БОРИС ЕВСЕЕВ
   ЮРОД
 
   там за стеной
   за разбухшим от влаги забором
   хриплое невыносимое тяжкое
 
   ***
 
   За стеной, за забором, в рваной телесной мгле пел сошедший с ума  пе-
тух.
   Его хрип мельчайшими каплями птичьей слюны влетал в открытые  фортки,
достигал человечьих ушей, высверливал нежные барабанные перепонки,  сте-
кал по лицам, жег кожу, вбирался и впитывался сначала теми, кто лежал на
кроватях у окон, а затем уже, сладкой заразой чужого дыханья, передавал-
ся всем остальным, густо набитым в больничный корпус.
   Первые три слога своей чудовищной песни петух проталкивал сквозь  су-
дорожно сокращающуюся глотку с шипеньем и злобой, потом, разделив их  на
равные дольки, укладывал на узкий костяной язычок-лодочку и одним ловким
движеньем запускал вверх, в рассеянную над землей  клочковатым  туманцем
легкую, но и очень плотную энергию жизни. Протолкнув первые  три  слога,
петух переходил к четвертому:
   мертвому, низкому, клекочущему паром, укутанному в покалыванье и  ще-
кот каких-то радиоволн, вечно и понапрасну терзающих эфирное тело дня  и
ночи. И хотя звук четвертый обрывался неожиданно - отголосок его и  зло-
вещая тишина отголоску вослед были хорошо слышны  и  здесь,  на  окраине
Москвы, далеко от кричащего петуха, в робко шлепающем, но одновременно и
судорожно спешащем такси.
   Рядом с водителем в машине слегка кривовато, чуть скорчившись,  сидел
пассажир.
   Внешний вид пассажира был страшен. В трещинках мягких полных губ  его
запеклась кровь, одно глазное яблоко намертво затянулось черно-сиреневым
веком, другой глаз - пронзительно-голубой - слезился. Все лицо, приятное
впрочем и округлое, казавшееся, несмотря  на  густую,  очень  ухоженную,
очень аккуратную бородку, каким-то школярским, даже детским, - все  лицо
пылало от свежих прижогов йода.
   Над неширокими морщинами лба засохли долгие струйки грязной воды. Во-
лосы на голове были коротко и очень неровно подстрижены.
   Пассажир в новом дорогом фиолетовом плаще, в модных вельветовых  брю-
ках был совершенно - если не считать тоненьких, коротких, не доходящих и
до щиколоток носков - бос. Он вовсе  не  походил  на  бомжа,  стянувшего
где-то несколько пятидесятитысячных, хотя все время и  пытался,  подобно
этим жалким и наглым тварям, пристроить свои  ступни  -  черно-багровые,
просвечивающие сквозь прозрачные носки, - куда-то чуть повыше чисто  вы-
метенного машинного коврика. Но не эти, пачкавшие обивку  машины  ступни
раздражали и мучили шофера. Раздражало и даже пугало его выражение  лица
уплатившего за оба конца пассажира. Водителю все время казалось: сидящий
рядом пассажир  выкинет  сейчас  что-то  гадкое,  постыдное,  гнусное...
"Рвань... Позорник..." - водитель еще раз украдкой глянул на  пассажира.
Но тот углубился в свои мысли и внимания ни на шофера, ни на  окружающее
не обращал, лишь изредка вздрагивая и бормоча про себя что-то вроде:
   "там... туда... там..." Тычась в заборы и  тупички,  грязно-серая,  а
когда-то салатная легковуха, похрустывая закрылками, поскрипывая ремнями
и пружинками, пыталась вывернуться из неровностей и ям дачного  проселка
на нужную ей дорогу. Но вместо этого все глубже и глубже  втягивалась  в
какой-то нескончаемый, заглохший сад с пустырями, с невысокими, весело и
нелепо крашенными заборами, с пересохшими давно прудами, с узкими отвод-
ными канавками, с постаментами без статуй, чуть серебрящими на себе пау-
тинки ранней изморози...
   Надо было остановиться, выйти из машины, спросить дорогу, но водитель
дергался, серчал, кидал машину то вправо, то влево, пока она наконец  не
закружилась на каком-то жалком и неудобном для настоящего маневра пятач-
ке.
   Пассажир, давно уже не обращавший на окружающую его реальность внима-
ния, вдруг очнулся. Ему показалось: он кружится не в машине,  потерявшей
дорогу, а в опрокинутом на спину сером в крапинку жуке. В глаза ему враз
полезли опрокинутые сады, перевернутые деревья, висящие над головой тро-
пинки, показалось, что и вся жизнь его так же вот  перевернулась  и  что
даже если жуку удастся встать на лапки
   - все одно будет жук тотчас схвачен, продавлен, покороблен... И никто
не посчитается, что сам ты оказался внутри жука случайно, и кружишься на
спине не по своей воле...
   Внезапно машина - и впрямь как тот жучок, вставший на лапки-колесики,
- спружинила, дернулась два-три раза и побежала уверенно и ровно к скры-
той до сих пор и от водителя и от пассажира шумящей, разрезающей  надвое
окрестные леса магистрали. Побежала на шум, на огни, на тусклый  медовый
блеск ворочающегося вдали огромного города.
   Здесь пассажир сунул внезапно руку во внутренний карман плаща, выхва-
тил оттуда темно-вишневую, короткую, с  нешироким  раструбом  дудку.  Он
свистнул в дудку два раза, затем уронил ее на колени, а  руки  широко  и
высоко раскинул в стороны.
   Водитель, потерявший на миг обзор, нырнул под выставленную пассажиром
руку, что-то захлебнувшись в бешено прихлынувшей слюне рыкнул, стал уби-
рать руль вправо, прижимать машину к обочине...
   Пассажир еще раз крикнул "стоп" и здесь же, невдалеке  от  железнодо-
рожного, мелькавшего сквозь посадку переезда, не проехав и десятой части
пути, стал выходить. Выходя, пассажир зацепился полой плаща за дверцу. И
пока он, неловко развернувшись отцеплял плащ от расхлябанно торчавших из
двери железок, от висевших на соплях ручек, где-то очень далеко,  позади
него, за тончайшими и невыносимо хрупкими стеклышками бытия опять закри-
чал, забился в черной пене сошедший с ума петух.
   Но теперь в голосе петуха слышались какие-то иные, просительные,  мо-
жет, даже молящие нотки, он перестал манить к себе грозной и  неодолимой
певческой силой, перестал подчинять себе разум и душу пассажира...
   - Мне не туда, не туда нужно... - Пассажир, оправдываясь перед  води-
телем, махнул рукой в сторону железнодорожной станции. - Мы не той доро-
гой взяли... - Он вдруг стал кривить лицо, придурковато - словно  перед-
разнивая самого себя или же снимая мелкими внешними движеньями  внезапно
возникшее ощущение неверности пути - затряс головой. Оставив дверь маши-
ны открытой, пассажир развернулся и, с тяжкой нежностью волоча по примо-
роженной грязи босые ноги, побрел к станции. Однако, чуть до станции  не
дойдя, он стал вдруг медленно опускаться на проезжую часть подводящего к
станции шоссе и, наконец, сел, вытянув вперед слегка согнутые в  коленях
ноги. Посидев так немного, пассажир  распахнул  новенький  плащ.  Из-под
плаща стала видна впопыхах наверченная на тело одежда. Крик петуха и ле-
тевшие вослед крику голоса уже меньше терзали сидящего. Чтобы избавиться
от крика этого совсем, он снова помотал головой, вынул из кармана  варе-
ное, чищеное яйцо, а из другого - кусок завернутого в тряпку, уже начав-
шего по краям чернеть сырого мяса. Яйцо сидящий на земле вмиг  раскрошил
и высыпал себе на голову, а мясо на тряпке бережно уложил на  чистенькую
подкладку широко отпахнутого в сторону плаща.
   - Православные... - тонким, молодым,  прерывающимся  голосом  крикнул
сидящий.
   Затем, подхватив кусок мяса, стал терзать его, выжимая  на  новенькую
ткань плаща ледяную сукровицу.
   - Куда идем, православные?.. - Он помолчал. - Скажу вам, что вижу  во
тьме!.. - Голос окреп, в нем зазвучала кровельная резучая жесть,  появи-
лась страстная хрипотца.
   Несколько шедших к станции машин, проезду которых  мешал  сидящий,  -
остановились.
   Верткая шоферня, повыскочив из  дверей,  брезгливо  и  быстро,  вдво-
ем-втроем оттащила сидящего за руки и за ноги к обочине. Машины покатили
дальше, а к сидящему стали со сладкой опаской подтягиваться пристанцион-
ные торговки, зимние дачники, дети. Чуть вдалеке, за купой деревьев, ос-
тановилась карета < скорой помощи> . < Скорая> спешила в противоположную
общему движению машин сторону, и сидящий на земле человек ее не заметил.
   - Вижу! Вижу стену зубчатую! - звонко крикнул сидящий.  -  И  площадь
вижу! И на площади той горы сохнущего дерьма! Горы! И петух черный,  пе-
тух седатый шпорами над дерьмом звяк-позвяк... Наестся! Взлетит! Маковки
объедать станет! Но петуху тому черному скоро шею свернут!  А  мы...  мы
обернемся... На дорогу свою глянем...
   Кричавший на миг прикрыл глаза: жаркая  струя  стыда  и  одновременно
наслаждения собственными словами охлестнула ему ноздри, рот. И здесь  он
снова услыхал далекий крик петуха и, враз испугавшись, сбившись с  крику
на шепот, забормотал:
   "Там... за стеной он... там... там..." I. Заговорщик Там, за  стеной,
за впитавшим обильную влагу забором, петух  уже  умолк,  и  завели  свою
обычную утреннюю песню санитары.
   - Ррот! Рротик, рот! - выпевали они на все лады.
   Крики санитаров, с которыми за четыре дня так и не  удалось  пообвык-
нуться, мешали как следует собраться, сосредоточиться. Серов,  полуобер-
нувшийся к открытому окну, кривился, морщился и лишь краем уха ухватывал
носовой голосок в чем-то убеждавшей его Калерии, плохо и нехотя вникал в
потаенные угрозы, слышавшиеся в покашливаньи сновавшего туда-сюда по вы-
тянутому в длину кабинету Хосяка.
   - ...нет, нет и нет! Вы не тот, за кого себя выдаете! Слышите? Вы  не
тот. Вы не заговорщик. Ни в каком заговоре вы не участвовали.  Другие  -
да. Другие - сколько угодно. Но не вы. Вы просто жили в Москве. Тихо жи-
ли! Спокойно жили! И вдруг:
   трац-бац... Вс„ поплыло, поехало... Раз  поехало,  другой,  третий...
Ну, и не выдержали. Ну, и сорвались... Но заговоров - никаких,  никогда!
Это, простите, из другой оперы... А у вас мелодийка, не  опера  даже!  У
вас обывательский, глупый невроз. Невроз навязчивых состояний.  Так  что
бросьте, бросьте ваньку валять! Ну!
   Ну, ты ведь все понимаешь! Вс„! Только поделать с собой ничего не мо-
жешь. Ну так это мы нараз уберем, враз снимем...
   - Да-да-да, - выталкивал Хосяку в ответ  столбики  и  прямоугольнички
горячего дыханья Серов. - Да, невроз, наверное... Но,  видите  ли...  Не
знаю, как объяснить вам получше... Я голоса слышу...
   - Ну брось! Сей же момент оставь! Говорю тебе: никто  тебя  не  ищет,
никто не пасет. Ты сам от всего убегаешь. От всех своих  навязочек-пере-
вязочек, от всей этой муйни: "надо - не надо", "в чем суть", "ах,  зачем
эта ночь..." Ты просто неудачник, невротик. И придумываешь себе какую-то
внутреннюю жизнь. А ее нету, нет! Ну, очнись,  дурило!  Глянь  на  меня!
Хватит тут юродствовать! Здесь это не проходит.  Здесь  люди  грамотные.
Здесь тебе не север со снежком. Здесь - юг! Ну!
   Фрейда-то небось у себя там в Москве всего обслюнявил. А твой  случай
даже не Фрейд. Так... Чепухенция... Лермонтов... Синдром дубового  лист-
ка. Ну! Помнишь ведь, наверное: "Дубовый листок оторвался  от  веи  оио-
ой..." Голос Хосяка бочковел, глох,  терял  согласные,  затем  вздувался
крупными волдырями, волдыри тут же лопались, стекали  неприятной  слизью
по телу. И вслед за голосом глуховатым, вслед за криками санитаров нака-
тывала на Серова снова растерзанная осенними дождями, разодранная  недо-
вольством, но и заведенная ключиком дикого небывалого веселья,  обнимаю-
щая огнями, оставленная всего неделю назад Москва.
   Вниз! Вниз! Вниз!
   Разрывая легкие, разлопывая бронхи, судорожным тяжким бe  гом.  Вниз,
через упадающий с горки бульвар по песочницам, мимо скамеек. Одну  оста-
новку трамвайную проскочить, прижаться к станиолевым  тонким  листам,  к
поручням узким - на второй.
   Пропустить два трамвая, сесть в третий. Запутать, обмануть тех двоих.
Обскакать их на коротких временных отрезочках, опередить в заулках, обс-
тавить на спусках и лестницах! Вырвать, выхватить у них из-под носа ниг-
де, кроме собственных кишек, не  существующую,  тянущую  паховой  грыжей
вниз свободу. Те двое слишком плотно ведут его. Профессионалы,  мать  их
так! Но здесь ему должно  повезти:  места  выхоженные,  вылюбленные,  он
оторвется, вывернется вьюном...
   Вниз, вниз!
   По расширяющимся к Садовому переулкам, через гастроном, через забитую
ящиками подсобку, потом двором проходным и  дальше  резко  вправо:  при-
жаться, притереться к грязноватому ободу Садового кольца. И  на  вокзал!
Не называть вокзал только! Те двое мысль засекут!  Они  могут,  обучены!
Один, тот, что в бежевом плаще, влитый в черный квадрат модной  стрижки,
- он, конечно, шестерка, "топтун", или как там на их жаргоне. А вот вто-
рой, постарше, веселый, лицо в морщинках мелких, и курточка кожаная тоже
в морщинках. Работает улыбаясь...
   Этот второй и сказал взглядом Серову вс„: ни прибавить - ни  убавить.
Но он ускользнет и от этого второго. И на вокзал, там переждать. А потом
- проводник знакомый... Бригадирское купе уютное...  Чай...  Разговор  с
подковыркой: в отпуск?
   Ну-ну. Знаем. Наслышаны. Сами бывали. И после  этих  слов  что-нибудь
плавно-тягучее, успокоительное, дальнее...
   Вниз! Осталось чуть!
   Обогнуть только эту клумбу, обежать памятничек Гаврилычу  с  веночком
дохлым - и в спасительный двор с  четырьмя  выходами,  с  воротцами  че-
тырьмя. А выскочив из двора, вмиг расслабиться. Он прохожий,  он  больше
никто. Забыть обо всем, забыть всех, кто втянул его  в  это  погибельное
дело. Им-то что? В институте геополитики пошушукались, игрушечных солда-
тиков из руки в руку поперекидывали, БТРы и танки из угла площади в  ко-
нец улицы на картах подробных попереставляли - и в кусты, и  в  норы!  И
найти их никто не может. А вот его - засекли. Но он-то кто такой,  чтобы
в эти дела мешаться? Завсектором в институте, и больше никто. Ну,  пусть
не совсем обычной проблематикой занимается, пусть потоки отслеживает за-
падно-восточные...
   - Ну, не хочет! Не хочет он из своих мыслишек вытряхиваться.  Ну,  не
желает. Ну, так пособим! На то мы и медицина. Пособим, подможем...
   Вытаскивал и все не мог вытащить Серова из тугих  покровских  заушин,
отодрать не мог от жидкого блеска Чистых прудов обходительный Хосяк, лю-
безный завотделением усиленной медикаментозной терапии.
   - Больной, очнитесь! Придем в себя, больной! - (Это уже  Калерия).  -
Видите, Афанасий Нилыч, права я была. Невроз, конечно...  А  насчет  ос-
тального не могу с вами согласиться.  Аминазин,  соли  лития,  витамины,
глюкозу в вену - да. А инсулин
   - нет... Не могу согласиться.
   Хосяк и Калерия помогли Серову подняться с узкой длинной кушетки,  на
которую он давно уже и незаметно для себя опустился, и под локоток, и  в
коридор, и за светлые двери в драное кресло. А сами назад, назад догова-
риваться!
   Серов остался в кресле бездвижно сидеть, завотделением и лечащий врач
вернулись в узкий кабинет.
   Хосяк тут же вынул из полупустого стеклянного шкафа свежую  медкарту,
аккуратно наклеил на нее спереди чистый обрезной лист, но ничего на  нем
не написал, на Калерию в упор глянул, тихо спросил:
   - Ты откуда его такого выкопала? Ты что, не знаешь,  что  нам  лишних
ушей и глаз тут не надо? Это мне-то за любовь, за ласку такой подарочек?
   И тут же фельдшерским петушащимся  тенорком,  словно  зачеркивая  все
сказанное: - Когда это у него началось?
   Долгоногий, худой, всклокоченный, но и жилистый, но и сильный, с  ме-
довыми белками, со сгущенным кофейком зрачков, с тонким в хряще, но  от-
нюдь не болезненным, отнюдь не птичьим, скорей  уж  собачьим,  борзейшим
носом и сморщенной вишенкой рта, - Хосяк встал и, ожидая  ответа,  начал
медленно и ритмично раскачиваться всем телом из стороны в сторону, слов-
но оголодавший белый медведь.
   Белый халат его крахмальный при этом жестко топорщился, хрустко угро-
жал, предлагал не ломать дуру, одуматься, разобраться с чужаком  по-нас-
тоящему...
   - А с "событий", - закрываясь от нежно-въедливого  взгляда,  ухмылкой
отвечала высокая, под стать Хосяку, с косой рыжеватой, забранной в  кор-
зинку, длиннолицая и долгоокая, с носовым волнующим голосом, Калерия.  -
Но это, как ты понимаешь, только рецидив - с событий. Началось вс„,  ко-
нечно, раньше. Думаю, лет пять-шесть он в себе подходящую среду уже  но-
сит. Я ведь говорила тебе, что немного знаю его по  Москве.  А  события,
они ведь только...
   - Какие события, лапа? В Москве, почитай, кажин Божий  день  -  собы-
тия...
   - Ну какие-какие. Я имею в виду последний заговор, конечно. В газетах
о нем, ясное дело, не писали, но слухи-то идут. Был такой заговор, был.
   - Заткнись, дура! Заговор - не наше поле! Больные с такой проблемати-
кой нам не нужны. Я тебе такого пациента заказывал? Ну что, скажи на ми-
лость, я с ним с таким делать буду? Он твердит как попугай  то,  что  ты
ему подсказала: заговор, заговор! А ну как главному донесут?
   - Про заговор я ему не подсказывала... Он сам его выдумал.
   - Сам, сам... Главный и так на нас косо смотрит.  Да  что  там  косо!
Жрать с требухой готов! Понимаешь, чем все это  может  кончиться?  А  ты
невроз, невроз...
   - Ты ведь и сам его в этом убеждал.
   - Его-то убеждал. И правильно делал. Зачем парня зря пугать. Но запи-
шем-то мы ему паранойю, психастению, психические автоматизмы и сверхцен-
ный бред, "сделанность мыслей" и "синдром монолога" запишем!
   - У него ведь ничего этого нет!
   - Нет - так будет... А как мне прикажешь объясняться, ежели  спросят,
с чего это я иногороднего с жалким неврозиком в закрытое  отделение  по-
местил? Да и потом. С больными он разговаривать будет? С врачами  будет?
Вдруг опять про заговор начнет распространяться, про "голоса"?  Подстра-
ховаться надо!
   - Да ведь с таким диагнозом его у нас долго держать придется:  полго-
да, год. И лечение назначать соответствующее тяжести  заболевания!  Я-то
думала, он месяц-другой полежит, подлечим, и пусть себе с Богом едет...
   - Лечение, конечно, назначим. А насчет долго... Ну, это, лапа,  вовсе
не бязательно. Подлечим, как ты выразилась, и выпустим. Есть, есть у ме-
ня насчет него соображеньице одно. Поручение ему в Москве дадим. А?
   - А вот этого не надо. Прошу тебя...
   - Надо, необходимо!
   Хосяк резко разломил две половинки  вишенки-рта,  и  в  разломе  этом
сверкнули на миг узко загнутые, редковатые, самурайские  какие-то  зубы.
Он ничего больше не сказал, но про себя помянул Калерию недобрым  словом
и, забыв о всяких заговорах, стал думать о том, откуда она  может  этого
самого Серова знать. И тут же без всякого усилия нарисовалась перед  Хо-
сяком картинка: пироговский институт, недопитые стаканы с черно-красным,
как вечерняя кровь, вином, голая Калерия,  переваливаемая  со  стула  на
койку, этот бородатый с круглым детским лицом,  в  рубахе  полосатой,  в
трусах...
   Хосяк на минуту задержал дыхание и, хищно прицелившись, стал выводить
на титуле медкарты:
   СЕРОВ Д.Е. 297. О / По МКБ-9 Буквы и  циферки  под  пером  дергались,
"выделывались". Бог знает что отплясывали,  „рничали,  нахальничали,  то
замедляли, то ускоряли свой бег, словно поскорей  старались  перебраться
внутрь новенькой карты...
   "Поступил 20 октября... 31 год...  Образование...  Навязчивый  страх.
Острый паранойяльный бред. Возникает подобно "озарению"... Приступ очер-
ченный, с ярким аффектом... Воображает себя участником заговора...  Ощу-
щает преследование. Твердо убежден, что некая группа  лиц  (в  их  числе
прокурор и оперативники, ведущие наружное наблюдение) преследует  его  с
определенной целью... Гебефреническое возбуждение. Клоунизм.  Истеричес-
кие фуги. Возможно, что эти паранойяльные явления лишь входят в структу-
ру шубообразной шизофрении...
   Лечение - в стационаре.  Результат  может  быть  получен  путем  воз-
действия на подкорку. Основной курс - инсулинотерапия. 30 ком. Для обще-
го оздоровления витамины, проч. Кроме того аминазин, трифтазин... Попро-
бовать циклодол. В случае упорного сопротивления -  галоперидол..."  "На
тебе, на тебе, на..." - тут Хосяк  снова  уставил  свой  медово-кофейный
глазок на Калерию, ласково и без особого выраженья брякнул:
   - А его, часом, не ищут? Вдруг он и правда в чем-то  там  участвовал?
Как думаешь?
   Я, конечно, ни минуты не сомн