, он полез на стол вешаться.
- Полезай и ты, партизанка! - прикрикнула на буфетчицу немка. - Быстро!
- Сами мне говорили, что вы принципиальный противник смертной казни, - с легкой
укоризной сказал ей капитан с петлей на шее.
- Да! - сказала немка. - Но еще больше, чем смертную казнь, я не люблю партизан!
- Муся моя, до свидания! - достойно обратилась Лора Павловна к капитану.
Все вдруг поняли, что между ними в жизни было большое чувство.
- Может, не надо? - робко спросила Наташа с саблей.
Вместо ответа немка выбила стол из-под ног осужденных, и они задергались в
воздухе, пугая нас своей уже нездешней эрекцией.
- Сфотографируйте меня вместе с ними, -сказала немка, становясь с улыбкой между
членов двух повешенных.
Лора Павловна качалась сама по себе, картинно превращаясь из буфетчицы в
великомученицу.
САРАТОВ - ВОЛГОГРАД
В то время, как ее дедушка брал приступом Сталинград, моя бабушка голодала в
блокадном Ленинграде. Однажды, после взрыва не-
37
мецкого снаряда, ей в окно влетела оторванная голова соседки. Весь Сталинград мы
просмеялись, как будто смешинка попала нам в рот. Мы особенно смеялись на
Мамаевом кургане, где мне захотелось поджарить немку на вечном огне.
Каждый народ понимает проблему страдания по-своему. Русские переводят ее на
доступный им язык. У подножья Матери-родины с открытым, как у французской
Марианны, ртом и грудью несчастной бухгалтерши собралась целая группа статуй,
символизирующих коллективные страдания.
Каждая композиция состоит из двух человек:
один раненый, другой оказывает ему помощь и готов за него отомстить. Но все
раненые больше похожи не на раненых, а на пьяных. Особенно хороша санитарка,
осмотрительно, с хитрым видом выносящая с поля боя в жопу пьяного мужика. Скорее
всего, она несет его с гулянки домой, чтобы положить к себе в постель, раздеть и
приголубить.
Немка смеялась до слез над моим предположением. От хохота мы попадали в густую
траву. Под нами лежал ренессансный город с вкраплениями греческой классики,
возведенный пленными немцами в духе имперского реализма. На другом берегу, за
Волгой, начинались бескрайние степи, начинались Монголия и Китай.
- Ну покажи, - попросила немка.
- Не покажу, - застеснялся я.
Конечно, я ей показал. Головастики виляли нам хвостами в мутной воде. Мальки
метались в разные стороны. На дне банки лежал таинственный черный камень. Мы
стали строить планы, рассматривая банку.
38
Ее дедушка с моей бабушкой взирали на нас с небес. Дедушка был, по-моему,
недоволен и бормотал, что русским нельзя доверять, зато моя бабушка, как мне
показалось, гордилась мной. Когда мы встали, отряхиваясь, немка призналась, что
ее до сих пор ни разу не били во время любви.
- Я рад, - сказал я, - что во время поездки ты испытала новые ощущения.
39
ИЗБРАННЫЕ ФАНТАЗМЫ СТАРОГО РЕЙНА
ПОБЕГ ИЗ КОМФОРТА
Осень - лучшее время для критики чистого разума. Русский человек в Европе
чувствует себя дураком. Против Европы, как против лома, у него нет приема. Если
смотреть на Европу с открытым ртом, она отвернется от тебя с равнодушием,
близким к презрению. Если начать в ней бузить и топать ногами, она удивится, а
затем ловко схватит за ухо и выставит за дверь, как навонявшего мерзавца.
- Как вы относитесь к крестоносцам? - спросил капитан.
- Мне больше нравятся самураи, - ответил я. Что называется, поговорили. Если
можно сделать тысячу одинаковых живых овец, то почему бы не сделать тысячу
одинаковых живых капита-
40
нов? В Европе невольно начинаешь верить в науку и технологию. Чтобы не выглядеть
излишне патетичным, я поздравил его, скорее, с выздоровлением, чем с
воскрешением.
- Мерси, - сказал капитан, отводя, впрочем, глаза в сторону.
Немка прочла мне нотацию. Она сказала, что в Европе не принято поздравлять ни с
воскрешением, ни с выздоровлением, ни вообще с чем бы то ни было. Может быть,
только со свадьбой.
- Поздравлять - это варварство, - прокомментировала она.
Не исключаю, что немкой руководила обида. Встретившись с ней на Рейне, я
дружески поцеловал ее в щеку и вместо приветствия по ошибке сказал до свидания.
Что с ней было! От негодования у нее на носу высыпали угри. Но я тоже хорош! Так
нескладно ошибиться!
Русский человек в Европе похож на таракана. Бегает, шевелит усами, нервно
принюхивается. Он оскорбителен для ее чистой поверхности. Европа может с
интересом наблюдать за экзотическими насекомыми, ей по душе какой-нибудь
ядовитый тарантул, какая-нибудь непонятная гусеница, божьи коровки вызывают у
нее умиление, но хороших тараканов не бывает.
Умный русский человек в Европе чувствует себя многозначительным дураком.
Между тем, Европа подсознательно очень боится России. Польский маршал Пилсудский
хотел видеть Россию не красной, не белой, а слабой. Чтобы сделать Россию слабой,
надо сломать ей волю. Европа подсознательно чувствует, что Россия ее сильнее и
будет день, ког-
41
да Россия ее заглотит, как большая рыба маленькую, даже если маленькая
покрасивее и повыебистее, чем большая.
- Как тебя зовут? - спросил я немку.
- Пароль: лоск! - насмешливо учила она меня.
- Какое сапожное слово! - не стерпел я.
В Европе она выглядела по-другому, чем на Волге. Ее как будто подменили. Она
была такая, как все - только дерганая.
Что такое антипутешествие? Топтание на одном месте? Пустая трата времени? Или,
может быть, энтропия надежды? Я был настроен на увеселительную прогулку по
центральной (как говорится в проспектах) водной артерии Европы. Начинался
бархатный сезон. Вот чего никогда не будет в России - бархатного сезона. Не
куцее бабье лето, а затяжная теплая, с теплыми вечерами, каштаново-платановая
осень отсутствует в списке русских понятий. Я взял с собой из Москвы купальные
трусы и лучшие итальянские галстуки. Я ни разу не надел ни те, ни другие.
Подвела не только погода. Я плыл вниз, скорее, не по Рейну, а в совсем не
далекое будущее. Будущее, как выяснилось, состоит из старости. Оно же состоит из
комфортного абсолютизма. Последнее - грядущая европейская неизбежность. Это не
столько быт, сколько бессильный идеологический фантазм.
Поездки по Рейну вот уже более ста пятидесяти лет славятся своим безупречным
сервисом. Первый пароход появился на Рейне в 1816 году. Добросовестная
английская игрушка восьмого июня отшвартовалась в Роттерда-
42
ме, а двенадцатого уже доплыла до Кельна. Дальше вверх по реке ее тянули русские
бурлаки и арабские лошади, вплоть до Кобленца, где она затонула. Европа учится
на ошибках. Она любит делать удобные вещи. Кельты плавали по Рейну на плотах уже
во втором тысячелетии до нашей эры. В девятом веке народ на Рейне грабили
викинги. Американцы перешли через реку седьмого марта. Семнадцатого числа мост
под ними рухнул. Эльзас и Лотарингию забрала себе Франция. После референдума
Саар вернулся в Германию. Аденауэр родился в Кельне. Гете учился медицине в
Страсбурге. Ясперс умер в Базеле. Ясно, что это -один человек. Европа может
зачахнуть только от отсутствия самоуважения. Базель находится на отметке 252
метров над уровнем моря. Население - 182.000 жителей. Каждую секунду в Базеле
протекает 1030 кубических метров рейнской воды. Мой дежурный суп - местный граф
Цеппелин. Его воздушные аппараты, каюта, ванная, еда и, конечно, пейзажи,
доведенные до совершенства, приняты к моему сведению.
На шикарном теплоходе "Дейчланд" я попал в руки профессиональных комфортщиков.
Возражать им непросто. Тонкой пластмассовой пленкой комфорт обвалакивает все
ощущения. Лучше плыть на барже, хотя это тоже -искусственность и самообман.
Я никогда так не антипутешествовал, как от Базеля до Северного моря. Холодный
буфет оказался сильнее Рейна. Паровые лобстеры затмили Кельнский собор, не
говоря уже о развали-
43
нах средневековых замков с немецким стягом над реставрированной крышей.
- Ну что, скучаете? - заботливо спросил капитан, глядя, как я лениво копаюсь в
крабовом салате.
- Я сегодня вдруг вспомнил, что Ленин в своей ранней работе "Что делать?"
сказал: "Надо мечтать!".
- Без мечты не проживешь, - одобрительно сказал капитан. - Может быть, вы нас
возьмете в заложники?
- Зачем? - заинтересовался я.
Торты с персиками, облитые шоколадом, выглядели куда более шовинистически,
нежели патриотические монументы Вильгельма и самой матери Германии в окружении
своры чугунных орлов.
- Я думал когда-то, что только в России мы плодим скульптурных уродов, -
признался я немке.
Путешествие - это, прежде всего, проишествие, в идеальной перспективе -
авантюра. В современной Европе приключение сведено к минимуму событийности.
Турист превращен в комическую фигуру. Как домашняя птица в клетке, он
выклевывает по зернышку корм, отпущенный турагентством. Путеводитель берет на
себя функции тоталитарного законодателя, не чуждого анекдоту. Он правит с
юморком.
- Че Гевара красиво погиб в Боливии, - сказал я немке. В своих оранжевых штанах
она оживилась.
- Помнишь, - сказала она, - он велит агенту ЦРУ, кубинцу, которому приказано его
при-
44
кончить, передать Фиделю Кастро, что революция скоро победит во всей Южной
Америке.
- Фидель Кастро, конечно, крылатый конь с яйцами, - сказал я, - но Че Гевара
фотогенично умер.
- Давай поднимем над кораблем красный флаг, - предложила немка.
- Ага, - сказал я. - И назовем корабль "Броненосец Потемкин".
Немка счастливо рассмеялась. Путеводитель подшучивает над всеми этими римлянами
и рейнскими легендами (где герои повсеместно оказываются жертвами собственной
жестокости, а героини - собственной глупости), но вдруг впадает в слезливую речь
демагога. Гиды -его вассалы, и как всякие вассалы, склонны к халтуре. Для них
Кельн, прежде всего, столица одеколона.
- Слушайте, кончайте жрать, - сказал капитан за ужином мне на ухо. - Возьмите
меня штурмом, как Зимний дворец! Арестуйте, как временное правительство!
В Амстердаме я бежал с корабля, не оглядываясь, но был уверен, что за мной
гонится по пятам вся команда во главе с задушевным опереточным капитаном,
многоязыкие организаторы досуга, повара в парадных колпаках, официанты, бармены,
уборщицы кают с бесшумными пылесосами в обнимку. Я чувствовал затылком их
совершенно любезные улыбки, с которыми они бежали за мной в пароксизме
коммерческого гостеприимства, с которыми они хотели меня прокатить назад в
Базель, а потом опять в Амстердам, и еще раз в Базель, оставить у себя
пожизненно.
45
Я бросился на заднее сидение и заорал бритоголовому таксисту:
-Давай! В самый грязный притон! В самую черную комнату голландского разврата!
Так хотелось вываляться в грязи.
ГЕРОНТОПЛАВАНИЕ
Кто спал с очень старыми женщинами и нашел в этом толк, тот полюбит плавание по
Рейну. Божьи одуванчики, желто-синюшные курочки рябы тревожат мое воображение.
Московский художник Толя Зверев, пьяно сплевывая куриные кости на кухонный пол,
рассказывал мне о прелестях геронтофилии.
- Груди дряблые, волосики жидкие, скважина тоже жидкая - хорошо!
- В каком смысле жидкая? - замирал я от томного ужаса.
- А вот смотри, - говорил мне Толя и подводил к своей подружке, сонно пахнущей
парным калом и смертью.
Он задирал ее белое-белое платье. На борт теплохода под руки ведут пассажиров.
Молодежь жмется по углам.
- Ну, и что дальше? - спрашивает немка. Из утробы хлещет зеленый гной. Как ни
крути, в старости есть кое-что отталкивающее. Мне предлагаются на выбор явления
французского, немецкого, канадского, гонконгского распада. Интерконтинентальный
парад паралича и прогрессирующего маразма. У кого высохли ноги,
46
у кого - распухли. Кто хромает, кто хрипит, кто косой, у кого тик, кто кашляет,
кто плюется, а кому вырезали горло.
Внезапно русская мысль срывается у меня со старой цепи. Европа - это счастливый
брак по расчету. Удача в удаче. Матримониальный уникум. Праздничен свет ее
городов. Рынок - их изобильное сердце (в отличие от хмурого
религиозно-идеологического городского центра в России). Долг и наслаждение, крик
и выбор, месса и святотатство - все слилось в единый поток, который в Полинезии
называется, кажется, сакральным словом "мана".
- Мана, не мана, а так, не понятно что, -уточнил капитан.
- Европа - это зубы стерлись,- скривился помощник капитана.
- Ну, извини, Шпенглер,- помрачнел капитан. - Я не виноват, что рынок проник в
подкорку и укоренился как мера вещей.
- Слава Богу! - почесал щеку помощник. -За вчерашний день никто из пассажиров не
отдал концы.
Чего я морщусь? Плавание превращается в пытку. Здравствуй, завтра! Сегодня это
происходит с родителями. По вечерам они сидят в баре и слушают музыку своей
послевоенной молодости, буги-вуги, которую им играет чешский квартет.
-Товарищи! -вымолвил я, обращаясь к старухам и старикам.
Мне кажется, они меня поняли. Во всяком случае, они зашептались, показывая на
меня трясущимися пальцами.
47
- Смерти нет, - добавил я. - Революция отменяет смерть! Кто против революции,
тот служит делу смерти.
На берегах Рейна скамейки, как в парке. Карта Рейна фирмы Baedeker'а выглядит
достовернее Рейна. Бытие с потрохами переползает на карту. Каждый километр учтен
полосатым столбом. Уютные городки напоминают добрых знакомых, которые собрались
на пикник со своими детьми и собаками, но по дороге почему-то окаменели. Я, как
во сне, делаю все возможное, чтобы моя жизнь не была похожа на Рейн.
- Свяжите меня и расстреляйте, - попросил капитан.
- Где тут у вас гильотина? - спросила немка, злобно тыча ему в рожу зонтик.
Вместе с тем, Рейн не слишком рекомендуется для купания. Он солоноват по причине
природно-индустриальных выделений. Вкус рейнской воды навевает женщинам,
гомосексуалистам, вообще любопытным людям воспоминания о недостаточно мытом
члене друга.
Я назначил массовика-затейника комиссаром. В прошлой жизни она была Лорой
Павловной, не знавшей иностранных языков, а тут заговорила на всех подряд, от
голландского до малайского.
- Лора, - сказал я ей. - Бросайте вашего капитана. Идите ко мне.
- О, файн! - ответила Лора. - Я с теми, кто пишет жестокие розовые романы и не
любит английскую королеву.
- Войдите! - крикнул я.
48
Ко мне явились старики-ходоки из самых дешевых кают корабля. Скорее, их можно
было назвать не ходоками, а доходягами, но когда я им сказал, что Царство Божие
приближается и что Броненосец Потемкин - это мы, они преобразились. Я узнал юную
Европу рыцарей и ранних нацистов. Я увидел Европу незабудок, форели и трюфелей.
- Грабьте старух из аристократических покоев! - приказал я.
Они побежали исполнять приказание. Вскоре на верхней палубе скопились страшные
перепуганные старухи, обнаженные жертвы революции. Я велел спустить из бассейна
воду и наполнить ее кровью этих несчастных женщин.
Повара заложили червей в говядину. Палачи - вчерашние официанты - выкатили
глаза. Начались египетские казни. Постепенно бассейн до краев заполнился
венозной жидкостью.
- А теперь, - сказал я боевикам из батальона Альцгеймера, - начнем крещение.
Ныряйте!
Смертные враги давно уже забыли, что воевали друг против друга. Их объединяют
темы детства, карьеры и смерти. Подвыпив, побагровев и оживившись, они вдруг
начинают ощущать себя "мальчиками" и "девочками". Они любят давать прислуге
чаевые. Они хотят, чтобы о них хорошо вспоминали.
- Вы - гений места,- сказал я капитану. -Вооружайте всех до зубов!
Раньше по Рейну возили туда-сюда сумасшедших. Корабли дураков были плавучими
островами вздорного смысла. Ни один город не
49
желал принимать дураков. Не потому ли Европа совсем одурела от нормативности?
- Я люблю безумие, - сказал я Лоре. -Лора, пожалуйста, не будьте нормальной
женщиной. Сходите с ума и переходите ко мне.
Старикам раздали автоматы.
- Слушайте меня, - сказал я старым солдатам. - Постарайтесь убить как можно
больше народу. Где ваш помощник? - спросил я капитана. - Не он ли наш главный
враг?
- Он спрятался в машинном отделении, -сказал капитан.
Нынче по Рейну чуть дымят плавучие дома для престарелых. Это милая формула
социального крематория. Старики жадно едят: их дни сочтены. Их жалко, конечно,
но еще больше жалко себя. Эридан ты мой, Эридан!
- Лора, я превращу Рейн в Эридан, и мы поплывем по нему, как аргонавты, вдыхая
ужасный смрад от революционного пожара жизни.
- Уже плывем, - сказала Лора Павловна.
КАПИТАН-РЕЛИГИЯ
- Если капитана нет, все позволено,- плоско пошутил я. Капитан рассмеялся.
- Если капитана нет, то какой же я Бог? -хитро сказал он, демонстрируя
зеркальное знание русской классики.
Мы говорим с ним о старшем брате Ленина, о понятии "счастье" в советской
литературе, о коммуналках, о понятии "литературный успех",
50
о том, почему все женщины брили лобок до 1920 года, а затем, как по команде,
перестали; мы говорим о incendium amonis, парадоксах деконструктивизма в их
опосредствованной связи с буддизмом, о тибетской практике тумо.
-Да чего далеко ходить за примером, - говорит капитан, - мой помощник каждую
зиму сидит на снегу голой жопой часами, причем температура в заднем проходе
остается неизменной.
- Да, - задумчиво киваю я. - Возможности тела безграничны!
Мы говорим о понятии "пожар" в подмосковной дачной жизни, о моей американской
дочери, не то родившейся из случайного фильма, не то породившей его сценарий; мы
говорим и не может наговориться о белорусских партизанах и сортах сигарет,
которые любят берлинские лесбиянки, о сенокосе, Горбачеве, правах человека на
труд и на мастурбацию, о снисходительности.
- Почему вы, капитан, так снисходительны к людям?
- Привычка. А, знаете, что Лора Павловна делает по ночам? Одна, в пустой каюте,
при свете ночника...
- Она обхватывает коленки руками и, подражая Святой Терезе, отрывается от пола.
- Подсмотрели?
- Догадался.
- По-моему, вы встали на тропу мудрости, -удивляется капитан. - Вы сами
отрываетесь от пола.
Мы говорим о голоде в Эфиопии, о том, почему американские мужчины в любви роман-
51
тичнее американских женщин, о понятии "Америка", о свободе, Лас-Вегасе,
Калифорнии, беспокойстве, любимых автомобилях.
- "Понтиак" с открытым верхом образца 1968 года,- говорю я.
- Cool, - замечает капитан.
Мы говорим о тех местах на Земле, что сильнее меня, о социальной
ангажированности Габи, о плотоядных улыбках ее подруг, о пьянстве как чистоте
жанра, о роли женщин в отрядах gerilla, о дон Жуане как лишнем человеке, о
мелочах жизни.
- Я расскажу вам историю о берлинской стене, - говорю я, рассеянно глядя на
Рейн.
- Берлинской стены не было, - говорит капитан. - Все это хуйня.
- Что значит- хуйня? А как же овчарки, мины, подкопы, вышки, смертники,
пулеметы?
- Галлюцинация целого поколения.
- Но я видел eel Хотя...- тут я засомневался.
- Берлинская стена - не меньший фантом, чем Гомер,- говорит капитан. Зовем в
свидетели Габи.
- Габи, помнишь берлинскую стену?
- Еще бы! - обрадовалась она. - Я сама ее - кайлом! А после с девчонками пили
яичный ликер на обломках!
- Ну, иди! Что с тебя взять? - отмахивается капитан.
Мы выходим с капитаном в звездную ночь, ищем на небе Млечный путь, нам хочется,
как детям, прильнуть к нему, но попадается все какая-то мелочь: созвездие, очень
похожее на теннисную ракетку, Южный крест. Сквозь розово-
52
мохнатые цветы эвкалиптов виден Марс, лампой стекающий в океан.
- Не туда заплыли, - говорит капитан. -Пошли спать. Утро вечера мудренее.
Наутро мы говорим о немецких картофельных салатах, о польском грибном супе в
Сочельник, о цветах под названием райские птицы, о латентной любви французских
авангардистских художников к полиции, о понятии "говно" в немецкой культуре.
- А как поживает ваш салат культур? - смеется капитан.
Внезапно мы оба видим огромную ярко-зеленую лягушку в черную крапинку. Она сидит
на болоте, обвитом настурцией, и не квакает.
- Раз с делегацией мелких советских писателей я прибыл в Восточный Берлин, -
начинаю я свою одиссею.
- Советские писатели! - восклицает капитан. - Большие люди! Интересное явление!
Он любит все необыкновенное. Мы говорим с ним об утренней эрекции.
- Поэзия, - говорит капитан. - Не правда ли, утренняя эрекция - это то маленькое
чудо, на которое способен всякий настоящий мужчина?
- Главное чувство Европы - серье