ающее и оправдывающее всевозможное зло и жестокость в
страдающем. И, конечно же, боль, как и удовольствие, можно воспринимать х та
к им образом - все, что дается созданию со свободной волей, по необходимости
имеет  две  стороны - не  из-за природы дающего или дара,  а  из-за  природы
получающего.  (Относительно  двусторонней природы боли см.  "Дополнение".) И
опять  же, зло,  вызываемое  болью, может  умножаться, если посторонние лица
упорно   убеждают   страдающих,  что  подобные  результаты  являются  вполне
подобающими и мужественными, и их следует  выставлять на всеобщее обозрение.
Такая великодушная страсть, как возмущение чужими страданиями, должна хорошо
контролироваться,  чтобы  ойа  не  лишила страдающих  терпения  и  смирения,
заменив их гневом и цинизмом. Но я  не думаю,  чтобы страдание, в отсутствие
подобного  назойливого   возмущения  вчуже,  имело   естественную  тенденцию
приводить к такому  злу. Я  не нашел во фронтовых окопах большей  ненависти,
эгоизма, бунтарства и бесчестия, чем  в каком бы то ни было  другом месте. Я
видел в иных великих страдальцах  великую красоту духа. Я наблюдал, как люди
с прошествием лет становятся большей частью лучше, а не хуже, и я видел, как
предсмертный  недуг  обнажал  в  самых   малообещающих  кандидатах  истинные
сокровища  стойкости и кротости.  Я вижу  в  таких исторических фигурах, как
Джонсон и Каупер, предметах любви и поклонения,  черты, которые вряд ли были
бы  переносимыми, будь эти  люди счастливее. Если мир  и впрямь представляет
собой "юдоль душетворе-ния", то похоже, что в целом  он справляется со своей
работой. О нищете - бедствии, которое заключает в себе, в действительном или
потенциальном  виде], все прочие бедствия  - я  не стану говорить от  своего
имени, и те,  кто отвергает христианство, не будут тронуты  словами Христа о
том, что нищета  блаженна. Но  здесь мне  на  помощь приходит один  довольно
замечательный  факт.  Те,  кто  наиболее гневно  обличает  христианство  как
попросту "опиум для народа", питают презрение к богатым" - то есть, ко всему
человечеству,  за   исключением  бедных.   Они  рассматривают   бедных   как
единственных людей; которых стоит уберечь  от "ликвидации",  и  видят в  них
единственную надежду  человеческого рода. Но это несовместимо с мнением, что
влияние  нищеты на  тех,  кто ею  обременен,  целиком отрицательно -  отсюда
следует   даже,   что   они  обладают  благом.   Таким   образом,   марксизм
парадоксальным образом  сходится с христианством  в  этих двух пунктах веры,
которых требует  христианство  -  что  нищета блаженна, но  что  ее  следует
устранить.
     7
     Человеческая боль (продолж.)
       Все  предметы,  пребывающие,  как  им должно  быть,  подначальны сему
второму вечному  закону; и  даже тем, кои  сему вечному  закону не подлежат,
первым вечным законом известный придан порядок.
     Хукер. "Законы церковного устройства"
     В этой  главе я  выдвигаю шесть положений,  необходимых  для завершения
нашего рассмотрения человеческого  страдания. Эти положения не вытекают одно
из другого, и поэтому излагаются в произвольном порядке.
     В христианстве  имеется  парадокс, относящийся к  испытаниям.  Блаженны
нищие,  но  мы  должны,  где  только  возможно,   "судом"  (т.е.  социальной
справедливостью)  и  милостыней  устранять  нищету. Блаженны  мы, когда  нас
преследуют, но мы можем избегать  преследования, скрываясь то в одном, то  в
другом городе,  и можем  молиться, чтобы  оно обошло  нас  стороной, как наш
Господь  молился к Гефсиманском саду. Но  если страдание - благо, не следует
ли скорее  стремиться к нему, чем избегать его? Я отвечу на это, что само по
себе  страдание  -  не  благо.  В  каждом  тяжелом  испытании   благом,  для
страдающего,  является  его  покорность  воле  Бога,  а  для  свидетелей   -
пробужденное в  них  сострадание  и  милосердные  поступки,  к  которым  оно
приводит. В  падшей  и  отчасти искупленной вселенной мы можем различать (1)
простое благо, исходящее от  Бога,  (2) простое зло, произведенное мятежными
созданиями и (3) использование этого  зла Богом в  Его искупительных  целях,
результатом  чего  является (4)  сложное благо, в котором участвует смиренно
принятое страдание и  исповедание греха. При этом тот факт,  что  Бог  может
произвести сложное благо из простого зла, не извиняет - хотя по милосердию и
может спасти  -  тех,  кто  творит  простое  зло.  И  это различие  является
кардинальным. Преступлениям надлежит свершиться, но горе тем, через кого они
свершаются. Грехи и впрямь ведут к изобилию  благодати, но мы не должны  под
этим предлогом продолжать  грешить. Само распятие - это наилучшее, равно как
и наихудшее,  из  всех исторических Событий,  но  Иуда  остается  вершителем
простого зла.  Мы можем в первую очередь  применить это к проблеме страдания
других людей. Милосердный человек хочет  добра для своего  ближнего, и таким
образом совершает  "Божью волю", сознательно трудясь для  "простого  блага".
Жестокий человек угнетает своего ближнего, и совершает таким образом простое
зло. Но  совершая это зло, он, без своего  ведома  и  согласия, используется
Богом  для свершения сложного  добра, так что первый служит Богу, как сын, а
второй -  как  орудие.  Ибо,  как бы  вы  ни поступали, вы несомненно будете
осуществлять  Божью цель, но для вас не безразлично, служите вы как Иуда или
же как Иоанн. Вся система,  так сказать, рассчитана  на  столкновение  между
хорошими и плохими людьми, и добрые плоды стойкости, терпеливости, жалости и
прощения,  ради   которых  жестокому  человеку  позволяется  быть  жестоким,
предполагают,  что  добрый  человек  обыкновенно  продолжает   стремиться  к
простому добру. Я говорю "обыкновенно", потому что человек порой имеет право
причинить  боль ближнему или, на мой взгляд, даже убить его, но лишь  тогда,
когда необходимость  в  этом  является  неотложной, а  преследуемое благо  -
очевидным, и обычно (хотя  и не всегда) в том случае, когда причиняющий боль
имеет определенную власть так поступить - родительскую власть, полученную от
природы, власть гражданского  служащего или солдата, полученную от общества,
или же власть хирурга, полученную, по большей части, от пациента. Превратить
это во всеобщее позволение причинять людям страдание,  "потому что страдание
полезно для них" (как у Марло  безумец Тамерлан похвалялся  тем, что он "бич
Божий") - значит,  конечно же, не нарушить планы Бога, но добровольно занять
в этих планах  роль  дьявола. Если вы совершаете его работу, вы должны  быть
готовы принять положенную ему плату.
     Проблема  избежания   нашей   собственной  боли  допускает  аналогичное
решение.   Некоторые   аскеты   занимаются   самоистязанием.   Как   человек
непосвященный, я не стану выдвигать  свое мнение о благоразумности подобного
упражнения,  но я настаиваю  на том,  что, каковы  бы  ни  были  достоинства
самоистязания, оно весьма отличается от испытаний, посылаемых Богом.  Каждый
знает, что пост - это нечто совсем иное, чем пропустить обед случайно или по
бедности.  Пост  утверждает волю  по отношению к  аппетиту  - чему  наградой
твердость характера,  а  опасность -  гордость. Невольный же голод подчиняет
как  аппетит, так  и  волю Божественной  воле,  являясь поводом к проявлению
покорности  и подвергая  нас  опасности  бунта.  Но  искупительное  действие
страдания  состоит  главным  образом  в  тенденции усмирять  волю  к  бунту.
Аскетический образ жизни, который сам по  себе укрепляет волю, полезен  лишь
постольку,  поскольку он  придает  воле способность привести в порядок  свой
собственный дом (страсти), в качестве подготовки к приношению всего человека
Богу. Он  необходим, как  средство - он  был бы отвратителен, как  цель, ибо
поставив волю на место аппетита и на том остановившись, он попросту подменил
бы животное существо дьявольским. Поэтому  истинно  сказано,  что  лишь  Бог
может  укрощать  страсти. Испытания поистине выполняют свою роль в мире, где
человеческие существа,  как правило,  пытаются  законными методами  избегать
своего  собственного  природного зла и достигать своего природного  блага, и
они предполагают существование  такого мира. Для  того, чтобм подчинить волю
Богу, мы должны  иметь волю и эта воля  должна быть  направлена  на объекты.
Христианская  отрешенность  -  это  не  стоическая  "апатия",  а  готовность
предпочесть Бога  низшим  целям,  которые  сами  по  себе  законны.  Поэтому
Совершенный  Человек пришел  в Гефсиманркий сад  с волей, и с сильной волей,
избежать страдания и смерти, если подобное бегство будет совместимо  с волей
отца, в сочетании с совершенной готовностью  к повиновению, если это не так.
Некоторые  святые рекомендуют  "полную отрешенность"  в самом начале  нашего
ученичества,  но  по-моему,  это может  означать лишь  полную  готовность  к
каждому   конкретному   отрешению,   (ср.  у   Брата   Лоуренса.   "Практика
Богоприсутствия", беседа  4,  25  ноября  1667 г.:  там  говорится об "одном
единодушном отрешении"  -  "от всего, что,  по  нашему пониманию, не ведет к
Богу), которое может быть потребовано, ибо не  представляется возможным жить
от  мгновения  к мгновению, не желая ничего,  кроме чистого подчинения Богу.
Что же было бы материалом такого подчинения? Высказывание "то, чего я хочу -
это подчинить то, чего я хочу, воле Бога" представляется противоречивым, так
как  второе  "то" бессодержательно. Не подлежит сомнению, что все мы уделяем
слишком  много  внимания  избежанию  нашей  собственной  боли,  но намерение
законными  средствами избежать ее находится в соответствии с "природой" - то
есть,  со  всей  рабочей  системой тварной  жизни,  к  которой приспособлено
искупительное действие испытания. искупительное действие испытания.
     Поэтому было бы совершенно ложным полагать, что христианские взгляды на
страдание несовместимы с сильнейшим упором на нашем долге оставить мир, даже
в самом мирском смысле, "лучшим", чем мы его нашли. В самой подробной притче
о Суде,  данной нам нашим  Господом, Он словно бы  сводит  всю добродетель к
активной благотворительности, и хотя было бы заблуждением рассматривать одну
эту картину в отрыве от Евангелия в целом, ее достаточно, чтобы развеять все
сомнения относительно общественной морали христианства.
     2.  Если испытания  являются  необходимым  элементом в  искуплении,  мы
должны предвидеть, что они не прекратятся до тех пор, пока Бог не решит, что
этот мир либо искуплен,  либо не поддается дальнейшему  искуплению.  Поэтому
христианин  не может поверить тем,  кто  обещает,  что если  только  в нашей
экономической,   политической  и  гигиенической  системе  будет  произведена
известная реформа, то наступит Царство  Божие на земле. Это может показаться
фактором,   отрицательно   сказывающимся   на   деятельности   общественного
благотворителя,  но,   как  показывает  практика,  это  не   охлаждает   его
энтузиазма.  Напротив,  сильное чувство общности наших  несчастий, несчастий
свойственных всем людям, представляет собой по крайней мере не худший стимул
к  посильному  устранению  их,  чем  все  эти беспочвенные  надежды, которые
искушают людей на поиски их воплощения путем нарушения нравственного закона,
и будучи реализованными, оборачиваются  прахом и пеплом. Если учение  о том,
что   воображаемое  Царство  Божие   на  земле  необходимо  для  энергичного
устранения  присутствующего зла,  применить  к  индивидуальной  человеческой
жизни, его абсурдность тотчас же станет явной. Голодные ищут пищи, а больные
-  исцеления, несмотря  на  то, что  после  еды или лечения  их  по-прежнему
ожидают обычные взлеты и падет  я жизни. Я, конечно,  не  разбираю вопроса о
том, желательны или нет радикальные перемены в нашей общественной системе, -
я лишь напоминаю читателю, что конкретное лекарство  не следует принимать за
эликсир жизни.
     3. Поскольку мы уже упомянули политические вопросы,  я  должен со  всей
ясностью сказать, что христианское учение  о самоотрицании и  повиновении j-
это чисто богословское,  и ни  в коем случае не политическое, учение.  Я  не
намерен  ничего  говорить  о  формах   правления,  о  гражданской  власти  и
гражданском  повиновении.  Характер  и  степень  повиновения,  полагающегося
Творцу от твари,  уникальны, потому что  отношение  между тварью  и  Творцом
уникально;
     отсюда нельзя сделать  никакого вывода, применимого к  какому  бы то ни
было политическому положению.
     4. Христианское  учение о  страдании объясняет,  на  мой  взгляд, очень
любопытный факт относительно мира, в котором мы живем. Бог, по самой природе
этого мира, лишает нас установившегося счастья и обеспеченности будущего, но
Он щедро  наделил  нас  радостью, удовольствием  и  весельем.  Мы никогда не
застрахованы от опасности, но  у  нас в избытке веселья, а порой и  экстаза.
Нетрудно  догадаться, почему.  Обеспеченность  будущего, которой  мы жаждем,
научит  нас  сердечной  привязанности  к  этому  миру,  тогда как  несколько
мгновений счастливой  любви, пейзаж, симфония, веселая  встреча  с друзьями,
купание  или футбольный матч  не  проявляют  подобной  тенденции.  Наш  Отец
посылает  нам в отдохновение в  нашем путешествии приятные гостиницы,  но не
дает нам стимула по ошибке принимать их за наш дом.
     5.   Мы   никогда  не   должны   усугублять  проблему   боли  туманными
рассуждениями о  "невообразимой  сумме человеческих несчастий". Допустим,  у
меня возникла зубная боль интенсивностью в "х".  Допустим  также, что у вас,
сидящего рядом со мной, также возникает зубная боль интенсивностью в "х". Вы
могли бы,  если  угодно,  сказать,  что  общее  количество  боли  в  комнате
составляет  теперь 2х. Но вы должны помнить, что никто конкретно не страдает
от боли в  2х  -  обыщите  все время  и пространство, и вы не  найдете  этой
составной  боли  ни  в  чьем  сознании. Такой вещи, как сумма страданий,  не
существует,  ибо  никто   ею  не  страдает.  Когда  мы  достигаем  максимума
страданий, которые  под  силу  одному человеку,  мы,  несомненно,  достигаем
чего-то весьма ужасного, но мы достигаем в  то же время максимума страдания,
возможного  во вселенной. Добавлением  миллиона других страждущих  мы уже не
добавим боли.
     6.   Из   всех   зол   лишь   боль   является   злом   стерилизованным,
дезинфицированным. Интеллектуальное  зло,  или  ошибка,  может  повториться,
потому что  причина первой ошибки (допустим,  усталость или  плохой  почерк)
продолжает  действовать. Но  и  помимо этого, ошибка сама по  себе порождает
ошибки - если неправильно первое положение  в рассуждении,  то неправильно и
все, что из него следует. Грех  может  повторяться,  потому что не устранено
первоначальное  искушение - но и помимо этого грех, по самой своей  природе,
порождает грех, укрепляя греховную привычку и ослабляя совесть. Конечно же и
боль, как всякое  другое зло,  может повторяться,  потому что причина первой
боли  (болезнь  или  враг) все  еще действует,  но боль не  имеет  тенденции
умножать сама себя. Когда она прекращается, она прекращается совсем, и ей на
смену естественным образом приходит радость. Это различие можно пояснить и с
обратной  стороны. После совершения  ошибки вам нужно не только устранить ее
причины (усталость или плохой почерк), но также исправить саму ошибку. После
совершения греха вы должны не только устранить, если возможно, искушение, но
также  вернуться к  греху и  покаяться  в нем.  В  каждом  случае  требуется
"обратное  действие".  Боль не требует такого обратного действия. Вам, может
быть, нужно  будет вылечиться от болезни, которая ее вызвала, но боль,  коль
скоро она прекратилась,  стерильна,  тогда как каждая  неисправленная ошибка
или не сопровожденный покаянием грех являются сами по себе источниками новых
ошибок и грехов, продолжающихся до конца времен. Опять же, когда я ошибаюсь,
моя ошибка заражает каждого, кто мне верит. Когда я грешу всенародно, каждый
свидетель  либо  одобряет мой грех,  соучаствуя, таким образом, в моей вине,
либо осуждает его, что чревато опасностью для его милосердия и смирения.  Но
страдание, естественным образом, не вызывает  у свидетелей  (если только они
не слишком  испорчены) дурных  последствий,  а  вызывает хорошее  - жалость.
Таким  образом, зло, используемое Богом  в  основном для  создания "сложного
блага",  наиболее   явно  дезинфецирова-но,  то  есть  лишено   тенденции  к
умножению, которая является самой худшей характеристикой зла в целом.
     8
     Ад
      Что есть весь мир, солдаты?
     Это я-
     Я, этот снег, полночные края. Солдаты, одиночество в пути,
     Где вместе нам идти - Все это я.
     У. де ла Map. "Наполеон".
     Ричард любит Ричарда, что значит:
     Я - это я.
     Шекспир.
     В одной из предыдущих  глав я признавал,  что боль, которая одна лишь в
состоянии убедить дурного человека,  что не  все обстоит наилучшим 'образом,
может также привести его к последнему  без раскаяния  бунту. И на протяжении
всего повествования я признавал, что человек обладает свободной волей, и что
в связи с этим все дары, предоставляемые ему, имеют как лицевую сторону, так
и изнанку. Из этих посылок  непосредственно следует,  что Божественные труды
по  искуплению мира не  могут наверняка обеспечить успех в отношении  каждой
индивидуальной души. Некоторых  искупление обойдет стороной.  Нет  ни одного
другого учения, которое я  с такой  охотой устранил бы из христианства, будь
это  в  моей   власти.  Но   оно  полностью  подтверждается  Писанием  и,  в
особенности, собственными  словами  нашего  Господа  -  христианство  всегда
придерживалось этого учения, и оно подтверждается разумом. Если мы играем  в
игру, мы  должны иметь возможность  проиграть. Если счастье человека лежит в
его  самоотречении, оно никому не под  силу,  кроме него самого (хотя многие
могут помочь  ему в  этом), и он  может отказаться. Я бы уплатил любую цену,
чтобы иметь возможность правдиво сказать: "Все будут спасены". Но мой  разум
выдвигает вопрос: "Посредством их воли, или без нее?" Если я  скажу: "Без их
воли", я тотчас же отмечу противоречив.  Каким  образом величайший акт воли,
самоотречение, может совершиться помимо воли? Если/ я скажу: "Посредством их
воли", мой разум ответит: "Каким же образом, если они этого не пожелают?"
     Высказывания Господа об аде,  как и все Его высказывания, адресованы не
нашему рассудочному  любопытству, а совести и воле. Когда они пробуждают нас
к  действию, убеждая нас в  возможности ужасного  результата, они, вероятно,
делают  все, на что  они  были рассчитаны, и  если бы весь мир  был  населен
убежденными  христианами, больше не было бы  нужды об  этом говорить.  Дело,
однако,  обстоит таким  образом,  что это учение составляет одно из  главных
оснований  для  нападок  на  христианство как на  варварскую религию  и  для
сомнений в благости Бога. Нам говорят, что это отвратительное учение - и оно
мне  самому до  глубины  души  отвратительно  -  и  напоминают о  трагедиях,
происходящих в  человеческой  жизни от  веры  в  него. О  других  трагедиях,
происходящих  от  неверия в него, нам говорят  реже.  По  этим причинам  - и
только по этим - необходимо обсудить этот вопрос.
     Проблема заключается  не просто  в том. что  Бог  предает некоторые  из
Своих  созданий  окончательной  погибели.  Это  была  бы проблема,  будь  мы
магометанами.  Христианство, верное, как  всегда, сложности реального  мира,
предлагает  нам  нечто более  запутанное  и  неоднозначное -  Бога, в  такой
степени исполненного милосердия, что  он становится человеком и умирает  под
пытками,  чтобы  отвратить  от  Своих  созданий  окончательную  погибель,  и
который,  тем  не менее,  там, где  это  героическое средство не  действует,
по-видимому не желает, или даже не может, предотвратить эту погибель простым
'актом  власти. Мгновение назад я  легкомысленно  сболтнул,  что уплатил  бы
любую  цену, лишь бы изб