Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
глаза. Сразу зажужжали вокруг примуса. - Никуда не пойду... - шепнула она,
- пока не переведете всех на место...
Врач, ничего не понимая, выпрямился.
- Это она хочет, чтобы энтих обратно перевели, - заговорила старушка
санитарка. - Энтих, которых давеча вы...
- Ага! Понятно. - Главный врач внимательно посмотрел на Надю, подумал и
сделал широкий, решительный знак рукой - из коридора в палату. И сейчас же
старшая сестра вместе в двумя санитарками побежали в дальний конец
коридора, подняли там кровать вместе с больной женщиной - и потащили в
Надину палату.
- Сейчас все будет сделано, - ласково сказал Наде главный врач и поджал
губы. - Это наша оплошность. Простите. Может быть, вы перейдете туда, пока
мы...
- Вы даете мне слово, что всех?..
- Господи, какой может быть разговор?.. Пожалуйста, прошу вас.
Врачи подхватили ее под руки и осторожно привели в палату, к кровати.
Надя легла. Женщина-врач взяла ее руку и сразу же обернулась к старшей
сестре.
- Принесите термометр. - Она посмотрела в глаза главному врачу. Тот
ответил ей таким же пристальным взглядом и взял Надину руку.
- Боли есть?
- О-ох... Есть... - чуть слышно шепнула Надя, не открывая глаз.
- Да, похоже, - сказал главный врач, посмотрел на женщину в белом
халате и на цыпочках пошел к выходу. Он открыл вторую дверь палаты. -
Быстрее, быстрее несите! - донесся его резкий голос.
Санитарки внесли еще одну кровать. Надя лежала с закрытыми глазами и
вдруг услышала голос старшей сестры:
- Лидка, подвинь-ка первую кровать... Эти жены начальства хуже самих
начальников. А теперь эту бери... Никогда не угадаешь, чего им...
Надя широко открыла глаза. И старшая сестра, перехватав ее взгляд,
сразу же улыбнулась, наклонилась к ней.
- Ну что, милочка? Как себя чувствуем?..
Сжав губы, Надя отвернулась.
А в дверях уже стояли четыре или пять человек в белых халатах -
учителя. Впереди - Валентина Павловна. Она подошла к Наде, взяла ее за
руку, села на край кровати. В глазах ее стояли слезы. Она ничего не
говорила - только пожимала Наде руку.
- Миленькая, - наконец заговорила она. - Милая Надежда Сергеевна. Мы
все вас любим! Вот и для вас испытания пришли, бедняжка. Ничего...
Надюшенька моя. Теперь лежите, пожалуйста, не расстраивайте нас. Не
бегайте в коридор... Вам привет от Дмитрия Алексеевича. Он сам просил
передать привет и вот... письмо... Господи, мы вас так хорошо понимаем
все.
Появился главный врач и попросил всех посетителей оставить палату в
связи с тяжелым состоянием больной. Учителя, кивая и улыбаясь Наде, ушли,
и Надя, подождав еще несколько минут, развернула письмо. Оно было короткое
- тетрадная страница, исписанная крупными строчками.
"Дорогая Надежда Сергеевна, - писал Лопаткин. - Я хорошо понимаю ваше
состояние и спешу Вас уверить - я ни в чем Вас не виню. Вы очень честны и
прямы, и верите в людей. Поэтому Вы так быстро подчиняетесь авторитетам. Я
ценю в тов.Дроздове незаурядный талант руководителя, хотя у нас, как это
часто бывает, есть большие расхождения во взглядах на жизнь. Мне кажется,
что и Вы не вполне разделяете его взгляды. Этим и вызвана вся история.
Ваша душа, по-моему, не признает компромиссов - начинает метаться. Это
хорошо. Жму Вашу руку и прошу прощения за то, что я стал невольным
виновником Ваших страданий.
Д.Лопаткин".
Надя перечитала это письмо несколько раз, а когда около дверей
зашаркали шаги мужа, спрятала письмо под подушку.
Леонид Иванович был в белом, длинном - до полу - халате, должно быть, с
плеч главного врача. Он остановился в дверях, и тут же Надя услышала
женский голос:
- Товарищ Дроздов, состояние Надежды Сергеевны заставляет нас...
Леонид Иванович окинул палату быстрым взглядом, но Надю не заметил.
Улыбнулся, подчиняясь медицине, и шагнул назад.
Через два дня утром он опять пришел - на этот раз в маленьком - женском
халате. Увидел Надю, сел около нее, взял за руку и, шутливо хмурясь,
сказал:
- Ты у меня молодец.
Слушала его Надя спокойно, иногда, закрывая глаза от подступающей боли,
смотрела на его желтый, лысеющий лоб, на крепкие белые зубы, стараясь
заглянуть в душу этого до сих пор непонятного ей человека. Но видела
только умные, ласковые, немного насмешливые, черные глаза. "Что же ты не
говоришь своего мнения? - думала она. - Что бы придумать? Что значит эта
похвала: молодец?"
- Да-а, - сказал, улыбаясь, Леонид Иванович. - Восстание. - И весело
оглянулся по сторонам. Засмеялся, покачал головой. - Навела порядок!
Теперь, смотри мне, чтоб выздоровела!
- Ты знаешь, - тихо и слабо заговорила Надя, - я до войны, еще
девочкой, лежала в больнице. В Ленинграде... Там не было такого...
- А теперь полежишь в Музге, - ласково ответил он, как бы не уловив ее
главную мысль. Помолчал, улыбаясь, подбирая какое-то шутливое слово, и
сказал: - Музга, как видишь, относится к тебе лучше!
Нет, он не собирался сегодня беспокоить ее серьезными разговорами. Он
решил ее развлечь веселыми новостями.
- Ты знаешь, этого павиана и пьяницу Максютенко от меня забирают! В
филиал Проектного института. Я думаю, я ломаю голову - для чего? А его как
специалиста по чугунным трубам! Он, значит, авдиевскую машину
проектировал, так его теперь и на другую берут. Пошел человек! Впрочем,
без меня он быстро пропадет...
- Ты сказал, авдиевскую? - как бы нехотя спросила Надя. - Это ее
забраковал приезжий твой, доктор наук? А другая - может, это Лопаткина
машина? - И Надя подняла на него спокойные, серые глаза.
- Ты думаешь? Возможно... Они там все вместе с Шутиковым с ума
посходили. О трубах только и говорят. Галицкий, правда, мне предсказывал,
что авдиевская машина дальше опытного образца не пойдет. Может, там тоже
почуяли, спохватились...
- Да... - сказала Надя, и Леонид Иванович опять не заметил особого
звучания в ее голосе.
- Ты устала? - спросил он, и глаза его влажно потеплели.
- Нет. - Надя тоже улыбнулась. Но она думала о чем-то постороннем.
- Смотри, не затевай больше ничего. Твое восстание имело, так сказать,
лишь частный успех. Завтра, смотришь, привезут сюда мадам Ганичеву, и вся
твоя подзащитная публика пойдет в коридор. Это не мною и не тобой
учреждено. Это блага, которые на данном этапе распределяются в
соответствии с количеством и качеством труда. Уравниловка - вещь вредная.
Я вот, например, в больницах не лежу совсем. Должность не позволяет. На
ногах болею. Мы если ложимся, то ужо не встаем. - Сказав это, Леонид
Иванович важно закрыл глаза. Потом приоткрыл один лукавый глаз и
засмеялся. - А т-такой человек, как ты, когда болеет, на него приятно
посмотреть. Он должен находиться в особых условиях. Ты ведь у меня
особенная. Редкий цветок! А вот когда Ганичева ляжет... Эта баба их
заставит побегать!
Так и не заметив ничего нового в голосе и в глазах своей жены, Леонид
Иванович попрощался, опять окинул взором палату, ухмыльнулся и ушел. И
Надя еще при нем сунула руку под подушку. Проводив его спокойным взглядом
до дверей, она достала письмо Лопаткина. "...стал невольным виновником
Ваших страданий..." - прочитала она и сразу увидела выпуклые ключицы,
широкие, сухие кулаки этого человека, так хорошо скрывающего свои неудачи.
Его тусклые, словно больные, волосы, его втянутые щеки и под бровями -
впадины глаз, наполненные мужественной, прощающей теплотой.
Через две недели она выписалась из больницы. Леонид Иванович узнал об
этом по телефону. С работы он пришел, как всегда, поздно и очень удивился,
не найдя жены в спальне.
- Она спит у себя, в той комнате, - сказала ему Шура. - Я им
раскладушку постелила. Хотела перинку покласть, так не дала. Говорит,
доктор не велел.
6
В апреле Надя родила мальчика. Это событие как бы сдвинуло и повернуло
по-новому ее характер. Она словно забыла обо всех своих знакомых,
встречала и Валентину и мужа одинаково рассеянным, почти чужим взглядом.
Зато в своей комнате - вымытой, проветренной, белой от разложенных везде
простыней и пеленок - она была другой, но опять-таки не прежней. В
наброшенном кое-как халате, непричесанная, она сияла затаенным материнским
счастьем. Часами ходила, сидела и опять ходила около спящего ребенка.
Пеленала его и при этом целовала и смазывала вазелиновым маслом розовые
складки на его тельце, требовала кипятку, чтобы приготовить свежий раствор
борной кислоты, - вместо того, который был приготовлен два часа назад.
Прочитав в книге, что волосы могут служить убежищем для инфекции, Надя тут
же потребовала ножницы. Без сожаления, напевая перед зеркалом, она сама
кое-как обрезала свои длинные волосы, а то, что осталось, забрала под
белую косынку. И все - с сиянием, со счастливым румянцем.
Леонид Иванович заказал на механическом заводе комбината коляску для
сына. Коляска был сделана в три дня - маленький, обтекаемый экипаж,
сверкающий никелем и голубой эмалью, - и доставлена в комнату Нади.
Двадцатого мая "сама" Дроздова, как говорили о ней в поселке, вывезла
коляску на улицу и двинулась по сырой, но уже плотной дорожке на прогулку.
Коляска легко катилась перед нею, Надя иногда чуть-чуть подталкивала ее,
не отрывая взгляда от полупрозрачного целлулоидного козырька, за которым
ей мерещилось личико спящего ребенка.
Надя выкатила коляску на перекресток, затем свернула на длинную и
широкую Восточную улицу, похожую больше на ковыльный пустырь, пересеченный
столбами и застроенный по краям саманными домиками. Потихоньку двигаясь
этой бесконечной улицей, с жадностью дыша холодным весенним воздухом, она
узнавала весенние запахи - то запах огородной земли, то запах прелых
досок. Пригретая весенним солнцем, Надя как бы заснула с открытыми
глазами. Потом она очнулась и увидела, что с той стороны, через улицу, к
ней идет улыбающаяся Валентина Павловна. Неумело обхватив, она прижимала к
себе рулон ватмана. Этот рулон привлек внимание Нади. О чем-то напомнил,
что-то пробудил, и, приветствуя свою подругу, Надя почувствовала, что в
ней зреет удивительная, но верная догадка.
- Дайте скорей посмотреть! - Валентина Павловна бросила на руки Наде
тяжелый рулон и наклонилась к коляске. - Ах, господи, какое чудо! -
зашептала она. - Как же мы хорошо спим! И какая же мы кукла! Какие у нас
красные щеки!
- Куда же мы идем? - спросила Надя, шутливо подделываясь под ее тон.
- Да чепуха, тут в одно место, - Валентина Павловна махнула рукой.
Выпуклый лоб ее слегка покраснел.
- По благотворительным делам? - спокойно и тихо спросила Надя,
передавая ей ватман.
- Ну да. - Валентина Павловна еще заметнее покраснела и добавила
беспечно: - Вот, достала ему ватман.
- Как у него дела?
- Новый вариант чертит...
Надя замолчала. Догадка - это одно дело, а вот такое прямое признание -
этого она не ожидала.
- Валя...
Валентина Павловна побагровела.
- Вот вы и попались... да? - шепнула Надя ей на ухо и поцеловала это
горячее, розовеющее ушко.
Валентина Павловна не ответила. Они долго шли молча.
- Он не знает об этом... о чем мы говорили? В школе - помните? -
спросила Надя.
- И не должен знать, - шепнула Валентина Павловна.
- Хотите, я скажу? Или что-нибудь подстрою? А?
- Ничего нельзя делать. Слышите? Я вас очень прошу.
Если он узнает, мне нельзя будет туда ходить.
- Да?..
И они опять обе глубоко задумались.
- Что же, он опять чертит? Какой же это вариант?
- Последний, - гордо сказала Валентина Павловна. - Он получил
распоряжение министра. Министр приказал проектировать старый вариант, а
Дмитрий Алексеевич заканчивает новый - этот и пойдет.
- Пойдет? Это совершенно точно?
- Я видела сама распоряжение из министерства.
- Неужели он - настоящий?..
- Я в этом не сомневалась никогда, - Валентина Павловна, сощурив глаза,
сухо посмотрела вперед на невидимого врага. - Я считаю, что даже тот
человек, который когда-то давно первым из всех людей приделал себе птичьи
крылья и прыгнул с колокольни - и он тоже "настоящий". Обыватель, конечно,
хохотал... Обыватель разрешает таким... летунам существовать, он милостив,
- но только при одном условии: чтобы у них не было неудач. Над неудачником
он хохочет...
- Вы что хотите сказать? - Надя замедлила шаг. Губы ее искривились, и
слезы задрожали в глазах. - Валентина Павловна!..
- Дмитрий Алексеевич не разбился. Крылья у него оказались настоящими.
Но если б вы видели, как у него иногда идет из носа кровь... когда он
переволнуется... У этого человека, который был когда-то чемпионом
университета по бегу! Милая Наденька, не обижайтесь... Я ведь два года
закрываю его, как могу, от насмешек... от недоверия...
- Валентина Павловна!.. Значит, меня он не простил?..
- Вы не так говорите. Не то... Как будто только за себя боитесь. Он,
конечно, простил. Конечно! Но ему было тяжело. Если б вы, Надюша, видели,
как он задумывается, когда он один. Как он читал и перечитывал этот
приказ! Вы тогда многое поняли бы... Почему я это говорю: я ведь могла не
сказать вам, что получен министерский приказ. Или министр мог не издать
распоряжения. И крылья, они тоже могли оказаться слабыми - ошибка, скажем,
в расчетах. Что же? Вы были бы уверены, что он не _настоящий_, и смотрели
бы на него с превосходством? Ведь вы сейчас вот сказали машинально:
_неужели он настоящий_?.. Я все думаю: кто это научил вас не верить
человеку? Откуда это чувство превосходства? Надюша, не лучше ли сначала
верить, а потом уже, когда набралось достаточно доказательств, тогда уже -
не верить!
Поздно вечером, придя с работы, Леонид Иванович услышал за стеной, в
комнате Нади, равномерный скрип детской кроватки и тихое, монотонное пение
Шуры. Он зашел к жене. Надя лежала на диване в мягкой полутьме и глядела
вверх, на лампу, завешенную со всех сторон пестрой тканью. Шура
поскрипывала кроваткой и тихим тоненьким голосом выводила: "Бай-бай,
баю-бай, пришел дедушка Бабай. Пришел дедушка Бабай, сказал - Коленьку
давай!"
Надя, не взглянув на мужа, показала рукой на диван, рядом с собой. И
Леонид Иванович послушно сел.
- Ну, что нового? - спросила Надя.
- Ганичев с завтрашнего дня - король на комбинате. Принял дела.
- Телеграмму ты получил?
- Получил. Еду в Москву через неделю. Квартира уже есть. Тебя оставлю
пока здесь. Когда там улажу - вызову. Не бойся, у тебя будет провожатый.
Доставит тебя.
Он замолчал, прилег на диване, отдыхая. "А мы Колю не дадим. Он у нас
пока один..." - тоненько тянула Шура, поскрипывая коляской.
- Да, еще новость! - сказал Леонид Иванович, оживляясь. - Лопаткин!
Пробил ведь ход! Мне звонили сегодня из филиала. Требовали Максютенко и
заодно Лопаткиным интересовались.
- Я это знаю. Он заканчивает новый вариант...
- Вот как? Новый, говоришь? - Леонид Иванович встал, чтобы пройтись
туда-сюда. Он всегда ходил, "колесил" по комнате, если его захватывала
какая-нибудь новая мысль. И Надя поймала себя на том, что следит за ним.
- Говоришь, новый? - спросил Леонид Иванович, останавливаясь. Взглянул
на кроватку ребенка и сел. - А откуда ты узнала?
- Имею информацию. - Надя чуть заметно улыбнулась. - Скажи мне вот что,
- голос у нее был сонный, она смотрела вверх. - Скажи мне... товарищ
Дроздов. Ты как - хорошо реагируешь на критику?
- Смотря какая критика! - Леонид Иванович засмеялся.
- Я беспартийная. Но я тебя сейчас буду критиковать, - сказала Надя и
замолчала.
- Ну что ж, критикуй! - немного выждав, сказал Леонид Иванович.
- Я думаю, что ты такой критики у себя на заводе не услышишь. Мне
интересно, почему у тебя была потребность издеваться над этим
изобретателем? В его отсутствие говорить о нем... - не перебивай! -
говорить всякие вещи. И кому! Мне, человеку из коллектива, где он работал
когда-то! Уважаешь ты кого-нибудь из людей, кроме себя?
Во время этой неожиданной тирады Леонид Иванович все время пытался
остановить ее. Закрыв глаза, говорил: "Надя... Надя..."
- Надя, послушай, - сказал он, наконец. - Я понял тебя. Слушай:
во-первых, я не издевался над Лопаткиным, а излагал свою точку зрения и
говорил о ней только тебе, своей жене. Я ее тебе не навязывал. Я знал
одного директора, который несколько лет кормил и одевал сумасшедшего
изобретателя. Они вместе вечный двигатель конструировали. Этот пример наш
министр любит приводить... Вот тебе обстоятельство, которое сыграло свою
роль в формировании моей точки зрения...
- Министр? - спросила Надя с усмешкой.
- Нет, не министр. На сегодняшний день мы имеем еще целый ряд новых
обстоятельств, которые изменили...
- Ты считаешь, что ответил? - тихо спросила Надя.
Леонид Иванович с тревогой развел руками.
- Ты - помнишь? - назвал его марсианином...
- Надюш... Постой-ка. Разве я спорю с тобой? Возможно, что я проявил
здесь слабость, поддался антипатии... Но это был только ответ на его
слабость. У всех этих... творцов очень высоко развито самомнение.
- Кто тебе сказал?
- Он всегда со мной держал голову только вот так, - и Леонид Иванович
раздраженно поднял голову повыше - так, как никогда ее не держал Лопаткин.
- А как он должен был держать голову перед тобой? Вот так? - Надя
согнулась перед мужем, и он поморщился.
- Я н-не верю в существование так называемых возвышенных натур. Рядом с
понятием "гений" обязательно существовало понятие "чернь". - Леонид
Иванович напал на удачную мысль, вскочил и с довольным видом стал
расхаживать по ковру. - Я потомок черни, бедноты. У меня наследственная
неприязнь ко всем этим... незаменимым...
Он остановился перед Надей. Она молчала - не могла найти нужных слов,
хотя, как и всегда, чувствовала, что он не совсем прав.
- Вот что... - заговорила она наконец. - Вот ты говоришь, что ты
потомок черни. Чернь - это не обязательно беднота. Наоборот, бедняк много
думает, размышляет над своей судьбой. И даже над человеческими судьбами. И
между прочим, - тут Надя улыбнулась, - в процессе этих размышлений именно
бедняки иногда приходили к гениальным открытиям! Чернь - это что-то другое
- не кажется тебе?
Леонид Иванович ничего не сказал на это.
- Это действительно что-то черное, - задумчиво продолжала Надя. - И
страшное. Самое плохое. Оно стремится захватить побольше и все время
кривит душой. А когда захватит - сразу разжиреет, и все равно у него будет
морда, а не лицо...
Леонид Иванович остро посмотрел на нее, сел и обхватил голову желтыми
пальцами.
- А то, что ты назвал "возвышенной натурой", а я говорю "простой
честный человек" - лиши его всего, сделай его нищим - он все равно светит
людям. Нашел, где искать самомнение! У Лопаткина, который сам ничего не
имеет, а думает о том, как помочь дочке твоего слесаря Сьянова? Ах! -
воскликнула вдруг Надя и, закрыв лицо руками, стала качаться из стороны в
сторону. - Ах, господи, что я наделала!
- Что это? Надя! - Леонид Иванович еще заметнее встревожился.
- Ты знаешь, ведь я с ним целый год не здоровалась! Один раз мы сошлись
на узкой дорожке - и я голову в сторону отвернула! И он понял, пожалел,
пожалел меня! Он тоже сделал вид, что не заметил меня или не узнал!
Леонид Иванович неуверенно засмеялся, положил руку Наде на плечо.
- Вы проявили невоспитанность. Но при чем здесь я?