злов.
   Коростылев сжимал рычаги, тянул, чувствуя плечевую силу, танк, ощу-
щая человека через планетарный механизм поворота, послушно поворачивал
тяжелый корпус. Стальные подошвы крутились, выламывая метры асфальта,-
сила!  И лишь точная струя,  пущенная из гранатомета таким  же  волком
войны, могла остановить танковую тушу.
   Лаврентьев знал лишь одну дорогу - до Кизыл-Атрекского моста, а да-
лее прямо и прямо,  до самого второго караула,  где даже в самую  жару
лежали,  всегда холодные,  груды и штабеля смертельного груза: десятки
тонн боеприпасов:  5,56,  7,62,  86,  100, 120, 122, 240-миллиметровые
остроконечные,  людьми сделанные и для погибели же людей предназначен-
ные...  Только он один и Коростылев,  как самый старожил, знали точное
количество этой огромной, спящей, разрушительной силы, которой хватит,
чтобы разнести до молекулярного состояния всю Долину, изменить течение
реки,  сделать из ойкумены сплошную серую пустыню с вкраплениями крас-
ного.
   Лаврентьев сначала хотел идти на штаб Сабатин-Шаха,  но понял,  что
это будет безрассудным, что лучше захватить двоюродного брата по имени
Рама.  На перекрестке он приказал повернуть,  чтобы выйти к дому не по
северному шоссе,  а по переулкам и полям. Еще два дня назад в этом ра-
йоне все полыхало. Теперь здесь стояла мертвая тишина, а грохот, кото-
рый они производили, не вплетался в нее, а наслаивался и замирал. Чер-
ные окна,  обрушенные стены, обломки мебели, обгоревшее тряпье, шибаю-
щий в нос приторно-кислый запах гари... У порога обугленные человечес-
кие останки н черная кукла со скрюченными конечностями...  Какие чувс-
тва,  мысли, желания, мечты, радости, надежды жили в этом теле, прежде
чем судьба наотмашь и враз не отняла все, жестоко и страшно вырвав ду-
шу,  растоптав и надругавшись?.. Мужчина или женщина - обугленное еди-
нообразие.
   Они подъехали к белому каменному забору, Лаврентьев развернул пушку
назад и скомандовал Коростылеву "полный вперед". Танк выдавил железные
ворота и кусок стены,  по развалинам въехал во двор. Здесь был малень-
кий оазис: росли деревья, цветы, в глубоком арыке журчала вода. В доли
секунды Лаврентьев оценил это великолепие,  снова развернул пушку, на-
целив  ее в окно,  спрыгнул с брони и с автоматом наперевес ворвался в
дом.  За ним следом бросился Козлов. Где-то в потемках завыла женщина.
Хозяин,  тучный человек лет тридцати, держал автомат и бледнел на гла-
зах. Командир отобрал оружие, коротко скомандовал:
   - Выходи!
   Хозяина дома посадили на башню.
   - А теперь говори:  где майор Штукин?  Иначе я разнесу твой  дом  в
щепки.
   Рама обильно вспотел, по мясистому лицу потекли капли.
   - Козлов,  заряжай! - скомандовал Лаврентьев мертвенным голосом, от
которого даже у Коростылева пошли мурашки по телу.
   Козлов равнодушно кивнул и пошел выполнять команду.
   - Сначала мы разнесем в пыль твой дом,- продолжил командир.  А  по-
том  лично  для тебя - египетская народная казнь:  посадим на середину
ствола, привяжем и выстрелим. В результате ты станешь фруктовым желе -
ни одной целой косточки. Короткий импульс. Закон физики...
   - Не надо,  я все скажу!  - вырвалось у Рамы.  Его держат в подвале
общежития...  Там сильная охрана.  Вы все равно ничего не сможете сде-
лать!
   - Ты нам поможешь,- без тени сомнения произнес Лаврентьев.
   Серое здание,  прыгающее  в  триплексах,-  штаб.  Окуляры прицела -
вплотную к глазам, сетка с параболой, перекошенные страхом лица, пани-
ка,  неслышный зуммер стабилизатора,  вдавленные кнопки рукояток, пос-
лушно скользящая башня с хоботом пушки.  Окно третьего этажа -  огонь!
Вспышка, грохот, пыль. Так вколачивается истина и достигается справед-
ливость.
   Рама мешком свалился в башню - деморализованный и бледный.
   - Не сдохнешь!  - крикнул Лаврентьев, саданул его крепко в челюсть,
показал наверх: - Вперед!
   Путаясь в веревках, Рама полез обратно...
   Козлов остановился  позади и длинными очередями крошил стекла окон.
Звон бьющегося стекла подавляет врага.
   - Рама,- Лаврентьев дернул пленника за штанину,- сейчас  ты  будешь
громко кричать, так, чтоб слышали все, особенно твой брат Сабатин-Шах.
Повторяй вслед за мной:  "Командир российского полка подполковник Лав-
рентьев требует немедленно вернуть заложника майора Штукина. В против-
ном случае будет уничтожена моя семья, которая находится в танке..."
   Пленник не заставил себя ждать, возопил сипло, с надрывом.
   Вдруг в одном из окон первого этажа что-то  блеснуло,  грохнуло,  и
хвостатое пламя буквально ударило в триплексы.  Граната задела башню и
ушла в сторону. С запозданием в две секунды ответил Козлов. Снаряд по-
пал в окно.  Когда рассеялась пыль, появился человек. Он выглядывал из
подъезда и отчаянно махал тряпкой.  Оглушенный Рама сидел на дне танка
и мотал головой. Из ушей у него текла кровь.
   - Пусть Рама выходит, а ты получишь майора!
   - Скажи им,  пусть сначала выведут майора! - распорядился Лавренть-
ев.
   Но пленник не реагировал,  вращал выпученными глазами и нечленораз-
дельно мычал. Тогда Козлов вылез на башню.
   - Живо гоните майора!
   Здание заволокло дымом,  сквозь черные клубы проблескивали, вырыва-
лись,  будто соперничая, ярко-красные языки пламени. "Наверное, сейчас
там жарко",- подумал Лаврентьев.
   Из клубов  дыма  появился Штукин.  Он шел,  прихрамывая,  по битому
стеклу,  пыли, осколкам камней, щурился то ли от дыма, то ли от яркого
солнца. Лаврентьев приоткрыл люк и крикнул:
   - Беги во вторую машину!
   Штукин заковылял с ускорением,  командир успел разглядеть его опух-
шее лицо,  разорванный рукав куртки...  Майор неуклюже вскарабкался на
броню и,  когда исчез в люке, скомандовал: "Вперед!" Теперь Козлов шел
впереди,  а Лаврентьев в пятидесяти метрах позади.  Когда отъехали  на
значительное расстояние от штаба, командир приказал притормозить, раз-
резал ножом путы и отпустил пленника восвояси.  Штаб полыхал, о разме-
рах потерь и ущербе можно было догадываться.  "Вот вам урок,- злорадно
подумал Лаврентьев,- в лучших американских традициях. Только в русском
исполнении... Надо теперь послушать новости по радио..."
   Перед въездом  в  полк Лаврентьев вылез на башню.  Прапорщик открыл
ворота... Ольга стояла на пороге штаба и со страхом смотрела то на Ми-
хайлова, то на командира, то на потемневшего лицом Штукина. Будто пре-
одолев внутреннюю преграду,  она устремилась к Лаврентьеву, но на пос-
ледних шагах, наткнувшись на его взгляд, остановилась. Командир глянул
на нее равнодушно и, ни слова не сказав, прошел в кабинет.
   А на стадионе - великой сцене всех времен - оцепенело ждали  участи
то ли зрители, то ли позабытая "массовка"; из глаз беженцев беспрерыв-
но текла печаль.  Они бы давно выплакали себя,  но  подполковник  Лав-
рентьев,  командир 113-го полка,  не давал умереть.  Они и сами теперь
верили,  что именно он обязан хранить их жизни. А если уж он не сохра-
нит,  то останутся,  конечно, еще высшие силы... Однако люди и в своей
вере - слабые существа, прагматично уповали на сильного ближнего.
                                      * * *
   И у старины Хамро был смутный час, есть во времени такой несчастли-
вый час н сжатый безмолвным ужасом, внутренним огнем напоенный, перек-
рученный в черном пространстве и слитый с ним. Именно в этот час Хамро
решился  уйти из опустевшей тюрьмы.  Тюрьма - единственное место,  где
двери имеют замки лишь  снаружи.  Хамро  сидел  безмолвным  истуканом,
прислушивался к шорохам,  ирреальным звукам, отдаленным постукиваниям,
порой ему чудились тихие шаги в гулком тюремном коридоре.
   Тоскливые думы привели его к сакраментальному выводу:  лучше сидеть
в наручниках,  под замком,  но среди людей,  а не в пустых стенах дома
кары и печали, одиноким среди ухающих звуков игольчато-звездной ночи.
   Везде были  следы  разгрома:  матрасы,  валявшиеся  на  полу,  горы
тряпья,  осколки ампул,  ложки, алюминиевые миски, коробки из-под чая,
бирки с фамилиями,  сорванные с груди.  Тут Хамро вспомнил,  что так и
продолжает носить свою этикетку. Он оторвал ее, но наземь не бросил, а
спрятал в кармане.
   Утром он понял,  что в свихнувшемся городе есть только одно  место,
где он может, во-первых, спастись, а во-вторых, официально подтвердить
в случае необходимости свою лояльность к оставшемуся сроку  и  горячее
желание  его отбыть и искупить.  Он пересек мертвое пространство между
тюрьмой и полком,  завидел дощечку, припертую к забору,- здесь прапор-
щики и лейтенанты коротали свой путь,- поднатужился, с разбегу вскочил
на нее,  ухватился за край забора,  еще разок поднатужился, застряв на
гребне  спортивного успеха,  и перевалился на другую сторону.  Хорошо,
что его сразу не застрелили.
   - Эй,  лысый,  а ну, иди сюда! - услышал Хамро резкий моложавый го-
лос.  Он прищурился и среди кустов,  окружавших белое одноэтажное зда-
ние, напоминавшее сарай, увидел очкарика в военной рубашке и при пого-
нах.  В какое-то мгновение он почувствовал страх и опустошение:  такую
же носили вертухаи.
   Хамро послушно подошел к офицеру. На нем были капитанские погоны, и
Хамро, чтобы понравиться, не преминул доложиться по-уставному:
   - Товарищ капитан, разрешите обратиться?
   Капитан неожиданно расплылся в улыбке:
   - Откуда тебя, такого лысого, принесло?
   - Из тюрьмы,  товарищ капитан.  Кара-Огай нас освободил.  А мне вот
некуда идти, а воевать не тянет...
   Капитан упер руки в боки, глаза из-под очков смотрели с укоризной и
расплывающейся добротой. Хамро понял, что капитан слегка пьян.
   - А я один на всех,  понял?  Какой человек самый ценный на войне?..
Что н совсем дурак, ответить не можешь?
   - Я не дурак,- осторожно возразил Хамро,  удивляясь странному капи-
тану.  Самый ценный? Солдат, наверное?
   - Какой еще солдат!  Скажи еще:  обученный,  накрученный, сякой-та-
кой... Самый важный человек на войне, уважаемый дядя,- это врач!
   - Вы врач?
   - Да.  И ты будешь две тысячи первым потенциальным клиентом на этом
стадионе.  Только не приходи по пустякам:  голова там не соображает, в
ушах трещит.  А вот с вывороченным животом - милости просим...  Теперь
ступай себе с Богом.  На стадион!  Бегом... Можно вприпрыжку. А то мне
надо роды принимать.  Одна госпожа тут надумала...  Сказав это,  Костя
пошел в санчасть смотреть роженицу,  а Хамро поплелся на стадион.  Там
он быстро понял, что никому не нужен.
   В полку вновь появились телевизионщики.
   - Фывап сказала,- перевел Сидоров,- что имидж,  который сложился  у
нас, не вполне будет соответствовать...
   - И что же это за имидж?  - поинтересовался Лаврентьев, слегка при-
щурившись. Американка, похоже, достала его.
   - Не спрашивайте,  она сама не знает,- вполголоса,  как  будто  она
могла подслушать, произнес Сидоров.
   - Переводи!  - сурово потребовал Лаврентьев.  А то камеру заберу. И
не финти н у меня диплом переводчика английского языка.
   Сидоров торопливо перевел вопрос,  выслушал долгий ответ, нахмурил-
ся, стал озвучивать:
   - В общем, она говорит, что ваш имидж...
   - Да не имидж, а образ! По-русски не можешь...  перебил Лаврентьев.
   - Да,  этот самый образ,- послушно поправился Сидоров,- значит, че-
ловека,  который с чисто русской душой, несколько неуклюжий, трагичный
и вместе с тем с необузданной опасной силой. Странно и неожиданно, что
он здесь, в воюющем мусульманском мире, что-то выжидает, переживает...
   - Все ясно:  белый медведь на крайнем юге,- подвел Лаврентьев  итог
мучительному переводу.  Спасибо. На этом все.
   - Вы обещали обращение к американскому народу...
   - Хорошо!  Итак...  Дорогие американские друзья! Пользуясь случаем,
хочу выразить глубокую признательность за ваш  пристальный  интерес  к
событиям, происходящим на территории бывшего Советского Союза. Поверь-
те,  мне, простому командиру полка, чрезвычайно приятно сознавать, что
меня  сейчас  смотрят миллионы телезрителей от Аляски до Флориды.  Это
большая ответственность и высокое доверие. А теперь по существу. Знае-
те ли вы, чем отличается курочка Ряба от обезьяны шимпанзе? Правильно:
курочка не может кукарекать, а обезьяна нести золотые яйца. Вы, конеч-
но,  тут же меня поправите:  обезьяна тоже не кукарекает! Да - и это у
них общее.  Но вот,  как бы ни тужилась обезьяна, ни одного яйца, даже
простого,  она снести не сможет, и как бы ни суетилась курица, петухом
не станет.  Я к чему это, далекие американские друзья... А к тому, что
каждому определена своя роль,  своя судьба и свое кукареканье. Так и у
людей,  хотя и посложнее н потребностей больше.  Одному хочется указы-
вать,  да так сильно,  что палец начал расти, другой, считая себя муд-
рым, полез напропалую в чужие дела, да только все портя, а третий, ко-
торый  наглый и без особых претензий,  под шумок пошел тырить по чужим
карманам... Если вы не запутались в том, что я говорю, перейду к конк-
ретному.  Ерунда, когда говорят, что со стороны виднее. Откуда - из-за
океана?  И чем далее - тем лучше. Тут из Москвы ни черта не разглядят,
хотя это вас уже не касается. Вы, американцы, хорошие ребята, но лучше
бы вы постригли свои длинные ногти.
   Вот ты, Фывапка, наверное, считаешь: бросить все к черту и уехать!
   Да как же я,  отец-командир,  могу бросить моих ребят? Мне один раз
предложили - полгода назад.  Я отказался:  пока все ветераны,  которые
здесь десять лет и больше ишачат, не заменятся,- я не уеду! Эх, Фывап-
ка...  Ведь подлецов и в Америке вашей не любят.  Ты вот приехала, для
тебя тут экзотический сумасшедший дом.  А для меня это родная  страна,
хотя и действительно немного свихнувшаяся.  А вы ходите по ее обломкам
и радуетесь. Не дай вам Бог с петушиным вашим гонором испытать то, что
сейчас имеем мы.  Может ведь и на вас такое свалиться...  Он замолчал,
порывисто вздохнул.  Ладно,  хватит, выключай! А то меня уже на прори-
цания потянуло.
   Лаврентьев быстро встал,  открыл шкаф, обнажив алюминиевые бока мо-
лочных бидонов.
   - А ну-ка,  хозяйка, налей нашим гостям и закусить принеси, а то мы
их только болтовней кормим.
   Ольга хотела  было  возразить,  но  командир нахмурил брови,  и она
предпочла послушаться.  Впрочем,  Оле было приятно, что ее назвали хо-
зяйкой.  Она быстро достала кружки,  налила в графины из одного бидона
крепкий портвейн,  из другого - коньяк местного завода,  поставила  на
стол. И то, и другое было преподнесено командиру от благодарного наро-
да Республики. Потом Ольга побежала в столовую за продуктами.
   - Умирать буду, последнее желание знаете какое? Плешивого вздернуть
и  на пятно его коричневое плюнуть...  Лаврентьев снова наполнил круж-
ки.  Все умолкли.  А теперь послушайте, что я вам скажу. Я хочу, чтобы
меня поняла американка Фывап, наша гостья, и ты, Сидоров, как мой соо-
течественник, тем более. Никогда не старайтесь изменить азиата на свой
манер,  навязать ему свои мысли,  чувства,  образ жизни.  Он выслушает
вас, кивнет головой, даже согласится, но все равно поступит по-своему.
Если же вы будете чрезмерно настойчивы,  он посмеется над вами.  Впро-
чем, они всегда смеются над нами, над тем, что мы бестолково суетливы,
что мы потеряли силу и власть даже над женщиной,  разбазариваем слова,
но забываем говорить и спрашивать очевидные вещи при встрече,  выражая
уважение непременным вопросом о здоровье,  о делах, семье, родных. Для
них смешны и нелепы наши понятия о гигиене и чистоте,  они несравненно
ближе нас к природе. И потому не пытайтесь обвинять в пышном многосло-
вии,  это тонкая игра,  нам непонятная. Не пытайтесь тем паче перехит-
рить азиата,  дело это трудное. Его взять можно лишь силой, но, только
вы ослабите хватку, он выскользнет и сам вцепится вам в горло, и подо-
бострастная улыбка сменится оскалом и торжествующим хохотом. Восточный
человек думает одно, говорит другое, а делает третье...
   - Браво, Евгений Иванович! - восхищенно заметил Сидоров.  Вы истин-
ный знаток восточной души. Не будете против, если я включу магнитофон?
   - Включай и заодно налей всем... Три месяца назад здесь начали тво-
риться страшные вещи. Люди, принадлежащие к разным кланамн горцы и вы-
ходцы из долины,- обнажили кинжалы.  Появилось сразу много оружия, по-
лилась кровь.  Группировки схлестнулись,  вспомнились старые ничтожные
обиды. Замшелые старики подняли за собой зеленых недоумков. То тут, то
там под нож попадали целые семьи. Трупы со связанными колючей проволо-
кой руками в реке.  Лица изувеченные.  Их вылавливали и зарывали прямо
на берегу.  Власть взяли боевики фундаменталистского направления.  Эти
были за единую,  этнически чистую теократическую республику. Инородцам
предлагалось катиться к чертовой матери с минимумом пожитков.  Все на-
житое  считалось  национальным достоянием Республики и платой за время
проживания на ее территории.  Уехали единицы. Куда остальным деваться?
Некуда.  Их нигде не ждали. Они испокон веку жили на этой земле, рабо-
тали,  жили по местным традициям и искренне считали,  что все  люди  -
братья. Но "братья" вдруг решили, что "неродные" их все годы обманыва-
ли,  ели кашу и плов из их казана и пора турнуть дармоедов. Люди стали
бояться выходить из домов. Фабрики, где и работали инородцы, останови-
лись.  Начался хаос.  В магазинах шиш ночевал.  Что надо делать,  чтоб
уцелеть  на  вершине власти,  когда вокруг развал и вселенский бардак?
Надо добиться всеобщего мира  или  развязать  беспощадную  войну.  Чем
страшней  будет,  тем  больше шанс скорей ее завершить.  На мир ума не
хватило - решили воевать. Но полбеды, если воевать. А начался открытый
грабеж. Инородцев стали выселять кварталами. Туда же по черным спискам
попадали и свои неугодные:  чиновники, мелкие начальники. Первым делом
увозили крепких мужиков. Руки за голову - и на автобусы. Это у них на-
зывалось чисткой. Вроде как боевиков и оружие искали. Шерстили сначала
в восточной части города, сожгли все дома. Там зажиточные жили, больше
по торговой части. Увезли за город, постреляли, чуть землей прикопали.
А  то и собирали в кишлаке людей,  заставляли камнями забрасывать нес-
частных. А те в яме стоят, пока не забьют. Кидают все - от мала до ве-
лика.  На другой день уцелевшие н бабы, дети, немного мужиков - толпой
ко мне.  Я открыл ворота,  впустил. Что там было, хоть не вспоминай...
Привезли труп женщины, положили возле КПП. Обезображена начисто, груди
отрезаны.  Кто так измывался?  Мне кричат:  "Лаврентьев, ты же русский
командир, у тебя большое сердце, как же ты мог допустить такое! Почему
не защитил? Ты же сильный, ты же мог!" В лицо плюют: "Вы жалкие трусы,
а  не офицеры!" А на другой день - снова "чистка",  и буквально в сот-
не-другой метров от полка стреляют.  Тут мои прибежали. "Командир, там
директора школы убили!"
   - Женя, может, не надо об этом? - умоляя, произнесла Ольга.
   - А почему вы не направили танки? - спросил Сидоров.
   гн Ты хоть понимаешь,  что такое танки среди жилых застроек?  Среди
многоэтажных домов!  Чапаев... Дело одной минуты - отдать приказ. Офи-
церы меня не понимали,  рвались в бой. Патроны просятся наружу! Никому
не пожелал бы побывать тогда на моем месте.  Приказ свыше  один  -  не
встревать! Дело конкретной минуты... Отдать приказ. У меня сердце тог-
да как клещами сжало. Татары, туркмены, киргизы... Живые люди... А вот
гляньте! - Лаврентьев вытащил из стола стопку писем.  Мать солдата пи-
шет.  Саши Артамонова мама... Его три года назад убили. На посту часо-
вым был - из-за автомата убили.  Отвезли, похоронили, а мать все пишет
ему, не верит, что он давно умер. И я не знаю, что мне с этими письма-
ми делать.  Я сказал,  чтоб их мне приносили.  Это письма,  на которые
никто не сможет ответить.  Ни один человек.  Вот,  почитайте, да я сам
лучше:  "Здравствуй,  дорогой Сашенька.  Я снова пишу тебе письмо, все
жду от тебя весточки. Понимаю, что служба у тебя трудная и нет времени
ответить. Вчера я пошла в магазин и купила тебе на день рождения новую
рубашку.  Ты,  наверное,  раздался в пл