Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
мчиво проговорила Надя. - Придется принять это сердце...
Оба мы с тобой такие. Сломанные, как говорит Дроздов. Сломал он нас с
тобой. Куда же мы денемся друг от друга?
- Слома-ал? - сурово вдруг пропел Дмитрий Алексеевич. - Ну нет. Он
только нас высоко настроил, как две струны. Он нас свел, показал друг
другу. Спасибо ему...
- Ты правду говоришь?
- Ну, конечно, правду! Ну верно, герой романа во мне как-то устал или
заболел... Я сам чувствую, что не похож на юного де Грие... Один только
изобретатель, драчун во мне сейчас...
- Ах ты, беда моя... Вот и хорошо! Значит, я буду уверена, что ты мне
не изменишь. Милый Дмитрий Алексеевич! А _мне_ можно будет любить тебя?
Она думала, что он этого не видит, и быстро прижалась губами к его
рукаву. Но он увидел это. Слезы бросились ему в голову, закипели в глазах.
Он схватил ее за локоть, вытащил из зала за дверь и прижался щекой к ее
мокрой щеке. И она засмеялась.
- Пойдем? - и за руку повела его вниз по лестнице.
Внизу он подал ей пальто, оделся и сам, и они, чувствуя необыкновенную
легкость, держась палец за палец, выбежали на улицу.
7
И опять они тихо прогуливались по каким-то переулкам, под какими-то
деревьями, уходящими в зимнюю ночную высь - как в тот вечер, на
Ленинградском шоссе. И Надя, держась за его локоть обеими руками, смотрела
вниз, сравнивала его шаги со своими. Минутная необыкновенная легкость
оставила их, оба далеко ушли в свои мысли. "Что же дальше!" - думал
Дмитрий Алексеевич, начиная ненавидеть свой нынешний тихий и спокойный
плот - именно за эту бестревожную ясность будущего. Раньше, в дни борьбы,
он был не то чтобы счастливее, но моложе. И сегодня, с этой своей
спокойной позиции, он вдруг полюбил бесконечную суровую дорогу с ее
верстовыми столбами, - к сожалению, уже пройденную.
И Надя думала почти о том же. Она посматривала на Дмитрия Алексеевича и
твердила себе: вот наконец он отдохнет. Тревожный человек станет
спокойным, его нервная зоркость, его готовность к схватке - все это теперь
ни к чему. И, может быть, даже оттенок сожаления проникал в эти мысли:
"пробужденье на мглистом рассвете", - это уже никогда не повторится...
Так они прошли весь центр - сначала наобум, по запутанным московским
переулкам, потом через три площади, словно через Азовское, Черное и
Средиземное моря, - и где-то около Манежа вспомнили о том, что вечер еще
не кончен: у Дмитрия Алексеевича в кармане лежали два билета на юбилейный
банкет. Шел уже одиннадцатый час.
- Опоздали немножко... Пойдем посмотрим! - сказал Дмитрий Алексеевич.
"Веди меня куда захочешь, - сказали ему глаза Нади. - Только дай мне
хоть на секунду взглянуть на наше завтра".
Серая машина с шахматным пояском подвезла их к подъезду института. Они
прошли в пустынный вестибюль и сразу услышали ликующий рев трубы и
долетающее сверху, как легкий ветер, шарканье вальса. Не спеша они сняли
пальто, вышли к мраморной лестнице, к зеркалам, и здесь Надя вдруг
остановилась, схватила своего _мужа_ за руку.
Впереди, чуть повыше, на площадке металось что-то черное, какая-то
тень. Можно было подумать, что это обезьяна, убежавшая из клетки,
бросается на зеркала, ищет выхода. Это был Леонид Иванович. Он расхаживал,
кружил по площадке и курил. Круги его сегодня были особенно искривлены и
замысловаты. Он и Надю не заметил, когда она, гордо потупя глаза, прошла
мимо него. Нет, кажется, заметил, сощурился на миг ей вслед и снова
заколесил.
Надя сразу узнала эти кривые круги. Они свидетельствовали о высшем
деловом волнении Дроздова. Но что же, какая страсть заставила его
уединиться здесь на площадке?
И вдруг Надя вспомнила:
- Да, я же видела сегодня здесь наших, музгинских! Как это они
сказали... Да, беспроволочный телеграф передал сегодня новость. Дроздова
готовят в замы, на место Шутикова. Официальных известий еще нет, но
говорят, будто решено... Он сам тоже, наверно, только что узнал.
Не сговариваясь, они оглянулись вниз, туда, где продолжала метаться
между зеркалами черная тень. И дальше, вплоть до самого входа в актовый
зал, оба думали о Дроздове. Но тут за открытыми настежь высокими дверями
по-особенному весело взревел оркестр. Там за порогом кружилась, текла в
одну сторону тесная и разгоряченная карусель танцующих, вынося из своей
середины на край черные костюмы, бархатные платья, голые руки, проборы,
лысинки, золотистые гнезда женских причесок.
Постояв у дверей, Дмитрий Алексеевич и Надя поднялись на третий этаж,
туда, где был зал меньший по размеру, но для многих более привлекательный.
Здесь по-прежнему сверкали стеклом и никелем, белели полотном два стола,
но стройность сервировки была основательно нарушена, вазы стояли без
апельсинов, как погашенные фонари, и за столами почти никто не сидел.
Мужчины в черном и в серых кителях группами и парами прогуливались По
залу, стояли у окон, в нишах и у раскрытых настежь дверей - курили и
наполняли зал ровным веселым жужжаньем.
Нет, и за столом еще сидел кое-кто. В дальнем - председательском конце,
где два стола соединялись перемычкой - там даже собралась небольшая
компания. В центре ее сидел академик Саратовцев. Из-за его плеча виднелась
рыжая голова Авдиева. Там же стояли генерал - начальник Гипролито,
заместитель министра - временный преемник Шутикова, Вадя Невраев с
багровым круглым лицом, солидный Фундатор и остроносый, белесый Тепикин. И
еще там стояли несколько человек, которые имели _багаж_, достаточный для
того, чтобы без приглашения подойти и, наряду с известными деятелями,
слушать академика и смеяться тому, что он говорил. Поодаль собрались
тонконогие молодые люди, которые не имели еще достаточного багажа. Они
взирали издалека и улыбались, должно быть зная, о чем говорит академик. Но
перейти мертвое пространство не осмеливался никто. Не так-то легко их
пройти, эти пятнадцать шагов...
Петр Бенедиктович, розовый от многих тостов, держал в вытянутой руке
вилку - остриями вперед. Левая рука его была слегка поднята, как
полагается при фехтовании, и отведена назад. Усы академика грозно смотрели
вверх. Он рассказывал о поражении некого барона - не о том известном
поражении, что было нанесено ему Красной Армией, а о другом, более раннем,
свидетелями которого были только секунданты...
- Дмитрий Алексеевич! Товарищ Лопаткин! - закричали в это время в
противоположном, дальнем конце зала. - Идите к нам! Сюда!
Там, в нише, собралось общество подвыпивших конструкторов из Гипролито,
и душой его были Крехов и Антонович.
Дмитрий Алексеевич и Надя подошли. Кружок раздался пошире. Крехов взял
Дмитрия Алексеевича за рукав, притянул к себе.
- Каково! - он понизил голос, но так, чтобы весь кружок слышал. - С
подарком-то что получилось! С машинкой! Ай-яй-яй! Видали лица?
- Особенно у вашего любимца, - весело заметил Дмитрий Алексеевич.
- Вы о ком?
- О ком же! Все о том, который пришел в лаптях, уперся лбом и раздвинул
все и вся!
- А-а... Я действительно... Было, было такое. А я не жалею! Новое
сознание тем прочнее и светлее, чем дольше сидел в вас обман...
- Не в нас, а в вас, - заметил Антонович.
- Ну да, во мне. Правильно. Да, ты прав. Я сегодня смотрел на сцену и
сек в себе пятидесятилетнего мальчишку, который так долго молился на этого
деревянного, понимаете, идиотского бога...
- Ну ладно о боге, - сказал Антонович. - Мы отпускаем ваши грехи. Вот
что, Дмитрий Алексеевич, тут мы спорили. Подтвердите нам - здесь товарищи
не верят, что Галицкий отказался от награды...
- Это и я знаю, - перебила его Надя. - Он мотивирует тем, что скоро
будет получать орден за выслугу лет. Я читала его письмо. "Я сделал то,
что должен был сделать всякий порядочный человек, тем более коммунист", -
так он написал "Если я возьму еще и эту награду, то получится, что,
занимаясь делами Лопаткина, я смотрел в корень, выгадывал что-то для
себя..."
- Чепуха! - сказал Дмитрий Алексеевич. - Это он перегнул.
- Вообще оригинальное рассуждение, - заметил Антонович. - Не часто
такое услышишь. У нас не принято ложку мимо рта проносить.
- Он заслужил обе награды, - сказал Дмитрий Алексеевич. - И ту и
другую.
- Я поддержал бы его рассуждение, - продолжал Антонович с упрямцей. -
Награды нельзя обесценивать. Не так уж наша Россия, товарищи, бедна
честными людьми, чтобы их искать днем с огнем и награждать только за то,
что они не сбились с пути, ровненько служили. Нет, если награждать, то за
выдающиеся дела или за многолетнее служение, в котором каждый день ты себя
ведешь так, как Петр Андреевич, - помните? - он обратился к Крехову и
Наде.
- Венедиктыча повели спать! - сказал Крехов, повернулся и громко
захлопал в ладоши.
Весь зал разразился треском аплодисментов. Буря передалась на лестницу.
Музыка внизу смолкла. Академик, стоя посреди зала, несколько раз приложил
руку к груди, поклонился во все стороны и проследовал в сопровождении
аплодирующей свиты к лестнице и вниз. Оркестр нестройно, но весело сыграл
туш, и все мало-помалу стало успокаиваться.
Когда буря улеглась, Крехов широким жестом вожака пригласил всю
компанию к столу - продолжать то, что было уже начато.
- А то сейчас займут, - пояснил он, когда все уселись, и постучал своим
золотым кольцом по рюмке. - Всех, кто хочет с нами выпить, прошу сюда...
- Или сюда! - раздалось сзади Дмитрия Алексеевича. Он обернулся и
увидел почти рядом с собой за соседним столом сухонький затылок Тепикина.
А из-за покатого тепикинского плеча с другой стороны стола на Дмитрия
Алексеевича пристально смотрел глаз Шутикова. Этот глаз, чуть уменьшенный
стеклом очков, был добродушен!
- За здоровье лосося! - крикнул Шутиков, поднимая маленькую рюмку. -
Товарищ Лопаткин! За здоровье мощного лосося!
Дмитрий Алексеевич поблагодарил его, кивнул, - и Шутиков выпил один.
Вытер рот салфеткой, что-то шепнул своему соседу Фундатору. Там справа и
слева от него собрался почти весь Китеж!
- А, вот кто у нас сосед! - закричал Тепикин, дружески оборачиваясь,
обнимая спинку стула. - Давно тебя не видел. Поздравляю, Дмитрий
Алексеевич! Ну и кашу же ты заварил!
- Ничего, потомки расхлебают, - жуя, добродушно ввернул Фундатор.
- Зачем же потомки? - заговорил Шутиков, лукаво просияв. - В этой каше,
товарищи, есть кусочек хорошего мяса - машина Дмитрия Алексеевича. Вот
этот кусочек и достанется потомкам...
- Правильно, товарищ Шутиков, - негромко, но внятно заметил кто-то из
молодых инженеров из компании Крехова. - А остальное съедят не потомки, а
современники. Все съедят! Они у нас терпеливые, а?
- Не о-о-чень, - протянул Шутиков. - Вот Дмитрий Алексеевич, о нем
этого не скажешь. Он, что не по вкусу, не станет есть. Не-хе-хет,
товарищи, не пройдет! Сами ешьте свою кашку!
И весь Китеж, вся их компания засмеялась.
- Хе-хе-хе! Ешьте, ешьте!
- Не подави-хе-хе-тесь!
Как будто речь шла не о них, а о ком-то третьем, кто и должен был
съесть до дна всю кашку!
- Послушай-ка, товарищ Лопаткин, - громко сказал вдруг Тепикин. - Ты
сегодня победитель. И мы все поражены, как ты сумел пройти насквозь огонь
и воду. Но натура у тебя, дорогой товарищ, эгоистическая. Ты единоличник.
У нас в одиночку бороться - до тебя я сказал бы - невозможно. А сейчас
говорю - трудно. Коллектив - он и поможет, и защитит, и заботу проявит, и
материально вовремя поддержит... Чурался, чурался ты коллектива. А мы ведь
всегда готовы протянуть тебе...
Глаза китежан заблестели. "Э, да ты, оказывается, не такая простая
штучка!" - подумал Дмитрий Алексеевич и оглянулся. Его кружок еще больше
увеличился, здесь тоже блестели глаза - народ был молодой, почти студенты.
Восемь лет назад, когда контуры машины Дмитрия Алексеевича в первый раз
легли на ватман, эти молодые люди, пожалуй, заканчивали десятый класс.
Дмитрий Алексеевич задумался на миг. Он вспомнил об Араховском и о
молодом человеке, изобретателе литейной машины с магнитными полями. Их
дело можно было считать выигранным - Дмитрий Алексеевич давно уже принял
нужные меры. Но тут из самых тайных глубин памяти вышел профессор Бусько
со своими стеклянными пузырьками. Его открытие исчезло без следа. И еще
Дмитрий Алексеевич подумал о том неизвестном счастливце, таком же молодом,
как эти, что сидят здесь, который, может быть завтра, найдет эту
потерянную мысль. Понесет ее людям! Побежит молодыми ногами по обманчивой
дороге: она покажется ему такой короткой! Он помашет своей
семнадцатилетней девочке, окруженной сиянием, скажет: погоди, я только
добегу - вон до того столбика! И пойдет - от версты к версте. На восемь
лет... А может, и исчезнет, как Бусько...
Дмитрий Алексеевич подумал об этом и вдруг заметил, что тихий плот его
понесло быстрее.
- Мы к вам не руки протягивать... за материальной поддержкой, мы с вами
драться будем, - сказал он, и было непонятно, что загорелось в его глазах
- озорство или скрытая ненависть. - А сейчас мы будем дразнить вас, как
делали бойцы в старину - чтоб злее...
- Так мы ж тебе и наставим синяков!
- Сегодня нуждаемся в примочке не мы... - заметил Антонович.
- Ты-то чего, интеллигентный инженер? - Тепикин ласково на него
посмотрел и опять обернулся к Дмитрию Алексеевичу. - А ты, товарищ
Лопаткин, зря тут... Лучше давай разопьем мировую. Ради приличия старой
дружбы. Нам пора на покой, кости старые холить, раны заживлять? "Победу"
теперь покупай. Дачу...
- Телевизор... - подсказал кто-то из молодых.
- Что ж, и телевизор. Вещь неплохая...
- Не единым хлебом жив человек, если он настоящий, - прозвучал в тишине
голос Дмитрия Алексеевича.
- Ты теперь добился, чего хотел, - продолжал Тепикин, словно не слыша.
- А молодые пусть их дерутся...
- _Ты скажи_ лучше, Тепикин, что это вас угораздило так подвести своего
юбиляра? - вдруг спросил Дмитрий Алексеевич с тем же выражением озорства и
ненависти.
- Ты про что?
- Про вашу хитрую машинку...
- А... - Тепикин приоткрыл рот, но тут же спохватился, махнул рукой. -
Ты лучше ответь на мой вопрос. Вот такое я тебе задам, - гремя стулом, он
придвинулся поближе к Дмитрию Алексеевичу. - Вот ты, товарищ Лопаткин,
теперь будешь их светлость начальник конструкторского бюро. И представь,
твой подчиненный, тот же Крехов, придумает чего-нибудь лучшее...
- Вам этот вопрос кажется каверзным, - сказал Дмитрий Алексеевич.
- Погоди... Я уверен, если Крехов родит, ты сразу начнешь сочетать
общественные интересы с личными. Знаешь, так это... гармонически!
- Ха-а-а! - дружно разразился весь Китеж.
- Вы, конечно, будете разрабатывать и это, - добродушно вставил
Фундатор. - Не под своей вывеской - под вывеской "КБ Лопаткина"! Машина
будет называться "Л-2"!
- Я смотрю на вас с Тепикиным, - сказал Дмитрий Алексеевич, - и прихожу
к выводу, что вас, к сожалению, невозможно оскорбить... Вы сидите в
надежной крепости. Она сделана из такого, простите меня, кирпича!..
- Вы проще, проще! - крикнул Фундатор краснея.
- Да чего тут... У вас огромное преимущество! Вы себя срамите
беспощадно - и не чувствуете! Погодите, я вам разъясню. У меня есть
знакомый слесарь, Сьянов, дядя Петя. Подите и похвалите его за деталь,
которую сделал не он. Он немедленно откажется от ваших похвал - у него
есть своя рабочая гордость и честь. Он бы плюнул сейчас и ушел, услышав
это ваше "Л-2". Но вы, я вижу, и сейчас еще не понимаете меня...
- Ладно, не намекай, - сказал Тепикин. - За это дело министр с нами
рассчитался сполна...
- Я не об этом вам... Но спасибо, что напомнили - мы-то еще с вами не
рассчитались. Министр вам легонько всыпал, а мы будем с вами обходиться
иначе.
- Ну, ну... Раз ты такой драчун, раз тебе понравилось, подставляй
скулу... Ты, конечно, не обидишься на меня за мои слова? Я когда выпью -
мне море по колено, - и Тепикин, добродушно махнув рукой, посмотрел на
Дмитрия Алексеевича безоблачными глазами. - Люблю побеседовать, пошутить с
хорошими ребятами за стопкой.
И за его простоватой улыбкой проглянула на миг огромная выдержка,
тренировка зрелого бойца.
- На этот счет и я любитель, - ответил ему Дмитрий Алексеевич серьезно.
- О, мы с вами так ли еще будем шутить! Нас теперь побольше стало.
- Это верно, побольше. На обеих руках придется пальцы загибать. Ударная
бригада! Чего хорохоришься, сектант? Ты видел, Венедиктыча сколько народу
чествовало?
- Вы о завтрашнем дне подумайте. Ведь машинка-то липовая! Публика умеет
и свистеть. Узнает - не посмотрит и на усы. Вот идет сюда Василий
Захарович, у него, я вижу, тоже хорошее настроение...
Действительно, сюда, к этому концу стола, двигался громадный детина в
черном - Авдиев. Он издалека увидел Дмитрия Алексеевича, пухлая, крапчатая
его физиономия заулыбалась. Он остановился, радушно развел руками, словно
для объятий, и запел довольно приятным, грудным басом:
- Мне мнится соперник счастли-и-вый!..
И двинулся было к Дмитрию Алексеевичу обниматься - напролом, через
стулья, через людей. Но тут откуда-то сбоку на него набежал Вадя Невраев,
багровый, точно из бани, с непонятной нежностью в дурных голубых глазках.
- Друзья! - Голос Вади был ошеломлен водкой и несся, не разбирая
дороги. - Друзья! Это прекрасный романс! Давайте споем!
И, глядя на Авдиева, выставив плечо, он затянул:
- И та-айно, и зло-обно, - здесь он отчетливо погрозил Авдиеву пальцем,
- кипящая ревность пыла-а-ает!
Авдиев даже вздрогнул. Наступила тишина. "Точно попал, - проговорил
кто-то в кулак. - Как ворона каркнула". Корифей так и не смог оправиться.
Посмотрел вниз, покачал головой, шагнул ко второму столу и там сел в
компании с Фундатором и Тепикиным.
- Плохо ему, - сказал Крехов. - Эта ворона зря не каркнет.
В час ночи, когда гости начали разъезжаться, Дмитрий Алексеевич и Надя
через распечатанную кем-то дверь вышли из душного зала на балкон,
лунно-белый от свежего снега. Оставляя черные следы на нежном снегу, они
подошли к каменному барьеру. За ним внизу, под горой, вдали, как под
ночным самолетом, темнела земля, испещренная множеством огней. Смахнув
снежную пыль с серой гранитной плиты, Дмитрий Алексеевич налег на нее,
задумался глядя вдаль, в темноту.
- Ты о чем думаешь? - спросила Надя.
- О многом. Вот... об этом, обо всем... - Дмитрий Алексеевич чуть
заметно кивнул в темноту. - Ты как, не устала?.. Если я тебе скажу:
"Пойдем дальше..."
Надя не ответила. Только приблизилась - и исчезла, потому что ее и не
было, а была чистая речка, чтоб он мог напиться и смочить лицо на своем
тяжелом пути. Он понял это. Еще тяжелее навалился на гранит, двинул
плечом, словно поправляя свой груз перед дорогой - чтоб удобнее лежал.
Плечо его стало теперь мощным, но и груза прибавилось. Это был груз новых
забот - забот о людях.
"Вы станете еще и политиком!" - вспомнил он слова Галицкого. Может
быть, в первый раз он по-настоящему понял этого человека, который с
недавнего времени стал для него как бы старшим братом. И хоть машина
Дмитрия Алексеевича была уже построена и вручена, он вдруг опять увидел
перед собой уходящую вдаль дорогу, которой, наверно, не было конца. Она
ждала его, стлалась перед ним, манила своими таинственными изгибами, своей
суровой ответственность