Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Елизаров Михаил. Ногти -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  -
том, что нам выдавалась сумма без сдачи, к примеру, горстка мелочи, я подходил к прилавку и говорил: "Дайте, пожалуйста, пачку "Лиры". И, в придачу к сигаретам, мне всегда протягивали несколько карамелек. То есть, представление о цене как сложном экономическом явлении у нас было фиктивное, расплывчатое, и поэтому распоряжаться деньгами мы не умели. Навык соотнесения цифры на ценнике с количеством денег в кармане устоялся аж к вечеру. До этого и в "Хлебном", и в "Молочном" я протягивал кассирше сразу все наши деньги, чтобы не выглядеть ребенком, платящим копейками или конфетными фантиками. Так не могло долго продолжаться, и мы придумали рискованный, но эффективный способ, опробованный в кондитерских. Бахатов, точно прилетевший с Луны, делал заказ и давал продавщице пару монет. Если продавщица смотрела как убийца, я подоспевал с бумажными деньгами и, отслеживая ее реакцию, выкладывал на прилавок по купюре, пока нам не продавали товар. А после мы считали сдачу и думали. За день мы здорово истратились, но зато многому научились. Я уже точно знал, сколько стоит стаканчик мороженого, бутылка сладкой воды или пирожок с картошкой. Обилие транспорта, виденного только на картинках или по телевизору, совершенно очаровало нас. Мы несколько часов просто катались на трамвае. Я сидел и на красном кресле, и на сером, то возле окна, то рядышком с окном, и на двойном, и на одинарном сиденьях. Мы бы и больше катались, но на нас слишком обращали внимание. На перекрестках мы едва не сворачивали шеи, провожая взглядами машины иностранных марок. Каждую такую машину Бахатов называл "мерседес-бенц" - единственное название зарубежной марки автомобиля, которое он знал. Удивительно, как мы не попали под колеса - правила дорожного движения ассоциировались у меня с иллюстрацией в дет-ской книжке: очеловечившийся светофор в форме регулировщика переводит через дорогу отряд малышей и подмигивает зеленым глазом. Ночевали мы на новом месте, в уютном подвале старого дома. Город был настолько удивителен, что сам, без преду-преждения, карал и миловал. В сухих углах подвала лежали старые матрасы, на гвоздях висела ветхая одежда. Мы нашли даже посуду и остатки еды. Ночью нас разбудили пришельцы, несколько человек. Когда они зажгли свечу, я увидел, что хозяева подвала - немолодые или преждевременно состарившиеся люди. Среди них находилась женщина, но она мало чем отличалась от своих кавалеров. Они действительно были все на одно лицо. Так похожи между собой бывали только дауны. Странные люди не разозлились и не обрадовались нашему появлению. Мне показалось, что они не до конца поверили в наше присутствие. Их сознание находилось где-то далеко и оттуда изредка руководило телом; в поведении и в полусонном отношении к жизни чувствовалась немыслимая умственная запредельность. Рано утром они поднялись и ушли, тихо переговариваясь на своем курлыкающем голубином языке. Вечером их число уменьшилось на одного, и голоса зазвучали печальнее. Мне хотелось насыпать им хлебных крошек, как птицам. Бахатов отнес страдальцам полкулька пряников. Пряники они взяли, а его не заметили, точно глаза их потеряли оптиче-скую способность различать человека. Да и в самих обликах существ жила глубокая ископаемость и древность. В тот же вечер в наш подвал заглянул кто-то главный. Он еще с улицы крикнул: "А ну, пошли отсюда, козлы вонючие!" Пинками он поднял прилегшее стадо человекозавров, и они безропотно встали. Я был уверен, что в головах ископаемых не было и тени мысли, что гнал их из подвального оазиса человек. Кричащий и дерущийся, он определялся, наверное, как метеорологическое бедствие. Он уставился на меня и Бахатова и сказал, с веселой ноткой: "А вы, два котяха, чего расселись? Особое приглашение нужно?" Я тоже улыбнулся, голосом успокоил Бахатова, сунувшегося было с пряником к незнакомцу. Он казался самым обыкновенным, с плутоватым лицом, как у сказочного солдата. Меня он сразу окрестил Карпом, Бахатова - Рылом, а себя назвал дядей Лешей. Я начал рассказывать ему о наших злоключениях, стараясь преподать все случившееся в ироническом ключе. Я усвоил это нехитрое правило с глубокого детства. Если подо мной меняли обмаранную постель, я не хныкал, а деловито вздыхал: "Не обессудь, сестричка, обосрался", - и медсестра, посмеиваясь, а не ворча, продолжала работу. Мужик тоже слушал и посмеивался. Я дошел до момента, когда выхватывал у парня, лупившего Бахатова, резиновую палку, и для наглядности подхватил с пола какую-то трубу, но, естественно, не порвал, а согнул ее. Дядя Леша даже привстал, повертел согнутую железяку и поощрительно сказал: "Молодцы, ребята, киоск бомбанули". Узнав, что мы ничем не воспользовались, дядя Леша просто руками развел. Я еще сказал, что в киоске осталась наша инструкция по питанию. Дядя Леша прямо из себя вышел. "Да что же это такое в мире творится! - он возбужденно мерил подвал большими шагами. - Сирот грабят!" Потом жалостливо спросил: "Как вы теперь жить будете, если не знаете, что кушать?" Это прозвучало так тревожно. Мы даже забыли, что не умерли от голода, а нормально питались. "Что делать, что делать? - задумывался вслух дядя Леша. - А может найти этот киоск проклятый да потребовать от них: возвращайте, мол, наше, сиротское..." Дядя Леша лукаво и бодро посмотрел на нас: "Заметано, ребята, идем искать киоск!" На всякий случай дядя Леша принес короткий ломик, пояснив: "Вдруг в киоске никого не будет, а мы что же, даром приперлись". Действительно, куда бы мы ни приходили, везде никого не было. Я не помнил точного местонахождения киоска, и дядя Леша предложил искать наугад, причем настаивал, что лучше искать ночью. Он придерживался одной неизменной схемы: устанавливал Бахатова неподалеку от киоска со словами: "Если кого увидишь, со всех ног к нам". Я должен был открывать дверь, а бумажку искал дядя Леша. Меня смущал только один момент, что дверь приходилось взламывать. "Давай, Карп, давай, - шепотом увещевал дядя Леша, - они, куркули, себе новую сделают..." Я брался за висячий замок и выворачивал его, пока не лопались петли. "Руки у тебя, Карп, золотые, дал же Бог", - бормотал дядя Леша и проскальзывал в киоск. Там он возился минут десять, вываливался нагруженный, мы относили добычу в наш подвал. За ночь мы обошли пять киосков, но бумажки не нашли. Дядя Леша дал нам денег и еды, пообещав следующей ночью зайти за нами, чтобы возобновить поиски. Целый день мы гуляли, объедаясь мороженым, катались в парке на каруселях, опробовали все игровые автоматы. За вознаграждение город становился добрым, веселым и гостеприимным. А вечером пришел дядя Леша, и мы отправились в ночной рейд. Дядя Леша был в прекрасном настроении, он переименовал Бахатова из "Рыла" в "Бахатыча" и вообще вел себя, как настоящий родственник. Признаться, дядя Леша несколько озадачил меня тем, что вместо киоска он указал на магазин. В нем-то мы точно не забывали нашей бумажки. Дядя Леша без труда переубедил меня, что ее могли спрятать в этом магазине. Мы подкрались с черного хода. Дядя Леша сказал, что там нет сигнализации. Я очень мягко открыл ломиком дверь, она вывалилась из трухлявой стены, и замки остались целыми. Бахатов остался на входе, а я и дядя Леша зашли внутрь. Дядя Леша первым делом кинулся к агрегату, похожему одновременно на печатную и счетную машинку, выломал ножом у него дно, выбрал содержимое, и мы пробрались по коридорчику к какой-то двери. "Давай, родимый", - сказал он. Дверь выглядела хлипкой, я просто толкнул ее плечом. Комната, куда мы попали, напомнила мне кабинет Игната Борисовича: такой же большой стол и телефон, был телевизор, в углу стоял сейф, но не большой и двухэтажный, а простой. "Сможешь?" - с надеждой спросил дядя Леша. Я вогнал плоский конец ломика между стенкой и дверцей сейфа - она прилегала довольно плотно, но маленький зазор все же был - хорошенько порасшатывал, потом повторил эту операцию с верхним зазором. Дверца чуть ослабла. Я минут десять возился с ней, вскрывая по периметру. Наконец, я расшатал ее настолько, что смог поддеть ломиком сбоку, где замок, и открыть. В сейфе, кроме толстых папок, было несколько пачек с деньгами, их взял дядя Леша. "А теперь мотаем отсюда", - быстро сказал он. На выходе дремал Бахатов. Дядя Леша страшно разозлился, даже хотел треснуть его, но посмотрел на меня, остановил руку и усмехнулся: "Устал, наверное, твой дружбан. Понимаю..." Остаток ночи и следующие два дня мы провели в гостях у друзей дяди Леши. Пока мы ехали к ним на квартиру, дядя Леша предупредил, чтоб мы больше помалкивали, а говорить будет он. Машина привезла нас к частному дому. Дом окружал высокий забор из железных прутьев. Вместо калитки стояли солидные деревянные ворота с врезным окошечком и, даже, с кнопкой электрического звонка. У дяди Леши, когда он расплачивался с водителем, было щедрое лицо. Машина уехала, дядя Леша еще раз напомнил нам о правилах хорошего тона и позвонил. Человек, впустивший нас, вначале посмотрел в окошко, а только потом открыл дверь. Мы прошли по асфальтовой дорожке к дому. Во дворе был накрыт стол, за ним сидели многочисленные друзья дяди Леши. Двое поблизости жарили на костре мясо. Женщина, может, жена хозяина, вынесла блюдо с новой едой и опять ушла в дом. Наше появление вызвало некоторое оживление у сидящих за столом. Дядя Леша развязно представил нас: "Вот Карп, вот Храп", - так он переименовал Бахатова, и мы сели на пустые места. Дядю Лешу друзья называли тоже по-другому. Памятуя о просьбе, мы не задавали вопросов, а больше налегали на незнакомые бутерброды. Нам налили по полстакана водки, дядя Леша незаметно кивнул, чтоб мы выпили. Водка, как ножницами, отрезала меня от общего разговора, я расслабился и отделался от мыслей. У Бахатова с лица сошло напряжение, но выглядел он каким-то зловещим. Дядя Леша, тем временем, смеялся и хвастал. Что-то он рассказывал и про меня, поглядывал в мою сторону и подмигивал. Тогда все друзья дяди Леши тоже смотрели в мою сторону, посмеивались и недоверчиво качали головами. Кто-то протянул мне металлическую монету и сказал: "Согни!" Я взял монету, а Бахатов неожиданно запел: "Советский цирк, он самый лучший в мире цирк", - выбивая на столе маршевую дробь. Это было очень на него не похоже. Я сложил монету пополам и, поскольку от меня не отводили глаз, поднапрягся и сложил вчетверо. "А, ты, Карп, не карась", - весело сказал друг дяди Леши, и нам опять налили водки. Я захмелел, но все-таки успел заметить, что люди за столом сменились. Появилось несколько женщин, молодевших с каждой минутой. Потом начался какой-то бред, я зажмурился, но продолжал видеть. Окружающее окрашивалось только в синий фон. Вскоре синева сошла, и я забыл и запутался, какой мир за-жмуренный, а какой настоящий. Если бы я чувствовал веки, то разобрался, где что. Но я не ощущал их, а просто смотрел изнутри наружу. Иногда я натыкался взглядом на Бахатова, на дядю Лешу, и по лицам их пробегала водяная рябь, пока они не растворились, и воздух замер, чуть покачиваясь. Оставшаяся картина представилась мне управляемым сном. Для пробы я запустил в него Игната Борисовича, только тихого и совсем пьяненького. Потом я позволил появиться убиенным Вовчику и Амиру. Они уселись, скромные и сте-снительные, даже не взяли себе поесть и выпить. Женщину напротив я преобразовал в Настеньку. Она все смеялась и вдруг побежала, я за ней. Она скрылась в доме, я вбежал туда и увидел ее на винтовой лестнице. Не попадая ногами на ступеньки, я продолжал шуточную погоню. Моя случайная Настенька увлекла меня в какую-то каморку на верхнем чердачном этаже и, изможденная, рухнула на скособоченный диван. Я упал на нее сверху. Она начала отпихивать меня и заговорила хрипловатым, грубым голосом: - Отстань, дурак, я пошутила! Я задрал ей платье, она шикнула: - Я мужиков позову! Меня рассмешила эта угроза, я уточнил: - Муравьев позову? Настенька сразу притихла. Из-под дивана показались Вовчик и Амир, я только глянул на них, они съежились от страха и попрятались. - Ну же! - торопила, ставшая смирной Настенька. - Кто-нибудь придет... - я освободил от штанов мою жилистую страсть и наступило беспамятство. Проснулся я потому, что кто-то тряс меня за плечо. Это была полная немолодая женщина, и она говорила с легким испугом: "У кореша твоего, кажись, белка началась, пойди посмотри!" Мы спустились во двор. Я сразу понял, что взволновало ее. Бахатов в профиль действительно напоминал белку. Он стоял лицом к заходящему солнцу и читал нараспев, подсматривая в обрывок газеты, об экономических достижениях новых фермерских хозяйств Черкасской области. Бахатов закончил читать и начал обкусывать ногти, от чего сходство с белкой еще более усилилось. Чтоб не мешать Бахатову, я увел женщину в дом. Там я поинтересовался, где дядя Леша и остальные. Она сказала, что все разошлись еще с прошлого вечера, а я проспал почти сутки. Показался чуть измученный Бахатов и сказал, что нужно уходить. Я уловил в его голосе двусмысленность - ногти что-то подсказали ему, и он торопился. Мы простились с хозяйкой и куда-то заспешили. Бахатов уверенно вел меня по одноэтажным улицам, пока дома не выросли до размеров городских. На шумном транспортном перекрестке Бахатов остановился, как будто пришел. Мимо проехал троллейбус, за ним милицейская машина, которая и тормознула возле нас. Милиционер спросил, кто мы, и что здесь делаем. Я, на-верное, в тысячный раз достал бумажку с адресом общежития. К нам отнеслись сочувственно и пригласили сесть в машину. Мы ехали, Бахатов глазел по сторонам, а я рассказывал, как мы заблудились, и никто нам не хотел помочь, что ночевали в подвале. О дяде Леше я благоразумно не упоминал. Тогда пришлось бы признаться, что мы, разини, потеряли пищевую инструкцию. И про вечеринку у друзей дяди Леши тоже не хотелось говорить, впутывать, пусть мертвую и призрачную, Настеньку. Нас привезли в отделение, разместили в пустом изоляторе, принесли поесть. Через некоторое время за нами пришел охранник и отвел в кабинет к начальнику. Там уже находился взволнованный и такой родной Игнат Борисович. При нашем появлении он даже подскочил на стуле и вздохнул прямо сердцем. - Ваши? - спросил из кресла начальник. - Мои, - ответил Игнат Борисович. Начальник сделал знак, чтобы мы вышли. Из коридора было слышно, как он отчитывает Игната Борисовича, а тот деликатно оправдывается. Минут двадцать они искали виноватых. Игнат Борисович звонил в психоневрологический диспансер и выяснял, почему нас не встретили. Там понерв-ничали и быстро нашли козла отпущения. Кому-то пообещали строгий выговор, кого-то лишили копеечной премии, и на этом дело закончилось. А нас доставили в психиатрическую больницу для проживания и очередного переучета мозгов. Полагалось, что мы не оправдали доверия, оскандалились, хваленые умники. Потянулись долгие дни очередного врачебного освидетельствования. В этот раз за нас взялись основательно - тестировали по полной программе. Впрочем, процедура была знакома нам с детства. Многие задания мы давно выучили наизусть. На каждый вопрос я имел по несколько ответов, от явно безумных до парадоксальных по глубине мысли. Я мог манипулировать вариантами и, в зависимости от преследуемой цели, прикинуться или, наоборот, произвести хорошее впечатление. Поначалу мне задавали вопросы типа, кто я: мальчик или девочка, у кого больше ног: у собаки или петуха, когда я завтракаю: вечером или утром, какое сейчас время года и другие глупости. Дальше вопросы пошли интересней: что такое кибернетика, из чего делают бумагу, сколько существует континентов, кто написал музыку к балету "Лебединое озеро", чем объясняется смена дня и ночи. Нам пока-зывали картинки и силуэты, а мы отвечали, что на них нарисовано. Некоторые картинки были с ловушками: водолаз, поливающий под водой морские цветы, женщина, говорящая по телефону без шнура. Мы указывали на нелепости в картинках. Потом, по просьбе врачей, я считал от единицы до двадцати, пропуская каждую третью цифру, называл месяцы в обратном порядке. Очень мне понравилось задание, в котором нам давалось начало предложения: "Уверен, большинство мужчин и женщин...", "Больше всего люблю тех людей, которые...", "Самое худшее, что мне пришлось совершить, это...", а мы заканчивали. Поэтичный Бахатов отвечал удивительно. Чего стоил его пересказ истории о человеке, у которого курица несла золотые яйца. Человек решил, что в курице полно золота и зарезал ее, а там было пусто - такие нам рассказики читали. Бахатов переиначил историю на свой лад: "Один хозяин - птицевод с собственническими тенденциями, невзирая на известный доход и тот факт, что курица несет золотые яйца - а золото имеет большое значение на мировом рынке и является большим подспорьем в сельскохозяйственной индустрии - зарезал ее, что противоречит морали, гласящей: не поступай как варвар в поисках того, чего нет". Из новенького было рисование пиктограмм. Нам предлага-лось сделать условный знак "безутешной скорби", "сытного ужина". Первое словосочетание я изобразил в виде могильного креста и циферблата часов. Для второго словосочетания я тоже взял циферблат, но в виде надкушенной тарелки, а в ней ложка и вилка. В обеих пиктограммах часы символизировали непрерывность и длительность. Вскоре до нас дошли слухи, что врачи склоняются к мысли вообще снять меня и Бахатова с инвалидности. "В городе они потерялись! Большое дело! Да я сам из деревни, - кричал председатель комиссии, профессор. - Я, когда впервые в город попал, думал, что по телефону можно звонить, номера не набирая - трубку поднял и все. А теперь ничего, освоился!" Вечером мы с Бахатовым держали совет. Нам совсем не хотелось полностью лишаться финансовой поддержки. Инвалидная пенсия, хоть и маленькая, могла кое-как прокормить, но, с другой стороны, перекрывала путь во многие сферы общества. После долгих раздумий мы нашли золотую середину. Бахатов решил остаться на инвалидности, для подстраховки. Я отважился идти в большую жизнь. Все точки над "i" мы расставили следующим утром, на задании по исследованию ассоциаций. Я старался пользоваться так называемыми высшими речевыми реакциями: мне говорили: "Стол", я отвечал: "Деревянный". "Река?" - "Глубокая". Или отвечал абстрактно: "Брат - родственник, кастрюля - посуда". Бахатов поступал по-другому. Ему говорили: "Карандаш". Бахатов, щурясь, спрашивал: "Где?" Ему говорили: "Мама", он рифмовал: "Рама". А потом сделал вид, что устал и на все вопросы урчал: "Мурка, мурка", - и пожимал плечами. Поскольку раньше он вел себя вполне адекватно, такое поведение было расценено как психопатическое. Только на силлогизмах Бахатов укрепил комиссию во мнении, что таки страдает легкой олигофренией. К примеру, давалась следующая посылка: "Ни один марксист не является идеалистом. Некоторые выдающиеся философы не являлись марксистами, следовательно..." Я отвечал: "Некоторые выдающиеся философы не были марксистами".

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору