ей  зависел
от _листажа_.
   А  Максютенко  принял  перед  своим  "комбайном"  вдохновенную  позу  -
поставил ногу на высокую перекладину, уперся локтем в колено и  вставил  в
рот пустую, изогнутую трубку. Потому что ему было поручено самое  главное.
И потому еще, что в отделе был инженер с толстыми  косами,  уложенными  на
затылке, и еще один - с пышными, светлыми волосами до плеч.
   Так начался первый день основной  работы.  В  этот  день  было  сделано
многое, и Дмитрий Алексеевич понял,  что  его  проект  был  с  технической
стороны не так уж беспомощен. Через несколько дней  он  намекнул  об  этом
Максютенко.
   - Валерий Осипович, - сказал он, -  я  вижу,  мы  совсем  не  спорим  с
главным конструктором!
   - А  чего  спорить?  -  Максютенко  снял  ногу  с  перекладины,  достал
резиновый кисет и, набив трубку, взял ее в зубы. - Чего тут с ним спорить?
Хорошая машина. Он сам говорил. И Араховский сказал. Чего ж тут?..
   - А мне Анатолий Иванович при первом знакомстве...
   - Пугал вас? Это всегда так. Это полагается. Надо морально  подготовить
автора к сотрудничеству, чтобы слушался. И  не  рыпался,  -  он  хохотнул,
передвинул трубку во рту и,  достав  спички,  пошел  к  выходу.  Он  часто
выходил покурить.
   Раза два  в  день  к  станку  Максютенко  подходил  начальник  и  давал
указания. При этом он стучал пальцем по доске и громко кричал:
   - Убрать, убрать этот болт! Слышите - убрать! Что вы, дорогие товарищи!
Сейчас же его уберите, он портит здесь всю обедню!
   "Кричи, кричи", - думал Дмитрий Алексеевич. Ему теперь нравилось  здесь
все - и этот  начальственный  крик,  и  вдохновенные  позы  Максютенко,  и
молчаливая энергия техников, которые мастерски вычерчивали детали  -  лист
за листом.
   На доске Максютенко постепенно проявился контур машины.  Неизвестно  по
каким причинам, но почти каждый день у этой доски  останавливался  Коля  -
молодой вихрастый инженер со спортивным значком. Иногда  приходил  сюда  и
Араховский и молча рассматривал, словно обнюхивал чертежи.
   И вот произошло  неожиданное  столкновение.  В  начале  августа,  когда
работа над "общим видом" приостановилась и Максютенко,  наколов  на  доску
форматку с главным узлом машины, с центральным валом и набив трубку,  ушел
на крыльцо поразмыслить, в эту самую минуту к станку и  подошел  начальник
отдела. В последнее время он стал уделять машине больше внимания - вызывал
Максютенко к себе, за перегородку, а проходя мимо Дмитрия  Алексеевича,  в
шутку задевал его локтем и говорил: "Наш автор". Если же он останавливался
у доски, то сам брал в руки карандаш.
   Так вот, он подошел к станку, сел на стул, поднял  на  лбу  морщины  и,
сжав губы, стал смотреть на чертеж. Зажмурился, словно прогоняя видение, и
загляделся в окно, барабаня пальцами по колену. Потом  пришел  Максютенко,
удовлетворенный, чмокая красными  губами  и  распространяя  горький  запах
трубочной гари. Начальник что-то сказал, Максютенко пожал плечами. Они оба
быстро  взглянули  на  чертеж,  и  в  эту  минуту  сзади  них  остановился
взъерошенный и прямой Коля, сунул руку  в  карман,  оглянулся  на  Дмитрия
Алексеевича и зло усмехнулся.
   - Послушайте, Максютенко... - голос его прозвучал неожиданно и резко, и
Максютенко испуганно обернулся. - Зачем вы вновь изобретаете велосипед?
   - Какой велосипед?
   - А такой! Вы же инженер со стажем! Зачем вы  нагромождаете  здесь  эти
два редуктора?
   - Как так? - почти в один голос сказали Максютенко и начальник.
   - Если редуктор ставить сюда - надо его мощнее делать. И зачем он  вам?
У нас есть нормальный узел, который Анатолий Иванович уже применял на двух
машинах. Ведь применяли, Анатолий Иванович? Так что  же  здесь  думать?  -
Коля уже обращался к Дмитрию Алексеевичу. - Где  будет  машина  стоять?  В
литейном цехе. В каждой литейке есть  сжатый  воздух.  Стало  быть,  здесь
нужна самая обыкновенная пневматика. Идите в архив - и вам дадут  готовый,
отработанный узел!
   - Ваши слова несколько расходятся с ммм... - начал Урюпин  и  замолчал,
подбирая нужное слово. - Таких два-три  решения,  подсказанных  автору,  и
количество  перейдет  в  качество.  Получится  новая   идея,   потребуется
апробация, пойдет переписка...
   - А потом автор, если машина не будет работать, нас же обвинит  за  то,
что мы отошли от первоначального проекта, - сказал Максютенко и  посмотрел
на Урюпина.
   - Об этом надо спросить автора, - сказал Коля и пошел к  своему  месту.
Он остановился посредине комнаты и, глядя в  сторону,  добавил:  -  Только
пневматика - это, товарищи, не идея. Она спасает идею - это да, а редуктор
и червяки гробят ее.
   Он пошел дальше, исчез за досками, и был слышен только недовольный  его
басок:
   - И вы сами понимаете! Так чего ж тут ждать... На первом  же  испытании
шестеренка эта хрупнет - и все. Тимоха, ты видел, что они там...
   Урюпин поднял голову и прислушался, строго  оглядывая  свой  отдел.  Ни
один человек на него  не  смотрел,  все  молчали,  наклонились  к  доскам,
напряженно обдумывали свои конструкторские дела. Только  за  досками,  где
исчез Коля, все слышался его басок:
   - Я уже четвертый день хожу и смотрю... Дай, думаю, посмотрю, чего  это
они мудрят... И чего мудрят?..
   - Дмитрий Алексеевич! - сказал Урюпин, дождавшись,  когда  Коля  умолк,
склонив голову набок и изогнув бровь. - А ведь  если  подумать,  дело  это
заманчивое - пневматика! А? Что вы скажете?
   При  этих  словах  Максютенко  поставил  ногу  на  перекладину   своего
"комбайна", уперся локтем в колено и стал  сосать  пустую  трубку.  Слабый
летний ветерок шевелил блондинистый пух на его плеши. Лопаткин  подошел  к
ним, посмотрел  на  форматку,  где  тончайшим  пунктиром  Егор  Васильевич
показал соединенные шестерни редуктора. На  ясном,  усталом  лице  Дмитрия
Алексеевича можно было увидеть все его чувства - простые,  не  вооруженные
холодной осторожностью и не  исколотые  в  поединках.  Дмитрий  Алексеевич
верит своим опытным конструкторам и удивлялся тому, что они  обошли  такую
простую вещь, как  пневматика,  тем  более  что,  оказывается,  существует
_нормаль_ - иначе говоря, этот узел разработан  и  применяется  в  готовом
виде, как водопроводный кран! Он только что  понял  все  это  и  удивленно
посмотрел на Урюпина. И тот сразу  же  раздвинул  все  морщинки  на  своем
моложавом лице седеющего физкультурника,  -  улыбнулся,  показав  стальные
зубы. Он-то мог прочесть все на лице  этого  педагога.  Но  и  от  Дмитрия
Алексеевича не укрылась волчья искорка в веселых глазах начальника.
   - Я много думал об этом, Дмитрий Алексеевич, - сказал Урюпин,  издалека
с сомнением глядя на чертеж, и даже как будто зевнул. - Можно попробовать.
Правда, придется в четырех  местах  ставить  цилиндры.  Валерий  Осипович,
давайте прикинем, как оно там...
   И, сказав это, он подошел к станку, подбоченился и карандашом прямо  на
редукторе провел несколько неуловимо слабых линий.
   - Вот примерно так должно быть. Развейте это дело, Валерий Осипович.
   Затем он добродушно толкнул Дмитрия Алексеевича - так, мимоходом.  Шутя
сунул карандаш в карман его кителя и неторопливо стал пробираться к  своей
перегородке, останавливаясь то у одного станка, то у другого.
   Максютенко наколол на доску новый листок ватмана и, набив трубку,  ушел
на крыльцо поразмыслить. Задумался и Дмитрий Алексеевич.  Несколько  минут
просидел  он  перед  "комбайном"  Максютенко,   ощупывая   пальцами   лоб.
Подозрительность его вспыхнула, но опасности он не видел.  Ему  захотелось
курить, и, достав кисет, он свернул из газеты с самосадом толстую цигарку.
Облизал ее, вышел в коридор, закурил. Белый дым перехватил ему дыхание. Он
затянулся еще и еще раз. Потом Дмитрий Алексеевич спустился вниз, вышел на
крыльцо и увидел лысую голову Максютенко. Он сидел на ступеньке  и  что-то
чертил карандашом прямо на цементной боковине крыльца. Трубка его хрипела,
он был увлечен и не заметил Дмитрия Алексеевича. А тот,  постояв  немного,
подошел  поближе  и  увидел  через  плечо  Максютенко  на  колючей,  серой
поверхности круг, нарисованный карандашом, и в нем шесть кружков поменьше.
Они  были  расположены  симметрично.   Весь   чертеж   напоминал   барабан
револьвера.
   - Вот она где настоящая лаборатория  конструктора!  -  пошутил  Дмитрий
Алексеевич.
   Он сам не знал, насколько верно попали в  точку  эти  слова,  и  потому
удивился,  когда  Максютенко,  захваченный  врасплох,  побагровел,  накрыл
ладонью свой чертеж и стал его размазывать.
   - Да бросьте вы! Застеснялся, как красная девица. - Дмитрий  Алексеевич
присел около него на корточки. - Автору-то вы можете показать!
   - Фу... вот же привычку какую заимел! - Максютенко,  все  еще  красный,
достал платок и вытер лоб. - Не могу  при  людях  думать.  -  Он  зачертил
карандашом свой рисунок и встал. - Не могу, понимаете... Черт знает что!
   - А что это у вас?..
   - Да вот поршень  думаю...  для  пневматического  устройства...  это  в
плане... - он достал свой резиновый  кисет,  набрал  в  трубку  табаку  и,
закурив, стал спокойнее.
   - Валерий Осипович, - вспомнил вдруг Лопаткин. - А вы  ставили  бы  тот
узел, о котором Коля...
   - Ну да! Я ж и говорю! А дурная голова что-то свое подает, - Максютенко
покосился на темное пятно, втертое в цемент, плюнул  и  наступил  на  него
ногой. - Так и сделаю. Надо пойти в архив, посмотреть этот узел...
   Он передвинул трубку в красных, мокрых губах, утопил палец в  пепле  и,
отставив  локоть,  ушел,  зашаркал  в  вестибюле.  И  Дмитрий   Алексеевич
успокоился. Он увидел, что человек работает над его проектом не за  страх,
а за совесть - даже увлекся!
   Максютенко  действительно  принес  из  архива   светокопию   -   чертеж
пневматического устройства и  стал  "прикидывать",  то  есть  рисовать  на
листках бумаги подвижную часть  машины  и  _вписывать_  в  нее  цилиндр  с
поршнем. Дмитрий Алексеевич был около него, и к тому времени,  когда  день
начал  желтеть,  они  вместе  успели  "прикинуть"  два  варианта  и   дали
расчетчикам исходные цифры для вычисления нагрузок на поршень и цилиндр.
   День этот заметно продвинул дело вперед, и Дмитрий Алексеевич  ушел  из
отдела в хорошем  настроении.  На  улице  стояла  прекрасная  предвечерняя
тишина. В синем  небе,  как  белое  перышко  по  водной  глади,  уже  плыл
полумесяц. Поднимая пыль, в тишине, по улице двигалось стадо. Щелкал кнут,
коровы брели  навстречу  Дмитрию  Алексеевичу  по  дороге,  по  деревянным
тротуарам, заглядывали в открытые калитки. Чтобы  пропустить  их,  Дмитрию
Алексеевичу пришлось сойти с  досок.  Он  прижался  к  забору,  пережидая.
Теплый запах молока, вместе с пылью, наплыл на  него,  и  тут  он  услышал
шепелявящий, добродушный голос Араховского:
   - Не уступают дороги изобретателю! А? Как вы на это смотрите?
   Дмитрий Алексеевич засмеялся. Араховский, одетый в льняную  косоворотку
с русской вышивкой, повесив пиджак на одно плечо и держа под мышкой папку,
подошел к нему.
   - Вот вы смеетесь, гуманный человек, - все так же добродушно сказал он,
подбоченясь и окидывая стадо взором философа. - А ведь это  не  случай,  а
явление. Если бы вместо вас на  тротуаре  стоял  их  сиятельство  господин
волк, картина была бы другая! Вот в чем беда...
   Они замолчали, думая каждый о своем. И когда стадо прошло, двинулись не
спеша вдоль улицы.
   - Вот так, товарищ изобретатель, - сказал Араховский. - Вы знаете,  что
вы избрали самую красивую и самую опасную дорожку?
   - Я ее почти всю прошел. Я уже два года...
   - Прошли? Ну, дорогой...
   - Вы не знаете... - перебил его Дмитрий Алексеевич.
   - Я все знаю. Послушайте, что вам говорят. Послушайте, опыта у  вас  не
убавится! Так вот, верьте мне или нет - ваше  дело.  Но  вы  не  прошли  и
десятой части того, что для вас заготовила фортуна. Если хотите - я помогу
вам сделать один шаг вперед. Если вы, конечно, хотите...
   - Ну, конечно же, хочу!
   - Ах, хотите? Ну так слушайте. Вы ничего не смыслите в проектном  деле.
Вы не знаете деталей машин. Вам неведом  язык  чертежей.  Не  смейтесь,  а
слушайте, что вам говорят! Того, что вы знаете, достаточно для  оформления
идеи. Чтобы создать проект, этих  знаний  уже  мало.  А  для  того,  чтобы
работать с Урюпиным, эти ваши знания - ничего. Вам, дяденька, уже  заехали
оглоблей в рот, а вы улыбнулись и сказали спасибо. Хорошо, что Колька  вас
спас! Потому что человек он молодой и сперва говорит, а потом уж думает. Я
тоже хочу спасти вас - только солиднее, капитально. Для начала я вручу вам
три книжечки страниц  по  триста,  заставлю  вас  их  подзубрить  и  приму
экзамен. Когда вы освоите эти книги, вы сможете увидеть  кое-какие  палки,
которые вам суют в колеса. Будет меньше поломок в пути.
   - Кирилл Мефодьевич, я вас заранее благодарю...
   - Нечего  благодарить.  Завтра  у  нас  воскресенье?  Приходите  завтра
вечерком ко мне... - Араховский остановился и  подал  Дмитрию  Алексеевичу
руку.
   - Простите, а где вы живете?
   - Живу я в домике, против которого мы стоим.
   И Дмитрий Алексеевич увидел знакомый домик  141.  Он  был  теперь  весь
затянут ползучей зеленью. Сарайчика уже не было видно. Яркая зелень кипела
в огороде, желтые светила подсолнухов глядели в одну сторону -  туда,  где
опустилось за дома  солнце.  Кусты  смородины  были  обсыпаны  зелеными  и
коричневыми ягодами, а на низеньких, растущих в  стороны  деревцах  висели
бледные яблочки. В глубине, между березами, белел гамак.
   - Я видел вас здесь! - сказал Дмитрий  Алексеевич.  -  В  первый  день,
когда приехал.
   - Возможно. Я здесь каждый день копаюсь.  Это  мой,  так  сказать,  сад
Эпикура. Видите вон гамак? Там есть еще столик, - Араховский  засмеялся  и
поднял вверх палец. - Прошу завтра в семь.
   На следующий день, когда вечереющие улицы затихли,  Дмитрий  Алексеевич
потянул за проволочное кольцо у высокой решетчатой калитки дома номер 141.
Потянул - и в глубине двора раздались угасающие  удары  в  медную  певучую
посудину. С мирным лаем подбежал к ограде высокой красно-шоколадный сеттер
и  завилял  хвостом.  Медлительная,  пожилая  женщина  открыла  калитку  и
пропустила Дмитрия Алексеевича. Кирилл Мефодьевич был в огороде - раскинув
руки, полулежал в гамаке. Косоворотка его была расстегнута, он  был  здесь
другим человеком - гордым и гостеприимным хозяином, смотрел  героем  и  не
отводил глаз в сторону. На столике, около гамака,  лежала  вверх  обложкой
раскрытая книга. "Ньютон. Математические основы натуральной философии",  -
прочитал Дмитрий Алексеевич и проникся глубоким уважением к хозяину книги.
   - Садитесь  в  гамак,  места  хватит,  -  сказал  Араховский.  -  Марья
Николаевна! - крикнул он, оборачиваясь.
   - Знаю, знаю! - донеслось из дома.
   Лопаткин опустился в гамак  и  почувствовал,  что  рядом  с  ним  сидит
мускулистый и тяжеловесный человек.
   - Кирилл Мефодьевич, сколько вам лет? - спросил он.
   - Давайте торговаться. Сколько вы дадите?
   - Лет сорок восемь?
   - Эк, куда хватил! - Араховский  захохотал,  обнажив  десны.  -  Хватай
выше. Шестьдесят, не хотите?
   - Не может этого быть!
   - А между тем есть. Это все, знаете, отчего? - он засмеялся. -  Оттого,
что  изобретательством  не  занимаюсь!  -  протрубил  он  на  ухо  Дмитрию
Алексеевичу.
   - Не-ет! Какой же я  изобретатель?  Ваша  шпилька  здесь  не  подходит,
Кирилл Мефодьевич!
   - Не подходит, говорите? - Араховский нетерпеливо оглянулся на дом,  но
Марья Николаевна уже несла поднос с графином и тарелками.
   - Несу, несу, - сказала она и поставила поднос на столик.
   - Давайте-ка выпьем, Дмитрий, как вас по батюшке, -  Алексеевич.  Между
прочим, хорошее русское имя. - Говоря это, Араховский  налил  в  рюмки  из
графина. - Вам повезло. Настоящая разливная.  Вчера  талон  получил.  Так,
давайте за знакомство...
   Выпив рюмку, Араховский приумолк, веки,  его  покраснели,  он  подцепил
вилкой ломтик огурца и начал ловко его жевать одной половиной рта.
   - Так, говоришь, не изобретатель? А какого ж черта я привел вас? Не-ет.
Изобретатель - каждый человек, который  в  своей  области  создает  новое.
Изобретатели  могут  быть  везде.  И  в  технике  и  в  науке.  И  вы   не
скромничайте, вы - самый настоящий изобретатель.
   Он сказал последние слова с особенным весом и посмотрел прямо  в  глаза
Дмитрию Алексеевичу.
   - Так вот: вы избрали тяжелую дорожку. Техника  -  король.  За  королем
идет свита: хранители  знаний,  передатчики,  популяризаторы.  Большинство
профессоров, которые учат нас, а сами ничего  не  создают.  Около  них  вы
найдете и  изобретателя.  Только  он  идет  не  в  парадных  одеждах.  Ему
перепадают пинки. И вы, Дмитрий Алексеевич, раз вы лезете в  эту  свиту  -
приготовьтесь к хорошим пинкам. Я вижу вашу судьбу у  вас  на  лице.  Идея
ваша  очень  важна,  а  судьба  -  печальна.  И  вы  поймете  это,   когда
проштудируете все, что я вам дам.
   Араховский налил водки в  рюмку  и  выпил  не  чокаясь.  Выпил,  горько
засмеялся и покачал головой.
   - Да, был и я автором. И у меня есть это...  голубенькое,  с  лентой  и
печатью. Вид на изобретение!
   - Что же вы изобрели, если не тайна?
   - Изобрел, Дмитрий Алексеевич. Даже сам сначала не поверил. Машина  для
проходки горных выработок в  скале.  В  скале,  понял?  У  меня  и  модель
действующая была. Я ставил ее перед  кирпичной  стеной,  и  она  прямо  на
глазах у почтенной публики проходила ее насквозь.
   - Ну и что?
   - Есть такие стены, товарищ изобретатель, которые  никакой  машиной  не
возьмешь. - Араховский опять налил в рюмку, выпил и стал  шевелить  ломтик
огурца в беззубом рту. - Со мной, Дмитрий  Алексеевич,  говорили  открыто:
иди в кассу, получи и отойди  в  сторону.  Я  не  отошел,  и  мне  вежливо
переломили хребет. И вы еще услышите открытую  речь.  Грамотную,  гладкую,
вежливую, открытую речь.
   - Я все это знаю...
   - Всего вы не можете знать...
   - Ну, догадываюсь Иду на это.
   - Что же вы думаете  сделать?  Ну-ка,  ну-ка...  Как  вы  намереваетесь
победить капитализм в сердце Урюпина?..
   - Как-нибудь победим. Народ-то существует или нет?
   - Что такое народ? Народ - это я и вы, и мы все. Одного врага мы с вами
видим. Потому что близко прикоснулись. А других, в прочих областях - мы не
видим. Там все профессора для нас с вами - архангелы и пророки.
   - А зачем в чужие области вникать? Будем  ориентироваться  на  наших...
Раз существую я - значит есть еще люди, такие же, как  я.  Вот,  например,
Коля. Да и вы...
   - А кто тебе сказал, что я такой, как  ты?  Может,  я  -  волк?  Возьму
сейчас тебя и съем!
   - Видали мы таких волков! - Дмитрий Алексеевич улыбнулся.
   Но Араховский поднял палец.
   - Вы говорите красивые слова, но все это - гарольдов плащ. В жизни  все
суровее и прямее. Пойдите в наше министерство, в отдел изобретений, или  в
НИИЦентролит к вашему Авдиеву, и там вы найдете  на  полках  подтверждение
тому, что  я  говорю.  Десятки,  сотни  гробиков  -  и  все  ваша  братия,
изобретатели. Девяносто пять процентов - макулатура, пустая порода,  ей  и
место в гробу. Но пять - настоящий радий, и он там будет лежать,  пока  не
протрубит архангел. Свита ее величества науки - они спецы хоронить.
   - А кто же все-таки вы? - спросил Дмитрий Алексеевич.
   - Я - старый енотишко. Побежденный. Когда-то и я, как  вы,  выбегал  из
норы, лез в самую гущу. А сейчас я  -  енот-калека.  Меня  спасает  только
защитная окраска. По принципу "открой глазки, закрой ротик". Ротик  закрою
и сижу в углу, подальше, хе-хе, от драки! -  Он  умолк,  с  минуту  сидел,
вздыхая, покачивая головой. - Нет,  -  сказал  он  вдруг.  -  Я,  конечно,
другой. Потому что я не устаю верить. Увидел вас - и надежда  затеплилась.
И Колька - другой. Правда, еще желторотый, но Урюпин его уже  боится.  Вот
был у нас начальником один  светлый  человек.  Убрали.  А  сюда  -  волчка
серенького...