Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
онечно, к нам, к нам в стационар!
А? Ничего? Есть, есть у нее такая способность с вами-каплунами связы-
ваться. А уж психический больной в каждом из нас...
- Где Лена?
- Ну ты даешь! - Хосяк недовольно прервал свои разглагольствования и
даже руки от удивления раскинул. - Отпустили мы ее, конечно! Давным-дав-
но. Нам ведь она без толку. Просто связь с тобой потеряли, какой-то эк-
ран здесь непробиваемый.
Вот на крайний шаг и пошли. Надо же было узнать, где ты? А то ведь
Каля, тебя вызывая, вымоталась вся.
Калерия обернулась и снова как-то виновато, но и сладко проворковала:
- Мы Елену Игоревну на Зеленоградской ссадили. Не захотела она в
больницу.
Мужчины даже к электричке ее проводили. Так что здесь полный порядок,
не волнуйся... Ты листочки, Дима, отдай... мы не хотим огласки. У нас
опыты - европейские. А приедет какая-нибудь сволочь из Москвы, приползет
какой-нибудь начальничек - все погубит. Мы ведь за побег на тебя зла не
держим. Мы тебя к делу одному пристроить хотим. Как раз по специальности
твоей да по наклонностям.
А Леночка твоя дома уже, наверное. Симпатичная она у тебя...
В корзине опять завозился, залопотал петух.
- Цыц, гад! - крикнул грозно и весело Хосяк. - Ужо теперь без тебя
обмылимся!
Петух враз умолк, а Хосяк, все больше и больше от болтовни своей
пьянея, продолжал почти в лицо Серову выкрикивать:
- Воротынцева ты зря послушался! Листочки взял... Что твой Воротын-
цев, что пидар твой этот гнойный знал? Да, народцу много сквозь нас
прошло и всякого. Много впускаем - много выпускаем! Да это еще что! Че-
рез нас (петух в корзине забеспокоился опять), через нас тысячи пройти
должны! Может, и сотни тысяч...
Человечек только почувствовал в себе сумасшедшинку - а мы тут как
тут! Только в сознании своем усумнился - к нам, к нам! Мы - поможем! Вы-
лечить ведь все одно нельзя. Но есть путь иной. Мы неврозик - расширим!
Мы психозик - раздуем... А что в результате, ты, дурачок, спросишь? А
то! Страна сумасшедших в результате.
И петух - сюда же! Раз люди с ума посходили - животные тоже обязаны.
А как же иначе? Их мы тоже в силах инстинкта и этого самого слабо-воню-
чего животного разума лишить. Вот тебе и общероссийский зоопарк! Нашего,
так сказать, переходного периода! И заметь! Мы не каких-то там "зомби"
растить будем. Нет! И дорого, а размах хиловат. Нельзя ведь всех зомби-
ровать. Пупок развяжется. А вот чтоб все свою исконную наклонность осу-
ществили, то есть до конца с ума сбрендили
- это можно!
- Хватит, Афанасий Нилыч! - забеспокоилась на сиденье переднем Кале-
рия. - Не переутомляй себя! Оставь сложные мате...
- Цыц, лямка, цыц!.. Да... Так о чем я? А! Вот! Дом сумасшедших! Мир
сумасшедших! С таким-то товаром и мне, атеисту, перед Господом вашим
предстать не стыдно будет. Все ведь к сумасшествию склонны! Весь мир -
дурдом, и люди в нем безумцы! Ну вот и предстанем, вот и скажем: задание
твое, Всевышний, выполнено! Все спятили окончательно. А зачем спятили,
ты опять, дурачок, спросишь? Да затем, чтобы мир спасти. Так-то он быст-
ренько рухнет. Разум его быстро доконает. Вот Господь и вложил в нас су-
масшествие - как возможность спасения! А дальше - Армия Спасения от Ра-
зума! АСОР. И ты тоже станешь офицером АСОР! Мы тебя к этому делу вполне
приспособить можем... Пойми! В спиральку! В спиральку безумие в мозгу
нашем свернуто! Нам бы только размотать ее как следует! Ну так помоги...
А размотаем - вместе пожнем плоды золотые...
- Юродство в нас спиралькой свернуто... Юродство, а не сумасшествие.
Да и не позволят вам сверху мир так-то поганить, петухов портить...
- Ты! Идиот! Молчи! Что ты знаешь! Мы с Калей горы книг перевернули!
Ничего сверху нет! И юродства - тоже никакого! Выдумки Ивашки Грозно-
го...
- При чем тут Грозный?
- Ну, Алексея Михайловича... Тишайшего вашего этого, или еще ка-
кая-нибудь собака это выдумала... А насчет петухов... Петух что! Вот па-
ук с человеческими качествами - это да! Или...
- Афанасий...
- Молчи, прокладка!.. И еще - если уж говорить об основном - запомни!
Раз есть сумасшествие - греха нет! Не убийца - а сумасшедший. Не граби-
тель - псих. Стало быть, и наказания никакого не последует. Вот это -
идейка! Значит, будем все и свободны, и ненаказуемы! Да! А то: соп-
ли-вопли, христианская демократия, социализм, юродство! А мы - рраз, и
мимо всего этого, в психи!
Серов пошевелился Хосяк, то ли отвечая на это движение, то ли пресе-
кая возможные возражения, заговорил еще горячей, торопливей:
- И осуществить мы все это сможем, сможем! Потому как на земле теперь
наша воля!
Мы и есть "скорая помощь"! Только не вылечиться всем вам поможем, а
глубже и навсегда в безумие погрузиться! И по России таких карет, как
наша...
Петух в который раз уже затрепыхался, забился в корзине.
- Пеца, пеца, петушок... Золотой... Золотой окорочок мой... - завор-
ковала, запела Калерия, и тут же крышка корзины, как на кипящем котле,
дважды подпрыгнула, слетела на пол, из корзины выставился всклокоченный,
кучеряво-седой Академ, а вслед за ним выглянул слегка придушенный, с ог-
ромным, безумно раззявленным клювом и сбитым набок гребнем петух.
- Брешут! Брешут они! - завизжал Ной Янович и, ловко выпрыгнув из
корзины, кинулся на белую грудь Хосяку. - Они прибили ее! Или ударили
так...
специально... так ударили, чтобы память у нее отшибло! А может, и
совсем убили!
Я слышал, как они договаривались, когда она сошла! Слышал! Они потом
побежали ее догонять! А я не спал, потому что лекарства не пил! Он! Он!
- Ной Янович внезапно оставил Хосяка, скакнул к растворенному в кабину
окошку, вцепился коричневыми лапками в загривок водителю. - Полкаш при-
бил наверняка!
Петух, перевозбужденный машинным хаосом, снова закричал, забился в
черно-седой пене и, вмиг выпустив крылья, спланировал на косенькую Ака-
демову спину... Машину как следует тряхануло, повело в сторону, она за-
медлила ход, Серов вскочил, ударил, что было силы, Хосяка носком крос-
совки под колено, Хосяк со стоном скорчился, машину завертело юзом на
месте, и Серов, отворив дверь, повалился кулем на шоссе...
*** Он сидел под деревом в небольшом заброшенном московском сквере.
Слезы текли по небритым, желтоватым от давнего йода щекам. Спасения от
голоса, звенящего и потрескивающего в голове почти беспрерывно, звеняще-
го по-новому, как-то зловеще-тонко, изничтожающе, - не было. Уже почти
сутки убегал он от "скорой", сначала отсекшей его от дачи, а потом и от
квартиры в Отрадном, убегал, скатывался на окраины Москвы, до ближних
пригородов, потом опять возвращался в центр. Он смертельно, по-звериному
устал, возбуждение ни на минуту не покидало его, и только после страшных
напряжений воли или после каких-то юродских выходок голос стихал. Но
юродствовать в Москве было непросто, а углубляться в пригороды Серов бо-
ялся. К нему несколько раз подходили, правда, пока не задерживали, от-
пускали, милиционеры. Он начинал рассказывать туповатым, раскормленным
муниципалам про Хосяка, петуха, Академа, хватал их за руки, его лениво,
с брезгливой рассеянностью отталкивали. Он понял: в следующий раз
кто-нибудь из милиционеров просто отправит его в Кащенко. А ведь там Хо-
сяк его враз настигнет.
Там-то он все входы-выходы знает! Значит, осталось одно: бежать, бе-
жать, скрываться! Менять транспорт, уходить от пеленгующего его местона-
хождение голоса, уходить от самого себя, от своего вопящего мозга, ухо-
дить от обыденности, включенной в сеть этого всеобщего поля безумств, в
которое можно войти, как к себе домой, но выйти, выйти нельзя...
Сил почти не было. Страшно хотелось спать. Серов верил уже, что жену
отпустили, что с ней ничего не случилось. Сил душевных - не верить - не
было... Но он почему-то все никак не хотел отдать требуемые у него время
от времени воротынцевские листки. "Отдам, отдам, - шептал он про себя, -
но потом, позже".
Вдруг голоса в мозгу стали гаснуть и почти пропали. Серов понял: меж-
ду ним - принимающим - и "передающей" появилась какая-то преграда. С
громадным облегчением он расправил плечи, огляделся. "Куда это меня за-
несло! Никак к черту на кулишки..." Вытекал из-под ног и бежал стреми-
тельно к какому-то озерку узенький маслянистый ручей, дома вокруг были
все какие-то нежилые, тянулись бетонные заборы, деревьев, кроме как в
этом крохотном сквере, тоже почему-то не было. Серов сидел на выдолблен-
ной из бревнышка скамейке со спинкой. "Не могли, не могли они убить ее!
Академ - спятил! Людное место, день, Зеленоградская! Ее не могли и не
должны были, а меня - убьют! Обязательно! Потому Хосяк так в машине и
разоткровенничался... А разговоры Калерии насчет какого-то дела, это
так, для отвода глаз... Надо вернуться окольными путями в Сергиев! Там
экран, там преграда и, главное, Колпак там, Колпак! Он ведь говорил, что
"паутину" с меня обмахнул. Вот так паутина! Застряли мы в ней, запута-
лись, как мушки: и я, и Лена! Лена, Лена... Нет! Не могли они, не мог-
ли..." Серов встал, пошел из скверика вон, но как только он миновал
длинный, каменный, ведущий, как оказалось, к огромному мосту забор, го-
лосок Калерии забился, заполоскался в мозгу вновь:
- Дима... Дим... Ты где? Куда ты пропал! Академ спятил! Зачем нам
убивать Лену?
Зачем? Дима... Дим... Отзовись... Включись в наши поиски! Мы не тебя,
мы ведь истину ищем! Вместе искать будем! Мы хотим! Хотим с тобой рабо-
тать! Ты - замечательный объект! Ты сильный, ты мощный! Я тебя, только
тебя хочу! Хосяк спит, он меня не слышит...
Серов изо всех сил пытался остановить мыслепоток, вскипавший в ответ
на последние фразы Калерии в мозгу его, как вихрь, но сделать этого не
мог, с надсадой тяжкой сознавая: его опять, его вновь засекли, его не
оставят в покое никогда! Жизнь кончена, кончена, кон...
- Дима... Дим... Отзовись... Погоди, постой! Обожди нас! Отдай бумаж-
ки, и мы отстанем. Не хочешь к нам - езжай куда хочешь. Хочешь - в Сер-
гиев. Хочешь - на Луну. Хочешь - в Кащенко. Чудак-человек! Кто же тебе
про петуха поверит...
Дима... Дим..
Серов, едва переставляя ноги, двинулся назад, к спасительному камен-
ному забору, в сквер. Он сел, закрыл глаза...
*** Прокурор Землянушина Дамира Булатовна с удивлением и раздражением
немалым смотрела на следователя Ганслика и оперативника Клейцова.
- Кто вам позволил снова устанавливать наружное наблюдение? Серов не
преступник!
Мы просто хотели задать ему несколько вопросов. За другими надо было
следить, в свое время...
- Без "наружки", высокочтимая Дамира...
- Оставьте ваш парикмахерский тон!
- Три недели назад, сняв наружное наблюдение, мы его как раз и поте-
ряли. Он у нас...
- У вас!
- Он у нас с вами шут знает где все это время слонялся! Теперь,
здрасьте-пожалуйста, - объявился! И где же? В Сергиевом Посаде.
Юродствует Христа ради! Очень, скажу вам, удобненькая формочка для того,
чтобы скрывать гмм... определенные намерения и замыслы.
Маленький, кругленький следователь Ганслик надул, обижаясь, свои мя-
систые и опять же кругленькие щечки, но тут же воздух из-под щек выпус-
тил, обмяк, смолк...
- Хорошо. Пригласим его сюда. Или нет... Я сама съезжу в Сергиев.
Около Лавры, говорите, отирается? Ну, стало быть, там я с ним и побесе-
дую...
***
- Встань, пес! - Серов дернулся, с трудом разлепил веки. Шел снег:
первый, крупный, подвесной, киношный, мягкий. Под снегом буровато-серые
стены приобрели враз цвет кирпичный, цвет от грязи-пыли очищенный. За-
виднелась, засвербела в воздухе - как долгая ранка под кожей - башенка
резная, тонкая, тоже каменная.
Снег укрыл, скрал брошенные машины, брезент, скамейки. И выступило из
снега, выломилось из хозпостроек краснокирпичное, резное, раньше не за-
мечавшееся крыльцо.
И скользнул с крыльца в снег человек в круглой шапке, в долгой до пят
шубе, с посохом черным в руке, скользнул в снег человек горбоносый, яст-
ребиноокий, гордый, но изможденный грехами и словно бы высосанный
кем-то. Съедаемый болезнью, явно сдерживая и пересиливая себя, он тяжело
остановился. Увидев Серова, горбоносый попытался выровняться, приоса-
ниться, но из этого ничего не вышло. И тогда человек, впав в гнев, стал
Серову бессильно посохом грозить.
- Встань, пес! Юродствуешь? - крикнул снова, наполняя гласные свире-
пым бессильем, горбоносый. Потом внезапно перешел на шепот:
- Встань, а не то и говорить с тобой не буду... Я бы тебе показал...
- горбоносый зашелся в кашле. - Да вот в монахи собрался. Только не дой-
ду, наверное, до мнихов многомудрых. А ну как дойду - да не примут? А
тут ты еще. Да рази ж так юродствуют! У меня мастера такого дела есть!
Видел! Ох и мастера, забодай их леший... Ну, пошел я... - Горбоносый
тяжко развернулся, но тут вдруг из-за какой-то сараюхи сзади и сбоку
раздалось пронзительно-визгливое:
- Куды, куды? Я здеся!
Человек в шубе, услышав визгливый голос, как-то совсем одряхлел, за-
дергался, сник, а из сараюхи выскочил совершенно голый, белотелый, с
черными спутанными волосами бомж и метнулся прожогом на середину сквера.
Здесь бомж голый остановился, и Серов смог разглядеть его внима-
тельней.
Оказалось, бомж не вовсе гол: на бедрах его была кое-как закреплена
треугольная туземная повязка. Лицо у бомжа было какое-то плоско-стертое:
невыразительный маленький рот, незаметный чуть востроватый нос, глазки
серые... И только брови черные, висящие кустами, да борода и усы желтые,
пшеничные, выставлялись из общей этой стертости. Да еще новенькая со-
бачья цепь, как у завзятого "металлиста", поблескивала на остро выпячен-
ной куриной грудке. В руках бомж держал глубокий ковш со сплошной ручкой
в виде раздутого рыбьего плавника, в другой сжимал кусок беломясой, пар-
ной, видно, только что рубленной свинины.
- Сюды, сюды! - уже не так визгливо, даже вроде любовно и нежно поз-
вал бомж горбоносого. - Ходь сюды! Чего дам тебе!
Горбоносого еще больше сморщило, остатки свирепости его и осанистости
облетели, улетучились. Он переминался с ноги на ногу, ему очень не хоте-
лось к бомжу подходить, но и просто развернуться и уйти он отчегото не
мог. Наконец одетый в шубу сделал три шага по направлению к голому и,
пытаясь принять величественную осанку, на палку опершись, остановился.
- Ну! Чего тебе, ирод? - грозно и скрипуче выговорил он.
- А вот чего! Вот... Ешь! - крикнул бомж и кинул под ноги горбоносому
кусок свиного мяса. Тот слегка над мясом склонился, долго смотрел на не-
го, потом распрямился, недоверчиво хмыкнул, с презреньем легким вымол-
вил:
- Я христианин... Мяса постом не ем.
- А кровь христианскую пьешь? Пьешь? - завопил голый что было мочи,
так что Серов подскочил даже на месте.
- На, пей! - понизил он вдруг голос до шепота. И тут же плеснул из
ковшика под ноги горбоносому. - Так-то надо! - оборотился голый к Серо-
ву. - А ты пей! Пей еще! - голый плеснул под ноги горбоносому и второй,
и третий раз.
- Не могу я... Отпусти меня, ирод! По грехам, по грехам моим... - об-
ратился внезапно горбоносый к Серову, и тот увидел, как снег под остро-
носыми сапожками человека в шубе враз потемнел, потом покраснел, из
красной сахарной лужицы заструился, потек вверх парок... И проталинка
эта красная вмиг вымотала из Серова всю душу, все нутро, но тут же свер-
ху на кровь стал падать уже не киношный, а всамделишный, неостановимый
снег.
Снег погнало над землей волнами. Он был такой густой, что и красная
лужица, и кирпичное крыльцо, и бомж голый с собачьей цепью на шее, и
горбоносый в шубе, в собольей круглой шапке почти тут же скрылись, пе-
рестали быть видны, снег начал заваливать и самого Серова, стал закиды-
вать его охапками, двумя острыми высокими горками встал на плечах... И
уже из глубокого этого снега донесся приглушенно до Серова голос голого:
- Говори! - визжал бомж из снега. - Что видишь, говори!
- Кому? Что? - потерянно спрашивал Серов.
- Говори - любому! - еле несся голос...
Серов проснулся. Со сна он никак не мог разобрать, где находится. Он
охлопывал себя руками, суматошно оглядывался, пытался вспомнить, как по-
пал в незнакомое место, что с ним вообще происходит, хотел ухватить ухо-
дящий и тающий снег. Его тошнило, в голове был полный кавардак. Он про-
кашлялся, что-то, только чтобы себя успокоить, сказал вслух, прислушался
к своему голосу...
"Голос, как у давленого клопа... Стоп, стоп! Голос! Чей это голос был
во сне?
Ведь не Каля же, в самом деле, грозно так крикнула: "Встань, пес!""
"Каля!" Он разом все вспомнил, тут же подхватился с выдолбленной из
бревна скамейки со спинкой, сидя на которой заснул, пошкутыльгал куда
глаза глядят. "Заснул, опростоволосился, задремал! А они... Они уже, на-
верное, где-то рядом!" Серов разом оборвал суматошный "просебяшный" мо-
нолог, прислушался к внутреннему "эфиру". Голосов никаких не было, но
тихий клекот петуха, придыхание и присвист вздувающей зоб и готовой кри-
чать птицы он услышал отчетливо.
Внезапно Серов из-за красно-серого забора, из-за угрюмых промышленных
зданий выскочил на чисто ухоженную лужайку. Он тут же задрал болящую го-
лову кверху.
Чуть вдалеке высилась виденная во сне башня, как две капли воды похо-
дящая на одну из башен Кремля.
"Новодевичье! - ахнул про себя Серов. - Как же я сюда забрался?" "Но-
водевичье! На Новодевичьем он!" - визгом чужих голосов отдалось в мозгу.
Серов понял, что опять выдал свое местонахождение прослушивающим его
людям, залепил, заткнул себе рот рукавами...
- Дима... Дим... Стой смирненько, Дим! Мы сей момент, сейчас мы...
"Надо делать что-то противоположное командам..." - краем мелькнуло в
серовском мозгу.
"Юродствуй, пес, юродствуй! Ты ведь юрод!" Серов тут же скинул и отш-
вырнул в сторону кроссовки, распахнул плащ, разодрал на груди рубаху и,
до смешного высоко подпрыгивая, высоко занося ноги в бежевых носках,
поскакал, как конь, через лужайку к воротам еще открытого, несмотря на
спускающийся вечер, кладбища.
Близ железных, взблескивающих ворот Новодевичьего он вдруг упал на
землю, прокатился по земле колбасой несколько метров, затем вскочил,
расстегнулся, стал натужно и прерывисто мочиться вверх, в стороны, снова
вверх...
Из будки, вплавленной одним сплошным литым стеклышком в краснокирпич-
ную ограду кладбища, уже выскочил и топал к Серову милиционер, за спиной
милиционера бешено повертывалась на тоненькой шейке, словно пытаясь с
этой шейки свинтиться, хорошенькая головка какой-то кладбищенской в си-
ней спецовке работницы.
- Ты, козел! Где расстегиваешься?! - захлебнулся от тяжкого гнева ми-
лиционер.
- Я к вам! К вам я! Скажу - что вижу! А вижу... Вижу тьму адскую! И
город пылающий над ней!
Серов, растопырив руки, качнулся навстречу милиционеру.
- Ах, рвань ты болотная! Сейчас в отделении поговорим!.. Сейчас...
Сей... А ну, пошел отсюда! - вдруг передумал вести Серова в отделение
милиционер. - Пошел, кому говорят! - милиционер выставил перед собой ду-
бинку и, тыкая ею, будто горячей головешкой, погнал Серова от ухоженного
кладбища, от веселой мордашки, от будочки стеклянной прочь...
Серов скрипнул зубами, вдруг почувствовал холод босыми, в носочках
тонких, ступнями и пошкандыбал, а потом и побежал вверх, вверх вдоль
кладбищенской красной стены. На бегу он оглянулся и с тоскою мутной от-
метил: милиционер за ним не идет, а, дохло лыбясь, говорит что-то в
мыльницу с антенной, в рацию. Добежав до конца кладбищенской стены, Се-
ров остановился, отдышался. Голоса не звучали, милиционер остался далеко
по