вном лежали старухи. Доктор
отметил,  что запахи здесь стали совершенно невыносимыми, остро шибало
мочой.  Посреди палаты стояла койка с телом, укрытым простыней. Доктор
хотел стянуть покрывало, но его ударили по рукам.
   - Зюбер, обнажи лик! - воскликнул Карим и показал на кровать.
   Как ни странно, Зюбер понял, что от него требуется, сдернул просты-
ню.  Под ней лежала, отливая стойкой желтизной, Малакина. "Померла на-
конец-то..." н с отвращением подумал Шрамм. Но больная неожиданно отк-
рыла глаза. Доктора передернуло от ужаса. Малакина остановила блуждаю-
щий взор на Иосифе Георгиевиче и просипела:
   - Изыди, изыди! Сатана!
   - Да что ты,  милая?  - запричитал доктор, вдруг остро пожалев, что
сбрил бороду.  Какой же я тебе сатана? Я доктор, неужто не узнала?
   - Узнала,-  сухо  произнесла  старуха и припечатала:  - Блядский ты
кот,  а не доктор. Больничное ложе поганил, с блудницей Аделаидой пре-
любодействовал,  старости моей святой не посрамился!.. Сжечь его зажи-
во, сатанюгу! н взревела она неожиданно мощным голосом.
   - Сжечь, сжечь, сжечь!!! - закричали больные.
   На него набросились,  заломили за спину руки. У доктора потемнело в
глазах. "Как жаль, что я тогда не извел эту гадину",- тоскливо подумал
он.
   - Подождите,  вы не имеете права меня убивать!  - отчаянно  завопил
Иосиф Георгиевич.  Ну,  арестуйте, наконец посадите в тюрьму... Я тре-
бую суда!
   - Ответишь теперь за все,- мрачно пообещал Цуладзе.  За  смиритель-
ные рубашки,  за уколы в задницу,  за то, что народ томил в застенках,
лишил нас свободы...
   - Я же вас лечил, неблагодарные! - возопил Шрамм.
   - Ты калечил наши души! - вдруг негромко произнесла Малакина.
   И все сразу зашикали:
   - Тихо! Святая говорит!
   - Ты вынимал наши сердца и пожирал их,- продолжала она. На восковом
лице  жили  одни губы.  И за это мы вырвем твое сердце и забьем в него
осиновый кол.  Блудницу тоже казним...  А то ишь вытворяли что...  Она
умолкла,  видно, возобновляла в памяти виденные картины.  Нагишом ска-
кали, срам-то какой! А блуднице отрубить голову! Все...
   Она умолкла,  закрыла глаза,  а бывший поэт натянул  ей  на  голову
простыню.
   - Но сначала надо побрить его наголо! - предложил Карим.
   Откуда-то появился запретный предмет - ножницы, доктору крепко сда-
вили шею.  Цуладзе взял на себя роль парикмахера.  В считанные  минуты
Иосифа Георгиевича остригли,  как овцу, и он уже ничем не отличался от
взбунтовавшихся больных.  Единственным исключением был халат, который,
конечно, ни в какое сравнение не шел с убогими одеждами умалишенных...
   Доктора пока  решили запереть в мертвецкой...  Когда за ним закрыли
дверь и приперли ее шкафом,  Шрамм бессильно опустился на  корточки  и
зарыдал.  Только Всевышнему было ведомо,  сколько оставалось жить нес-
частному на белом свете. Последние часы по иронии судьбы он проведет в
удушающем смраде, среди разлагающихся трупов, прежде чем он сам станет
такой же гниющей клетчаткой.  Доктор завыл,  сотрясаясь от  рыданий  и
жгучей ненависти к неблагодарным больным...
   Он стал барабанить в дверь.
   - Откройте, кретины безмозглые! Строиться на уколы в зад! Всем апо-
морфину! Без исключения! Дебилы! Дауны! Психопаты!
   Наверное, Иосиф Георгиевич долго бы еще бился лбом в дверь, изрыгая
проклятия, пока пациенты его наконец не собрали нужное количество хво-
роста, дров и прочего горючего материала... Но ему несказанно повезло.
Вдруг  он услышал,  как отодвигают упор от двери,  потом она распахну-
лась,  и о,  чудо! На пороге стоял Юрка-сирота, о котором доктор и ду-
мать забыл.
   - Голубчик ты мой,  я знал,  знал,  что ты меня освободишь! - Шрамм
бросился на шею своему спасителю.
   Юрка позволил себя обнять, торопливо пробормотал:
   - Вам надо уходить, Иосиф Георгиевич. Мы вас проводим.
   Только сейчас Шрамм заметил девочку-подростка.  Это была  Машенька.
Она прижимала ладошками короткую юбчонку и очень напоминала школьницу,
стоящую перед учителем.  Не заставляя себя уговаривать,  он  пошел  за
своими спасителями, по пути озираясь по сторонам.
   - Не бойтесь,- сказал Юра.  Со мной они вас не тронут.
   Доктор не стал ничего спрашивать, хотя фраза юноши задела его само-
любие. И действительно, попадавшиеся им навстречу больные не проявляли
агрессивности  и  чуть  ли не раскланивались с Юрой.  Они прошли двор,
встретив еще двух человек.
   - Дрова собираете? - спросил их Юра.
   - С-с-соб-бираем,- ответил один из них.
   - Молодцы.
   У доктора мороз по коже прошел от этой мимолетной похвалы.
   - Меня утром не было,- извиняющимся тоном сказал Юра.  Ходил на ба-
зар, вот купил одежду для Маши.
   Доктор хмыкнул,  но  от замечания удержался.  Они как раз подошли к
проходной. Двери были распахнуты настежь.
   - До свидания,  Иосиф Георгиевич,- тихо сказал Юра.   Я  хотел  вам
сказать,  не приходите пока в больницу.  Это будет опасно для вас. По-
дождите, пока все нормально будет.
   - Уж как-нибудь сам разберусь,- сухо заметил Шрамм,  кивнул на про-
щание  и  молча зашагал по пустынной дороге.  Через некоторое время он
быстро оглянулся, но Юру и Машу уже не увидел.
                                      * * *
   Десять дней Сирега наслаждался воздухом свободы.  Полевой  командир
особо не досаждал, спросил, умеет ли он обращаться с автоматом.
   "А то как же! - ответил Сирега.  Чай, в армии служили".
   Сирега крепко  скорешевался  с  товарищем  по последней камере Сте-
пой-"Светкой".  Правда,  теперь уже никто не рискнул  бы  назвать  его
женским именем, да и вообще всем было глубоко наплевать на их прошлое.
Ценились здесь не сроки отсидки, тюремная иерархия, а бесшабашная сме-
лость,  широта души,  щедрость. Шкурников не любили, а проворовавшихся
или "заборзевших" на мародерстве просто отстреливали. Мудрый Кара-Огай
такой почин ценил и всячески приветствовал.
   На пропыленном дребезжащем бэтээре они колесили по Долине,  гоняясь
за разрозненными группами "фундиков". Пленных, как правило, расстрели-
вали,  возможно, по установившейся "договоренности" враждующих сторон.
Чем одни отличались от других,  Сирега не знал, не пытался вникнуть да
и вряд ли бы смог. Для него коренные жители Республики были одинаковы,
независимо от принадлежности к лагерю. Единственно, что он четко осоз-
нал,  что  с  успехом  мог  бы воевать и на другой стороне.  А это ему
страсть как нравилось....Когда Кара-Огай приехал  в  свою  "цитадель",
было уже за полночь.  Охранники выбежали его встречать,  он кивнул им,
молча прошел в покои Люси.  Она лежала на кровати в новеньком халате с
китайскими  драконами,  уткнув лицо в подушку.  Кара-Огай сразу понял,
что предстоит невеселый разговор.  Он тихо позвал ее,  но она даже  не
шелохнулась.
   - Все равно вижу, что не спишь,- добродушно сказал он.
   Люся даже не подняла голову.  Это не понравилось ему:  мотался весь
день, устал как собака, война высасывала все силы, и только одному ему
было  известно,  какого напряжения стоили человеку его возраста долгие
поездки,  бессонные ночи,  руководство боями...  Да и что вообще могла
понять эта красивая кукла?  Старый Кара-Огай, конечно, выдюжит многое,
свернет шею любому.  Но, не дай Бог, оступится, дрогнет - тут же сотни
головорезов,  уголовники набросятся,  как стая шакалов, и порвут его в
клочья. Не поможет и божественный титул Лидера. Конечно, в открытую не
набросятся,  но обязательно найдутся несколько мерзавцев, которые оты-
щут возможность выстрелить в спину и потом списать на фундаменталов.
   - Люся,  хватит,- глухо сказал он.  Я очень устал,  у меня  сегодня
был очень трудный день.
   - А обо мне ты подумал? - едва подняв голову, подала голос она.
   - Только о тебе и думал,- ответил он.
   - Ты меня сделал наложницей своего дома!  - выкрикнула Люся, повер-
нувшись на бок.  Твои биндюжники готовы конвоировать меня даже в  туа-
лет.  Ты меня арестовал?  И какой срок ты мне дал?  Три года, пять лет
или пожизненно? Будешь хвастаться: моя любовница тоже сидела!
   - Замолчи...  - Голос Кара-Огая потяжелел, будто налился металлом.
Ты  же  знаешь,  за мной охотятся,  хотят убить.  Но первая пуля в мое
сердце,  чтобы ты знала,  моя дорогая девочка,- последние слова дались
ему с большим трудом,- будет та пуля, которой выстрелят в тебя. Да, я,
немолодой уже человек,  познавший многое в жизни,  живущий только  лю-
бовью к тебе,  не вынесу,  если хоть волосок упадет с твоей головы.  А
они,  я это хорошо знаю,  моя разведка донесла,  готовятся убить тебя,
мой ангельский голосок...
   - Голосок, волосок,- пробурчала она.  Стихи еще начни писать.
   И это проглотил старый влюбленный. Он решил терпеть до конца.
   В перезревшем возрасте человек похож на гнилой фрукт: его не подни-
мешь,  чтоб съесть, к нему не прикоснешься, дабы не замараться. Единс-
твенное, что остается ему,- поворачиваться к миру так, чтоб не был ви-
ден сгнивший бок.
   Он вспомнил о подарке,  вытащил из кармана бархатную коробочку, ак-
куратно присел на широкую кровать...  В глазах Люси вспыхнул заинтере-
сованный огонек.
   - Папочка что-то принес?..
   И Кара-Огай умиротворенно подумал,  что и на этот  раз  он  стерпит
роль джентльмена. Англосаксонского пошиба... Все же у них пока добрач-
ный период, и даже при полном отсутствии законов в нынешней жизни при-
вычка  к известным нормам осталась:  брак с необъезженной Люсенькой он
обязательно оформит официально.  Да и ей это в конце концов пойдет  на
пользу.  Ей, бедолаге, некуда больше деваться. Назад к мужу дороги нет
- да и он, если не полный безумец, вряд ли рискнет что-то оспаривать у
всемогущего Лидера Движения.  Несчастного доктора уничтожат лишь пото-
му,  что он попытался неудачно напомнить о себе,  и сделают это,  увы,
даже  не испросив высочайшего соизволения...  "Толпа благоговеет...  И
если меня не убьют через месяц,  через полгода, я переманю все силовые
структуры столицы, добьюсь, чтоб заткнули глотки всем левым партиям, и
тогда пост президента автоматически перейдет в мои руки. А русская же-
на  на  этом этапе - еще один плюсик.  Русским в глубине души нравятся
смешанные браки. Потому что в большинстве своем они интернационалисты.
А  еще они наивно думают,  что русские женщины способны поднять азиата
до своего уровня".
   Люся, забыв о щедром любовнике,  с неподдельным восхищением любова-
лась жемчужным колье...  "Какие же мы разные,- подумал с внезапно нах-
лынувшей грустью Кара-Огай.  Ей достаточно блестящей  безделушки,  мне
же подавай всего лишь президентское кресло..."
   Она распахнула халат, обнажив плечи и грудь, медленно надела колье,
передернулась, кожей ощутив его холод и тяжесть.
   - А оно не фальшивое?
   - Вольтанулась,  что ли?  - неожиданно для себя употребил  тюремный
жаргон Кара-Огай. Впрочем, Люся не обратила внимания, и он поторопился
внести ясность:  - Человек,  который мне продал его,  сказал,  что это
очень  дорогая  вещь.  Говоря это,  он хорошо сознавал,  что гарантией
честной купли-продажи была еще одна дорогая вещь...
   - Его несчастная жизнь? - равнодушно спросила Люся.
   - Разумеется.
                                      * * *
   Город вымер.  Люди прятались по щелям,  продукты не подвозились,  и
бывшие сокамерники очень скоро отощали, оторвавшись от питающего соска
матушки-тюрьмы. Но взамен они получили свободу, ни с чем не сравнимую,
пьянящую и бестолковую.  Если бы их спросили, какое чувство испытывает
шатающийся на свободе зек,  то они скорей всего бы ответили,  что  это
вечное ощущение голода, урчание желудка и чисто волчье желание кого-то
сожрать.
   Бродяги не преминули зайти в распахнутую докторскую квартиру.
   - А он не приведет ментов? - спросил Консенсус, оглядываясь.  Хоро-
шая квартирка, ухоженная...
   - Где ты сейчас ментов сыщешь? Половина разбежалась, другая полови-
на воюет,- проворчал Вулдырь.
   - Ну, кого-нибудь еще приведет...
   - Не понтуйся.  Кому нужен этот чмушник,  от него даже телка слиня-
ла...  н резонно заметил Вулдырь и уселся на диван,  брезгливо сбросил
на пол смятую простыню.  Плясали они, что ли, здесь?
   Консенсус воспринял это как приглашение,  с визгом прыгнул на диван
и начал подпрыгивать на нем, как на батуте. Вулдырь тоже вскочил и на-
чал скакать вместе с товарищем. Так они прыгали вразнобой и синхронно,
крича "и-хо-хо, и-хо-хо, и трусы от тети", пока диван не стал хрустеть
всеми суставами,  трещать и разваливаться на части. Лишь когда из него
поперла во все стороны пружинная начинка, которая так и норовила изор-
вать заимствованные у доктора наряды,  ловцы удачи угомонились и спус-
тились на землю.
   - Ху-у,  давно я так не дурачился!  - выдохнул Вулдырь.  Мы с тобой
раздолбали семейное ложе. Очкарик не переживет.
   - Кстати,  где он шляется?  - гневно вопросил Консенсус.  Мы бы его
отправили за водярой.
   - Придет, никуда не денется.
   ...А он и вправду пришел. Доктор Шрамм собственной персоной. А куда
ему было идти,  как не в собственную квартиру?  Сначала зеки  услышали
тихое шуршание.  "Крысы!" - сказал Консенсус. К этим животным они при-
выкли: во время ночных вылазок они попадались на каждом шагу - жирные,
отъевшиеся,  похожие  на  котов-мутантов...  Нервно задергалась ручка.
Квартиранты тихо подошли к двери, Вулдырь прихватил кухонный нож. Кон-
сенсус резко распахнул дверь, отпрянув в сторону. Доктор застыл, сжал-
ся, как лопнувший шар, а зеки в один голос выпалили:
   - А вот и хозяин пришел!
   Консенсус тут же посуровел:
   - Да какой он хозяин? Бомж!
   - Бомж, пошел вон! - скомандовал Вулдырь.
   - Господа,- начал канючить сломленный человек в  грязном  халате  с
драконами.  Вы не можете меня прогнать,  я здесь прописан.  Вот и таб-
личка на двери - "Доктор И. Г. Шрамм"...
   - А-а,  ты, значит, еврей? - обрадовался Консенсус.  Вот и катись в
свой Израиль.
   - Я не еврей, у меня чисто немецкая фамилия! - застонал Иосиф Геор-
гиевич.
   - Значит, катись в Германию! - отрезал Консенсус.
   Но тут Вулдырь схватил доктора за воротник и втянул в квартиру:
   - Заходи, гостем будешь!
   Консенсус, похохатывая, тащился сзади них и похлопывал Иосифа Геор-
гиевича по плечу.
   - Так как звать тебя,  Шрам? Это что, кликуха такая? - спросил Вул-
дырь.  Блатной... Паханом будешь у нас? Как раз вакансия свободная...
   - Так как величать, папа?
   - Иосиф...  Георгиевич,- чуть не поперхнулся доктор, услышав как бы
со стороны свое имя. Оно показалось ему ужасно нелепым и чужим.
   - Сильно! - похвалил Вулдырь.  А попроще можно?
   Доктор замялся.  Осей его звали самые близкие люди: покойная мама и
Люся, ему не хотелось, чтобы бандиты пачкали своими ртами это интимное
слово.
   - Ио...  -  глубокомысленно  произнес Консенсус и повторил:  - И-о,
И-о... Как будто ишак кричит.
   - Ио?  Фартовая кликуха! - оживился Вулдырь.  Ты будешь Ио! Мы тебя
коронуем, ты будешь Ио в законе.
   - Прямо сейчас! Прямо сейчас! - захохотал Консенсус.  И-о! И-о!
   - Неси трон!н командовал Вулдырь.
   Консенсус, возбужденный и раскрасневшийся,  метался по комнате,  он
притащил из кухни стул,  насильно усадил на него  Иосифа  Георгиевича.
Вулдырь стал вещать утробным голосом:
   - Тебе оказана великая честь: ты будешь королем. Да, сейчас мы тебя
коронуем.
   - Всячески и с пристрастием!
   - Готов ли ты к испытаниям?
   Но ошалевший доктор не мог вымолвить ни слова.
   - Молчание - знак согласия!
   Консенсус содрал с Иосифа Георгиевича  халат,  притащил  из  ванной
грязную мокрую тряпку и начал хлестать ею доктора по спине,  потом вы-
мазал ему лицо.
   - Теперь ты должен быть откровенным и честным,  словно перед проку-
рором. Ответь нам, отрок...
   - Вшивота пархатая!  Грязнуля!  Где он так вывозился?  Рожа черная,
как у негра!
   - Еще хуже. Негры уже давно моются.
   Консенсус поднял с пола консервную банку из-под кильки  и  водрузил
на бритый череп доктора.
   - Да здравствует король!  Хайль Гитлер! Король Ио! Ура! - Консенсус
уже хрипел.
   Доктор стал рассказывать свои печальные истории про женщин.  Не то,
чтобы  ему хотелось сочувствия,  просто самому надо было облечь в сло-
весную форму все переживания, беды и злоключения последних дней...
   - Однажды вечером я пришел с работы,- монотонным голосом  начал  он
свою "одиссею", но Вулдырь перебил:
   - Отставить!  Все по порядку: какая работа, какого черта ты там де-
лал?
   "Мой интеллигентный вид почему-то всегда вызывает у негодяев  жела-
ние  поизмываться надо мной.  Подспудный комплекс интеллектуальной не-
полноценности..."
   - Я работаю в психиатрической лечебнице. Я главный врач.
   - Вулдырь, мне нужны капли!
   - Терпи, дальше будет хуже...
   - Вулдырь, тебе не хочется спеть последнюю песню орангутанга?
   - Итак,  больница для идиотов.  Прекрасное начало... Продолжай, ду-
рик,  таких забавных,  шлангом буду,  не встречал!  - выдавил в корчах
Вулдырь.  Тебе не смешно,  с чего смеяться,  если знаешь, что не дожи-
вешь до среды.
   - В больнице для идиотов есть свои правила,- пояснил Шрамм.
   - Ты  сделаешь  для нас эсклю...  зорную экскурсию,- устало заметил
Вулдырь.  Мы будем комиссией цека капээсэс...
   - Но сначала пусть объяснит: почему от него слиняла рыба?
   - Шелушил не с той стороны,- пояснил Вулдырь.
   - Чтоб ты знал, "рыба" - это тоже женщина,- прошептал Консенсус.
   "Буду рассказывать сам для себя",- подумал доктор.
   - Да,  я,  главный врач сумасшедшего дома, одетый в китайский халат
на голое тело, в один прекрасный момент обнаружил у себя дома записку.
Моя жена,  моя ласточка,  птичка,  песня,  моя надежда в старости, моя
единственная сексуальная утеха, в которой я души не чаял, которую обо-
жал больше жизни...  Когда любишь, слова льются как в ниагарском водо-
паде...
   - Отличный  образчик интеллигента,- процедил Вулдырь.  Его как пес-
каря на кукан насаживают, а он про сиськи-матиськи рассказывает.
   - Не мешай!  - бросил Консенсус.  Вдруг он сейчас скажет такое, что
ты никогда в своей дрянной жихтарке не слышал.
   - Ио! Скажи такое!
   - Бисер  перед свиньями...  Такой же бисер метал и я,  был соплив в
своей любви... Я считал, что женщину можно купить своей страстью, если
не  купить,  пусть будет не точно это слово,  то подавить каждодневным
напором сексуальной энергии, так, чтобы она постоянно чувствовала, что
ее давят и раздавят,  если она хоть на миг усомнится в том, что должна
разделить себя между кем-то еще.  На двоих, троих, четверых... Вы ведь
знаете, что значит обволакивать самку каждодневной слизью своего сюсю-
канья.  Или она сдастся, или будет просить пощады, или же сбежит. Жен-
щины,  как и мужчины,  хотят чувства меры.  Я не знал чувства меры.  Я
просто плавал в своем мирке,  выслушивал брюзжание своей  женушки,  ее
звать Люся,  это не та,  которую вы видели.  Она сбежала без трусов...
Люся была моей Золушкой,  да,  она была бедна,  простушечка из общежи-
тия... Я ее покорил. Главврач. Доктор психиатрии.
   Увы, так  и  было.  С уст доктора ежеминутно слетали имена Зигмунда
Фрейда,  Франкла,  Юма,  Шопенгауэра, Ницше. Они, далекие, представали
лучшими друзьями доктора, вчера сидевшими у него на вечеринке. Все они
были интересными собеседниками,  и Люся с  тайным  вожделением  ждала,
когда супруг познакомит ее с этими людьми. Она не подозревала, что все
они умерли.  В конце концов она,  раздосадованная,  сделала вывод, что
знаменитости не желают приходить к доктору. Люся тогда впервые поняла:
Иосиф Георгиевич ей не пара.  Потом она таки догадалась,  что все  эти
иностранцы давно померли, а доктор, мерзавец, так все представлял, что
они жили через квартал, что он всех знал, как облупленных, и как бы не
хотел знаться с ними по причине "антагонизма воззрений".
   - А  однажды,-  продолжал  печальную  исповедь Иосиф Георгиевич,- я
пришел вечером домой и,  о ужас,  обнаружил на столе записку. От Люси.
Она писала,  что вся ее жизнь со мной была ошибкой, что ее все раздра-
жало во мне. Во мне, человеке, который вытащил ее из парш