   - Ничего, ничего. Вы не ошибаетесь. Мы, Дмитрий  Алексеевич,  незаметно
заросли. Получаем прилично, свиньями стали. Кто же захочет возвращаться  к
тому замечательному времени, когда твоим хлебом, твоей  подушкой  и  твоим
пиджаком  была  несбыточная  надежда!   Нельзя,   нельзя   вмешиваться   в
техническую политику...
   - Но вот некоторые же вмешиваются!
   - Вот нам и хочется узнать, кого эти некоторые сумели привлечь на  свою
сторону. Мы реалисты, хотим попробовать вашу дорожку. Как наш  собрат,  вы
обязаны были бы помочь...
   - Я вам даю слово, что как только... - начал было  Дмитрий  Алексеевич,
но вспомнил профессора Бусько, его "не  клянись".  -  В  общем,  ладно,  -
сказал он. - А что вы изобрели?
   - Я-то ничего, - проговорил Крехов. - А вот один  товарищ,  вы  его  не
знаете, - тот изобрел... Он до некоторой степени  ваш  конкурент.  У  него
тоже литейная машина!
   Сказав это, он посмотрел на Дмитрия  Алексеевича,  но  тот  разочаровал
его. Не испугался возможной конкуренции и даже не насторожился.
   - Молоденький мальчишка, а ведь сумел  додуматься!  Машина  для  точных
отливок из стали, под давлением, - сказал Крехов, помолчав. - У нас сейчас
льют под напором алюминий, цинк - легкоплавкие  металлы.  Нет  жаростойкой
арматуры. А у него вместо арматуры - магнитные поля. Магнитное поле у него
создает напор, оно же отсекает  порцию  металла,  и  оно  же  подогревает.
Чудеса! Верно?
   - Чудеса, - согласился Дмитрий Алексеевич.
   - А ведь эта адская машина могла бы уже работать две пятилетки!..
   - Почему же... - начал было Дмитрий Алексеевич,  но  спохватился  и  со
смехом махнул рукой. Он сам мог бы ответить на свой вопрос.
   - Видите ли, - сказал негромко Крехов, - у этого мальчишки еще нет силы
пробивать такие вещи. И потом в его министерстве нашлась публика,  которая
создала барьер... Не везде  встретишь  таких  объективных,  принципиальных
людей, как Василий Захарович Авдиев...
   Дмитрий  Алексеевич  только   крякнул   от   неожиданности.   Он   даже
остановился. Но тут же взял себя в руки и ничего не сказал -  пусть  жизнь
говорит. Она скажет еще свое слово и этому человеку.
   После  бесед  с  Креховым  Дмитрий   Алексеевич   твердо   понял,   что
конструкторы ничего ему не смогут предсказать.  Они  были  уверены  в  его
успехе.
   Он и сам готов был поверить в благополучное окончание длинной истории с
машиной, но одна неожиданная встреча приоткрыла ему глаза.  Случилось  это
так. Он ехал утром в институт, покачивался на сиденье троллейбуса, смотрел
в открытое окно, за которым мелькала яркая улица. И, как всегда, не  видел
ничего - только свою машину, один неподатливый  ее  узелок.  Рядом  с  ним
бежали по пыльному асфальту  автомобили,  и  вот  пепельно-серая  "Победа"
поравнялась с его окном.
   - Товарищ Лопаткин! Изобретатель Лопаткин!
   В этой "Победе"  рядом  с  шофером  сидел  Галицкий.  Он  высунулся  до
половины в окно, кричал, махал рукой:
   - Вылезайте, вылезайте! На остановке!
   Дмитрий Алексеевич сразу же протиснулся к выходу и на  остановке  сошел
на тротуар. Серая "Победа" уже стояла впереди и из нее махала ему  длинная
рука Галицкого. Они поздоровались.
   - У меня нет времени, садитесь в машину, - приказал Галицкий. -  Сейчас
отвезем меня в мое министерство, потом вы поедете, куда вам надо. Садитесь
и рассказывайте!
   Дмитрий Алексеевич открыл дверцу, согнулся, упал на мягкое  сиденье,  и
машина тронулась.
   - Вы что, в министерстве работаете? - спросил он, с недоверием глядя на
высокий детский затылок Галицкого, облитый черными, давно  не  стриженными
волосами.
   - Я член коллегии, - сказал Галицкий, не оборачиваясь.  -  Вы  думаете,
доктор наук не может быть членом коллегии?  Говорите  лучше  вы.  Вкратце.
Имейте в виду, что кое-что и я знаю. Быстро!
   Дмитрий Алексеевич, не переводя дыхания, отрапортовал ему обо всем, что
произошло с ним за последние месяцы.
   - Ясно, - сказал Галицкий. - Ни в коем случае не верьте им! Есть  люди,
которые полетят со  своих  мест,  если  вы  осуществите  проект.  Вам  это
известно? Будьте уверены, вашу идею они  поняли  и  оценили.  Этот  Урюпин
добавит в нее что-нибудь свое, - чтобы не было похоже.  Сделают  уродца  и
будут его разрабатывать и "доводить" лет пять. Для этого нужен покой. А вы
кричите, пишете. По логике вещей,  они  сейчас  должны  вплотную  заняться
вами.
   - Может, Шутиков, как человек заинтересованный, понял, что  мой  проект
лучше?
   - Шутиков  действительно  заинтересован.  Но  он  невинный  младенец  в
технике. Он думает так: та машина, эта машина - один черт, лишь бы машина!
Конструкция, идея - это, по его мнению,  чепуха  по  сравнению  с  другими
задачами, которые он  считает  важными.  Он  великий  спец  по  устройству
отношений между людьми. Здесь и надо искать... Но посмотрим.  Посмо-отрим,
- угрожающе протянул Галицкий. - Жаль, нет у меня сейчас времени...
   Они  молчали  целую  минуту.  Галицкий,  должно  быть,  все  это  время
обдумывал свое расписание, искал свободные часы.
   - Нет, пока не смогу, - сказал он наконец. - Вы небось думаете: "Копни,
копни из личного запаса времечко! Копни, раз  сам  назвался  груздем!"  А?
Негде копать!  Люди  вон  говорят,  что  хорош  тот  руководитель,  вокруг
которого дело кипит, а сам он свободен, отдыхает. Я пока еще  не  научился
так. И потом у нас столько еще прорех, что самый хороший  руководитель,  у
которого все кипит, может найти себе работу... если он ее любит. До  конца
дней, наверно, ни черта ни разу не съезжу на охоту пострелять... - это  он
сказал с неожиданной досадой и  умолк.  Достал  записную  книжку,  сердито
черкнул  в  ней  что-то,  вырвал  листок  и  через  плечо  подал   Дмитрию
Алексеевичу.
   - Мой телефон. Когда определится судьба, звякните. Вот я уже и приехал.
Шофер вас отвезет. До свидания...


   Так шли дни Дмитрия Алексеевича, спокойные и тревожные.  Проект  быстро
двигался к концу, а где-то за укрытием противник разворачивал войска.
   Они были развернуты в полной тишине, и в последних числах июля  начался
разгром, которого по эту сторону фронта никто не мог предвидеть.
   Все началось с телефонного  звонка.  Дмитрий  Алексеевич  снял  трубку,
сказал несколько слов, и Крехов  увидел,  как  он  весь  словно  чуть-чуть
опустился.
   - Подождите, Вадя, - сказал он. - Я ничего не пойму, какие трубы?
   - Чугунные, - насмешливо зашипела трубка.
   - Ну и что?
   - Как что? Поздравляю вас с решением проблемы.
   - Так мы же еще не реши...
   - Дмитрий Алексеевич, если вас поздравляет референт замминистра, значит
проблема решена. Можете убедиться. Грузовик скоро прибудет.
   - Какой грузовик?..
   - По-моему, трехтонный.
   - Вадя, скажите мне яснее, в чем дело?
   - Я все ясно говорю, - сказала трубка замирающим голосом.  -  Из  Музги
прибыл рапорт об успешном испытании  машины,  и  первые  трубы,  сделанные
товарищами... Погодите, я сейчас загляну  в  проект  приказа...  Сделанные
товарищами Урюпиным и Максютенко...
   - А что за приказ? - тихо спросил Дмитрий Алексеевич.
   - Приказ голов не вешать, а идти вперед, Дима.  Приезжайте,  посмотрите
заодно и приказ.
   - Хорошо, еду, - сказал Дмитрий Алексеевич и  бросил  трубку.  Упираясь
большими кулаками в стол, он замер на несколько секунд и посмотрел  вдаль,
как будто не было перед ним желтоватой стены. Не совсем ясно,  но  он  уже
видел замысел своих врагов. Это было что-то новое и, кажется, неодолимое.
   Конструкторы молча сидели и стояли у своих станков,  только  головы  их
наклонились ниже, чем нужно. Дмитрий Алексеевич прошел мимо них, у  дверей
спокойно сказал: "Еду в министерство часа на два", - и вышел.
   Выпрыгнув из троллейбуса у громадного министерского здания, он сразу же
увидел грузовик  против  главного  подъезда.  С  этого  грузовика  рабочие
снимали окрашенные черным лаком чугунные трубы и  уносили  их  в  подъезд.
Дмитрий  Алексеевич  подошел,  потрогал  трубы.  Да,  отлиты  центробежным
способом и отлиты  неплохо.  "Неужели  я  просчитался?"  -  подумал  он  и
почувствовал, что потеет.
   - Фу, черт, жарко, - сказал он и опять стал рассматривать трубы. "Не я,
так не я, - подумал он. - Жаль, правда, столько лет потеряно".
   Нет! Ничего не было потеряно! У него ведь была лучшая машина! А  эта...
Она больше двадцати труб за час не даст.  Отлить  хорошую  трубу  можно  и
вручную. Не в этом дело!
   И как бы в подтверждение его мыслям, рабочий  нечаянно  стукнул  концом
трубы  об  асфальт  и  выругался.  От  трубы  отвалился  косой  черепок  с
серебристо-серыми кристаллами на изломе.
   "Отбел, - подумал Дмитрий Алексеевич. - Да, они ведь охлаждают водой".
   На втором этаже в приемной и кабинете Шутикова все двери  были  открыты
настежь. Там гулял  июльский  ветер  и  приятно  звучали  веселые  мужские
голоса. Человек десять инженеров в белых  кителях,  юноши  -  секретари  и
референты - окружали в кабинете длинный стол для заседаний. На этом  столе
на зеленом сукне, как орудийные стволы, в ряд лежали пять или шесть труб -
гладкие, блестящие, словно обточенные на станке.  Здесь  же,  около  труб,
был, конечно, и Шутиков. Он сиял, похлопывал трубы,  присев,  просматривал
их насквозь и успевал с радостным видом отзываться на  сочувственные  речи
инженеров, которые пришли поздравить его с выдающимся достижением.
   Когда Дмитрий Алексеевич входил в кабинет, до  него  донесся  довольный
голос Шутикова:
   - Да, верно. За границей льют трубы так.  Но,  товарищи,  мы  применили
новинку:   сменность   изложниц.    Это    дает    колоссальный    эффект.
Колоссальнейший! А вот и товарищ Лопаткин пришел порадоваться с нами...
   Все расступились. Шутиков вышел навстречу  Дмитрию  Алексеевичу,  обнял
его и подвел к столу.
   - Вот наконец и итог нашего совместного труда. Посмотрите-ка,  вы  ведь
специалист... Недурно, а?
   Дмитрий Алексеевич заглянул внутрь трубы. Он не знал,  что  делать.  Не
радоваться? Но вот стоит вокруг стола  народ...  Среди  них  есть  честные
люди. Вот и рабочие подошли - эти радуются откровенно! Если не  радоваться
с ними вместе, они подумают, что  вот  соперник  надулся,  сразу  видно  -
частник, ему даже победа коллектива нипочем!
   Но радоваться Дмитрий Алексеевич не мог, несмотря ни на что. Ведь перед
ним играла черным лаком труб, сияла золотом начальственных  очков  беда  -
тончайший обман всех этих доверчивых людей, которые  всерьез  думают,  что
решено большое государственное дело. Вот и  сам  Павел  Иванович  ходит  -
светло-серый, сияет больше чем следует. Труб не  было  -  трубы  есть!  Об
остальном беспокоиться нечего - Авдиев постарается разукрасить  _результат
своих исследований_.  Павел  Иванович  не  считает  нужным  скрывать  свое
торжество: окружающие не расшифруют. Все видят бескорыстного,  неутомимого
деятеля, который гордо  отказался  от  заманчивого  участия  в  разработке
проекта. Все видят красивые блестящие трубы! Но сколько они будут  стоить?
На чью шею ляжет эта стоимость?  Они  же  заметно  утолщены,  здесь  явный
перерасход чугуна! А отбел!  Сколько  труб  будет  разбито  в  дороге,  на
строительных дворах! А производительность труда? Ведь уже есть, есть более
совершенная машина! Разве можно это допустить - чтобы она погибла?..
   Лучше бы ему откровенно надуться! Он не догадался  вовремя.  А  бледное
лицо его между тем кривилось, борясь с улыбкой и с выражением отчаяния.  И
это  произвело  на  людей  самое  худшее  впечатление.   Все   внимательно
посмотрели на изобретателя и переглянулись.
   Шутиков понял это. Он взял Дмитрия Алексеевича  под  руку  и  повел  по
кабинету, как бы обсуждая с ним трубные дела. А сказал он ему вот что:
   - Я вас  понимаю,  Дмитрий  Алексеевич.  Надо  мужественно  переносить.
Переломите себя. Я надеюсь, что вы придумаете еще что-нибудь новенькое...
   - Как новенькое! А машина?
   - Министр распорядился прекратить работу над нею. Я, конечно,  дам  вам
еще деньков пять, чтобы вы закончили проект, но на этом  будет  поставлена
точка. Вы молоды, энергичны, вы не пропадете. У вас здесь кое-что имеется,
- он ткнул себя пальцем в лоб. - А сейчас вас выручить может только  чудо.
Вы же не можете вот так: раз, два  -  и  поставить  здесь  свою  машину  в
готовом виде! Такую, чтобы она давала нам хотя бы на пять труб больше...
   - Я напишу в Цека, - не дослушав его, сказал Дмитрий Алексеевич.
   -  Ну  и  что?  Вы  думаете,  что  каждый,  кто  пишет   туда,   бывает
удовлетворен? Нет. Удовлетворен будет только тот,  кто  прав.  Ваш  вопрос
сугубо специальный. Решить его без специалистов нельзя. И мнение их  будет
спрошено. А оно уже сейчас известно и мне и вам.
   - Но я знаю  еще  одного  авторитетного  судью  в  области  специальных
вопросов. Это испытание опытного образца. Надо построить и испытать.
   - Ну что ж... постройте. Стройте! Ах,  у  вас  нет  средств...  Что  ж,
просите в министерстве. И мы опять спросим...
   - Авдиева?
   - А что? Почему бы не его? Мы спросим его и  других  ученых,  стоит  ли
отпускать средства. Ведь у нас есть уже машина! Зачем нам две?
   - Но это ведь тоже моя! - шепотом закричал Дмитрий Алексеевич. - Если б
они не мудрили с нею, она дала бы вдвое!
   - Успокойтесь и  не  говорите  чепухи.  Между  прочим,  я  не  забыл...
Помните, мы так хорошо беседовали на этом вот диване.  Я  и  сейчас  готов
пойти вам навстречу... И пойду, если вы продумали... В общем, звоните мне.
По этому вопросу я вас приму всегда.
   Высказав все это мягким  голосом  и  пожав  расстроенному  изобретателю
локоть, Шутиков вернулся к трубам. А около  Дмитрия  Алексеевича  оказался
Вадя Невраев. На этот раз  у  него  был  вальяжный  вид,  пиджак  его  был
застегнут на одну пуговицу, и держался Вадя молодцом.
   - Дмитрий Алексеевич, - сказал  он  вполголоса.  -  Не  обнажайте  меча
против мельницы.
   - Он предложил мне...
   - Не об-на-жайте! - сурово протянул Вадя. - Взгляните на  минуту  туда.
Как, по-вашему, почему он так часто заглядывает в трубу, что он там видит?
Не знаете? Дмитрий Алексеевич, он видит на  том  конце  этой  трубы  некое
солидное кресло. Так что не обнажайте. А отступное советую  принять.  Пока
не поздно...
   С этими словами Вадя повернулся к Дмитрию Алексеевичу спиной, отошел  к
столу и, обняв за талию одного из инженеров, с улыбкой заговорил с ним.
   В тот же день и в тот же  час  Дмитрий  Алексеевич  прошел  в  приемную
министра и спросил у молодого человека с изогнутыми бровями, -  нельзя  ли
попасть на прием к Афанасию Терентьевичу.  Молодой  человек  повернулся  к
нему боком и стал набирать номер  телефона.  Вот  что  он  сказал,  набрав
номер:
   - Это ты, Николай? Ты свободен  вечером?  Афанасий  Терентьевич  занят.
Нет, это я не тебе, это здесь... Так слушай, позвони мне...
   Услышав в этих словах то, что относилось  к  нему,  Дмитрий  Алексеевич
поклонился в затылок молодому человеку (проклятая воспитанность!),  отошел
и сел  за  пустой  столик.  Здесь  он  написал  на  имя  министра  письмо,
перечислив в спокойном тоне все убытки, которые может понести  государство
в связи с работой новой труболитейной машины,