Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Дудинцев Владимир. Не хлебом единым -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  -
маете, сейчас не туман? - сказал майор, глядя в окно. - Ну почему же?.. - Подполковник, пустив струю дыма, выставил пальцы, чтобы перечислить доводы. - Нам нужно, прежде всего, установить, имело ли место деяние, инкриминируемое подсудимому. Деяние имело место; думаю, никто этого не оспорит. Он доверил тайну. Показ документов, устное сообщение, необеспечение надлежащего хранения - любой из вариантов подходит. Заметь, как законодатель ставит вопрос: необязателен даже факт разглашения. Достаточно реальной возможности восприятия тайны другим лицом. - Надо было все-таки вызвать в суд представителя заказчика. Им ведь обоим дано поручение. - А ты и иди на поводу. Видел, как он повел себя в конце? Это он тебя почувствовал. Это все уступки, поблажки. Ты говоришь представителя заказчика - Захарова, что ли? Ну, пусть он подтвердит. Что из того? Лопаткин обязан был не предлагать ее в соавторы и держать все от нее в тайне. - Но ведь она и раньше знала конструкцию и идею... - В рамках несекретных. А потом прибавилось - двухслойные трубы... Особое назначение... И появился гриф "секретно". Гриф - и положение меняется. - Но ведь она же участвовала в рождении! - майор повернулся к председателю, и его "о" взволнованно зазвенели в кабинете. - Идея-то, я назову ее идея номер два. Дроздовой принадлежит!.. Хоть это и не расследовано, я отчетливо это вижу. Гриф! Что же, раз гриф - она должна забыть? Отказаться от своих прав? И ни к чему экспертизы, когда можно было свидетельскими показаниями установить. Захаров - раз. Старик Бусько - два. С иностранным журналом о трубах мы не знакомились? Это три. Формуляр в библиотеке смотрели? А вдруг в формуляре только одна отметка - Дроздовой! Значит, только она одна читала этот журнал. Это четыре! Вот уже мы и видим... - Знаешь... Я не дитя малое. Она делала техническую работу. Тебе он просто понравился. Не похож на преступника. А что ты думаешь - на скамье сидеть может только бандит с ножом в зубах? Ничего-о... и смирные растяпы сидят. И такие вот... любители приятного с полезным, как Лопаткин. Еще как сидят. Ха-ха! - председатель коротко, по-мальчишески хохотнул. - Ничего выбрал он себе... соавтора! - Ну слушайте... Ну бог с ними, пусть вдвоем! Ведь история знает сколько случаев, когда ученый работал с женой... Ведь практически разглашения нет? Нет! Никто, кроме них двоих, не знает существа изобретения. Товарищ подполковник, мы сейчас неправильно его осудим и не только лишим его свободы - мы государство лишим изобретателя, который может принести пользу. - Какой там изобретатель! Если бы он был нужен, его бы не отдали. За него бы дрались. Склочник простой, кляузник. Весь белый свет против себя поднял. Ты бы посмотрел, какую петицию прислали в прокуратуру эти доктора наук. Требуют привлечь за клевету!.. - Видел я ее, - устало проговорил майор. - Она меня и наводит на мысль. Слопать они его хотят. Надо бы расследовать отношения... Почему Абросимов не приложил эту петицию к делу? - Я не для того тебе сказал... Нужна она нам для выяснения истины? Нет. А волокиты с нею - вагон. Если захотеть, можно любое дело заволокитить. Судья должен смотреть дальше своего носа. Надо уметь почувствовать остроту дела, его пульс. Уметь отсеять привходящее... Приговор выносится не именем майора Бадьина, а именем государства. Поэтому и надо считаться с государственными интересами, а не с твоими слабыми нервами. Ладно, - председатель поднялся с дивана, - капитан, у тебя почерк хороший. Давай пиши: "Тысяча девятьсот сорок девятого года ноября первого дня... Та-ак... - в составе председательствующего..." - и он стал ходить вдоль комнаты, обдумывая _описательную_ часть приговора. - Особое мнение буду писать... - сказал майор, закуривая новую папиросу. - Ну вот, так и знал, - председатель остановился. - Ты погоди-ка в бутылку лезть. Слушай-ка, Бадьин, неужели ты не видишь? Мы с тобой не ученые, нам трудно охватить, понять сразу до конца всю важность этого процесса. Но ты хоть посмотри: за делом следит вся научная общественность, все, вплоть до министров и заместителей. Что же мы с тобой, когда прокуратура и суд должны проявить быстроту и оперативность, - мы будем заниматься микроскопическим анализом, исследовать мокроту у подсудимого? - Мы должны и охватить и понять до конца, товарищ подполковник, всю важность, - дослушав его, все так же медлительно заговорил майор. - А пока не охватим - нельзя выносить приговор. Судья не должен быть в плену готовых представлений о вещах. "Общественность следит"? Надо посмотреть, что это за общественность, имеет ли она право зваться общественностью. "Интересы государства"? Надо еще посмотреть, государства ли это интересы. Должностное лицо - это еще не государство, и ученый-корифей, даже три корифея - это еще не наука. Судья все обязан проверить. Долг таков. - Видишь, нельзя серьезные дела ставить в зависимость от того, что один человек не может чего-то охватить. - А если он, не охватив, подчинится течению, струе, он уже не судья, а инструмент. Я не хочу больше об этом говорить, товарищ подполковник, а то мы с вами еще поругаемся. Дело принципиальное. Слепым исполнителем, особенно в таком деле, быть не могу. Давайте катайте приговор, а я сяду вот тут, в сторонке, и особое мнение напишу. Перенесем спор в высшие инстанции. Дмитрий Алексеевич, конечно, не знал ничего ни об этом споре в совещательной комнате, ни об особом мнении одного из членов трибунала. Он услышал только приговор, согласно которому его должны были подвергнуть заключению сроком на восемь лет, в исправительно-трудовом лагере. Когда приговор был зачитан, судьи опять ушли в совещательную комнату. И там, как только дверь закрылась, председатель и майор, забыв свои разногласия, признались друг другу, что не часто попадаются люди, которые вот так, как этот, спокойно приняли бы восемь лет лагерей. Во время чтения приговора Лопаткин стоял и смотрел в сторону - на стену, так, как будто бы она была прозрачная и как будто бы за нею были видны какие-то безмерные, сменяющие одна другую дали. Он словно прикидывал, сколько у него осталось времени и сил, прежде чем отправиться в новый, далекий путь. 8 Комната конструкторской группы была опечатана еще в тот день, когда Надю допрашивал следователь. И в тот же день Надя узнала, что группа прекратила свое существование и конструкторы возвращены в те отделы, где работали раньше. После суда Надя сразу же позвонила Захарову. - Товарищ Дроздова? - услышала она в трубке неуверенный голос. - Да, мы знаем... Ну что же вам сказать... Очень печально... Словами не поможешь. Влиять на трибунал мы, конечно, не можем никак. Это невозможно. Да... Ну, а что касается дальнейшей работы - эта история с судом никакого действия на нее не возымеет. Договор с институтом остается в силе, так что вы идите в институт и затевайте с ними переговоры... - Простите... Они ликвидировали нашу группу. - Да?.. Как получилось-то нехорошо... Да, ч-черт... Ничего ведь не поделаешь - они хозяева в своем доме. Вы все-таки попробуйте еще с ними переговорить. Я позвоню генералу... - Хорошо... Спасибо... - Надя уже поняла, что здесь все пропало, что Захаров просто делает большие глаза, проявляет ужасное свойство многих людей - бесполезное сочувствие. И, еще раз поблагодарив его, поспешила закончить разговор, тягостный для них обоих. Впереди была еще половина дня. Нужно было действовать. И Надя побежала к профессору Бусько. Она позвонила пять раз, кто-то открыл ей дверь, что-то сказал ей, но Надя, не взглянув, пробежала к двери Бусько, нетерпеливо постучала. Дверь оказалась запертой, за нею что-то тяжело двигалось и скрипело. Надя еще раз постучала, старик за дверью заторопился, передвинул что-то тяжелое, потом притих и минуту спустя почти бесшумно открыл свой замысловатый деревянный затвор. Надя вошла. Профессор был взъерошен и напуган. Все вещи в комнате стояли на прежних местах, как будто ничего здесь и не двигали, и по этому именно Надя догадалась, что Евгений Устинович опять перепрятал свой драгоценный порошок и тетради с формулами и расчетами. Она устало бросилась на табуретку. - Был суд? - спросил старик. - Да. Наступила пауза. - Вы мне хоть расскажите, Надежда Сергеевна! Что? Как? За что хоть его судили? Сколько он получил? - Ничего не знаю. Секретный процесс. Чувствую только, что в деле этом какую-то роль сыграла я. Я его подвела... Она отвернулась, закусив губу и багровея. Поспешно достала из внутреннего кармана пальто платочек, приложила к мокрым щекам. Старик встал против нее, покачал коленом, посмотрел, опять нетерпеливо задрожал ногой. - Вот это надо в наших условиях сокращать до минимума. Он не любил женских слез. Лучше поезжайте в институт. Спасайте, что можно. Я ему говорил - не носи. Так он отнес туда всю свою переписку. Шкаф там у него! Железный! Надо обязательно выручить чертежи и эту папку. И она отправилась в институт. Еще на углу Спасопоклонного переулка она достала свой пропуск и с сомнением посмотрела на него. Предчувствия ее не обманули. Она вошла в вестибюль института и решительно направилась к лестнице. Там стоял инвалид-вахтер. Он развернул пропуск Нади, посмотрел на записку, что лежала у него на столике под стеклом, и покачал головой. - Пропуск этот недействителен. Надя вернулась. Постояла, закусив губу, потом прошла к телефону и позвонила Крехову, в отдел основного оборудования. Тот сразу узнал ее и понизил голос. И Надя поняла, что здесь ее имя теперь полагалось называть именно так, вполголоса. - Вы слышите меня? - сказал Крехов, должно быть закрывая рот рукой. - Я сейчас позвоню вахтеру, чтоб он пропустил... Все-таки он проявил мужество. Телефон на столе вахтера громко задребезжал. Инвалид снял трубку, сказал: "Слушаю. Есть". Осторожно положил ее и повернулся к Наде. - Пройдите, гражданочка. Директор был у себя. Он сразу принял ее. Пока Надя шла через его большой кабинет, одетая в строгий серый костюм, падко причесанная, с большим темно-золотистым калачиком волос на затылке, генерал смотрел на нее из-под опущенных седых бровей, тая улыбку, выжидая. - Садитесь, Надежда Сергеевна, - сказал он. - Садитесь, поговорим. Надя села на край большого кресла, села и выпрямилась. - Судили его? - спросил генерал. - Да. Я с процесса. - Сколько дали? - Не знаю. Мне не разрешили досидеть." - Ничего... Узнаем на днях. Так что вы?.. - Я пришла насчет документов. Дмитрий Алексеевич поручил мне сохранить его переписку. Она подшита в серой папке с коричневым корешком. И еще - чертежи. - Должен огорчить вас. Вы не получите ничего. Во-первых, шкаф опечатан следователем - вы это знаете. А во-вторых, даже если и разрешат нам снять печать, мы поступим с этими документами так, как должно поступать с секретной документацией. - Мне говорил Захаров... - Да, он звонил мне. Что я вам скажу... Договор, конечно, остается договором, но мы намерены решать эти все машины по-своему. Так, как подскажут нам наши знания и практический опыт. Что же касается вашего участия, то вы, я думаю, даже не захотите... Ну, кем вы бы могли работать - копировщицей? Не сможете ведь! - Нет, зачем... Если вы намерены решать задачу по-своему... И я догадываюсь, как вы ее будете решать - в этой группе и с этими людьми мне, конечно, делать нечего. Я все же просила бы выдать мне... - Об этом не может быть и речи. Шкаф вскроет комиссия, составленная из людей, допущенных к секретному делопроизводству. Если я вам выдам документы, меня завтра посадят, как Дмитрия Алексеевича Лопаткина, за разглашение государственной тайны... Надя замерла на миг: она в первый раз услышала о преступлении Дмитрия Алексеевича. Мгновенно вспомнила она все свои ответы на допросе у следователя и в трибунале. Вспомнила и то, как этот красивый капитан поспешно заскрипел пером после ее растерянного "да". Все эти воспоминания возникли мгновенно. Надя сразу все поняла и только лишь чуть-чуть побледнела. Генерал не заметил ничего. - И даже независимо от последствий лично для меня - я не могу и не хочу нарушать закон. И не сделаю этого. - Но ведь эти документы печатала я! Многие из них подписаны мною! - На многих из них вами же поставлен гриф. Вот так, Надежда Сергеевна. Мой вам совет - возвращайтесь в семью и постарайтесь забыть об этой некрасивой истории. "В одном он прав, - думала Надя, проходя из кабинета через приемную в коридор. - Действительно, гриф... Но что же делать? Мы не допущены к секретным документам, а они все допущены. Они теперь вскроют шкаф и сделают с ними все, что хотят, и ничего не останется, кроме дела в трибунале... Что же делать, что делать?" - снова и снова спрашивала она себя. Ничего не замечая вокруг, поглощенная своими вопросами, на которые не было ответа, она медленно шла по коридору по мягкой ковровой дорожке. А ей навстречу то и дело выходили молодые инженеры - посмотреть на знаменитую Дроздову. Даже не пытаясь оценить все, что им наговорили про Надю и Лопаткина, они высыпали из отделов - у каждого вдруг нашлась какая-то забота в коридоре. Перед ними шла жена Дроздова - красавица, отчаянная женщина, любовница авантюриста. И они проходили мимо Нади и возвращались, пытаясь поразить ее своими ватными плечами, кружили, как мотыльки вокруг огня, почти готовые броситься в этот огонь. Но от "почти" до головокружительного броска было все-таки очень далеко. И, покружив, они улетали, оберегая свои детские крылья. А Надя, ничего не замечая, шла по длинному коридору и пожинала незаслуженные лавры. Крехов опять продемонстрировал, на этот раз публично, свою верность прежним отношениям. Он открыл дверь и пригласив Надю в отдел, предложил ей стул. - Какими судьбами? - спросил он вполголоса. Надя оглянулась. Вокруг тихо стояли чертежные "комбайны", там и сям виднелись чьи-то молчаливые прически, чьи-то неподвижно отставленные локти, чьи-то ноги в желтых ботинках. Только один Антонович был весь на виду, он сидел рядом с Креховым и, когда Надя вошла, поклонился ей. - Дмитрий Алексеевич сказал мне сегодня на процессе... - Что - уже? - спросил Крехов. - Да. - И какой результат? - Не знаю. Меня удалили. Секрет, - Надя слабо улыбнулась. - Да, так что он сказал?.. - Он сказал: "Спасайте документы", - Надя покачала головой. - Вот я и пришла спасать... - А что Дмитрий Алексеевич имеет в виду? - Хотя бы общий вид. И потом папку с перепиской. С коричневым корешком, - помните? Ее нельзя терять. Это нас отбросит к самому началу. После шести лет борьбы. - Н-да... - неопределенно сказал Крехов и посмотрел по сторонам. Все "комбайны" стояли так же тихо и по-прежнему виднелись кое-где неподвижные шевелюры, отставленные локти и желтые ботинки конструкторов. - Так вы позванивайте! - бодро возвысил голос Крехов. - Не забывайте нас! И Надя, поняв все, что он хотел сказать, но не сказал, простилась с ним. "Ничего у тебя не выйдет", - устало подумала она. Направляясь к лестнице, она прошла мимо той комнаты, где помещалась месяц назад их группа, и две желтые мастичные печати, приклеенные к двери и соединенные зеленой ниткой, молча подтвердили: ничего не выйдет. В то время, когда она задумчиво спускалась по лестнице, директор института уже звонил по телефону председателю трибунала. - Товарищ, э-э, подполковник?.. Что прикажете с документами делать? Ведь у меня весь отдел опечатан. Вот даже Дроздова приходила, требовала выдать ей... - Несекретные можете выдать, - ответил председатель. - Снимайте печати и распоряжайтесь документами согласно инструкции. Бумагу? Бумагу я пришлю вам. Пришлю, пришлю. Можете спокойно снимать печати. - Ну, а что мне с ними делать, с секретными бумагами? - Нужные - берите в архив, ненужные - составьте комиссию и уничтожьте. У вас должна быть инструкция... Все же генерал остерегся срывать печати военной прокуратуры на основании одного лишь телефонного разговора. Мало ли что? Он решил подождать, пока придет из трибунала официальное разрешение. А пока он вызвал к себе Урюпина и поручил ему составить комиссию по разборке и сортировке документов бывшей конструкторской группы Лопаткина. Урюпин подвигал своей короткой седой шевелюрой, улыбнулся одной щекой, показав половину стальных зубов. - Полагаю, здесь не обойдется без участия науки. Вы позвоните, пожалуйста, пусть Авдиев кого-нибудь нам подошлет в помощь. - Что ж, можно, - и генерал записал в своем календаре: "Позвонить Авдиеву". Потом он вспомнил: - Надо в комиссию ввести кого-то из лопаткинской группы. Крехова, что ли? Как ты смотришь? - Крехова ни в коем случае нельзя. У них дружба с Лопаткиным. Еще какую-нибудь штуку выкинет. Одинокого интеллигента - вот кого. Хоть он и выгнал меня, - Урюпин засмеялся. - Антонович - человек закона. Точный. Будет действовать точно по инструкции. - Ну что ж, добро. Антонович так Антонович. - Еще Максютенко, я думал бы. - Куда тебе - целый взвод формируешь! Зачем? Он улыбнулся, как бы спрашивая: "Ответственности боишься?" - и Урюпин, ежась, осклабился, отвечая хоть и без слов, но ясно: "Еще бы! Дело щекотливое!" - Ну ладно, - сказал генерал. - Бери Максютенко. Не можете друг без друга шагу ступить... Через день после этого разговора из трибунала пришла бумага, разрешающая вскрыть опечатанные два шкафа с документами конструкторской группы Лопаткина. В час дня комиссия подошла к двери с табличкой: "Посторонним вход воспрещен", Урюпин эффектно потянул за конец зеленой нитки - слева направо - и разрезал этой ниткой обе желтые печати. Комиссия вошла в комнату, и дверь закрылась. Несколько часов спустя по коридору грузно протопал Авдиев, вызванный, должно быть, по телефону. Постучался в дверь, и его впустили. Около пяти часов вечера приехал из министерства Вадя Невраев, неслышно прошел по коридору и исчез за той же дверью. Вскоре туда же прошел директор института. Потом все они вышли и, громко разговаривая, не спеша направились в директорский кабинет, а комиссия осталась в комнате. Крехов прошел мимо двери, как раз когда из нее выходило все начальство, и он успел кое-что заметить. "Антонович пишет, Урюпин - ходит и диктует", - негромко сказал он, входя в свой отдел. На следующий день комиссия с утра редактировала акт, затем его печатали на машинке, потом акт был подписан и подан на утверждение директору института. Согласно этому документу некоторые чертежи и расчеты, отобранные комиссией, передавались в архив института, остальные бумаги, как не представляющие ценности, но по своему содержанию секретные, комиссия предлагала уничтожить. Прочитав бумагу, генерал взял красиво отточенный секретарем карандаш, примериваясь, поводил карандашом над бумагой и наконец оставил в ее левом верхнем углу размашистый зеленый штрих. Вечером, когда институт опустел, в комнату, где работала когда-то группа Лопаткина, а теперь заседала комиссия, пришли с мешками двое рабочих из котельной. Все бумаги, папки и книг

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору