ения и прочая
слюнявость исчезли,  остался ноющий, саднящий раздражитель, избавиться
от которого не было никакой возможности.
   И тут,  как раз за столовой, все увидели темные фигурки, штурмующие
забор.  Беженцы тоже увидели их,  вой стократно усилился - утробный  и
страшный женский вой.  Лаврентьеву показалось, что в это мгновение от-
чаянно закричала сама земля.
   Офицеры открыли огонь.  Первыми упали те, кто успел перелезть через
забор.  Потом на главной аллее прапорщик-часовой установил пулемет Ка-
лашникова и тут же тугой очередью ударил в сторону ворот. А с той сто-
роны тяжелым грузовиком таранили железные прутья.  В него впилась кин-
жальная очередь,  он застыл, уткнувшись слепо в ворота. Наконец на ба-
шенке  бронетранспортера включился крупнокалиберный пулемет,  прошелся
по кромке бетонного забора, круша ее в пыль, стальные "жуки" с хрустом
впивались в стволы деревьев, вырывая огромные щепки. Боевиков как сду-
ло.
   Боевая машина рванулась к воротам, полоснула очередью по грузовику,
машина вспыхнула,  с оглушительным хлопком рванули бензобаки.  На фоне
языков пламени красные звезды на воротах КПП выглядели зловеще и  сим-
волично.
   - Вот  в  чем сермяжное счастье жизни военного,- вслух подумал Лав-
рентьев и отдал распоряжение аккуратно сложить за забором трех мертвых
боевиков и отбуксировать обломки грузовика,  как только они остынут до
нормальной температуры.
   По аллее возбужденно прохаживался  полуоглохший  прапорщик-часовой,
ни к кому не обращаясь, потирал руки и говорил:
   - Хорошо я им вмочил! Ух, как ответственно впиндюрил!
                                      * * *
   Из больницы  Иосиф Георгиевич вернулся поздно вечером.  На столе он
увидел клочок бумаги,  который оказался запиской. Доктор поспешно взял
ее, и буквы запрыгали перед глазами.
   "Вся моя жизнь с тобой была сплошной ошибкой,- с недоумением, пере-
ходящим в ужас, читал он размашистые строки.  Твои невыносимые причмо-
кивания за обедом,  твои вывернутые ноздри,  руки в старческих веснуш-
ках,  твои глупости и умничанье!  Меня тошнит от всего,  что связано с
тобой. Прости, но я не могу, меня медленно убивает твой запах, напоми-
нающий прокисшее молоко.  Мне надоело стирать твое вонючее белье и еще
более вонючие носки. Кроме того, ты ЧМО и в достаточной степени идиот,
как и все твои друзья в психушке, и мне доставляет огромное удовольст-
вие сказать об этом.  Мне всегда не хватало настоящего мужика, который
драл бы меня,  как козу.  Кстати,  ребенок мой будущий не от тебя.  Не
вздумай меня искать. Это бесполезно и даже опасно. Будешь приставать -
тебе оторвут все выпуклости.  Я ухожу к Кара-Огаю.  Дочка пока будет у
мамы,  потом я ее заберу. Алименты оставь себе. Извини за немного рез-
кий тон. Спасибо за совместную жизнь. Будь здоров. Не твоя Людмила".
   Иосиф Георгиевич трижды прочитал эти безобразные откровения, прежде
чем до него окончательно дошел их разрушительный смысл; это был замед-
ленный и беззвучный обвал, ослепляющий взрыв, крушение первооснов жиз-
ни;  он  почувствовал,  как пол уходит из-под ног.  Нетвердой походкой
доктор дошел до дивана,  грузно рухнул в него,  судорожно, как раненая
птица,  вцепился  в подлокотник и тут уже разрыдался бурно,  страшно и
чуть-чуть театрально.
   За стеной начали остервенело стучать: наверное, подумали, что гром-
ко  включен телевизор,  но скорее соседи были просто черствыми людьми,
да и им хватало своих страданий.
   Тут его осенило:  да ведь это неправда,  это просто шутка! Люся ку-
да-то спряталась, она разыгрывает его. Сейчас он найдет ее, она засме-
ется,  нехорошая маленькая проказница, он тоже засмеется вместе с ней,
вытрет  слезы и попросит больше никогда так не шутить,  потому что это
жестоко и очень обидно...  Доктор бросился во вторую  комнату,  открыл
шкаф.  Все вещи ее висели на месте,  это укрепило уверенность доктора.
Он кинулся на кухню, со вчерашнего дня в раковине осталась грязная по-
суда.  "Вымою,  вымою,  все сделаю, лишь бы отыскалась!" - всхлипывая,
думал Иосиф Георгиевич.
   Но Люси не было - ни в туалете, ни на балконе, ни под кроватью.
   Доктор постарался совладать с собой, слабость прошла, появилась ре-
шимость немедленно действовать.
   - За любовь надо бороться! - прошептал Иосиф Георгиевич и поразился
неожиданной глубине и емкости этой фразы. Он тут же бросился на улицу.
   Освещаемый ночным светилом,  Шрамм бежал,  не чувствовал ног, делая
не свойственные возрасту и своему характеру прыжки.
   Что-то разорвалось,  в  мгновение  ослепило и оглушило доктора,  он
инстинктивно пригнулся; шибануло гарью. Он понял, что ему едва не отс-
трелили ухо.
   - А ну, стой! Руки за голову! - рявкнули из темноты.
   Доктор немедленно подчинился.
   - Точно - фундик! Давай сюда.
   Ноги у доктора отяжелели,  как во сне, он шагнул в сторону голосов,
продолжая держать руки за головой.  И, прежде чем различил лица, полу-
чил некрепкий удар в челюсть,  покачнулся, но мужественно удержался на
ногах.
   - Давай, живо к стенке!
   Спотыкаясь, ничего не понимая,  Шрамм подчинился,  застыв  у  стены
незнакомого дома.  "Главное - не перечить им, ведь я ни в чем не заме-
шан",- лихорадочно успокаивал он себя,  хотя хорошо знал, что в нынеш-
ние времена людей приканчивали просто от скуки.
   - Фундика заловили! - раздался торжествующий голос.
   - Надо его замочить! - добродушно отозвался другой.
   Доктор не был искушен в жаргоне, но понял моментально, что дела его
н скверней не придумаешь.
   - Повернись! - крикнули у него над ухом.
   Доктор торопливо выполнил команду.
   - Урюк, через какое плечо поворачиваться надо?
   В лицо ударил свет фонаря, а в боку он почувствовал ствол автомата.
   - Отставить! - последовала команда.
   Доктор послушно повернулся через левое плечо, как учили когда-то на
военной кафедре мединститута.
   - Фундик? Лазутчик? Отвечай, собака!
   - Я никакой вам не фундик. И не собака! - оскорбленно ответил Иосиф
Георгиевич.  Я доктор медицины.
   - Доктор?  - Один из незнакомцев рассмеялся.  И куда ж ты  собрался
так поздно - клизмочку ставить? Или укольчик в попку? Говори!
   - Я ищу свою жену,- чистосердечно ответил доктор.
   Люди, а их уже собралось немало, от души рассмеялись.
   - Опоздал, дядя! Ее, наверное, уже где-то оттягивают.
   Кто-то сзади схватил его за волосы, резко рванул голову назад. Дру-
гой приставил нож к горлу.
   - Говори, пес, куда шел?
   - Мне в горсовет...  хрипло проговорил он.
   - Ага,  сознался! - обрадовался мужчина с короткой бородкой, видно,
старший.  Сейчас ты у нас все расскажешь,  фундик гребаный, фуфлыжник,
грязь болотная, дерьмо свиное...
   - Салатсуп,  да это же доктор психушный!  Он в дурдоме работает.  В
круг протиснулся парень, которого, как и остальных, Шрамм видел первый
раз в жизни.
   - Доктор, говоришь? - заинтересовался Салатсуп.  А раны огнестрель-
ные лечить можешь?
   - Нет-нет!  -  поторопился  отказаться Шрамм,  сразу уловив,  какую
перспективу ему хотят предложить.  Я психиатр,  это совершенно другая,
понимаете, кардинально другая специальность.
   - Что такое "кардинально"? - строго спросил Салатсуп.
   - Ну,  это,  как сказать лучше,- залепетал доктор,- ну,  это совсем
другая работа.  Я лечу душевные болезни и никакие другие. И если нужны
консультации в этой области...
   - Ты, старый дуралей, считаешь, что мы психи? - взорвался кто-то из
молодых.  Фундиков иди лечить, козел!
   В конце концов боевикам надоело потешаться над  доктором,  а  когда
они  узнали,  где собирается Иосиф Георгиевич искать свою жену,  приу-
молкли.  Салатсуп по-хорошему посоветовал проваливать поскорей  домой,
укрыться одеялом, а наутро забыть все, что хотел сделать ночью. Докто-
ра подтолкнули и посоветовали идти по освещенной стороне, чтобы случа-
ем не подстрелили.
   Люсю он увидел уже утром, недалеко от горсовета. Она сидела в белом
"мерседесе" Лидера, с царственной небрежностью развалясь на заднем си-
денье. Ослепительно светлые волосы в беспорядке рассыпались на бархат-
ных чехлах.  "Как она совершенна и безупречна",- с болью подумал  док-
тор. Он тут же заметил на ней новое ярко-красное платье со стоячим во-
ротом и глубоким вырезом на груди, который подчеркивал красоту ее гиб-
кой шеи и матовой кожи...  Возле машины скучал битюг в черной куртке с
автоматом на плече.
   Подойдя, доктор решительно рванул дверцу,  но она не поддалась; тут
же битюг, вскинув автомат, бросился к нему.
   Люся, к счастью, вступилась. Открыв окно, она властно крикнула:
   - Курбан, оставь его! Это мой... знакомый.
   - Выходи,  пойдешь  домой!  - Иосиф Георгиевич предпринял последнюю
энергичную попытку, даже просунул руку за стекло.
   Она натужно рассмеялась,  обнажив белые зубы. Охранник покосился на
них, ухмыльнулся и покачал головой. Он курил "мальборо".
   "Какие у нее колючие глаза",- подумал Иосиф Георгиевич,  мучительно
сознавая, что несправедливая ее ненависть высасывает ему душу, изнуря-
ет, приносит страдания. И вдруг он почувствовал, как накатило, наплыло
болезненное наслаждение.
   - Не бросай!  - застонал он.  Не бросай. Хочешь - изменяй, рожай от
него детей, только не уходи! Не будь настолько жестокой. Хочешь - бей,
плюй на меня, но не уходи. У нас же дочь, пойми, ей нужен отец.
   - У нее будет настоящий отец.
   - Я имею права!
   Люся вышла из машины.
   - Ты всегда был занудой.  Она прищурилась.  Если не будешь действо-
вать на нервы, я разрешу тебе иногда встречаться с ней. И имей в виду:
мне достаточно сказать одно слово - и из тебя вынут все  внутренности,
а твою голову наденут на палку и отнесут к твоим психам. Тут у них но-
вая мода появилась - голову отрезать.  Не хотелось такое говорить,  но
сам знаешь,  они на все способны. Да, возможно, через пару-тройку дней
заеду, возьму что-нибудь из моих тряпок. Пустишь?
   Люся отставила в сторону ногу,  специально, чтобы она засветилась в
разрезе,  играючи притопнула. Было, было что показывать. Охранник, вы-
вернув голову, глянул плотоядно, клацнул зубами.
   - Приходи,- быстро сказал Иосиф Георгиевич.
   Люся проворно прыгнула на  сиденье,  Иосиф  Георгиевич  поторопился
прикрыть  дверцу.  Как  он потом корил себя за эту плебейскую услужли-
вость: сам, своей рукой отринул любимую женщину! И еще дверцу прикрыл.
"Мерседес"  рванулся белой птицей,  бесшумно набрал скорость,  оставив
позади черные обожженные дома,  развалины,  грязь и мерзость жизни,  а
также несчастного доктора Шрамма.  На его бороду капали крупные слезы.
Он страдал искренне,  глубоко,  задыхаясь от рыданий, думая о том, как
ему плохо,  как жестоко обошлась с ним судьба и что он вряд ли пережи-
вет предательство любимого человека...
                                      * **
   Вместе с Лидером к Лаврентьеву приехали полевой командир  Салатсуп,
девица  неопределенных  лет  в потрепанных джинсах и сопровождающий ее
вертлявый паренек с тонкими губами.
   - А это кто? - спросил Лаврентьев, ткнув в их сторону.
   - Американское телевидение,- ответил Кара-Огай.
   - На кой черт ты их привез?
   Лидер не ответил.  Девица  подошла,  виляя  бедрами,  и  залепетала
что-то на своем. Парень тут же стал переводить:
   - Господин подполковник, мы представляем компанию Си-эн-эн. Коррес-
пондент Фывап Ролджэ,- он показал на напарницу,- и я,  Федор  Сидоров,
оператор. Мы хотели был попросить вас ответить на несколько вопросов.
   - Мне некогда.
   Оператор начал нервно переводить,  девица учащенно задышала, повер-
нулась к Кара-Огаю.
   - Уважаемый Лидер Национального фронта!  -  торжественно  заговорил
парень.  Согласитесь ли вы ответить на некоторые наши вопросы?
   - Я готов ответить на любые вопросы.
   Парень поспешно стал готовить аппаратуру.
   - Каковы цели и задачи вашего движения?
   Кара-Огай удовлетворенно  кивнул,  заговорил размеренно,  без пауз.
Фразы его были округлыми,  будто отлитыми из крепкого металла и  потом
хорошо отшлифованными.
   - У  каждого народа своя судьба.  Наш многострадальный народ многое
вынес, вытерпел, и история последних лет красноречиво говорит в пользу
того, что должен был наконец наступить счастливый период. Мы шли к не-
му,  как птица, которая летит к теплому краю. Но известные вам и всему
миру враждебные силы решили захватить власть в свои руки и не погнуша-
лись при этом пойти на кровавые преступления, втянуть в войну наш мно-
гострадальный народ, уничтожить законно избранного президента. Поэтому
мы, отстаивая законы и идеалы справедливости, равноправия, интернацио-
нализма, суверенитета, объединились в наш Фронт. Защитишь Родину в ли-
хое время - народ преуспеет,  не защитишь - твой дом прахом  пойдет...
Кто они, наши враги? Это негодные, бесчестные люди, хуже последней со-
баки,  им нужно не благополучие народа,  а деньги, богатство и власть.
Но  народ  объединится - горы свернет.  Народ не признает - на ослином
базаре посредником не станешь. Народ дунет - буря поднимется...
   - Это правда,  что вы сидели в тюрьме? - перевел оператор очередной
вопрос.
   - Да,-  без тени эмоций ответил Кара-Огай.  Я пробыл в заключении в
общей сложности девятнадцать лет.
   - А за что?
   - Это долгая история.  Для некоторых людей я был опасен, и они сде-
лали все, чтобы посадить меня.
   "Ловко",- оценил ответ Лаврентьев. Он прекрасно знал, что Кара-Огай
сроки имел за бандитизм и убийство.
   - Ох,  уж эти журналисты,  никакого спасения от них нет,-  произнес
Лидер,  будто и не было неприятной заминки.  Ну что, Евгений Иванович,
не надоело тебе одному?
   - Я не один - с полком.
   - С полком, в котором ни одного солдата? - усмехнулся Кара-Огай.
   - Не я принимал идиотское решение набирать войско из  твоих  земля-
ков.  Паршивые,  я тебе скажу,  из них солдаты. И хорошо, что разбежа-
лись. Вот только все сортиры, извини, дорогой Кара-Огай, загадили. Уб-
рать после них некому.
   - Сговоримся,  Евгений Иванович, верну твоих солдат, и сортиры тебе
почистят, и из полка игрушку сделают. Многие ведь у меня в боевиках. В
стране,  где воюют, нейтралитет невозможен. Или на той стороне, или на
этой.  Два ястреба сойдутся - гусю погибель.  А вместе  быть  -  рекой
быть, порознь н ручейками,- глубокомысленно изрек Лидер.
   - Это твои болваны позавчера штурм здесь устроили? - пропустив мимо
ушей тираду, спросил Лаврентьев, хотя прекрасно знал, кто это был.
   - Ведь сам знаешь, что не мои, зачем спрашиваешь?
   - Жду, когда твои полезут. Может, сам скажешь, предупредишь?
   - Твои начальники приказали тебе не вмешиваться:  пусть эти  черные
друг друга колотят,  лупят,  это не наше дело.  Так? А кто победит - с
тем и говорить будем.  Так? Но начальники твои не понимают, что, когда
идет война, оружие рано или поздно стреляет. Правильно? Рано или позд-
но ты втянешься в эту войну.  Трех офицеров убили у тебя? Еще убьют...
Я тебе,  подполковник,  скажу по секрету, что фундаменталисты получили
из-за границы крупную партию оружия, Сабатин-Шах договорился... Теперь
они начнут наступать,  и первое,  что сделают,- захватят полк, а потом
всю твою технику бросят на нас.  Про этот план сообщил наш источник...
Женя,  дай мне три танка как бы напрокат. Ты в обиде не останешься, и,
клянусь, все будет между нами...
   - Клялся медведь в берлоге не бздеть.
   - Я прогоню из города фундиков,- проглотив реплику командира,  про-
должил Кара-Огай, имея в виду своих заклятых врагов фундаменталистов,-
и возвращу машины в полк.  А устроим все так,  будто технику угнали...
Согласен?
   - А теперь слушай, что я скажу.  Лаврентьев мрачно усмехнулся.  Как
говорят у нас в народе,  моя твоя не понимай. Но тебе по старой дружбе
поясню:  всех, кто полезет в мой полк, я прикажу беспощадно уничтожать
из всех видов оружия. Невзирая на нейтралитет. Патронов у меня хватит.
Технику ни тебе,  ни твоим лучшим друзьям не дам, можешь им передать,-
и не только потому,  что не могу,  а, главное, потому, что твои идиоты
зальют кровью всю республику и порушат то,  что еще не порушили. Лично
я этого не хочу. Только не обижайся, потому что к идиотам Сабатин-Шаха
это относится еще в большей степени...
   Кара-Огай порывисто,  насколько это позволяла грузная фигура,  под-
нялся, покачал головой:
   - Смотри,  подполковник,  ведь пожалеешь. Ты не знаешь Сабатина. Он
впереди боевиков погонит женщин и детей. И ты не сможешь стрелять...
   Только ушел Кара-Огай, в штабе появились Штукин и Костя-Разночинец.
Они держали носилки, на которых лежал бездыханный солдат. Поравнявшись
с командиром, офицеры аккуратно положили свою ношу на пол.
   - Что с ним? - спросил Лаврентьев.
   - Не знаю,- ответил Костя.  Нашли на стадионе...  Кажется,  дышит,-
склонившись над лежащим, добавил он.
   - Черт, единственного солдата бы не загубить!
   - Чемоданаев! - позвал Штукин и осторожно потряс солдата за плечо.
   - Осторожно, не повредите! - предупредил Костя.
   Солдат с трудом приоткрыл глаза,  мутно посмотрел  на  столпившихся
вокруг  него офицеров.  Оператор Сидоров протиснулся к ним,  торопливо
настроил камеру, включил лампу, начал суетливо и жадно снимать.
   Чемоданаев, кряхтя,  сел,  стал тереть глаза, потом, так и не вста-
вая, пояснил собравшимся:
   - Закемарил немножко.
   - Снять  бы с тебя штаны да выпороть как следует!  - сурово заметил
Лаврентьев.
   - Сиди здесь,  урюк, и не высовывайся! - прошипел начальник штаба и
показал Чемоданаеву кулак.
   Доктор же спросил у солдата, обедал ли он. Оказалось - нет. И Костя
повел его с собой...
                                      * * *
   Утром в учреждении ЯТ 9/08, в обиходе "крытая", ничто не предвещало
невероятных событий.  Начальник тюрьмы товарищ Угурузов, собрав замес-
тителей, напомнил о необходимости высокой бдительности: в городе учас-
тились стычки между вооруженными группировками. После чего, вдохновив-
шись взаимопониманием,  повел речь о том,  что при любом режиме,  даже
самом  демократическом,  всегда  существуют пенитенциарные учреждения.
Этот благозвучный термин совсем недавно появился в обиходе начальника,
и произносил он его с особым удовольствием.
   Менее всего  Угурузову  хотелось встречаться сегодня с осужденными.
Он вообще не любил общаться с ними: вечные жалобы, агрессивность, зло-
ба.  "Митуги" давно не было,  "прохоря" поизносились,- извольте понять
этих негодяев, что речь идет о бане и сапогах. Он никак не мог привык-
нуть к их постоянным претензиям к питанию,  медицинскому обслуживанию,
к требованиям улучшить условия жизни, облегчить режим содержания. Каж-
дый раз, когда он выступал перед серой массой скуластых лиц, угловатых
бритых черепов и повторял одно и то же - что "тут не  санаторий",  что
рассмотрит  все их вопросы,- чувствовал,  как его буквально всасывает,
подобно воронке, отрицательное черное поле, глухое, непознанное, губи-
тельное.  Он ненавидел этих униженных, ярых, озлобленных людей, так же
как и они ненавидели его: люто и на всю жизнь.
   Общению с арестантами Угурузов всегда предпочитал,  если можно  так
выразиться,  общение со свиньями. В былые времена на хоздворе жизнера-
достно хрюкало более сотни голов.  Эти животные странным образом похо-
дили на людей:  так же бесновались,  когда запаздывала положенная кор-
межка,  так же оттесняли от корыта слабых и больных, так же безобразно
и мерзко предавались праздности и похоти,  так же были ленивы и нечис-
топлотны.
   "У них даже глаза похожи на человеческие,- подумал Угурузов.  Рыже-
ватые ресницы, смотрят подозрительно..." Свиньи повернули к нему сырые
розовые пятачки и примолкли: узнали.
   - Не бойтесь,  не бойтесь,  мордашки, я вас не съем,- засюсюкал на-
чальник тюрьмы и стал чесать ближайшую свиноматку.
   Она блаженно захрюкала.
   - А где выводок?  - строго спросил он у вытянувшегося в струнку зе-
ка-свинаря.  Вчера еще был выводок, пятеро поросят! - Угурузов посмот-
рел тяжело, с угрозой.
   - Она их сожрала,  клянусь матерью, сам видел! - стал божиться сви-
нарь.
   - А может,  ты сож