Евгения Т..
   Опиум


 c Copyright 1997 Евгения Т.
 Email: jane.charlot@mtu-net.ru



1.
     Она шла по набережной легкой воздушной походкой, наивным, почти детским
взглядом прозрачно-голубых глаз глядя вокруг.
     Прохожие  провожали взорами ее  летящий  стройный силуэт и мягкие кудри
волос. Ей это было приятно. Ей нравилось, когда люди думали о ней не то, что
она сама о себе думала, когда  на нее смотрели как на милого ребенка, ничего
не зная о ее жизни.
     Они  не  знали, что  этот  наивный взгляд  скрывает  лишь  мысли  о  ее
любовнике и пороке предательства и цинизма,  которому они предавались, глядя
на него, как на искусство, о забвении, о других мирах и других жизнях.
     Она считала себя такой, не видя смысла существования и  дожигая остатки
своей личности в курении опиума. Это давало ей вожделенное забвение.
     Все было прозаично:  она шла вдоль набережной по направлению к ***, где
намеревалась достать очередную дозу наркотика и затем забыть о том, что есть
сейчас: о смерти  матери  --  единственного  человека,  которого  она любила
чистой любовью. Впрочем, эта смерть не была  для  нее потрясением. Она стала
для нее лишь исчезновением всего святого в ее жизни.
     Ей хотелось одеться в голубой шелк, в платье, такое, какое она видела в
семейном альбоме на своей прабабушке, когда той было двадцать лет.
     Графиня Арнгейм.
     Одеться в голубое и погрузиться в меланхолию среди  Лондонского тумана,
плачущего дождя, стелющегося клочьями над черной водой...
     Пасмурное раннее утро на балконе среди распахнутых стекол окон.
     Она сидела бы среди развевающихся легких штор, глядя на дымку, нависшую
над  хмурыми мостовыми,  погруженная  в  скорбь,  подобную  легкому голубому
туману.
     Но сейчас ей  не хотелось страдать. Она знала,  что сегодня вечером  не
будет  страданий. В доме с  зеркальным потолком  и стенами, покрытыми резным
дубом, ее будут ждать пламя свечей, любовь и воплощенные мечты.
     Кто она?
     Всего  лишь  тень  графини  Арнгейм,  умершей сто  лет  назад,  отблеск
древнего аристократического рода, погрязший в болоте богемы и возводящий эту
богему до уровня голубой крови.
     Она  глянула на  мутные очертания  домов на другом  берегу и  задумчиво
прислонилась к парапету.
     Черная вода текла почти что у ее ног. Она показалась сама себе туманной
белой  фигурой  призрачной  незнакомки  на   фоне  силуэтов  темно-серых   и
коричневатых размытых зданий. Забытые мелодии... Сколько их проносилось в ее
мозгу, проплывало перед ее глазами, глядящими в зеркало черной воды. Мелодия
нежности,  мелодия  власти,  мелодия  одиночества. Ее  манил  мотив  мелодии
смерти.
     "Будет ночь,-- подумала она,-- звезды сквозь пелену неба. Я могу  пойти
сюда и в тумане броситься в Темзу. Тогда смерть последний раз споет мне свою
песню".
     Это было бы слишком просто. Это была бы слишком бесславная смерть.
     Она  увидела свое  посиневшее тело с  мокрыми  кудрями, которое рабочие
баграми вылавливают из воды, и ей стало  тошно. Она с омерзением отшатнулась
от парапета.
     Прохожие  с  недоумением  глядели  в  ее  красивые  глаза,  наполненные
отвращением и страхом.
     Зачем умирать, если можно жить, думала она, жить и надеяться, что жизнь
обретет  еще  смысл  и  силу, принесет отречение  и  божественную  любовь...
Меланхолия в платье из голубого шелка  отступит в  прошлое  и на смену  всем
извращенным  иллюзиям  придет любовная нега,  счастье, такое,  как ей  о нем
говорили детские сказки.
     Ей хотелось все забыть. И уснуть.

x x x
     -- Право, графиня, вы слишком  часто в последнее  время представляетесь
мне  больше демоном в ангельском обличье, нежели ангелом с лицом дьявола. Вы
-- страшный человек.
     -- Чем же я вам так страшна, граф? Неужели вы находите страшными все те
милые  забавы, которым мы с вами предавались в последнее время? Неужели  вас
пугают те грезы и сны, которые я заставляла  вас  испытывать, все те мечты в
которые я вас погружала?
     -- Нет, миледи, моя хрупкая  душа ищет  этих наслаждений  так же, как и
ваша  сущность. Дело не  в  этом. Меня  пугает, что  ваше  увлечение другими
женщинами порой заходит слишком далеко...
     -- Неужели  вы можете ревновать к  этим ничтожным созданиям, развращать
которых  нам обоим доставляло когда-то особое удовольствие? Ведь лишь только
благодаря вам я так хорошо знаю женщин. Я могла бы заранее предсказать любой
поступок любой из них. И это ничего бы мне не стоило....
     -- Но в последнее время, миледи, я боюсь вашей изощренной жестокости.
     -- Что же мучает тебя, любовь моя? Ты же знаешь, мой милый, что я люблю
тебя больше жизни, больше смерти, что все эти женщины стоят для меня столько
же, сколько все мужчины для вас, граф. Я боготворю вас. Вы -- моя жизнь...
     -- "И вы -- моя смерть",-- хотели вы сказать?
     -- Да, вы станете моей смертью.
     -- Вот  это и пугает  меня. Я помню, с  какой упоительной  страстностью
говорили вы мне когда-то,  что ваша смерть будет трагической  развязкой моей
смерти,  что  вы будете моей тенью, следом моей любви,  что вы будете  жить,
пока я живу, и умрете, как только умру я.
     -- Да, милорд. Без вас я непорочно-одинока. Лишь ваши извращенные ласки
могут пробудить мое тело для жизни, а мою душу -- для любви. Для любви к вам
и больше ни к кому.
     -- Но  я боюсь вашей склонности  играть со  смертью. Неужели, говорю  я
себе,  ее  страстность  не  толкнет  ее  рано  или  поздно  испытать  высшее
наслаждение любимым человеком, убив его  и забрав  его  жизнь, и насладиться
заключительным актом любви -- самоубийством?.. Вы  смеетесь? А как вы будете
смеяться,  когда я  выпью яд, предложенный мне  вами,  когда  померкнут  эти
голубые  глаза,  любящие вас, когда холод  охватит это  прекрасное тело,  от
которого сходит с ума столько мужчин?..
     --  Берегитесь.  Вы заставите меня пожалеть о содеянном раньше  чем оно
свершится.
     -- Вы жалеете? Вам жаль совершенных  в мыслях ошибок? Признайтесь, ведь
мысленно вы давно уже несколько  раз убили меня и продолжаете это делать все
более методично и изощренно.
     --  Боже  мой, как  можете  вы  осуждать  за  жажду  смертельной  любви
несчастную  женщину, которая хочет  крови  вместо отречения! Но, видит  бог,
крови не вашей. Моя  любовь слишком  сильна, чтобы быть воплощенной простыми
словами, простыми эмоциями. Она более всеобъемлюща, чем смерть.
     -- Чего же вы хотите, если не умереть в моих остывших  объятиях?  Какой
еще   жертвы  жаждет   ваше  обольстительное  предательство,  ваша   сладкая
порочность?
     -- Я  не  хочу  убивать тело, граф. Я хочу убивать души.  Невинные души
непорочных женщин, я  хочу быть волком, пожирающим ягнят, я хочу совращать и
убивать разум. Я хочу страданий и проклятий в  мою честь.  Я хочу, чтобы  вы
помогли мне убить души тех, кто хочет быть убитым...
     --   Вы   искушаете   меня,   миледи.   Вы   хотите,  чтобы   я   вновь
покровительствовал вашим развлечениям?
     --  Но вы же знаете,  любовь моя, что вы  один -- единственный мужчина,
которого я люблю по-настоящему. Я делаю все это лишь для того, чтобы сильнее
почувствовать вашу  любовь, чтобы вкусить контраст общения с вами  и другими
женщинами и любить вас с новой силой.
     -- Увы, моя душа мне уже не подчинена.  Лишь только Вы владеете ей.  Вы
можете делать со мной все, что хотите. Я  уже не в силах сопротивляться. Что
вы желаете -- приказывайте. Я ваш раб отныне и навсегда.
     -- Мне не  нужны  ваши  жертвы.  Я  не хочу  ничего.  Я  хочу  вас.  До
безумия...

x x x

     Она утратила чувства.
     Она утратила разум.
     Она давно утратила мысли и мечты.
     Одинокие  осколки ее тщеславия еще  тлели на огне ее  безнадежности, но
она  была уже безвозвратно мертва.  Искупление  настало внезапно, и холодный
шепот думал об этом внутри ее мозга.
     Не  думая ни о чем, она  лежала охладевшая на  мраморном столе  посреди
огромной  холодной  залы.  Факелы  бледно  мерцали,  придавая  стенам  сырой
погребальный блеск.
     Ее  обнаженное тело источало запах арабских духов и призрачный свет еще
мгновение назад живой плоти.  Ее  дух  был рядом с телом, сознавая смерть  в
сумрачной плесени ночи.
     Беззвучная  музыка склепа будто призывала вампиров прийти на пир смерти
и насладиться прелестью ее совершенного тела.
     Глаза правильной формы, закрытые так, будто она еще здесь. Будто просто
спит.
     Но  она  знала,  что она  умерла. Она любовалась  собой, лежащей в этой
роскошной гробнице, молча ожидая  последнего  прихода  последней  обреченной
любви.
     Тусклое пламя  факелов  отбрасывало  длинные  тени,  и  в его свете все
казалось слишком глубоким  и  слишком рельефным. Черно-белые краски. Губы  с
синеватым отливом, возбуждающие своей пышностью. Ввалившиеся глазницы, будто
оттеняющие  выразительность  глаз, словно  выточенная из мрамора совершенная
грудь, мягкий изгиб контуров талии, бедер.
     На холодном камне ее тело выглядело будто явление ангела в аду.
     Мягкие тени, колыхаясь, ползли по стенам, крались вдоль арок и галерей,
рождая   сотни   ужасных   образов.   Черные   существа,   прячущиеся  среди
нагромождения каменных  сводов, подбирающиеся по  каменным  плитам  к центру
залы, тени, спугнутые дневным светом, немые рабы, они словно предупреждали о
чем-то своим страхом, уродством и рабской покорностью.
     Она  не  могла понять,  что  ее ждет.  Тень  последующего события мягко
повисла в воздухе. Внезапно сырой пронизывающий ветер разорвал ее и раскидал
по углам,  и она  остро и внезапно  почувствовала  близость появления
его.
     Да, это его образ опьяняющим  призывом был растворен в тяжелом воздухе.
Это горечь ее утраты  он оплакивал, он  -- ее  верный раб,  преданная
собака  у ее ног. Его ожиданием были проникнуты эти  стены и горький воздух,
обволакивающий ее тело.
     Его  тень  появилась незаметно  в  углу полутемной залы, соткавшись  из
призрачных  отзвуков.  Благородный  взгляд   слегка  печальных  глаз  из-под
опущенных ресниц. В тоске согбенные плечи  некогда гордой  осанки. Боже мой,
как любила она его, когда была жива! Как боготворила этот прекрасный образ!
     Мерцая в тени отблесков, он вдоль аркады галерей приближался к ее телу,
чтобы  отдаться  последней  вспышке страсти. Страсти мертвых, которые  могут
вечно быть вместе в своей блаженной неподвижной преданности.
     Размытые образы.
     Легкая прозрачная кисея, словно паутина, прикрывала ее тело и мраморный
стол, на котором оно лежало.
     Он  подкрался  ближе, глядя в ее закрытые  глаза, на ее  бледное
лицо, пожирая взглядом округлые формы ее холодного тела.
     Желание идеальной  смерти затмило в нем  желание  жизни,  как любовь --
забвение. Движением тонких элегантных пальцев  он осторожно дотронулся до ее
стеклянного  плеча. Кисея легко  заскользила по ее коже и мягко упала на пол
воздушной белой дымкой.
     Покойница еле заметно пошевелилась. Ее длинные ресницы дрогнули, и веки
обнажили холодный омут мертвых голубых глаз. Она была слепа. Она умерла.
     Он,  нагнувшись, легким, как сон, поцелуем коснулся ее ледяных губ.  Не
думая ни о чем, она ответила на этот поцелуй. Это был последний штрих в этой
агонии  жизни  на  подходе  к бессмертию.  Жар  холодных  губ заставлял  его
забывать  о том,  что он жив и о том,  что она  мертва. О том, что капризные
визгливые  тени  собираются  здесь,  в  галереях,  чтобы  сыграть  с  ними в
последнюю игру.
     Легкий запах сырости и тления кружил голову, заставляя двоих влюбленных
забыть обо всем в апогее любви. Она -- мертвая госпожа, он -- ее верный раб.
Он любил ее так, будто женщину, способную  дарить огонь  живой любви. А  она
была мертва, холодна и жива последним чувством, которое испытала  в жизни --
безумной любовью к нему.
     Изнемогая  от  смертельных  мук  в  объятиях  мертвой  принцессы  и  от
бескрайнего  наслаждения этой  любовью  в полутьме  склепа,  он  ждал  конца
агонии. Конца и возрождения к реальной жизни.

x x x

     Когда она проснулась, было уже около восьми вечера. Лениво потянувшись,
она встала и, подойдя к окну, слегка отодвинула тяжелую штору. Сквозь стекло
проник  туманный  отсвет  вечернего  Лондона,  осветив  внутренность большой
комнаты со смятой постелью, креслами, покрытыми кисеей, с потускневшей медью
подсвечников  и воздухом, наполненным легким  дымом сигарет и  еле  ощутимым
запахом опия.
     Она смутно помнила картины своего опьянения. Она знала одно -- это было
великолепно.
     Ее  тело  болело  от укусов  и мягко  ныло, как это всегда  было  после
извращенного секса с ее  любовником Ричардом. Впрочем,  это было потрясающе.
Таких сильных ощущений она не достигала ни с кем другим.
     Об этой ночи она не  могла вспомнить  абсолютно ничего конкретного. Это
ее  настораживало,   заставляя   задумываться   о  прогрессирующем   влиянии
наркотиков на личностные качества. Кроме  того, она боялась, что вновь потом
будет иметь бледный вид, когда ей расскажут о том, что она вытворяла.
     Какие  фантазии  на  сей  раз  посещали  их  с  Ричардом  в   их   мире
наркотических грез? И где он сейчас?
     Она обернулась.
     Нет,  он не уходил. По крайней мере, тело его было здесь. Он спал сном,
похожим на обморок, как это было всегда после подобного времяпрепровождения.
Потом  он  проснется,  подумала  она, и начнется  обычная  картина  "игры  в
отходняк". Он будет разговаривать затасканным языком порнороманов,  говорить
избитые комплименты и ждать следующей ночи.
     Нет, ей больше нравился процесс кайфа, когда она любила Ричарда,
как  бога и  как  дьявола  одновременно.  В периоды  же  ее  кратковременных
возвращений   в  реальность   она  предпочитала  думать   о   нем  без   его
непосредственного присутствия.
     Она налила себе виски и  залпом выпила.  Гадкое чувство  сухости во рту
постепенно прошло.
     Ричард и не думал просыпаться.
     Она оделась и тихо выскользнула из дома в летнюю муть туманных улиц.

     Было тепло и прохладно одновременно.
     Она свернула на  Риджент-стрит. Еще не  стемнело, но снующие машины уже
зажигали  фары. Кругом горели  огни разноцветных витрин. Банки  были закрыты
--деловой Лондон давно закончил здесь свою работу.
     Она зашла в кафе, вспомнив, что целые сутки уже ничего не ела.
     --  Что вам  угодно,  мисс? --  официант скользким  взглядом оглядел ее
элегантную фигурку и белокурые кудри.
     -- Пожалуйста, кофе, хот-дог и какую-нибудь холодную закуску.
     -- Одну минуту.
     Кафе было чистое, тихое и уютное.
     Попивая  кофе, она смотрела  сквозь большое окно на  улицу, где  туда и
сюда   сновали   вечерние   прохожие.  Ей  нравилось  их  разглядывать.  Она
чувствовала  себя  не  принадлежащей  к  сонму лондонцев.  Она была  слишком
затеряна в своем мире иллюзий, поглощена сладкой любовью Ричарда.
     Ей  вспомнились   его  длинные  волосы  и   элегантное  красивое  лицо.
"Графиня".
     Она  молча  улыбнулась про  себя,  вспомнив  их  излюбленную  игру.  Им
нравилось меняться ролями. Тогда  она становилась  графом Арнгейм,  а он  --
изнеженной графиней, его любовницей. О, сколько раз она ловила себя на мысли
в эти минуты, что из  него, будь он женщиной, получилась бы сногсшибательная
кокетка, от которой мужчины сходили бы с ума.
     Как томно он  умел закатывать  свои  красивые глаза и  говорить  нежным
голосом,  будто девушка. Да,  у "голубых"  он  мог бы  пользоваться  бешеным
успехом,  если бы не его патологическое пристрастие к женщинам. Его любили и
ненавидели, из-за него  страдали, он  был в  центре извечных скандалов между
влюбленными  в  него  женщинами,  которым  было  просто,  прельстившись  его
эффектностью,  переспать  с ним, но  заполучить надолго его не удавалось  --
узнав ближе  некоторые черты  его  характера и влюбившись  без  памяти,  они
понимали, что  с  ними он всего лишь развлекался, когда ему хотелось  видеть
рядом новое лицо.
     Хоть они и ненавидели ощущать себя объектами его экспериментов, надежда
добиться его постоянства,  отбить его у  его любовницы, графини Арнгейм, все
равно снова и снова толкала  их  в его  объятия. А его  страсть к извращению
морали  заставляла  терять  разум  в  мыслях о смысле  жизни  и морали,  как
таковых. Ричард считался воплощенным извращением в кругу их знакомых.

     Она  расплатилась  и  вышла  на улицу. Свернув в  темный  переулок, она
погрузилась во  мрак  вечернего города,  мрак упоительный, завораживающий  и
пугающий своей таинственной увлекательностью.
     Она прошла  небольшой  тихий  дворик,  где сгущающийся сумрак рассеивал
одинокий фонарь.  Кирпичный  старый  особняк,  старый тополь  рядом,  мокрый
асфальт и клочья тумана. Ей захотелось закурить.
     Она присела на  перила  подъезда  особняка и  достала сигарету.  Легкий
ветерок колыхнул ее волосы, нежно блеснувшие в свете фонаря.
     Ей  захотелось  сейчас  впасть   в   томное   забытье.  Ей   захотелось
таинственной  неги в  этой бархатной  ночи. Ей захотелось случайной  связи с
благородным  мужчиной,  пожелавшим  порока.  Печаль  вновь подступила  к  ее
сердцу,  стелясь  рядом  туманом  и  глядя  на  нее  ночным  небом.  Слишком
романтичный вечер.
     --  Здравствуйте, мисс,--  услышала она вдруг за своей  спиной голос,--
интересно, кого это вы дожидаетесь на пороге моего дома?
     Она,  резко  обернувшись,  увидела  молодого  парня.  Он  непринужденно
улыбнулся, но при взгляде на нее в его глазах отразилось немое восхищение.
     --...Черт возьми... -- добавил он мгновение спустя.
     --  Я? --  ответила она со спокойствием,-- Ну  кого  я  могу дожидаться
здесь в столь поздний час, если не вас?
     Она  с  интересом наблюдала за  метаморфозами  его лица:  он  не  знал,
по-видимому,  что ему и думать. Ее забавляло его удивление, а  еще более  --
его старание, не смотря на оное, сохранить непринужденный вид.
     --  Меня?  --  переспросил  он  и,  слегка  склонив  голову  на  бок  и
улыбнувшись, добавил,-- Вот уж чего не ожидал, так вашего прихода...
     -- Я прошу прощения за  столь позднее вторжение, сэр,  я не хотела  вас
стеснить...
     "Сейчас он скажет дежурную фразу, что-нибудь насчет того, что не стоило
беспокоиться,  потом  простится...--  подумала  она,  чувствуя  подползающую
скуку,-- Еще совсем мальчик, лет девятнадцать... Он меня боится... "
     -- Нет, мисс, вы меня нисколько не стесните,-- ответил он, усмехнувшись
и глядя на нее с каким-то огненным упоением,-- но, право, ваше появление для
меня -- такой сюрприз.
     -- Для меня самой это -- сюрприз. Я сама заранее не знаю, где и когда я
появлюсь. Но сегодня, видимо, выпала ваша очередь.
     Ей начинала нравиться эта игра, то, что она рассказывала этому юноше  и
то, как он это воспринимал. Он подошел ближе.
     -- Может быть, в таком случае,-- сказал он,-- нам стоит зайти в дом?
     -- А ваши родители? -- спросила она развязным тоном.
     -- Я сегодня сирота,-- ответил он, предлагая ей руку.
     "Это становится уже интересно, "-- подумала она и поинтересовалась:
     -- Как же вас зовут, прелестный юноша?
     -- Для вас я -- Дэвид. А как ваше имя, миледи?
     -- Графиня Арнгейм.
     -- К чему эта официальность!
     -- Тогда -- Оливия.

     Они  сидели   в  гостиной   при  свечах,  так  как  Оливия   не  любила
электрического освещения.  Размытый  свет отражался в хрустальных бокалах  с
красным испанским вином.
     Воспользовавшись приглашением  Дэвида, она  смутно боялась стандартного
продолжения такого  знакомства  -- приставаний, грязных домогательств и тому
подобного,  что  испортит  все  ее впечатление.  Но этого  не  было.  Дэвид,
по-видимому,  был не меньшим  шутником, чем она  сама,  и  ему нравилось  ей
подыгрывать.
     Глядя со  стороны на их застольную беседу, можно было подумать, что она
--  его давняя знакомая,  старый  друг,  который  внезапно явился и которого
здесь все