й момент заберешь.  Но  запомни  не
было баранов. Не было, - повторил хозяин.  -  Ничего  к  нам  не  приходило.
Никаких баранов... - развел он руками и на сына поглядел.
     Тот кивнул головой, подтверждая.
     - Лом-Али, - обратился хозяин к  сыну  и  что-то  проговорил  на  своем
языке.
     Мальчик быстро, погнал баранов от  кошары  через  падину  по  хуторской
улице.
     - Не было баранов, запомни, - еще раз повторил хозяин и,  повернувшись,
пошел прочь.
     Тимофей остался возле кошары у загона. Скрылся во дворе хозяин, пропали
из глаз среди хуторской зелени бараны и мальчик,  хозяйский  сын.  Словно  и
впрямь не было ничего. Просто вечер, солнце к закату,  дневная  усталость  в
ногах.
     За ужином не было ни хозяина,  ни  сына  его.  Зинаида,  разогрев  еду,
сказала:
     - Вы здесь сами управитесь. Я с огородом занялась, уж доделаю.
     - Какой огород? - спросил Тимофей.
     - Да понемногу копаю, чтоб зелень была своя на еду.
     Отужинав, Тимофей пошел поглядеть Зинаидин огород. Потянулся за  ним  и
Чифир.
     Забазья, левады, как всякое место,  брошенное  людьми,  в  первые  годы
зарастало коноплей, крапивой да репьями. Лето за  летом  дикие  травы  буйно
вскипали тут, к осени умирая. И теперь  вздымалась  над  землей  непролазная
чащоба сухих стеблей, старник, а меж ними новая зелень.
     Зинаида расчистила  и  вскопала  за  сараями  невеликий  лафтак  земли.
Радовали глаз ровные гряды, зеленые строчки помидорной да капустной рассады,
тугие перья лука-слизуна, робкие стрелки чеснока. Молодая женщина возилась у
гряд. Увидав мужиков, она поднялась, одергивая платье.
     - Кое-чего понемногу... - объяснила она. - За  всем  не  наездишься  на
хутор.
     - Правильно, - одобрил Тимофей, - по-хозяйски. Картошечки бы посадить.
     - Уж не до картошки, - отмахнулась Зинаида.
     - А чего... Руки-ноги есть. А семена?
     - Найдем.
     - Невеликие труды. Вскопаем, посадим.
     Принесли лопаты да грабли, убрали сухие, бурьяны.
     - Давай подожгем, - предложил Чифир. - Бензину линуть - и хорош.
     - Полыхнет, - ответил Тимофей, - и хутор спалим.
     - Больше места будет свободного, -  усмехнулся  Чифир.  -  Еще  спасибо
скажут.
     Тимофей поглядел на хутор, вздохнул.
     Земля хорошо копалась, распадаясь под лопатой темной влажной россыпью.
     Подступала весенняя ночь с долгой зарею, со  светлым  небом,  с  парным
теплом от земли и пряным духом цветения.
     Сады отцвели. Высокие; груши, раскидистые яблони, вишни да терны стояли
в зелени, - растеряв белый цвет и озерняясь дробью плодов. На смену  им  уже
поднялась, вскипая, вторая волна весеннего цвета: распустила  белые  зонтики
калина, гроздья душистой акации отдыхали от гудливой твари лишь в  ночи,  на
пустошах   колючий   лох   отворял   свой    невидный    желтенький    цвет,
задошливо-пряный, расцвела сирень. Сирени на хуторе было  много.  В  прежней
жизни ее сажали в палисадниках, гордясь друг перед  другом.  И  свойскую,  и
привозную белую, даже  персидскую.  Теперь  сирень  задичала;  пышно  росла,
закрывая окна домов. Некому ее было ломать.  По  весне  она  цвела  яростно,
заливая хутор тугими махровыми кистями и тонким  духом,  словно  бабьим  ли,
девичьим праздничным.
     Посадили два ведра картошки.
     - Хватит, - сказала Зинаида. - Ночь на дворе.
     - Налей с устатку, - заканючил Чифир. - Я знаю, у тебя есть бутылка.
     Черноликий, усохший телом, похожий на  больного  мальчонку,  он  глядел
умоляюще,
     - Мой хороший, - жалеючи покачала головой Зинаида. - Да куда же в  тебя
ее лить. Отдохни чуток. А за труды твои пускай тебе доброе нынче приснится.
     - Чего доброе? - петушился Чифир. - Баба, что ли? Вроде тебя.
     - Да хоть и баба, - с мягкой улыбкой ответила Зинаида. - Хоть и я, кили
днем не надоела. Эх вы, мужики... - задумчиво протянула она, уходя с огорода
к дому.
     Невеселое, свое плеснуло в душе Зинаидиной. Это было так явственно, что
даже Чифир понял и полез за куревом.
     Проводили молодую женщину взглядом. Закурили.
     - Вот моя тоже с армяном спуталась, - вспомнил Чифир, -  потом  жалела,
да поздно. За мной она жила - горя не знала.
     Тимофей рассеянно слушал, уже  не  в  первый  раз,  печальную:  повесть
прежней жизни Чифира. Отсюда, из глубины хозяйского двора, с  левады,  хутор
был виден по-иному. Дальняя усадьба, стоящая  чуть  на  отшибе,  под  горой,
показалась знакомой. Не там ли дед проживал? Не там ли он, Тимофей, появился
на свет?
     Крутое, плечо холма, а под ним, в затишке, дом среди грушевых деревьев.
У подножия холма били два родника, оправленные в дикий камень. Из них  брали
воду, поили скотину в дубовых колодах.
     Тимофей пошел к усадьбе напрямую, через левады. Рядом поспешал Чифир.
     - Она ведь со мной горя не знала. Приду с работы-все сделаю. Сам варил,
сам девчат купал. Накупаю их,  посажу  в,  кровать,  они  сидят,  чистенькие
мордашки, аж светятся. Я все умел: борщ варил, даже  суп  харчо.  Плов  умел
делать. Казан достал специальный для плова.
     Тимофей не слушая шагал и шагал к усадьбе. Чифир семенил  рядом,  боясь
отстать. Прошлое, вся жизнь его нынче в голове трезвой так ясно поднялась. И
носить в себе эту боль было горько и невозможно, А  кому  рассказать?  Лишь,
этому человеку.
     - Я и шить умел.  Ей-богу,  правда...  Сам  научился.  Машинку  швейную
купили, жена не захотела. А я помаленьку качал, и пошло...
     Усадьба деда, а может, вовсе не она, но такая похожая, лежала в  ночном
оцепененье. Огромные кусты сирени вздымались перед окнами,  смутно  виделись
тяжелые кисти. В полутьме дом  стоял  словно  живой,  лишь  спящий.  Тимофей
шагнул во  двор  через  поваленные  ворота  и  разом  узнал  узкую  веранду,
по-старинному - галерею, что тянулась вдоль стен.  Могучие  груши  обступали
двор, родники из подножия холма, верно, сочились и теперь, камышовые заросли
хоронили их.
     Посреди двора на ветхой колоде Тимлфей сел.  Чифир  пристроился  рядом.
Речь его, торопливая, сбивчивая, с захлебом, лилась и лилась.
     - Вот, ей-богу, клянусь отцом-матерью, она придет, говорит, нет  ничего
в магазинах. Я сажусь и шью. Такие платья сошью  девчатам,  -  Сам  расчерчу
мелом, скрою. Сошью платьишки, одену. Выйдут во двор как куколки - все  люди
завидуют. Я и ей шил. Как-то за Волгу  собрались,  она  говорит:  не  в  чем
ехать. Я такой сарафан ей сшил, никто не верил.
     Очнувшись от своих дум, Тимофей  стал  слушать,  не  поверяя,  что  там
правда, что выдумки. Он донимал, что все там жизнь, которая была  и  уже  не
вернется. И человек, тот, что рядом, белого света не жилец,  лишь  память  у
него порой просыпается, как сейчас - и только.
     Жалость до слез резанула Тимофея.  Была  бы  водка,  он,  бы  отдал  ее
Чифиру. Пусть пьет, пусть напьется, забудется, и слова перейдут в горячечный
бред, потом в тяжкий сон. Но водки не было, и Тимофей сказал:
     - Ты уж дюже не горься... Я  тоже  теперь  вроде  сирота...  Не  горюй,
парень. Мы  еще  живые,  руки-ноги  целые,  в  силах.  Будем  жить.  Хуторок
пригожий. Добрый хутор. Дедов  домок  подладим,  подкатаем.  Чего  нам  этот
абрек... Мы с совхозом договоримся, возьмем свою отару и будем жить. Оформим
тебе документ. А как же... И пойдет дело.  Летом  здесь  воля:  сады,  река.
Приедут к нам на гости ребятишки, внуки мои, твои дочки. В  городе  тоже  не
дюже сладко. А здесь воля. Детвора любит...
     - Да-да. Дочки мои очень любят природу, цветы...
     - А цветов у нас хоть залейся, сам видишь. Сирень,  а  по  степи  сколь
цвету. Им поглянется.
     - Понравится, конечно, понравится!
     - Их отсюда и не утянешь, - уверенно сказал Тимофей. - Раз покушают - и
все. Будут купаться, рыбалить. Груши здесь, яблоки, сливы, вишни, в  огороде
все дуром прет - господний рай. Летом у нас будет гостей со всех волостей. А
в зиму будем овечек кормить, глядеть за ними, А там снова лето.
     - Да, да... Снова лето...
     В тихой, светлой ночи хутор дремал без огней. Где-то  рядом  прокричала
сова высоким плачущим зовом, ей ответили лаем да бряцаньем  цепи  сторожевые
собаки кошар. От грейдера с горы  к  хутору  спускалась  хозяйская  "Волга",
следом за ней, осторожно тараща желтые глаза, пробирались тяжелые грузовики,
попыхивая приторной гарью. - Услыхав  гул  машин,  Тимофей  поднялся  и  все
понял. Машины приехали за баранами.
     На краю хутора "Волга" посигналила. Ей ответил высокий голос хозяйского
сына. Машины подъехали. Началась погрузка.
     Тимофей пошел к своему дому, на  покой  и  от  греха  подальше.  Чифир,
ничего не видя и не слыша, спотыкался рядом:
     - Они приедут... Они поймут... И она поймет... Душа в душу...
     Никто его не слыхал.
     По донским балкам, теклинам  да  овражьям,  густых  тернах,  в  колючем
шиповнике допевали вечернюю песнь соловьи, над водою,  в  теплых  заливах  и
старицах отвечали им слитным гулом  водяные  быки,  лягушачьи  жаркие  трели
разгорались все яростней.
     Короткая весенняя ночь в светлых сумерках, холодея, торопилась к  утру,
к тяжелой росе. Пастушья звезда уже поднималась с востока.

3

     Как-то вечером после ужина нечаянно собрались на рыбалку. Тимофей сидел
у вагончика, курил, поглядывая на хутор. Мимо проходил Алик. И в эту  минуту
от дома, с веранды ли, со двора, раздался заливистый  смех  Зинаиды,  вторил
ей, прхохатывая хозяин. Алик  резко  повернулся  и  стал  глядеть  в  другую
сторону, на реку. Тимофей поднялся и сказал, тоже на воду глядя:
     - Играет рыба? Сазаника бы поймать, посладиться.
     - А ты умеешь ловить? - повернулся к нему Алик.
     - Было бы чем, - усмехнулся Тимофей.
     - У меня есть! Все есть! - крикнул Алик и побежал к дому.
     Умел ли он ловить рыбу?
     В давнем детстве, в пастушестве он старался пасти у воды и в полуденные
часы, когда отдыхает скотина, ухитрялся  наловить  рыбы.  Плел  из  конского
волоса лески, добывал да ладил из проволоки крючки и  ловил.  Сам  кормился,
иной раз и домой приносил. Мать удивлялась: - "Откуда?"  "Хозяева  дали",  -
отвечал он, даже матери боясь открыться.
     Алик примчался с целым ворохом, удочек, донок, спиннингов.
     - Весь Дон можно перетягать с такими снастями, -  изумился  Тимофей.  И
заторопил: - Время ждать не указывает, пошли.
     Взяли пару удочек да донок, червей копнули,  поспешили  вниз,  к  воде.
Алик, забегая наперед заглядывая Тимофею в лицо, спрашивал нетерпеливо:
     - А мы поймаем, точно?
     - Такими удочками стыдно  не  поймать.  Руки  надо  оторвать,  если  не
поймаем, - твердо говорил Тимофей.
     На Дену было еще светло. Вода, как и небо, горела закатным огнем - алым
и розовым. Тимофей глянув вдоль берега, заспешил  к  недалеким  тополям  над
водой, к косе возле них. Там должна быть и глубина и рядом -  мель.  Наскоро
по-своему настроив крючки да грузила, Тимофей проговорил:
     - С богом...
     Забросили. И сразу  пошла  браться  крупная  золотистая  красноперка  с
яркими плавниками.
     - Ура! - закричал было Алик, выудив первую:
     - Ты чего... - прицыкнул на него Тимофей. - Распугаешь.
     Мальчик, поняв, закусил губу, Красноперка ловилась одна  за  другой.  И
тут же, рядом, закинув донки, вытащили двух хороших подлещиков.
     Стемнело. Потухла заря. На реке загорелись огни бакенов, на  берегах  -
створные сигналы.
     - А ты - говорил, не поймаем, - весело пенял мальчику Тимофей. -  Здесь
такие места.
     - У меня не получалось... - признался Алик.
     - Ничего. Тут рыбы много. Лещи, судаки, бершики, сазан  есть.  Но  его,
парень, не сразу возьмешь. Сазана надо  с  привадой.  Можно  попробовать  на
макуху. Сазан на макуху идет.
     Они поднимались в гору, к жилью. Дверь вагончика была  закрыта,  видно,
Чифир уже спал.
     - Ну, забирай улов, тащи, хвались, а  я  спать,  -  сказал  Тимофей,  и
взгляд его упал на хозяйский дом.
     Там была темно. Тимофей донял, что туда же, на темные  окна,  глядит  и
мальчик.
     - Жарехи охота. Либо сейчас и нажарим? Чего  утра  ждать,  -  в  минуту
передумав, сказал Тимофей.
     - Нажарим! Давай нажарим! - обрадовался Алик.
     Включили свет под навесом у кухни. Быстро почистили и разделали рыбу.
     - По весне я всегда сазанов  ловил  на  той,  на  луговой,  стороне,  -
рассказывал Тимофей.  -  Луга  зальет.  Тепленькая  водичка.  Сазан  туда  и
приходит. Здоровые бывают, прямо поросята. Гоняешь за  ними,  с  ног  валят.
Какого и прищучишь.  Раньше  сазана  много  водилось.  Такой  бой  на  заре.
Вскинется над водой, огнем горит. Один да другой. Так и назывался -  сазаний
бой. А сомы, они по яминам да бучилам  стоят.  Ночью  выходят.  Икру  мечут,
бывает, и днем. Трутся  у  карши,  их  видать.  Черные,  лобастые.  Сома  мы
обязательно возьмем. Ночью на меляках поставим закидные на раковую шейку:  А
может, попробовать на квок? Но это лодку надо. Квочку сделать можно. У  меня
сосед, Паша Басов...
     Шкварчала на сковороде рыба,  закипал  чайник.  Ночная  тьма  обступала
легкий навес.
     После рыбы и чая решили день-другой готовить снасти и  заняться  ловлей
сомов, а может, и сазанов.  Пора  было  расходиться.  Вышли  со  двора.  Над
холмами вставала, луна. В ночи, в лунном обманчивом свете,  хуторские  дома,
плетневые да мазаные сараи, камышовые крыши - все казалось не  брошенным,  а
живым. Будто на ночь уснуло все и пробудится с петушиным криком.
     Степная тишина стекала с холмов в  долину.  Хутор  тонул  в  немоте,  в
молодой зелени садов, в последнем весеннем цвете.
     Алик провожал Тимофея к вагончику.
     - Иди ложись... - говорил Тимофей,
     - Отца нет, - сказал Алик. - Надо поглядеть  скотину.  Отец  всегда  на
ночь глядит.
     - Это по-хозяйски, - одобрил Тимофей.
     Он остался у вагончика, дожидаясь,  пока  Алик  закончит  обход.  Стоял
курил. Алик вернулся:
     - Завтра я обед не привезу. Возьмешь  с  собой  на  день.  Я  поеду  за
бичами. Надо кошары чистить, навоз вывозить.
     - За какими бичами? - не подал Тимофей.
     - Пьяниц на станции наберу. Они за водку все сделают, - объяснил Алик и
пошел к себе.

     Тимофей вел отару  целиной.  Справа  начинались  отрожья  балок,  слева
невдалеке, за лесополосою, сочно зеленела озимь хлебов.  Местами  лесополоса
прореживалась, а то и пропадала, и тогда зеленя лежали совсем рядом. На  них
поглядывал, стараясь свернуть ненароком, вожак  отары  -  козел  Васька.  Но
Тимофей упреждал его криком:
     - Куда, нечистый дух? Кызь-куда!
     Козел понимал.
     Уже близ хутора и стойла увидел Тимофей  хозяйских  коров  и  бычат  на
хлебах. Они вольно паслись там, в зеленях. Тимофей испугался, хотя его  вины
тут быть не могло. Вины, конечно, не было. Но век он скотину пас и знал, что
самое страшное - упустить ее в хлеба.  И  потому,  завернув  овец  к  балке,
Тимофей кинулся  выгонять  коров.  Хлеба  стояли  не  больно  густые  и  еще
невысокие, но после твердой земли по мягкому бежать  было  неловко.  Тимофей
спешил и раньше поры закричал:
     - А ну пошли! Куда пошли!!
     Обычная скотина, послушная, с которой Тимофей всю жизнь провел,  поняла
бы свой грех и подалась с поля.  Но  это  был  вольный  гурт,  набалованный.
Коровы глядели непонимающе, а несколько бычков и телок-летошниц, взбрыкивая,
играясь, подались в глубь зеленей, дальше от человека.
     - Куда пошли! Куда! - кричал Тимофей, стараясь завернуть скотину, а она
уходила вскачь.
     Бегал он за коровами долго. А когда, устав и взмокнув,  наконец  выгнал
их на целину, пришлось к своей отаре бежать. Широко рассыпавшись, с  Ваською
во главе, овцы, не поднимая голов, стригли и стригли сочную зелень озимки.
     Тимофей чуть не плакал  от  обиды  и  отчаянья.  Хлебов  было  жаль,  и
страшила расплата. Потраву, конечно, заметят, заметят, и будет беда.  Дважды
за жизнь упускал он скотину в посевы. Еще мальчишкою не углядел; так  вместе
с матерью находились и наплакались, да еще спасибо  лесхозное  было  поле  и
лесник - родня. И к малым летам снисхождение. А когда  в  годах  на  Россоши
потравил край кукурузного поля, то платил деньги немалые.
     А теперь и вовсе кто он?.. Припишут всю потраву,  попробуй  докажи.  Он
собрал свою отару, коров с молодняком и подался на хутор к дому.
     Солнце еще не садилось, когда подогнал он скотину к базам. Хозяин вышел
встревоженный.
     - Что случилось?
     Алик выбежал следом.
     - Беда, -  ответил  Тимофей,  -  беда...  Скотина  в  озимые  зашла,  -
потравила много. Моей вины нет. Я гнал  овечек  целиной,  гляжу,  скотина  в
хлебах. Пока туда да сюда...
     - Чего озимые? При чем озимые? - не понимал хозяин. -  Чего  случилось,
говори!
     - Я ж говорю, потравили озимые. Хлеб, озимые, зеленя...  -  втолковывал
Тимофей. - Теперь начальство, углядит. Большой лафтак  у  дороги,  на  виду.
Скотина паслась. А пока я бегал, гонял ее, и овцы зашли. Много потравили.
     - И все? - спросил хозяин.
     - Куда ж боле...
     Хозяин пожал плечами, на сына поглядел. Тот засмеялся, сказал Тимофею:
     - Зачем выгонял? Пускай пасутся.
     - Как пускай?  -  по-прежнему  не  понимал  Тимофей.  -  На  хлеба,  на
озимые... Начальство увидит...
     - Ерунда! - отрезал хозяин и пошел во двор.
     Тимофей загнал скотину на базы, но в себя не сразу пришел. Его  колотил
нервный озноб. Он запер скотину, присел возле ограды, курил.
     От сараев; от птицы подошла Зинаида с полным ведром яиц. Она  поглядела
на Тимофея, спросила:
     - Дядя Тимоша, ты, часом, не захворал?
     - Захвораешь... - ответил Тимофей и рассказал обо всем, что случилось.
     Зинаида поставила ведро, присела рядом.
     - Не бойся, - сказала она. -  Ничего  не  будет,  Здесь  из  хлебов  не
вылазят. И осенью и весной. Вроде положено. Уж никто и не глядит.
     - Неужто правда? - не верил Тимофей. - А я умом не накину. Хлеба...  Да
у нас лишь коснись.
     - Это у вас. А здесь вроде привычно. Наш  чабан  с  начальством  хорошо
живет, ему позволяют.
     Зинаиде Тимофей поверил.  Он,  правда,  и  раньше  еще  поверил  словам
хозяина, и не столько  словам,  сколько  Лицу  его,  спокойной  усмешке.  Но
доходить, стало лишь сейчас, вот здесь.
     Зинаида сказала:
     - Идти надо... А вот присела, так бы и сидела до ночи.
     - Уморилась... - посочувствовал Тимофей. - Долгий день.
     - Уморилась, - со вздохом призналась Зинаида. - Дело за  дело  цепляет.
Вроде и рано встаю и все рысью, а никак... Коровы, свиньи да птицы...  Много
всего...
     - Хозяйство большое, - рассудил, Тимофей. -  Уморит.  Варить  на  всех,
доить да обиходить. Ты как числишься? - поинтересовался он. - От хозяев?
     - Нет, я приписана от совхоза. На сакман послали, вот и  прилипла.  Где
она в совхозе, бабья работа? Поищи. А здесь денежка идет зимой и летом.
     - От дома далеко... - сказал Тимофей.  -  Свое-то  хозяйство  тоже  рук
просит.
     - Там мать, дочка при ней.
     - Без мужика живешь?
     - А как ты угадал?
     - Да чего угадывать... Мужик бы сюда не отпустил.
     - Какой у меня мужик был, - с горечью сказала Зинаида, -  тот  бы  куда
хочешь отпустил, лишь бутылку посули.
     - Дюже не горься, - вздохнул Тимофей. - Бабенка  ты  молодая,  всем  на
завид. Найдешь себе человека, даст бог, работящего да приглядного, в пару...
     - За одного приглядного бог уже пихнул, - сокрушенно  покачала  головой
Зинаида. - Еле опомнилась от приглядного... Нет уж, красоту не лизать.  И  с
дурненькими люди живут в ногу. Кому что написано... Я тут, дядя Тимоша, свет
увидела, - призналась Зинаида. - Никто  не  зашумит,  руку  не  подымет.  От
своего-то родненького таких чубуков натерпелась, вспомнишь - душа вянет.
     Она задумалась, глядела в отрешении. Большие темные бабьи  руки  лежали
на коленях.
     - Зинаида, Зина! - позвал ее от дома голос хозяина. - Ты где?!
     - Иду! - откликнулась  женщина,  поднимаясь.  -  Либо  наскучал?  Пошли
повечеряем, дядя Тимоша, - пр