БОРИС ЕКИМОВ
                                ДВА РАССКАЗА

                                     ФЕТИСЫЧ

   Время - к полудню,  а на дворе - ни свет,  ни тьма.  В окна  глядит
си-зая наволочь поздней ненастной осени.  Целый день светят в домах по
хутору электрические огни, разгоняя долгие утренние да вечерние сумер-
ки.
   Девятилетний мальчонка Яков,  с серьезным прозвищем Фетисыч, обычно
уроки готовил в дальней комнате,  там,  где и спал.  Но нынче, скучая,
пришел он на кухню.  Стол был свободен. Возле него отчим Фетисыча, Фе-
дор,  маялся с похмелья: то чай заваривал, то наводил в большую кружку
иряну - отчаянно кислого "откидного" молока с водой.  Тут же топала на
крепких ножонках младшая сестра Фетисыча - кудрявая Светланка.
   Мальчик пришел с тетрадью и задачником,  устроился за столом  возле
отчима.
   - Места не хватило? - спросил его Федор.
   - Я вам не буду мешать,  - пообещал Фетисыч.  - Вроде меня и нет. А
за тем столом мне низко. Я наклоняюсь, и осанка у меня портится.
   - Чего-чего? - переспросил Федор.
   - Осанка. Это учительница говорит. Можешь спросить, если не веришь.
   Федор лишь хмыкнул. К причудам пасынка он привык.
   Вначале сидели молча.  Фетисыч строчил свою арифметику.  Федор  пил
чай и, скучая, глядел в окно, где сеялся мелкий дождь на серые хуторс-
кие дома, на раскисшую землю. Сидели молча. Малая Светланка таскала из
ящика за игрушкой игрушку:  пластмассовую собаку, мячик, куклу, кроко-
дила - и вручала отцу с коротким:  "На!" Федор послушно брал и склады-
вал это добро на столе. Горка росла.
   Фетисыч скоро от уроков отвлекся.
   - Хочу тебя обрадовать, - для начала сказал он отчиму. - Ты же вче-
ра был пьяный, не знаешь. А я пятерки получил по русскому и по арифме-
тике. По русскому - одну, а по арифметике - две.
   Федор лишь вздохнул.
   - Ты не думай, это непросто, - продолжал Фетисыч. - Одну пятерку по
арифметике - за домашнее задание,  а другую - по новой теме.  Я ее по-
нял, к доске вышел и решил.
   - Заткнись, - остановил его Федор.
   Фетисыч смолк. Снова повисла тишина. Светланка, мягко топая, таска-
ла и таскала игрушки отцу.  Горой они на столе лежали. Потом, заглянув
в ящик,  сказала:  "Все" - и развела руками.  И теперь пошло наоборот:
подходила она к столу, говорила отцу: "Дай". Федор молча вручал ей иг-
рушку,  которую дочь несла к опустевшему ящику, и возвращалась к столу
с требовательным: "Дай!"
   Они были похожи, родные дочь и отец: кудрявые волосы - шапкой, чер-
ты  лица мелковатые,  но приятные.  Отца старила ранняя седина,  мятые
подглазья, морщины - пил он в последнее время довольно крепко и быстро
сдавал.  А малая Светланка, как и положено, была еще ангелочком в тем-
ных кудрях, с нежной кожей лица, с легким румянцем - красивая девочка.
Мальчишка  же,  Яков,  что  по характеру,  что по стати был для Федора
кровью чужой.  Фетисычем его звали за разговорчивость, за стариковскую
рассудительность,  которая приходилась то кстати, а то и совсем наобо-
рот.  Как теперь,  например,  когда Федору с похмелья и без разговоров
свет был не мил.  Фетисыч понимал это, даже сочувствовал. Углядев, как
отчим косит глазами на жестяную коробку с табаком-самосадом и  морщит-
ся, он сказал:
   - Хочу тебе предложить.  Ты вот болеешь сейчас с похмелья. А ты на-
берись силы воли и брось сразу курить.  Помучаешься,  зато потом  тебе
будет хорошо.
   - Это ты сам придумал? - спросил Федор.
   - Конечно.
   - Значит, дурак.
   Пришла с работы,  с коровника,  мать Фетисыча - Анна, женщина моло-
дая, но полная, с одышкой. Через порог шагнув, она присела на табурет,
укорила:
   - Сидите? Дремлете? А мамка ваша - вся в мыле. Опять на себе тягали
солому и силос. Вся техника стоит.
   - А бригадир чего же? - живея, спросил Федор.
   - От него проку... Ходит - роги в землю, ни на кого не глядит.
   - А Мишки Холомина "Беларусь"? Он - гожий.
   - Мишкин трактор теперь один на весь хутор. За ним, как за стельной
коровой,  глядят.  Говорят,  на случай. Кто заболеет... Или за хлебом.
Тетка Маня правду гутарит:  надо быков заводить. Бык - скотина беспог-
решная. Ни солярки ему не надо, ни запчастей. На соломке попрет.
   Анна пришла в себя скоро:  недолго посидела, прислонившись к стене,
пожаловалась и, поднимаясь, спросила строго:
   - А даже из печки не выгребли? Меня ждете? И угля нет?
   Фетисыч, не дожидаясь,  пока погонят его, резво подался в сарай, за
углем. Вернулся он, как всегда, с новостями:
   - Набирал уголь... Там глыба такая огромная. Я молоток взял и ка-ак
ударил ее!  Со всех сил!  И вдруг - взрыв такой!  Все осветилось! - Он
вскинул  руки.  Глаза его сияли восторгом.  - Там же темно.  И вдруг -
огонь! Синий такой!
   - Ты, может, спичкой чиркнул? Поджег? - тревожно спросила мать.
   - Нет. Я глыбу ударил - и сразу такой взрыв!
   Федор молчком сходил в сарай и сразу вернулся.
   - Чего там? - спросила жена.
   - Как всегда,  брешет, - махнул рукой Федор, а пасынку сказал: - Ты
на рожу на свою погляди в зеркало, взрывник.
   Но Фетисыч еще не все рассказал. Он вынул из кармана телогрейки че-
тыре куриных яйца и сказал матери:
   - Ты меня не ругай, ты прости меня. Я одно яйцо разбил нечаянно.
   - Это уж как положено. Хорошо, хоть не все кокнул.
   - Зато я сделал доброе дело: тетку Шуру обрадовал. Я из гнезда заб-
рал яйца, там их десять было. Пять темных и пять белых. Я сообразил: у
нас все куры красные,  они темные яйца несут,  а у тетки Шуры - белые,
значит,  ее куры у нас снеслись.  Правильно я сообразил?  А тетка Шура
как раз во дворе была.  Я ее и обрадовал, отдал пять яиц и сказал, что
всегда буду белые яйца ей отдавать. Правильно я сделал?
   Федор ухмыльнулся.
   - Тебя кто за язык тянул?  - досадуя,  спросила у Фетисыча мать.  -
Тебе кто велел лезть в эти гнезда? Темные, белые... Грамотей. Либо те-
бе куры докладывают,  какие они яйца несут?  Знахарь...  Она своих кур
сроду не кормит.  А мы вволю сыплем. Вот они и бегут на чужбинку. А ты
ей - яйца.  И она взяла,  бесстыжая. А ты вечно суешь свой нос куда не
просят.
   Фетисыч все понял и молча убрался из кухни.  Добро, что дом был не-
малый:  три комнаты кроме кухни. Самая дальняя - его. В невеликой этой
комнатке стол да кровать помещались, на стене - красочный плакат улыб-
чивого мускулистого мужика с квадратной челюстью и короткой прической,
по фамилии Шварценеггер. Фетисыч когда глядел на него, то напрягался и
зубы скалил. Но на Шварценеггера он был не очень похож. Во-первых, де-
вять лет от роду.  Во-вторых,  стричься было негде. Отчим Федор мудрил
порою  над ним с машинкой да ножницами,  оставляя челку на лбу и голый
затылок.  Получалось не очень внушительно: челка светлых волос, вздер-
нутый нос,  круглый подбородок - далеко до силача. Но Фетисыч трениро-
вался. В школе на турнике подтягивался на пятерки целых шесть раз.
   Через комнаты глуховато, но слышно было, как ругается мать:
   - Это вы вчера рамы с медпункта пропили? Доумились?
   - Разведка доложила?
   - Доложила.  Вот участковый прищемит - назад потянете.  Курочат все
подряд.  Все на пропой,  на пропой. А нам край надо бы возле кухни за-
тишку постановить, как у кумы Таисы. В затишку - печку. Летом так рас-
хорошо,  не жарко. И курник стоит раскрытый. Шифера бы листов пять или
досок, хоть горбыля. Люди во двор тянут, для дела, а ты...
   - Пузырь поставь - и к тебе притянем.
   - Да уж все растянули.  Свинарник какой расхороший был, сколь шифе-
ру, сколь досок. А в клубе, говорят, и полов уж нет.
   - Полов... Вспомнила. Уж потолки снимают.
   - Либо Рабуны? Они же кухню строить задумали. Рядом живут. Хозяева.
А у нас курник раскрытый.
   - Пузырь. И все будет! - оживился Федор.
   - Да если в дело, я два поставлю.
   - Это уже разговор.
   - Бесстыжий... Для дома, для семьи, а ты готов...
   - Это не разговор, - перебил ее Федор.
   - Разговор,  не разговор. Засели, как баглаи. Только и глядите, где
бы чего украсть и пропить.  Нет чтобы на ферму прийти да женам помочь,
- корила Анна. - Бабы - в мыле, а мужики прохладничают.
   - Вы задарма горбитесь - и мы пойдем рядом с вами. Коммунистический
труд? Пошли они.
   - Вот и пошли... А водку кажеденно глотать...
   Укоры были те же, что и вчера, и позавчера, и всю долгую осень.
   А у Фетисыча уроки были сделаны, можно и в школу отправляться. Хоть
и рановато, но веселее там.
   Через кухонную толкотню, где суматошилась мать, понемногу наливался
похмельною злостью отчим, и лишь кудрявая Светланка жила своей детской
счастливой жизнью. Через все это Фетисыч пробился быстро и выбрался на
волю.
   Уже пошел  декабрь,  но  долгая поздняя осень,  словно грязная злая
старуха,  бродила по хуторам.  Низкие набухшие тучи,  морося, ползли и
ползли,  а то и висели над хутором, цепляясь сизым провисшим брюхом за
маковки старых груш. По теплу, по лету, хутор тонул в садах. Теперь же
через голые ветви все насквозь было видать:  от далекого Заольховского
кута,  который упирался в лесистое займище,  до самого озера,  с белым
песком на берегу, с желтыми камышами. Весь хутор словно на ладони: се-
рые нахохленные дома,  сараи, базы, высокие сенники, просторные огоро-
ды.  И тихо было на хуторе,  пустынно: ни людей, ни машин. Одно дело -
зябкая слякотная осень;  другое - работы нет. Свиней давно на мясоком-
бинат  сдали,  овец раньше продали,  коров один гурт неполный остался.
Тут еще плотницкую да кузницу на зиму закрыли.  А дороги  развезло,  и
хлеб печеный не возят.  То хоть возле кузни да плотницкой с утра народ
толокся, на бригадный наряд в контору ходили, потом у магазина собира-
лись бабы да старики, ожидая хлеб. Нынче все по домам сидят.
   От дома Фетисыча видна была и школа.  Она лежала на въезде, вначале
длинной,  через весь хутор, улицы, по которой стояли бывшие клуб, мед-
пункт,  детский садик,  почта,  баня да магазины. Напрямую, дворами да
проулками,  до школы можно было добраться в два счета. Но обычно Фети-
сыч не спешил, выходя на улицу главную, мимо подворья многодетного Ка-
пустина, где день и ночь мотались на веревке детские штаны да рубашки.
Фетисыч свистел,  заложив пальцы в рот. И тут же во всех окошках появ-
лялись расплющенные о стекло ребячьи носы. Шестеро детей было у Капус-
тина.  Старшей - девять лет,  ребятам-двойняшкам - по восемь, дальше -
вовсе горох.  Еще один свист раздавался возле  дома  Башелуковых,  для
первоклассницы  Маринки с прозвищем Кроха.  И все.  Башелуковы жили на
углу. Отсюда лежала по главной улице прямая дорога до самой школы.
   За долгие годы улицу выездили,  посередке тянулась  глубокая  лужа.
Старый  брехун Архип божился,  что в разлив в эту лужу из озера карась
заходит и можно его ловить.  Лужа и летом не высыхала,  зеленея.  А уж
теперь словно море была, топя заборы. Правда, заборов на главной улице
почти не осталось. Дома казенные, брошенные, заборам ли уцелеть.
   Всякий день на пути в школу Фетисыч наведывался в эти руины прошло-
го.  Добро,  что  двери да окна в домах брошенных - настежь,  а чаще -
чернеют пустыми глазницами.
   В бывшем медпункте, где и теперь пахло лекарствами, Фетисыч садился
в высокое блестящее кресло.  Оно вращалось.  Крутнешься раз-другой - и
дальше пошел.  Клуб еще год назад стоял на запоре. Нынче - все раскры-
то. Сцену разобрали, выдрали полы. Дед Архип ободрал дерматин с кресел
и шил из него чирики. Красный цвет, он приметный. Полхутора в этих чи-
риках  щеголяли.  В бывшем магазине можно было залезть в большой холо-
дильник,  прикрыть дверцу - и вроде тюрьма. Там же лежал на боку тяже-
лый запертый сейф. Его курочили, но так и не открыли.
   Хуторская школа  - длинное дощатое здание на высоком кирпичном фун-
даменте - когда-то была восьмилеткой.  Директор, завуч, завхоз, учите-
ля...  Школьники с трех хуторов сходились. Ныне старая учительница Ма-
рия Петровна пестала, кроме главного своего ученика Якова, трех Капус-
тиных  да Маринку Башелукову.  В просторной школе топили одну печку на
две комнаты:  класс и еще одну рядом,  под  названием  "спортзал",  со
шведской стенкой, трапецией да перекладиной. Уроки начинали по-своему,
к полудню. Некуда было спешить.
   Первым приходил Яков. Забирая ключ у технички, молоденькой тети Ва-
ри, которая напротив школы жила, он первым делом спрашивал:
   - Натопила?
   - Натопила, натопила... Иди проверяй, завхоз.
   У школьного крыльца стояли корыто с водой и большой сибирьковый ве-
ник,  чтобы сапоги отмывать.  Хотя потом в школе и  разувались,  меняя
обувь, но на крыльцо грязь не тягали. За этим Яков следил. Он был офи-
циально назначен старостой и помощником старой учительницы и  в  школе
чувствовал себя свободней, чем дома.
   Пустое длинное  здание с длинным коридором встречало тишиной и гул-
ким эхом шагов.  Две комнаты с общей печкой были хорошо  натоплены,  в
классе зеленели горшки с цветами, пестрели на стенах рисунки, апплика-
ции да вышивки - детское рукоделье.  Три светлых окна глядели  на  ху-
торскую улицу.
   Яков проверил  печку и,  усевшись за учительский стол,  стал ждать.
Голоса Капустиных,  как только вываливала орава из дома,  звенели  без
умолку,  приближаясь.  Школьников  у  Капустиных было трое,  но обычно
прихватывали довеска - шестилетнего Вовика,  который  ревмя  ревел,  в
школу просясь.  А коли не брали его,  то убегал из дому и приходил са-
мостоятельно.
   Шумно прибывали Капустины. Школа оживала. Вслед за ними, опаздывая,
медленно  поспешала первоклассница Маринка Башелукова - махонькая дев-
чушка с большим красным ранцем за плечами.  По теплому времени  старые
люди  выходили  глядеть на нее,  когда она горделиво несла через хутор
белые пышные банты на аккуратной головке.  Глядели и вздыхали, вспоми-
ная былое.
   Так было и нынче. Яков через отворенную форточку приказывал:
   - Сапоги чисто промывайте! Не тягайте грязь!
   Собрались. Расселись за партами.  Учительница Мария Петровна запаз-
дывала. Как всегда в таких случаях, Яков открыл журнал посещаемости.
   - Башелукова.
   - Здесь,  - тонко пискнула девчушка,  поднимаясь. Она всегда была с
белыми  бантами в косичках,  с белым отложным воротничком - словно го-
родская первоклассница.
   - Капустина.
   - Здесь.
   - Капустин Петр... Капустин Андрей.
   - И я здесь, - отметился Капустин-младший, довесок.
   В журнал его не положено было записывать, а хотелось - как все.
   Марии Петровны не было.  Яков решил сбегать к ней. Но прежде, чтобы
не теряли зря времени,  он дал задания: кому примеры, кому упражнения.
А малышу Капустину вручил лист бумаги и велел рисовать.  Все это  было
для  Якова  делом привычным.  Старая учительница порой хворала,  порой
уезжала к дочери в райцентр,  оставляя надежного помощника - Фетисыча.
Он старался.
   А жила учительница недалеко, в старом домишке, в каком жизнь прове-
ла. Яков отворил калитку и сразу почуял неладное: настежь были открыты
все двери - коридорная, кухонная, сарая.
   - Мария Петровна! - заглядывая в дом, позвал Яков.
   В доме горел свет. Но никто не ответил.
   - Мария Петровна! - окликнул он во дворе.
   Старая учительница была в сарае. Она стояла навалившись на угольный
ящик. В полутьме Яков не сразу ее заметил, а потом бросился к ней:
   - Мария Петровна...
   Учительница была мертва и стала валиться на мальчика, как только он
тронул ее.  Яков с трудом,  но не дал ей упасть. Ледяная рука, окосте-
невшее тело все сказали ему. Он прислонил мертвое тело к стене сарая и
бросился вон.
   Потом, когда  к  учительнице поспешили взрослые,  он издали глядел,
как ее заносят в дом.  Он поглядел и пошел к школе. Он чувствовал, что
озяб.  Пробирала дрожь. У крыльца, отмывая в корыте грязные сапоги, он
решил,  что о смерти учительницы в классе говорить сейчас  не  станет.
"Про уроки забудут,  - подумалось ему. - День пропал, его не вернешь",
- повторил он слова учительницы.  И еще что-то, более важное, останав-
ливало его: он не до конца поверил в смерть, какая-то последняя надеж-
да теплилась - может, еще оживет.
   В классной комнате было тепло, зелено от цветов и все - за партами,
даже Капустин-младший.
   Обычно, когда учительница,  уезжая,  оставляла Якова старшим, ребя-
тишкам под началом его приходилось туго.  Старался Фетисыч. Лишний раз
не скажи, перемены - короче, точно в срок. Но нынче в тягость была чу-
жая ноша.
   Братья Капустины примеры по математике решили,  и Яков  добавил  им
еще одно упражнение. Маринка Башелукова, Кроха, тихо окликнула:
   - Яша... У меня кончилось.
   - Что у тебя кончилось?
   - Букварь.
   Яков подошел  к ней.  Все верно.  Мария Петровна твердый знак с ней
прошла. Хитрые слова "сел" и "съел". И как это бывало ранее: сначала -
с ним,  в прошлом году - с братьями Капустиными, - Яков сказал громко,
повторяя слова учительницы:
   - Давайте все вместе поздравим Марину.  Она закончила  свою  первую
книжку-букварь.  Молодец,  Кроха.  Поздравляем тебя! Теперь ты человек
грамотный.
   - Ура-а!!  - вылетели из-за парт братья Капустины - невеликие, кре-
пенькие, горластые.
   - Ура! - поддержал их младший Капустин.
   - Перемена! - объявил Яков. - Десять минут, - и первым было кинулся
в класс соседний - спортзал,  чтобы кольца занять и покувыркаться.  Но
опамятовался,  когда  старшая Капустина,  его одногодка,  тоже Марина,
спросила:
   - Яша, а Мария Петровна не придет?
   - Не придет.
   - Я к ней схожу. Может, сварить надо. Ладно?
   Марина Капустина - старшая дочь в большом семействе - в девять  лет
уже  хозяйкой была,  помогая в делах домашних и учительнице,  когда та
хворала.  Добрая девочка, рослая, чуть не на голову выше Якова, ровес-
ника своего.
   - Подожди, - остановил ее Яков, - уроки кончатся.
   К перемене  второй,  "большой",  как ее называли,  на горячую плиту
печки ставили чайник,  а в жаркий духовой шкаф - блинцы ли, пышки, пи-
роги - кто что из дома принес. Чайник запевал свою нехитрую песнь, за-
кипая,  и кончался второй урок.  Накрывали клеенкою учительский стол и
рассаживались вокруг. Так было всегда. Так было и нынче: пахучий чай с
душицей,  зверобоем да железняком. Варенье - в баночках. Домовитая Ма-
рина Капустина, словно добрая мамка, всем поровну делит:
   - Тебе - блин,  тебе - блин,  тебе - блин,  тебе - сладкий пирожок,
тебе - пышку с каймаком. Ты же каймак любишь...
   - Люблю, - тихо призналась Кроха. - У нас тоже Катька не ныне-завт-
ра отелится.
   - Когда отелится,  гляди, ничего из дома не давай три дня, - наста-
вительно сказала Марина-старшая.  - А то узнает ведьма и загубит коро-
ву. Для них коров губить - первое дело.
   - А кто у нас ведьма?  - так же тихо спросила Кроха, теперь уже пу-
гаясь.
   - Раньше Карпиха ведьмачила, - ответил Яков.
   - Карпиха,  - подтвердила Марина-старшая. - Мамка рассказывала. Ле-
тось корова отелилась и мычит,  бесится,  куда-то рвется. Позвали деда
Архипа,  он в этом деле понимает.  Архип молозиво на сковороду и -  на
огонь.  Помешивает и молитву читает.  А мамке приказал: "В окно гляди.
Кто пройдет мимо и его будет корежить,  это - ведьма".  Мамка глядит -
точно, идет Карпиха и ее вправду корежит: то остановится, топчется, то
кинется назад,  то опять ко двору.  Как круж„ная овца.  Значит,  точно
она.
   Кроха слушала,  про пышку и каймак забыв; зато братья Капустины под
разговоры полбанки варенья опорожнили,  накладывая  кто  больше,  пока
сестра не пригрозила им.
   - Карпиха  точно  ведьмачила,  -  подтвердил Яков.  - Она и померла
по-своему.  В самую пургу ушла к ярам.  Туда ее черти призывали. Там и
померла.
   - А теперь кто у нас ведьма? - спросила Кроха.
   - Кто-нибудь да есть,  - твердо ответил Яков.  - Надо приглядывать.
Ведьмы грома боятся. Порчу наводят. В свежий след сыпет и приговарива-
ет.  И человек ли,  скотина сразу на ноги падает. Ведьма в кого хочешь
обернется. Вот тут, - показал он на печку, - на загнетке, на ножах пе-
ревернется  -  и в другой облик.  Захочет в белого телка,  или в рябую
свинь