:
- А сам-то?
Я отрекомендовался, как Черчилль, сторонником демократического зла.
- Ну, и мы тоже.
Они без боя сдавали жизненные позиции. Я застал немку за странным занятием. Она
стояла возле автобуса и наблюдала сквозь модные темные очки, как солдаты,
отыгравшие марши, переодевались.
- Скоро Сталинград, - вырвалось у нее. -Не ешь на ночь воблу.
- Я ем воблу только с бодуна! - сдержанно обрадовался я.
По сравнению с татарами казанские русские выглядят бесформенно и неуклюже.
- В русских вообще есть что-то не то,- с доверительным ядом сказала мне немка. -
Они стараются быть, как мы, европейцы, но в последний момент у них обязательно
что-то срывается... И слава Богу! -добавила она.
Помимо русской неуклюжести, меня интересовал мусульманский фундаментализм. В
казанской мечети, справив молитву за наше счастливое плавание, два старых имама
объяснили мне, что татары с русскими ссориться не
21
собираются, потому что за много веков сроднились и перемешались.
- Я люблю ваше мусульманство за ярко-зеленый цвет и разнообразие,- почтительно
сказал я. - Пророк Мухаммед обещал, что число путей очищения равно количеству
истинно верующих. Как хорошо, что на изображениях Пророка на месте лица пустое
место. Мессия непредставим. Нет ли у вас в мечети пустой посуды? Ну хоть из-под
водки.
- Мы не пьющие, - сказали имамы, но в глазах у них я прочитал чужой приказ не
давать.
- Капитана боитесь? - спросил я.
- Капитан - акбар, - сказали имамы. Я поднял мои глаза кверху и увидел его на
небе. Когда я пытался смотреть в другую сторону, то все равно видел его.
- Клянусь звездой, когда она закатывается, - сказал я, - не сбился с пути ваш
товарищ и не заблудился.
- Хвала Аллаху, господу миров, - отозвались имамы, - милосердному царю в День
Суда!
Я вынул ручные гранаты из своих белых штанов и стал ими в шутку жонглировать,
стоя на ковре посреди мечети.
Имамы тихо вынули из-под скамейки пару пустых бутылок.
- Капитан велик, - сказали они, - но ты всемогущ и милостив.
Удовлетворенные нехитрым ответом, мы с немкой, схватившись за руки, уехали на
автобусе на могилу Василия Сталина, умершего здесь в хрущевской ссылке. У
Василия - отбитая фотография, искусственные цветы и венки, восточные
22
сладости траурных принадлежностей. Восточных деталей России не занимать. Взять
хотя бы тот же автобус. Кабина водителя - со всякими занавесочками, рюшечками,
иконками и салфеточками - это скорее алтарь, чем кабина. Такая кабина гораздо
ближе к Индии, чем к Европе.
НА ДНЕ
За завтраком ко мне подошел капитан с озабоченным видом.
- Из каюты вашей немки всю ночь доносились страшные крики,- сообщил он.
- Не обращайте внимания, - усмехнулся я. - Ей снятся кошмары. Ее дедушка воевал
под Сталинградом.
- Ах, вот оно что! - успокоился капитан. -В Самаре, - дружелюбно добавил он, -
не забудьте посмотреть бункер Сталина.
В каждом русском городе - своя невидаль. Тамбов славится небоскребами. Орел -
пирожными, Тула - ночными поллюциями, Астрахань - прародина компьютеров. Самару
Борис Годунов повелел заселить сволочью.В Самаре черным-черно от рабочих.
Рабочая сила кормила нас шоколадными конфетами, поила коньяком и не задала ни
одного вопроса. Мы тоже ни о чем не спросили. Мне нравится конкретное
пролетарское гостеприимство.
Объевшись шоколадными конфетами, мы зашли в здание бывшего обкома партии,
выстро-
23
енное в духе купеческого эклектизма 1880-х годов.
- А где тут можно у вас покакать? - окликнула немка усатую гардеробщицу, суча
ногами от нетерпения. Мы сразу попали в культурологический нерв. Русская женщина
открыто просится только по малой нужде. "Я пошла писать", - весело заявляет она.
Но большую нужду скрывает с таинственностью, достойной шпионского фильма. В
просторном холле нас проводили к скромной двери. За такой дверью в России обычно
находится мелкое помещение для уборщицы: стоят ведра, швабры, висит серый халат.
Но когда дверь открылась, мы с немкой в один голос ахнули: это был вход в
огромный подземный мир.
- Эх, подвели нас родные попы, - вдруг сказал кто-то рядом. - Всю веру обломали,
как черемуху.
Я привык, что в России люди везде говорят о самом важном и даже не оглянулся.
Прикрытое четырехметровой бетонной плитой подземелье, о котором никто не знал в
городе вплоть до недавнего времени, стилистически напоминает ствол московского
метрополитена, опрокинутый вниз на тридцать семь метров.
Спускаясь в головокружительную шахту, с дополнительными поэтажными перекрытиями,
способными в совокупности противостоять ядерному удару, мы в сущности спускались
в национальную преисподнюю. На самом дне во всей красе перед нами предстал
кабинет Сталина с настольными лампами в угрюмом стиле модного деко, со
множеством фальшивых дверей, ведущих в никуда (защита от клаустрофобии), - точ-
24
ная копия его кабинета в Кремле. Напрашивался рой метафор. Русская душа
демонстрировала со всей очевидностью свою дьявольскую хитрость, бесхитростность
и глубину.
- Капитан слышал, как ты кричала, - сказал я моей немке в сталинском кабинете.
Открылась фальшивая дверь. Вошел капитан. За ним - бритоголовая команда
речников-добровольцев.
- Ты брал пустую посуду в Казани? - спросил капитан, усаживаясь за
генералиссимусский стол.
- Капитан, - с достоинством сказал я, - это что:допрос?
- Введите их, - сказал капитан по красивому правительственному
телефону-вертушке.
Двое головорезов ввели имамов. Хорошо избитые люди всегда похожи на
загримированных.
- Ты не пощадил даже их! - вскричал я.
- Замуруйте их в сталинском сортире, - распорядился капитан. - Всех четырех!
Нас быстро принялись замуровывать, забрызгивая от спешки раствором. Немка, тем
временем, бросилась к унитазу диктатора.
- Это не от страха, а потому что очень хочется, - сказала она, обнажая зад и
боясь обвинений в трусости.
- Имамы, - сказал я. - Где сила вашей молитвы?
Имамы, сосредоточившись, запели главный духовный гимн:
- Веди нас по дороге прямой, по дороге тех, кого Ты облагодетельствовал, - не
тех, кто находится под гнетом, и не заблудших!
25
Раздались автоматные очереди. Под своды бункера ворвались боевики татарского
батальона "Счастливая смерть". Они стремительно съехали вниз по свеже крашеным
коричневым перилам. Но наши русские речные матросики, наши простодушные
мучители, тоже оказались не промах. Они прыгали с перекрытия на перекрытие и
раскачивались на руках, как тропические обезьяны. Капитан повел ребят в бой.
Завязалась подземная Куликовская битва. Я не знал, за кого болеть. Я любовался и
теми, и другими. Русское войско, наконец, ушло в фальшивые двери. Мусульмане
добили раненых и с удивлением уставили на нас свои дымящиеся автоматы.
- Это подобно саду на высоте, - сказал я боевикам, в восхищении поднимая руки. -
Бьет дождь его без жалости, и приносит он урожай двойной.
- Он - парень неплохой, - сказали имамы, отряхивая свои черные шапочки с золотым
шитьем. - Захотел сдать пустую посуду, а капитан бутылки отнял.
- Русский скандал, - улыбнулись боевики. -Немку будем ебать? - обратились они
друг к другу с риторическим вопросом.
- А за что ее ебать? - осторожно вступился я.
- У меня и так вся спина в рубцах, - призналась немка.
- Ну бегите, - сказали боевики, - а то опоздаете!
- Если решу принять мусульманскую веру, я знаю, к кому обращусь, - сказал я
добрым имамам на прощание и, расчувствовавшись (они тоже
26
расчувствовались), рванул с женщиной вверх через три ступени, минуя лужи
человеческой крови.
САМАРА - САРАТОВ
После Самары на Волге сгустился туман, и река вдруг раздалась, покрылась
островами с густой растительностью, полностью одичала. Это уже была не Волга -
Амазонка. Пошла крупная волна. В ночном баре падали бокалы. Все 100 журналистов
провинциальной российской прессы плясали и пили, пили и плясали. Мы с немкой
сидели в углу: наблюдали.
Русские пляски не похожи на ночные берлинские танцы. В русской пляске
сохраняется первобытный элемент истеричности, требующий почти немедленно
словесного довеска в виде исповеди. Впрочем, простой народ редко кается. Вместо
исповеди он горлопанит. Он так орет на улице песни, как никто нигде не орет.
Иное дело - русский журнализм. Все сто журналистов хотели поделиться всеми
своими нутряными тайнами. Женщины рассказали, что они - жертвы брака: их мужья -
алкоголики, дети - наркоманы. После работы в редакции они ездят на загородные
участки сажать картошку: денег не хватает. Маленький Дима-негр с Сахалина
сообщил, что он жертва Афгана и хуесос. Бухгалтерша сорока восьми лет жертвенно
показала мне свои груди.
- А где исповедь? - не понял я.
- Разве они не достаточно красноречивы? -возразила бухгалтерша.
27
- Три брака, две дочки, пятнадцать абортов, - вглядевшись, как хиромант, сказал
я.
- Сошлось, - сказала бухгалтерша, застегивая бюстгальтер.
Молодой человек из уральского города признался, что он - жертва пера: пишет
гениальные стихи, но стыдится показывать. Я попросил прочитать хотя бы одно.
- Зачем? - застыдился поэт.
Каждый поэт в России мечтает умереть под забором. Я не стал настаивать.
Новосибирский журналист, с лицом умирающего Ленина, признался, что сотрудничал с
КГБ.
- И зачем тебе банка? - спросил он меня в свою очередь.
- Надо.
- Экуменизм не пройдет, - заверил он.
- Лора Павловна! - крикнул я. - Нельзя ли шампанского?
-Кончилось! - враждебно огрызнулась буфетчица. - Да что ж ты такое выдумал? -
запричитала она. - Воду матушки Волги нельзя брать на анализ!
Журналисты подсобрались на шум.
- Ну что, - сказал я, обратившись к присутствующим. - Выживет Россия или пойдет
ко дну?
- Мы лучше всех. - Раздался общий ответ.
- Еще раз о национальном запахе, - сказал я немке, медленно возвращаясь к ней за
столик.
Я иду сквозь строй бомжей, проституток с площади трех вокзалов, железнодорожных
ментов, поднимаюсь по лестнице к гардеробщикам престижных казино, барменам,
крупье, клиентам, стриптизеркам, и мне все говорят: мы лучше
28
всех. Я захожу в новейший туалет со стереофонической музыкой. Кабинки заняты.
Дверцы распахнуты. В Европе блевать -жизненное событие, как и аборт, об этом в
конце жизни пишут в мемуарах. Здесь - рутина. И все эти "мы лучше всех",
по-флотски расставив свои мужские и женские ноги, блюют. И, кажется, если в
богатейшей стране на излете архического мышления мы не разуверимся в своей
превосходной степени, то мы заблюем весь мир.
Но особенно отличилась красавица Наташа из газеты подмосковного города 0., что
танцевала в очень коротком платье, похожем на прилипшую к телу тельняшку. Она
подошла к нам, резко села за столик:
- Ну, как вы думаете? У меня под платьем есть белье или нет?
Я сразу понял, что ничего там у нее нет, кроме желания, но она перебила, не
дослушав:
- Я никогда не спала с женщиной, у меня, сами понимаете, были комплексы, но я бы
хотела попробовать.
Немка, не чуждая женским привязанностям, погладила ее по длинным волосам.
- Я уже полюбила твою прямую кишку, -сказала она, показав Наташе свое
экстремистское тату на бедре.
- Но вообще-то я предпочитаю его, - кивнув на меня, сказала ей Наташа на
ломанном английском языке.
Меня всегда умиляет блядовитость русских девушек.
- Рыбка! - сказал я, подняв брови.
- Хочу! Хочу! - обрадовалась она.
29
Тут немка не выдержала и, ссылаясь на головную боль, потащила меня на палубу
смотреть на туманную Амазонку.
- Они сумасшедшие,- сказала она. Весь Саратов прошел в выяснениях отношений.
Говорят, Саратов по-монгольски значит "Желтая гора". Местные националисты
борются с этой этимологией насмерть.
ПОДВИГ ГОЛУБИНОВА
В картинной галерее Саратова много шедевров. Иногда вдруг наедет экскурсия
школьников, поорет, поиграет в прятки, полюбуется живописью Репина и Малевича, и
вновь тишина. Мы встретились с Голубиновым перед картиной неизвестного
итальянского художника пятнадцатого века, изображающей Мадонну с ребенком и двух
ангелов, больных конъюнктивитом. Голубинов - интеллигент тридцати двух лет.
Худой, в очках, как Чернышевский, но от сходства отказывается. В руках у
Голубинова была авоська с трехлитровым на вид предметом, бережно завернутым в
саратовскую газету.
-Для анализа, -сообщил он вполголоса. Я кивнул. Мы вышли на улицу.
- Зачерпнем поздно вечером, перед вашим отплытием, -сказал Голубинов. - Показать
вам город?
-Лучше поговорим, -сказал я, оглядевшись вокруг.
- Как угодно, - поджал он губы.
30
Провинциалы обидчивы, но им нельзя потакать.
- Хотите ужинать?
- Хочу.
Мы очутились у него в квартире. Сашенька Голубинова встретила нас в нарядном
платье.
- Утка стынет, - улыбнувшись, сказала она. Мы быстро сели за стол, полный всяких
закусок, и выпили водки.
- Почему у вас перевязана голова? - спросил я у Голубинова.
- Хулиганы, - рассеянно ответил он.
- На рынке, - улыбнувшись, добавила Сашенька Голубинова. - С топорами.
- Перестань,- запретил ей Голубинов. На меня стали падать книги. Дореволюционные
тяжелые тома Достоевского. Старые открытки вылетели из альбомов и разлетелись по
всей комнате. Почти курортная пристань Саратова. Виды Саратова. Люди Саратова.
Мы бросились их подбирать. Под столом мы встретились с Голубиновым.
- Вы знаете, что Бог умер? - спросил я.
-До Саратова дошли слухи, - подтвердил он. Мы стали есть полутеплую утку,
запивая сладким вином.
- Трудно поклоняться неживому богу, -вздохнул Голубинов.
- Один буддизм еще крепко держится благодаря своей парадоксальности, - заметила
бывшая студентка Сашенька.
- Рождение нового единого бога так же неминуемо, как сведение компьютерных
программ воедино, - рассудил Голубинов. - Просто это на
31
очереди. Смешно видеть дешевую конкуренцию разных религий.
- Многопартийная система богов, - подытожил я.- Но не лучше ли оставаться при
ней, имея шанс менять хозяев?
Некоторое время мы ели утку в молчании.
- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! - неожиданно весело добавил я. -
Возникновение одного божества. Первая по времени метафизическая революция
двадцать первого века.
- В Европе Бог и святые скукожились и стали напоминать корейскую пищу, -сказала
Сашенька.
- В язычестве было много богов в рамках одной веры. Сейчас много богов в рамках
всего человечества, - подумав, сказал Голубинов. - Следующий закономерный шаг -
объединение богов.
- Божественный пантеон - он разрешительный, терпимый, но не насыщен креативной
энергией будущего, - глубоко задумалась Сашенька.
- Свобода выбора Бога - большая человеческая свобода, - сказал я. - Однако
поправка должна быть внесена в божественный имидж, а это развернет ситуацию
неожиданным образом в сторону тотального единобожия. Справятся ли люди с этим, и
если справятся, то как?
- Однако, как можно доверять человечеству, и не окажется единый новый Бог чем-то
наподобие диктатора, который окончательно убьет всякую свободу? - спросил
Голубинов.
- Так вот что значат пять рек жизни! - прозрела Сашенька.
- Да, - сказал я, - пять рек жизни - это ожидание чуда нового откровения.
32
- И вы его ожидаете?
- Он и есть чудо, - серьезно сказал Голубинов, показав Сашеньке на меня.
- Почему Россия - такая горькая страна? -спросила меня Сашенька в упор.
- Анализ покажет, - сказал Голубинов. -Ну все. Пора.
Мы встали, подошли к двери.
- А тут у нас жила бабушка. А потом умерла, - сказал Голубинов.
Крадучись, мы стали спускаться к Волге. Вдалеке стоял мой теплоход с приятной
танцевальной музыкой. Я знал, что немка рассматривает нас из каюты в ночной
бинокль. Голубинов вытащил из авоськи сверток, зашэл по колено в воду.
- А вы знаете, теплая, - тихо удивился он, опуская банку в воду.
В ответ протяжно загудел теплоход. Вдруг банка в руках Голубинова разлетелась
вдребезги. Вдруг Голубинов тихо ойкнул, пошел ко дну.
- Ну сволочь, так не честно! - сказал я, в мыслях обращаясь к капитану.
ГИБЕЛЬ БОГОВ
Редкий русский идет в сауну с чистыми помыслами. Я вошел в сауну с ручной
гранатой. Капитан сидел на полке с четырьмя телками. Одна была буфетчица Лора
Павловна, другая - красавица Наташа, третья оказалась мужчиной - помощником
капитана, четвертая была совсем голой. На мое удивление она прояви-
33
лась распаренной немкой с экстремистским тату на бедре.
- Здравствуйте, капитан, - сказал я миролюбиво. - Вы видите этот кусок битой
посуды? - Я показал ему осколок. - Привет вам от Голубинова.
- Я не понимаю всей этой истории с битой посудой, - сказала мне немка,
инстинктивно опасаясь взрывов и русской стрельбы. - Я все понимаю, но при чем
тут битая посуда?
- Ты свободна, - сказал я немке. - Наташа тоже пусть выйдет отсюда и утешит
тебя. Идите, побрейте друг другу ноги. Лора и помощник могут остаться. Мне не
жалко.
- Подождите, - сказал капитан. - Не бросайте гранату! Лора, выдай ему стеклянную
банку. Он - маньяк. Я сдаюсь.
- Хотите, я наполню банку волжской водой? -услужливо предложился помощник
капитана.
- Отдыхай, черная сотня, - сказал я. - Лора, несите банку.
Лора босиком побежала за банкой.
- Я государственник, - сказал капитан с поднятыми руками, - но к смерти я не
готов. Хотите выпить?
- Не откажусь.
Капитан опустил руки и разлил водку по стаканам.
- Ну, за ваш анализ! - сказал капитан. Мы хмуро выпили.
- Хотя, что такое анализ? - спросил капитан, хрустя огурцом. - Не русское это
дело. Я и сам без анализа знаю, что вода здесь течет не живая, а мертвая. Понял?
Ну, вот такая мертвая! Совсем мертвая!
34
- Какой же ты тогда государственник? -удивился я.
- Так я потому и государственник, что вода гнилая, - сказал он.
- А если я ее оживлю? - сказал я.
- Кишка у тебя тонка, - сказал капитан. -Не такие, как ты, пробовали! Ну, давай,
наливай! - сказал он помощнику.
- Что такое русский? - сказал капитан, снова выпив водки. - Русский - это,
прежде всего, прилагательное. Китаец-существительное,француз -тоже, негр - и то
существительное!
- Даже еврей, - вставил помощник, - жидовская морда, а существительное!
- Правильно, - одобрил капитан. - А вот русский - он прилагательное.
- К чему же он прилагается? - спросил я.
- Вот я всю жизнь живу и думаю, к чему он прилагается, и, выходит, он ни к чему
не прилагается, как его ни прилагай. Русский - он что, если разобраться?
Доказательство от противного. Одним словом - апофатическая тварь.
Свет вырубился. Сауна стала тьмой. Мятежники схватили меня за горло железной
рукой.
- Ну, вот и все, - сказал капитан. - Включайте свет, Лора Павловна.
Буфетчица с хохотом выполнила команду.
- Нам с тобой, друг мой, на этом свете вдвоем не жить, - не без трансцендентной
грусти заметил капитан, связывая мне руки за спиной. -Или ты, или я. Так что
будем тебя мочить.
- А перед этим трахните его! - оживленно сказала Лора Павловна.
- Непременно, - заржал помощник.
35
- Вы чего! - возопил я. - Во всем мире гомосеки трахаются полюбовно, а вы тут в
России превратили половой акт в позор и тотальное унижение!
- Захотели и превратили, - сказала Лора Павловна, срывая с меня одежду.
- Сейчас я буду тебя анализировать, - заявил капитан, становясь в плотоядную
позу. - Помоги-ка мне, Лора Павловна!
Я стал молиться. В такую минуту мне Христос был бесконечно ближе Будды и прочей
божественной экзотики. В такую минуту я понял, в какую дверь я должен стучаться.
Дверь сауны слетела с петель. На пороге стояла моя немка с базукой на голом
плече. За ней - красавица Наташа с саблей наголо. На мое счастье, они
подглядывали в замочную скважину.
- Хенде хох! - крикнула немка впервые за всю Волгу по-немецки, и мне впервые
понравился этот язык. - Не шевелись! У меня дед был эсэсовец.
Она сказала чистую правду. Все подняли руки, кроме меня. Наташа саблей
перерубила мне путы. Шайка была обезврежена. Немка проворно накинула на всех
троих по пеньковой петле. Тут с белым флагом в руке влетела в сауну бухгалтерша,
та, что показывала мне свои груди. Она хотела сказать что-то важное, но вместо
этого неосторожно напоролась на саблю и, по-моему, сразу умерла. И победители, и
побежденные не смогли сдержать улыбок.
- Ну, прощай, капитан! - беззлобно сказал я. - Прощай и ты, Лора Павловна.
36
- Федор, все! Хайль Гитлер! - выдохнул помощник капитана.
Покорно, роняя бутылки