рал, а на животное сваливаешь, поганец?.. Ну, что
ж ты,  проститутка,  малышей своих слопала? - Угурузов подергал свинью
за ухо,  она подумала,  что он ее ласкает,  заурчала. Но такой поворот
Угурузова не устраивал, он рванул сильней: - Вот тебе, вот тебе!
   Свинья обиженно взвизгнула,  заверещала, видно, не чувствовала вины
и угрызений совести.
   Угурузов повернулся к зеку, который сразу вытянулся.
   - Люди - звери,- вздохнул Угурузов и задумался...
   Последнее время он читал передовые  общественные  журналы  и  много
размышлял.  Недавно  его поразила вычитанная фраза:  "Революция всегда
пожирает своих детей". В ту минуту он в волнении вскочил и стал ходить
по  кабинету.  "Люди смешны в своих попытках изменить и улучшить мир,-
думал он,  вдруг ощутив,  как будто перед ним  раздвигаются  невидимые
врата  и  открывается доселе скрытый смысл его былой жизни.  Революция
разрушила Бастилию, и она же изобрела гильотину, которая сожрала тыся-
чи людей, не забыв и революционеров, и автора чудовищного изобретения.
Другая революция открыла двери Петропавловской крепости,  устроив  там
музей жертв царизма,  а потом,  как в насмешку,  построила сотни лаге-
рей... Так всегда: сначала эти чистоплюи демократические кричат о сво-
боде, а как дорвутся до власти н давай народ сверх всякой меры пачками
в тюрьмы совать.  А мы всегда и во все времена - тюремщики,  душители,
сатрапы.  Жупелы... Как это все надоело! - с тоской подумал Угурузов.
Скорей бы на пенсию".  Он хмуро глянул на измученного гипотонией арес-
танта, распорядился:
   - Возьмешь краску и крупно напишешь на спине этой свиньи слово "ре-
волюция". И чтоб без ошибок!
   В жилую зону Угурузов решил не ходить. А может, зря не пошел. Пото-
му  что,  если б задержался возле небезызвестной ему 113-й камеры,  то
мог бы много чего интересного услышать о себе.  Арестанты давно уже не
опасались, что их подслушают, "травили" во весь голос в духе времени.
   Итак, в камере было пятеро: новоявленный вор в законе Вулдырь, Кон-
сенсус, Хамро, а также Косматый и его "шестерка" Сика, которых переве-
ли в 113-ю по общему согласию камеры и зама начальника по режиму.
   Косматый все время молчал - не только по угрюмости характера,  но и
из-за скудности словарного запаса, чего он, впрочем, не осознавал. Си-
ка, попавший в представительную камеру, где жил, как оказалось, насто-
ящий вор в законе,  по загадочным причинам скрывавший это,  еще не ра-
зобрался,  каким боком ему выйдет новое местожительство.  Сика не знал
также,  кому должен теперь подчиняться в первую очередь: Косматому или
Вулдырю. Он старательно вымыл миски после худой перловки и лег на свое
место у двери, уставившись в потолок. В камере зависла смердящая жара,
даже мухи не летали,  а лениво ползали, будто тоже, как и люди, покры-
лись липким потом.
   Консенсус пытался было нарушить тишину:
   - Интересно, как там, в "обиженке", Сиру посвящение сделали? Навер-
ное, как новенького у параши определили...
   Но тему не поддержали.
   Консенсус нервно хохотнул и нарочито весело стал рассказывать исто-
рии о том, как уходил с двенадцатого этажа по балконам, как развлекал-
ся  в  гостинице  с "ансамблем" девочек-"сосулек",  как угнал у ментов
патрульную машину...
   В конце концов не выдержал Вулдырь:
   - Хватит парашу пускать!
   Он был не в настроении.  Косматый раздражал его тупым  безразличием
на лице,  и Вулдырь уже пожалел,  что попросил перевести его в камеру.
Но больше Вулдыря беспокоило то,  что он  "упорол  косяк"  с  Сирегой.
Опустить  человека  н  дело нешуточное,  и ему как пахану камеры могут
сделать "предъяву" - по закону или нет  поступили.  Но  самый  крупный
"косяк",  за который "мочат" тут же,  без разборки,- это за самозванс-
тво. Объявив себя вором в законе, Вулдырь рисковал по-крупному. Но Та-
рантул и Сосо,  которые по легенде его короновали,- на том свете. Пер-
вый помер от старости, второго подставили, организовав побег и застре-
лив при попытке к бегству...  А тут Вулдырю передали, что авторитет по
кличке Боксер из 206-й камеры выражал сильное  сомнение  в  коронации,
потому  как сам сидел в свое время в акабадской зоне,  где тянули срок
Вулдырь,  Тарантул и Сосо,  и ничего об этом не слышал. Но официальной
предъявы пока не было. Еще Вулдырь знал, что Боксер "отписал маляву" в
акабадское ИТУ и теперь ждал оказии,  чтобы ее передать. Одно утешение
- времена наступили лихие, и связь между зонами почти прекратилась...
   Только Хамро был сегодня умиротворенным,  спокойным и даже счастли-
вым. Во-первых, до конца срока оставалось уже меньше полугода. Во-вто-
рых, ему приснился чудный, светлый сон из детства. Под его обаянием он
и находился,  не обращая внимания на разборки и ссоры.  Родной кишлак,
мама, глядящая на него из-под цветастого платка лучистыми добрыми гла-
зами, отец, сидящий на корточках перед костром. А над костром, на тре-
ноге,- казан с пловом.
   А для  Сиреги  время отстучало свои первые горькие часы.  Консенсус
ошибся: Сиреге "приемов" не устраивали, но место ему быстро и по своей
воле  освободила  невзрачная  расплывчатая фигура,  лицо которой он не
разглядел. Он вошел в камеру, перепачканный тушью, обитатели, пять или
шесть человек, все поняли, каждый из них в свое время прошел через та-
кой же слом,  разрушение... Никто не выразил ему сочувствия, наоборот,
показалось,  что все испытали удовлетворение - не столь злорадное, как
успокоительное: "Вишь, еще один такой же, как мы..."
   Главпетух "Светка" после долгой паузы произнес:
   - Ты бы лицо помыл, дружбан.
   Сирега даже не посмотрел на него. И от новенького отстали...
   Два или три дня он почти не вставал,  пролежал на шконке,  бездумно
уставившись в потолок, не отвечал на вопросы, отказывался от еды. Одна
и та же мысль возвращалась к нему: удавиться. Но даже на это у него не
было энергии, импульса. Тупая депрессия захватила его, временами каза-
лось, что он сходит с ума.
   Когда он окончательно пришел в себя и огляделся,  то  прежде  всего
внимательно  рассмотрел окружавших его людей.  Это были обычные с виду
зеки,  но что-то в них все же  настораживало:  бегающий,  неустойчивый
взгляд,  повышенная  раздражительность,  озлобленность;  каждый из них
будто ждал,  чтобы в любое мгновение взорваться,  забиться в истерике.
Почти все были неопрятны, в грязных робах, с лоснящимися от жира лица-
ми,  на которых появлялись в зависимости от ситуации  или  слащавость,
угодливая покорность, или агрессивность, плаксивое выражение. Отличал-
ся от них лишь главпетух "Светка" - красивый высокий парень, в прошлом
из воров. Как его "опустили" и за что, он никому не говорил. Произошло
это или на пересылке,  или в СИЗО,  и он,  зная правила, по прибытии в
"крытую",  сразу признался в случившемся с ним,  потому что всегда это
рано или поздно становилось известным и оборачивалось в противном слу-
чае самыми тяжкими последствиями.
   Он-то первый и познакомился. Сирега не стал упрашивать себя, присел
на койку, протянул руку:
   - Сирега.
   - А я Степан... Я все ждал, пока ты оклемаешься.
   ...В детстве одной из немногих прочитанных им книг была "Граф  Мон-
те-Кристо".  И  вот  теперь  смысл жизни романтического героя стал его
смыслом.  Он освободится и не успокоится до тех пор, пока его обидчики
не будут наказаны.  Нет,  он не будет забивать голову благородными вы-
вертами и усложнять мщение, как это делал граф. Сирега по-простому бу-
дет брать на штык,  на шило,  пускать, как говорят воры, "красные пла-
точки",  прошибать головы. А лучше - сначала похищать и прятать в под-
вале,  где он устроит им "обезьянник", "обиженку" и потом медленно бу-
дет сводить счеты. С этой сладкой мыслью Сирега засыпал и видел рыхлые
черно-белые болезненные сны,  которые наутро никак не мог восстановить
в памяти.
   Просыпались поздно, как и в этот раз. Очухались окончательно, когда
баландеры уже разносили по камерам обед. Огромные алюминиевые кастрюли
они тащили по двое, обмотав ручки грязными тряпками, стараясь не расп-
лескать раскаленное варево из свинины.
   - Получай  брандахлыст!  - кричали разносчики,  стуча половниками в
распахнутые оконца на дверях камер.
   В этот самый значимый для тюрьмы обеденный час где-то  рядом  нача-
лась бешеная пальба. Арестанты давно привыкли к городским разборкам, и
звуки эти,  безусловно,  никак не могли влиять на аппетит. Но выстрелы
зазвучали  еще  ближе,  уже  с территории тюрьмы,- своим обостренным в
замкнутой среде слухом заключенные определили,  что стреляли в  районе
вышки, слева от главных ворот.
   - Наши пришли! - донеслось из камеры.
   И единая счастливая догадка, озарение, выраженное в крике, вмиг по-
лучили тысячеголосую поддержку. Никто толком не знал, что за наши, кто
они н главным было,  что пришли освобождать. Тюрьма запрыгала, ходуном
заходила, задрожали здания; будто по единой команде полетели в неприс-
тупные  двери  миски с супом,  кружки.  Железный марш свободы вырвался
сквозь жалюзи,  решетки,  узкие щели - за колючий периметр. Автоматные
очереди уже гремели во дворе тюрьмы.  Ошалело побежал по коридору вер-
тухай Саня Лобко, уронил фуражку.
   - Ребятки,  ребятки, я же вас всегда выручал,- бормотал он трясущи-
мися губами,- защитите, ребятушки!
   - Камеры открывай, ментяра!
   - Чо стоишь, беги за ключами, морда протокольная!
   - Живей, дыхалка гнилая! Шевели колесами! - неслось из камер.
   Лобко заметался,  позабыв от страха,  где ключи, ринулся в дежурку.
Его напарник, прапорщик, торопливо переодевался в "гражданку".
   - Открывай быстро, если жить хочешь! - прохрипел Саня.
   Прапорщик наскоро застегнул штаны, открыл решетчатую дверь.
   - Переодевайся живо - и смываемся! - пробормотал он.
   - Все равно поймают.  Поздно!  Пошли камеры открывать,- лаконично и
сурово подвел итог службы младший сержант Лобко.
   - Ты с ума сошел? - выпучил глаза прапорщик. Более он ничего не ус-
пел сказать,  потому что в здание уже ломились небритые с усами и сов-
сем безусые боевики. К сожалению, Санин напарник не успел снять рубаш-
ку с погонами.
   - Эй, прапор, открывай живо! - заорали ворвавшиеся, потрясая решет-
чатую дверь.
   Прапорщик безмолвно открыл, посторонился.
   - Ну что,  мучители трудового народа? Сейчас мы вас всех шлепнем! -
зарычал парень в новенькой камуфляжной форме.
   - Пусть сначала камеры откроет!
   Со связками ключей и в сопровождении вооруженной  толпы  контролеры
пошли открывать двери. В коридоре и в камерах царило буйство и ликова-
ние. Железные двери, цементный пол дрожали, как при землетрясении.
   Прапорщик поспешил на второй этаж, а Саня уже открыл первую дверь.
   - Выходи!  Свобода!  - с пафосом провозгласил чернобородый  боевик,
уперев руки в боки.
   Лобко еле успел отскочить:  дверь с грохотом отлетела,  ударилась в
стену,  зеки высыпали в коридор, бросились к освободителям, те снисхо-
дительно позволяли себя обнимать,  хлопали по плечам одуревших, счаст-
ливо озирающихся людей.  Саня же путался в связке ключей,  он взмок  и
торопился  побыстрей закончить эту невероятную миссию.  Как учили,  по
порядку: 111-я, 112-я, 113-я...
   Из-за широких камуфляжных спин вдруг вынырнули две девицы.  Обе - в
приталенных защитных комбинезонах,  крошечных черных сапожках.  Одна -
яркая блондинка, другая - восточного типа, совсем юная девчонка. Свет-
ловолосая  бесцеремонно оттолкнула контролера Лобко,  сказала "свали",
вскинула снайперскую винтовку и выстрелом сшибла очередной замок. Бое-
вики заржали:
   - Браво, Инга! А теперь продырявь этого пузыря!
   - Пусть живет, плодит толстячков вместе со своей самкой! - с резким
акцентом произнесла она.
   Первым из 113-й вышел Вулдырь.  Он пытался еще сохранить  важность,
но чувства пересилили,  рот разъехался в ухмылке. За ним с ревом выле-
тел Косматый,  помчался по коридору.  Выглянул испуганно,  как мышь из
норы, Сика, принюхался, осмотрелся. Консенсус, повизгивая, с объятиями
бросился к уже освобожденным арестантам. Последним вышел из 113-й Хам-
ро, счастливо зажмурился, пробормотал:
   - Надо же... А я еще на полгодика рассчитывал.
   Тюрьма выла,  ликовала;  ошалевшие восторженные люди в черных робах
срывали ненавистные бирки с груди,  обнимались, плакали, прыгали, хло-
пали друг друга по спинам... Черная масса хлынула во двор, в админист-
ративное здание, медчасть, кабинеты начальства, оперчасть, переворачи-
вая все на своем пути.  Консенсус, которому на глаза попалась стоявшая
на табурете огромная пятиведерная кастрюля, с ненавистью опрокинул ее,
и жирные потоки супа хлынули по коридору.
   На хоздворе зеки поймали свинью с надписью "революция",  прикрепили
к голове "эмвэдэшную" фуражку.  Кому-то в голову пришла идея  повесить
животное; тут же нашли веревку, затянули петлю поперек брюха и усилием
десятка рук подвесили над главными воротами.
   Офицеров и прапорщиков во главе с полковником обезоружили и постро-
или в одну шеренгу. Два рослых боевика охраняли их.
   На крыльцо  в  сопровождении охраны и приближенных вышел Кара-Огай.
Толпа встретила его восторженным ревом:
   - Кара-Огай! Кара-Огай!
   Лидер властно поднял руку, призывая к тишине. Толпа мгновенно утих-
ла, внимая кряжистому старику с хищным носом, седой бородой, в необмя-
той камуфляжной форме и с ярко-коричневой кобурой на поясе.  Легендар-
ный человек Революции, Лидер Движения, воплощенный символ власти, жес-
токости и справедливости.
   - Ну,  что,  канальи, истосковались по свободе? - неожиданно весело
спросил  Кара-Огай.  Колючий  взгляд из-под кустов-бровей скользнул по
толпе,  привычно охватив ее сразу и подчинив себе.  Все ждали прочувс-
твованной патетической речи о демократическом процессе и крахе тотали-
тарной системы. Но он заговорил о другом: - Братья, вы, конечно, знае-
те, что я тоже сидел в этой тюрьме, хлебал, как и вы, баланду и мечтал
о свободе...
   - Знаем, Кара-Огай!
   - Я понимаю вашу радость,  ваши сердца, открытые для свободы,- про-
должил Лидер.  Я знаю, что среди вас есть безвинно осужденные. Но сей-
час не время разбираться.  Республика в опасности.  Наши враги убивают
безвинных людей,  сеют зло, террор, сжигают дома. Они хотят превратить
Республику в огромную тюрьму, лишить народ права быть свободными граж-
данами. Мы предлагали мирно решить наши разногласия. Но фундаменталис-
ты отказались. И потому мы выступили с оружием против них, мы вынужде-
ны  были это сделать для спасения народа.  Мы будем бороться,  пока не
победим!  Наш лозунг:  "Справедливость.  Народ. Победа". Братья, я дал
вам свободу.  Но за нее еще надо побороться. Тот, кто готов вступить в
ряды нашего Фронта и бороться с оружием в руках,- шаг вперед!  Записы-
ваться у главных ворот.
   Толпа ответила  на  призыв возбужденным гулом:  распахнутые глотки,
белые зубы, блеск сотен глаз...
   - Ура Кара-Огаю!
   - Ура!.. Свобода, брат, свобода, брат, свобода!!!
   Рев, восторженный вой покатились во все уголки притихшего города.
   Неожиданно Лидер стал что-то бросать в толпу. Взметнулись руки, зе-
ки хватали документы, открывали, зачитывали фамилии.
   - Ребята, это наши ксивы!
   - Урюкан!..  Ухоедов!..  Жагысакыпов!..  Бырбюк!.. Дроссельшнапс!..
Жестоков!.. Неспасибянц!.. Разбирай!
   И рванула братия - дела не было: возня, суета и давка.
   - Кара-Огай!  - Сквозь толпу протискивался Боксер.  Он еще не видел
поспешного бегства Вулдыря,  но воровское чутье говорило ему, что пора
заявлять о себе,  подыматься над толпой.  Кара-Огай, а что с этими де-
лать будем? - Он показал на неровную шеренгу сотрудников учреждения ЯТ
9/08.
   - Судить их надо!  - прозвучал над толпой трубный голос,  могучий и
роковой, словно самого архангела Гавриила.
   - Расстрелять всех! - крикнул еще кто-то.
   - В камеры их! - требовали менее кровожадные.
   И в эту судную минуту Кара-Огай вновь повелительно поднял руку. Ро-
пот сразу утих.
   - Нет,  казнить мы их не будем.  Не для того мы боролись за  идеалы
свободы,  чтобы теперь бесцельно проливать кровь.  Мы не палачи. Они,-
Лидер царственным жестом указал на понурых людей  в  форме,-  конечно,
глубоко виноваты перед народом.  Но и они подневольные, еще более под-
невольные,  чем вы,  бывшие заключенные. Их жизнь - это вечная тюрьма.
Для вас же тюрьма была только временным домом... И пусть сейчас каждый
из этих людей покается.  Мы их простим.  А тюрьма еще понадобится  для
наших врагов,- неожиданно заключил Лидер.
   ...Через полчаса после описанных событий у Лаврентьева зазвонил го-
родской телефон. В трубке послышался глуховатый голос:
   - Ну, как тебе моя гуманитарная акция?
   - Нет предела восхищению,- ответил командир,  узнав Кара-Огая.  Как
говорят у нас,  горбатого и могила не исправит... Тебе мало своих бан-
дитов, так ты еще этих выпустил! Они же весь город на уши поставят.
   - Каждый человек, Женя, имеет право на свободу,- наставительно ска-
зал Лидер.  Эти бывшие узники совести...
   - Без совести,- уточнил Лаврентьев.  Дураку воля - что умному доля:
сам себя сгубит.
                                      * * *
   Как всегда утром, доктор Шрамм начал обход. В конце коридора, возле
лестницы, стояла койка, где, свернувшись калачиком, лежала пресловутая
Малакина.  Иосиф Георгиевич поднял одеяло,  обнажив желтое  старушечье
тело с выпирающими ребрами.
   - Малакина! - строго позвал он ее.  Ты что ж совсем ничего не куша-
ешь? Ай-ай-ай! Нехорошо...
   Потом в таком же темпе доктор со свитой обошел второй этаж. Лавируя
между койками,  из-за недостатка места выставленными в коридоры, Шрамм
высказывал замечания по поводу плохой уборки помещений.
   После обхода стал вызывать пациентов.  Начал с больного со странной
фамилией Шумовой.  Он действительно соответствовал ей.  Возможно,  что
фамилия поспособствовала появлению некоторых странностей.  Больной лю-
бил бегать по коридорам,  изображая мотоцикл,  урчал,  пускал пузыри и
даже катал на спине своих товарищей по палате. С прогрессированием бо-
лезни  он стал необычайно прожорливым,  нагло воровал пайки у больных,
растолстел и больше не бегал, лежал или сидел на кровати.
   - Ну,  что, голубчик? - Доктор глянул на больного поверх очков. Его
привела Аделаида.  Как вы себя чувствуете?
   Шрамм отметил,  что губы у больного напряжены и вытянуты вперед. "У
него явный синдром хоботка",- подумал он.
   - Хорошо,- осклабился Шумовой и подался вперед.
   - Кормят как? Жалоб нет?
   - Хочется кушать,- признался больной.
   - Вижу. Что-то вы растолстели, милый мой друг. Перестали двигаться,
все  в  кровати  валяетесь.  Раньше хоть бегал...  укоризненно заметил
доктор.
   При последних словах Шумового будто подменили, он оживился, радост-
но заурчал:
   - Ур-р, ур-р-р-р...
   - Ну,  полноте, полноте, голубчик. Мне никуда ехать не надо. Стран-
ная мания н считать себя железным мотоциклом,- заметил  он,  повернув-
шись  к Аделаиде.  Не перекармливайте его.  С продуктами у нас плохо,-
напомнил он.  Давайте следующего, Карима.
   Больного Карима всегда называли не по фамилии,  потому что она была
сложна  и непроизносима.  Даже в письменном виде привести ее не предс-
тавлялось возможным. Четверть из сорока своих лет он провел в лечебни-
це, причем в несколько приходов. Ему не особо радовались, но принимали
уже как старого знакомого.  Психушка,  как и тюрьма, что располагалась
неподалеку,- дело весьма заразное. Наверное, оттого, что обладает осо-
бого свойства притяжением.
   - Здравствуй,  Карим. Заходи, садись,- приветливо начал Иосиф Геор-
гиевич.
   Больной молча сел, уставился в одну точку.
   - Как здоровье, как чувствуешь себя?
   - Спасибо,- буркнул Карим и сплюнул на пол.  Все мерзко.
   - А вот это некрасиво,- мягко заметил доктор.  Ведь кому-то придет-
ся убирать.
   - Будто не знаете, кому,- резонно парировал больной.
   - Я вижу,  ты сегодня не в настроении.  А мне просто хотелось пооб-
щаться с тобой. Между прочим, мне очень понравились твои рассуждения о
взаимосвязи вселенского разум