мне на работу скоро.
     Серега не мог понять,  почему  он  должен вставать,  если  эта  женщина
уходит на работу, но почему-то послушался и стал шарить глазами по комнате в
поисках одежды. Женщина усмехнулась как-то криво, покачала головой вроде как
с укоризной, бросила ему его брюки, рубашку и вышла из комнаты.
     Пока Серега одевался,  он думал только о том, что  связывало его с этой
женщиной, которая  была старше его  по крайне  мере вдвое, и какие это может
иметь последствия. На ум приходили самые разные варианты, но все сводилось к
одному:  "Нужно  поскорее  смываться  отсюда, и  по  возможности без  всяких
объяснений".
     Стараясь  ступать  так,  чтобы не  скрипели  половицы,  он  выбрался  в
прихожую, но здесь за что-то зацепился и  чуть не растянулся. На  шум тут же
вышла хозяйка.
     - Что, так и пошел? - спросила она, загораживая Сереге дорогу.
     Не долго думая, Серега взял ее  за  мощные плечи и хотел поцеловать, но
она решительно отстранила его.
     -  Ты  что, сдурел? Я тебе в матери  гожусь. Давай часы  и топай на все
четыре.
     Ни слова не говоря,  Серега отдал ей свои часы и, втянув плечи, вылетел
в распахнутую перед ним дверь.
     На  площади, возле  автостанции  толпился  обычный  народ:  женщины  не
поймешь какого возраста в пуховых платках и плюшевых жакетах с туго набитыми
чувалами в руках, мужики в телогрейках, студенты с гитарой.
     "Совсем как у нас  в Большой Мурте",- подумал Серега, и  от  этой мысли
ему стало почему-то легче и даже голова перестала трещать.
     -  Отец, до  Синюхина  скоро  автобус  будет? -  спросил  он мужчину  в
плащ-палатке и фуражке защитного цвета, по всему видать - бывшего военного.
     -  Скоро,- ответил  тот, давая  понять,  что вопрос  исчерпан и  вообще
повестка дня закрыта.
     "У, монумент",-  подумал Серега и подошел к старику,  который  сидел на
ящике и мусолил во рту погасшую папиросу.
     - Бать, до Синюхина отсюда далеко будет?
     -  Километров шестнадцать,- ответил старик,  не выпуская изо  рта своей
"соски".- Только-только автобус ушел, а следующий только  в двенадцать. Есть
еще, правда, красновидовский, но  оттуда  пехом  километров  пять. Хотя  там
попутки ходют, но это только, значит, вечером, и наоборот...
     Старик еще  объяснял что-то, но Серега его уже не слушал. Из-за угла на
площадь  выехали  вдруг  два кормоуборочных  комбайна и  остановились  возле
магазина  "Культтовары",  из  них выскочили Гуляй  и Соус и  скорой походкой
направились во двор, откуда недавно вышел Серега.
     - Эй! - крикнул он им.- Куда лыжи навострили?
     - Смотри-ка, оклемался,- обрадовался Гуляй.
     - А мы  за  тобой,- сказал  Соус.- Выручать  приехали.  А  то,  думаем,
Клавдия баба  принципиальная, четвертной ей не отдадим, не выпустит  тебя. А
она,  значит,  выпустила... Ладненько,  сейчас  мы этому четвертному головку
скрутим.
     Соус оживился и похлопал себя по ляжке, но Гуляй сказал:
     - Соус ты  и есть Соус... Официантки, между прочим, такие же  работяги,
как и ты.
     - При случае отдадим,- заскулил Соус. Но Гуляй был настроен решительно:
     - Как  обещали, так и  отдадим. Она с нас  даже  залога не потребовала,
Сереге  вон  у  себя  постелила, а он,  между  прочим,  мог ей  всю квартиру
заблевать.
     - А на сколько она нас обсчитала? - не унимался Соус.
     Но Гуляй стоял на своем. И тогда Серега сказал:
     - Поехали, мужики, а... Поехали  скорей  отсюда. Я расплатился. У  меня
было...
     , И понеслось. Перво-наперво они заехали в магазин и  взяли две бутылки
Петровской, потом  поехали  в  Красновидово  и  пили  там  портвейн  за  два
двадцать, потом зашли к одному печнику, который потчевал самогоном... Люди и
пейзажи мелькали перед Серегой, как в  клубе кинопутешественников. Временами
ему  казалось,  что он  уже  и  не он  вовсе, а  какой-то  другой  человек -
симпатичный,  которого  все  любят,  который  умеет,  когда  нужно,  анекдот
загнуть, а когда и поговорить о карбюраторе или о том, чего хочет Помпиду. А
он,  то  есть  настоящий  Серега,  малый  самый простой, сидит где-нибудь на
автостанции в своей Большой Мурте среди плюшевых баб и телогреечных мужиков.
     До сих пор Серега как-то не чувствовал всей  прелести  вина. Рос он при
матери, отца сроду не знал. Правда, бывает, что и женщины питают слабость  к
спиртному.  Но его мать даже наливок по праздникам не отведывала,  чтобы  не
дай бог не пристраститься - уж  больно  много у нее для  этого было  причин:
рано овдовела, тяжело работала. Понимала мать, что веселая жизнь не про нее,
а с горя пить - себя и детей  губить. И сыновей  своих  сберегала  от добрых
дядечек, которые всегда готовы  угостить парнишку стопкой-другой.  В  первый
раз  Серега  попробовал спиртное лет  в  пятнадцать,  когда  старшего  брата
провожали в армию.  Самогон, который его  заставили выпить, по  цвету сильно
смахивал на керосин. Да  и по  вкусу, видимо,  тоже. Хотя  Серега и не  знал
этого  наверняка,  но  догадывался,  потому что  иначе  зачем бы  клопам  от
керосина дохнуть.
     Потом ему случалось выпивать еще много раз, но все  больше за компанию.
А так  чтобы  взять самому  да  и выпить  по  потребности, такого  не  было.
Потому-то,  может,  и Антонина вышла  за него. Судите сами, чего бы ей иначе
выбрать  Серегу,  у которого из  всех талантов было только  два: способность
день и ночь вкалывать не уставая да вот еще  это спокойное отношение к вину,
когда ухажеры  вокруг  нее  косяками  ходили.  И  какие женихи были! Главный
бухгалтер  леспромхоза, скажем, чем не  жених. Видный  мужчина, известный на
весь район. Тысячи в Красноярске просаживал.
     Или взять фотографа из Большой  Мурты. Вроде бы никакой не начальник, а
тоже  имел и дом, и  свою  "Волгу".  Оба,  правда,  питали,  как  говорится,
слабость к спиртному и по женской части были не дураки.
     Однако  Серега  ни  в  какое сравнение  с ними  не  шел.  Он и  сам это
прекрасно  понимал и  потому даже  не пытался  ухаживать  за Антониной. Так,
присматривался  издалека, а  она  возьми  да и  выбери его. Впрочем,  Серега
оказался  хорошим мужем. Его  отношение  к Антонине  не  умещалось  в  рамки
обычной или даже необычной  любви, которая,  как  известно,  рано или поздно
проходит или сменяется более  основательными узами, такими как чувство долга
по отношению  к детям, привычка  к  совместной жизни,  общее хозяйство и так
далее. Он не переставал удивляться ее уму, красоте и тем более тому, что она
предпочла  его тем, кто,  по его мнению,  был куда достойнее. И чтобы как-то
оправдать для себя все это, старался быть лучше, чем  на самом деле.  За два
года,  которые  Серега  прожил  с  Антониной, он  не  сказал  ей  ни  одного
поперечного слова. Не  захотела она жить с тещей - Серега выхлопотал комнату
в   общежитии   леспромхоза.   Пожелала  она   австрийские  сапоги,   как  у
библиотекарши,- через месяц были у нее такие сапоги.
     Любое  желание  Антонины  давало  Сереге  шанс  отличиться,  и  он,  по
возможности, старался его  не упустить. Вот и здесь, в Синюхино, он оказался
по той же причине.
     Но странное  дело,  по мере того, как он втягивался  в здешнюю жизнь, а
точнее, в жизнь,  которой  жила  гуляевская компания, его  духовная  связь с
Антониной ослабевала. Там,  на родине, он  и дня не мог прожить без  любимой
жены. Бывало, поедет в дальний рейс и всю дорогу только и думает о том,  как
вернется домой и чмокнет ее в щеку.
     Иногда  случалось  ему бывать в  Красноярске. И всякий  раз он привозил
оттуда  жене какие-нибудь цацки - заколки или клипсы. Подарки  не  бог весть
какие, в табачном киоске купленные, но Антонине нравилось их получать.
     Особенно крепко пришился Серега к жене после  того, как она родила  ему
дочь.  Появление ребенка стало для  него настоящим чудом,  и то, что к этому
чуду он был причастен, приводило его просто-таки в восторг.
     Но  ко  всему  этому надо  добавить, что  Антонина,  несмотря  на  свою
молодость  и  красоту,  оказалась  хорошей женой  и  никогда не требовала от
Сереги того, чего он дать не мог.
     В  общем, все  бы хорошо, да  не  было у них собственного дома, то есть
своей крыши над головой. Лесхоз намечал большое строительство, но его начало
из  года в  год откладывалось, а  между тем Антонина все  более склонялась к
тому,  что  ждать  обещанного не  имеет смысла.  Все  чаще  переносилась она
мысленно в  места,  где прошло  ее детство, и  они казались ей  чуть  ли  не
райскими кущами. В конце концов решено было переселяться.
     И  вот  Серега приехал обживаться  в  Синюхино.  Но  здесь с ним  стали
происходить странные  вещи. Он  вдруг  начал  сознавать,  что не принадлежит
больше Антонине и даже себе не принадлежит. А виной тому был хороший человек
Гуляй и его веселая компания.
     После того, как Серега  сошелся с Гуляем, жизнь круто переменилась.  Он
как будто  попал на карусель. Пейзажи,  дома, люди мелькали  перед  ним  так
быстро,  что  он не  успевал их  как  следует рассмотреть.  Гремела  музыка,
звонили праздничные колокола, и от всего этого захватывало дух.
     Гуляй не жалел сил  и средств на то, чтобы  превратить  свою  жизнь,  а
заодно  и  жизнь  своих  приятелей,  в  сплошной  праздник.  Пили столичную,
старорусскую, петровскую, кубанскую,  имбирную,  лимонную, старку, перцовку,
коньяк, портвейн,  розовое  крепкое, яблочное  крепкое, вермут  и,  конечно,
самогон.
     Серега хуже  всех  переносил  похмелье. Гуляй  ему сочувствовал и после
особо лихих  гулянок  по  утрам  заходил  к  нему  на  квартиру,  чтобы  его
опохмелить.  Сначала  Серега пил  только потому,  что  не  хотелось  обижать
человека, который так искренне желал  ему добра, но  потом он понял, что это
не  так уж и плохо, особенно если пить не до потери сознания. Выпьют  люди и
как-то  раскрываются,  тянутся  друг  к  другу,  находятся  общие  интересы.
Оставалось  только научиться пить  так,  чтобы не терять голову.  Гуляй, тот
вроде бы умел. По крайней мере, Серега никогда не видел, чтобы он засыпал за
столом  или  валялся  под  забором.  Казалось,  его  способность  переносить
действие  алкоголя  была  далеко  за  пределом человеческих возможностей.  И
Ерофеич  знал свою  меру. Он  обладал  замечательной  способностью  исчезать
задолго до того, как веселье достигало своей кульминации, а потом сокрушался
по  этому  поводу. Соус  меры  не  знал  и знать не хотел. Пьянел он быстро,
допивался до скотства, и если бы не Гуляй, то не миновать бы ему из-за этого
серьезных неприятностей.  Однако  Соус не больно-то чтил своего благодетеля.
Иногда даже казалось, что он ненавидит его и только какие-то особые интересы
связывают этих людей. За глаза Соус часто намекал Сереге на то, что бригадир
"мухлюет"  с нарядами, рассказывал  про него всякие грязные истории. Да и  в
глаза,  особенно по  пьянке,  высказывал  иногда  такое, чего другой  бы  не
стерпел. Но Гуляй только посмеивался.
     Что  же  касается  Сереги,  то  для  него  Гуляй был чуть ли не  графом
Монте-Кристо каким-то.  И  все, что Серега видел  своими глазами, и все, что
слышал про Гуляя от других людей, располагало его к этому человеку.
     Как-то, к бригадиру из Калинников  приехал один комбайнер, шкив  у него
полетел, а на складе не было. Гуляй ему тут же этот шкив выложил и ничего  с
него не потребовал. Но тот комбайнер был  человек гордый  и, как полагается,
поставил бутылку. Так Гуляй пить не стал, пока не поставил рядом еще и свою.
     А однажды Ерофеич завел речь о какой-то  Валентине, которую муж оставил
с тремя  детьми. Гуляй слушал, слушал да вдруг вскочил в чей-то трактор, что
стоял возле столовой, и уехал. Хозяин выскочил, а Гуляя и след простыл. Была
у него такая привычка хватать по пьяному делу первую попавшуюся машину, будь
то  директорская  "Нива"  или  трактор.  Потом  он,  конечно,   извинялся  и
благодарил хозяина как положено.
     Так вот,  поехал он  на том тракторе в  район,  купил там  в универмаге
индийскую вазу за  пятьдесят  рублей,  •  она там на витрине  года  два
стояла,  и  к  Валентине.  По  пути  еще  где-то  нарезал  георгинов. А  эта
Валентина,  как  увидела,  что Гуляй пожаловал к ней с  вазой да с  цветами,
подумала: пришел мужик свататься -  и накрыла на стол. Гуляй, конечно, выпил
за ее здоровье, поставил вазу  на буфет и собрался  уходить.  А Валентина на
него с кулаками.
     - Зачем же ты приходил, зараза?
     Гуляй попытался объяснить, а она его настегала мокрой тряпкой по лицу и
выгнала. Вазу, правда, оставила.
     Вспоминая эту историю, Ерофеич больше всего сокрушался о том, что через
месяц после случившегося такие вазы уценили почти вдвое.  На что Гуляй махал
рукой и смеялся.
     - Ладно, бать, один раз живем. Зато никто не скажет, что Гуляй жлоб.
     Не мудрено, что при таком раскладе  и Серега  не оставался в стороне от
трат. От тех  денег, которые  у  него  были с  собой,  через  три недели  не
осталось  и следа, а с первой получки он смог только заплатить за комнату да
купить мешок картошки. И  не  швырялся вроде  деньгами, пиров не  закатывал.
Полонез  Огинского в  ресторане не заказывал,  конфет женщинам не  дарил,  а
сотни  как не бывало. Где червонец  добавил,  где пятерку и не заметил,  как
растратился. Спасибо, Гуляй выручил, раздобыл  где-то  двадцатник, отдал. Не
взаймы, а  просто так, от чистого сердца. Такой уж  он  был человек. Рядом с
ним  как-то  совестно  было блюсти  свои меркантильные интересы. Всякий, кто
высчитывал да  выгадывал, рядом с  Гуляем казался скопидомом.  А это  никому
чести не делало.
     И потому, когда Сереге в  голову приходили мрачные мысли о том, что вот
уже скоро должна приехать Антонина, а он не только ничего не заработал, но и
потратил последнее, он старался их разогнать  в веселой  компании.  Но мысли
такие  приходили  все чаще.  И  наконец Антонина прислала  письмо, что почти
собралась и дело только за билетом.
     Получив  письмо,  Серега сначала обрадовался, но потом задумался. С чем
он встретит ее, как  объяснит,  что за  полтора  месяца своего  пребывания в
Синюхино ровным счетом ничего не сделал для того, чтобы хоть на первых порах
устроить ее, и дочурку.
     Положение нужно было исправлять, и он пошел к директору,  чтобы просить
ссуду на постройку дома. Тот обещал,  но не ранее  чем  через год. Совхоз по
новой  моде строил  животноводческий комплекс, строил долго и  мучительно, а
вокруг паслось стадо шабашников.
     -  Помнишь, как в песне поется,-  говорил директор, ласково  похлопывая
Серегу по плечу.- Сегодня не личное главное... Усек?  Ты думаешь -  приехал,
осчастливил...  Другие  из  села,  а  ты  в  село,  так тебе  тут  марципаны
приготовили.  Ошибаешься, брат, у нас  тут от таких ходоков отбоя нет. Шутка
ли - два  часа на электричке, и ты в столице, а там тебе и театр, и копченая
колбаса. Давеча  цыгане приходили,  потомственные  животноводы,  просились в
совхоз. Отказал.
     Серега усек,  что  здесь ему  ничего  не светит.  И  уже подумывал,  не
отписать ли Антонине,  чтобы повременила  с  приездом  до  весны. Но  вопрос
неожиданно  решился  сам  собой.  Как-то  во  время  обеденного перерыва, за
котлетами и бутылкой имбирной, Гуляй возьми да и спроси Серегу:
     - А чего ты такой смурной в последнее время ходишь?
     Серега  о  своих делах  каждому  встречному-поперечному рассказывать не
любил. Но во-первых,  Гуляй  каждым  не  был, во-вторых, умел он  как-то так
спросить, что не  ответить ему было нельзя, в-третьих, сидели они с глазу на
глаз  и бутылочку почти уговорили. И Серегу понесло. Выложил  он Гуляю и про
деньги,  и про  разговор  с директором, и про свои соображения насчет  того,
чтобы отсрочить приезд жены.
     -  Чудак-человек,- сказал Гуляй просто и весело.- Шли телеграмму, чтобы
выезжала. Встретим как надо. В Москве встретим и сюда доставим. Как звать-то
жену твою?
     - Антониной.
     -  Ничего,  паря, встретим  твою  Тоську как полагается.  На то у  тебя
кореша есть.
     Под  корешами  Гуляй,  конечно,  подразумевал  себя.  У  Ерофеича,  как
известно,  всю  зарплату забирала жена, а  Соус, хотя  и получал  наравне  с
Серегой, ухитрялся где-то все  оставить еще до  того, как деньги кончались у
Гуляя, и вносил свою лепту пустыми бутылками.
     Серега как-то  сразу поверил  Гуляю и  успокоился.  А  через две недели
Гуляй дал ему триста рублей.
     - На, выписывай  свою кралю, небось соскучился. Я так больше недели без
бабы не могу.
     Серега заартачился, отдать, дескать,  скоро не сможет,  но  если  Гуляй
решил кого облагодетельствовать, то помешать ему сделать это никто не мог.
     - Отдашь - хорошо, а не отдашь -  обойдусь,- сказал  он и  бросил пачку
денег Сереге на стол, как будто шелуху от семечек выплюнул.
     Вечером  Серега  позвал  к  себе  гостей.  Хозяйка,  почувствовав,  что
постоялец  при деньгах, выставила  на  стол миску соленых волжанок, квашеную
капусту,  моченые  яблоки  и всякое,  без чего водка считается  злодейкой  с
наклейкой. Кроме Гуляя,  Соуса  и  Ерофеича был и  Матвей  Хренков,  который
заглянул  запросто, по-соседски, то  есть без приглашения. Была у него такая
привычка - проверять, как люди живут, и мерить их жизнь по своим меркам.
     Говорили все больше о семье.
     - Ты,  Серега, молодой,- тянул Ерофеич, уже порядочно захмелев.- Ты вот
молодой... Тебе оно, конечно... А  я иду домой выпимши  с устатку и думаю...
Эх, мать  честная, были  бы у меня твои годы,  поворотил бы и  - куда  глаза
глядят...
     - Это  потому, что  ты свое  домашнее  дело  пустил на самотек,- сказал
Хренков, который внимательно прислушивался к разговору.
     Нет, он не осуждал Ерофеича и не наставлял его, а  просто констатировал
факт, который подтверждал его мнение о том, что свято место  пусто не бывает
и если мужчина перестает  быть в доме  мужчиной,  то на его место непременно
карабкается женщина.
     - Промеж глаз - и дело с концами,- кипятился Соус, у которого были свои
счеты с представительницами слабого пола.
     -  Не дрейфь, Серега,- говорил  Гуляй.-  Мы твою  Тоську  как  королеву
встретим.
     Серега  захмелевший,  тихий  слушал  только  Гуляя   и  едва  сдерживал
благодарные  слезы. "Надо быть таким,-  думал он.- Ах, чего  бы  можно  было
достигнуть, если бы все люди развернулись во всю свою ширь".
     И  вот,  наконец,  наступил  день  приезда  Антонины.   Накануне  между
приятелями  было  решено   встречать  ее  в  Москве,  благо  работы  в  поле
закончились,  а  в  мастерских  можно  и  сачкануть.  Там  остался  Ерофеич,
сославшись на сипы в груди.
     Чуть свет Гуляй и Соус были уже у Сереги. Гуляй был в пиджаке и в белой
рубашке,  Соус  в  своей  обычной  фуфайке,  которую  он  всегда  носил  под
телогрейкой,  добавил  шляпу  из  искусственной кожи. Из карманов  его  брюк
торчали горлышки бутылок.
     - Ну, на  посошок,- сказал он, наполняя  выставленные  Серегой  стаканы
сразу из двух посудин.
     - Самое главное - не заводиться,- подмигнул Гуляй.
     Выпили  и  повторили.  Серега  надел галстук,  и  они  пошли  на  шоссе
останавливать попутку до Калуги. Но попутки долго не было. Шли легковые одна
за  другой, но останавливаться не желали, может просто  спешили,  а может их
отпугивала странная фигура в шляпе,  которая дико размахивала руками и  чуть
ли  не цеплялась за колеса. Соуса разобрало,  и  он куражился. Вслед  каждой
проезжающей машине он пускал длинную очередь матюгов.  Некоторое время Гуляй
забавлялся, глядя на него, но потом взял его  за шиворот и столкнул в кювет.
Пока тот выбирался, Гуляй уже остановил какой-то уазик.
     До  Калуги-второй   доехали  со  всеми  удобствами,  на  ящиках  из-под
болгарских  помидоров.  Электричка отправлялась через  двадцать  минут. Утро
выдалось бледное, сырое. Мелкий  дождик кропил  станцию, палатки  на площади
возле нее и бурые леса, которые со всех сторон теснили  этот пятачок. Решили
для согрева  выпить  граммов по