ивый такой и  все понимает. Нет, говорю, раньше - другое
дело, то  есть  от дружбы  не отказываюсь, а скорее  предлагаю им что-нибудь
выпить, только вдруг вдумчивый соглашается, вдумчивый Иванович, а белобрысый
(это они потом про любовь написали что-то совсем туманное) -  так вот второй
говорит,  что спасибо, холодным голосом, и посмотрели они  осуждающе друг на
друга, потому что не поделили они свои слова, а я говорю: бросьте эти шутки,
ребята! Давайте выпейте, а сама через плечо в  заповедный журнальчик на себя
любуюсь, через их затруднение смотрю на то, что они принесли, и скажу прямо:
хорошо получилось! самой приятно!
     И тогда мы стали думать.
     А у Ксюши был один друг-профессионал,  он ее еще по Москве очень уважал
и, по-моему, не без успеха, а сам интересовался другими отношениями, ну,  да
я к этому с добрым чувством, все  равно как к коллеге, только Ксюша говорит:
знаешь  что?  нечего  тебе  быть   одной,  раз   пострадала,  найдутся,  кто
посочувствует,  а я говорю: все, как крысы, разбежались и тихонечко по углам
сидят, даже спать не  с кем, а кто остался, те совсем мелкота, несерьезно, а
что  серьезно,  так  это вот  какое дело: есть, говорит,  такие  приятели, и
спрашивает,  давно ли я  не виделась с Мерзляковым,  с которым у меня в свое
время  разыгралась  шестидневная любовь  очень стремительного  масштаба,  да
только закончилась она вялой дружбой, и стали мы с  ним перепихиваться раз в
полгода, как старосветские помещики, ну вот, говорит  Ксюша, это хорошо, и я
тоже подумала, что можно и позвонить,  и стала звонить, а у него там жена, а
я не люблю подводить людей, не то что Ритуля, она и японца-фирмача заразила,
и японец помчался  сломя ноги в Японию, а раньше всякие шмотки,  такие  были
отношения, а я не люблю подводить, Ксюша знает, и Ксюшу я  тоже  не подвела,
потому  что Ксюшу  Ивановичи сами вычислили, они  помозговали и вычислили, и
меня спрашивают:  не она ли? А я говорю: во всяком случае, я тут ни при чем,
и  говорю  им,  а  в  чем, собственно,  дело? Что, говорю я, я  разве  чужое
выставила на обозрение, а не свое  кровное? Нет,  говорят, нельзя  отрицать,
что красиво,  сразу видно,  что  мастер фотографировал.  Я  говорю:  я  сама
фотографировала. Не верят. А мне все  равно.  И приходит  тогда Ксюшин друг,
добрый X., с развевающимися фалдами вельвета, и она вместе с ним, а Витасику
я накануне позвонила, и он обещал намеками тоже как-нибудь заглянуть, потому
что  все дома, а Ксюша мне говорит: ты  ему не все  сразу говори, ты  просто
подружись с ним заново, она любила всякие комбинации строить, а с Вероникой,
спрашивает, ты как? - Нормально, только она же ведьма, не поможет, почему? -
удивляется Ксюша,  вполне может статься, только позже, а сейчас пусть придет
X.,  и  приходит  X.  со своей  славной заграничной аппаратурой, и Ксюша мне
говорит:  важно   выдержать  стиль,  настроение.  Какое,  говорит,  у   тебя
настроение?  Сама знаешь, а она говорит:  значит, что-то такое траурное, это
всегда  любопытно,  а я  ей  рассказываю  под  руку, как  надевала по случаю
прощания с Леонардиком свое черное рубище, только,  беспокоюсь, не будет  ли
оно меня  окончательно старить? Ну,  говорит Ксюша, ты, солнышко, абсолютная
дура,  потому что ты еще ой-ой-ой!  А  я говорю:  хорошо, и достаю печальный
наряд, а X. ходит вокруг как ни в чем не бывало и болтает, болтает, болтает,
как хирург перед операцией, ну, свой человек, и у меня никакого зажима, да я
с  этим  делом  знакома,   соображаю:  нечто   грустное  должно  получиться,
лирическое,  без этого,  добавляет  Ксюша,  обязательного  парада оптимизма,
который торжествует в Америке, где над умными людьми смеются и умным людям в
лицо говорят такую пословицу: если ты такой умный, то почему ты  не богатый?
X. захохотал. Вот, говорит весело Ксюша, какие пословицы бытуют в Америке! а
если книжку какую-нибудь  купят и прочтут, то немедленно начинают гордиться,
как в анекдоте про милиционера, а еще, говорит  Ксюша, они очень-очень милые
и  искренние, даже щедрые, правда, не  все, но зато очень искренние:  глупые
прекрасные люди -  прекрасно! -  соглашается  X., мягко всматриваясь в меня,
чуть  ниже!  ниже!  пре-крас-но! -  потому что глупость  свою в  отличие  от
комплексушников совсем не скрывают - еще разок! - просит X., ну, я говорю, у
нас тоже не слишком глубоко скрывают,  а как по части любви? - тут, признает
Ксюша, им искренность помогает, а правда,  справляется X.,  что  у  них  там
мужские стриптизы? - Ксюшу разбирает смех, перестаньте  вы, сердится X., все
настроение   смажете,   Ксюша  спохватывается,  но  что  искренность  -  это
добродетель,  -  в  этом  она  сомневается,  потому что  в  лучшем случае  -
приоткрой  ротик...  вот  так...  Ксюша, поговори о чем-нибудь печальном,  о
вреде курения или о раке молочной железы -  потому  что в  лучшем случае это
украшение добродетели, и мне кажется, Ксюша  совсем офранцузилась: вдается в
детали, и ей было приятно сесть обратно  в  самолет  Эр Франс, как будто уже
дома, а Рене ездил в Штаты доклады делать и тоже их там всех презирал, а они
ему  сказали: знаешь  что? Если будешь, дубина, нас презирать, в другой раз,
когда  понадобится,  не  освободим  вашу  милую Францию, сидите в жопе, а он
обиделся  и говорит: они здесь совершенные  хамы,  собирайся, ма шат, поедем
домой, но к русским,  пишет она в письме, в  целом относятся хорошо, хотя ни
черта не  ведают, потому  что опять-таки очень глупые люди, а так  ничего, в
любви  разбираются,  только  ухаживают  по-глупому:  на  свидании  книжки по
научной  фантастике  пересказывают  и  фильмы о летающих тарелках предлагают
вместе смотреть и сами приходят в дикий восторг от всякого говна, и не знаю:
может  ли  такая  нация поумнеть  хоть немного  в  условиях  своей глупейшей
демократии, потому  что, солнышко ты мое,  Ирина Владимировна, их демократия
имеет многочисленные  изъяны, о чем сообщу тебе дополнительно или вообще  не
напишу, потому что тебе, наверное, на их демократию ровным счетом наплевать.
Отвечаю: в  этом пункте, милая Ксюша, ты недалеко ушла от истины, потому что
в  политику не лезу не  только потому,  что в ней ничего не понимаю, а еще и
потому,  что смысла в ней не нахожу, одни  неприятности, так как и так жизнь
моя  полна  событий, а  насчет американцев с  тобой не  согласна,  поскольку
глупая  нация не может  выпустить человека на Луну и такой красивый  журнал,
как "Америка",  издавать,  на  который  я  тоже  подписана  стараниями моего
Виктора  Харитоныча, который  имеет  большой  выбор  совершенно  необходимых
знакомств от банщика до ювелира, и в  этом  отношении к  себе располагает, а
это  было  еще  до его  возмутительного  поведения,  а  что  касается  твоих
рассуждений  об  Америке,  то  сейчас,  когда  лучшие  женщины  этой  страны
вступились за меня, только они  уже этого не помнят,  потому что каждый день
за  кого-нибудь  хлопочут, иронизирует  Ксюша,  неправда!  -  хмурюсь  я,  -
прекрасно  помнят!  И  не  зря  миллионы  американцев пришли в  неподдельный
восторг от  моих красот и дрочатся, задрав голову,  и пусть они не  читатели
книжек, в отличие  от тебя или меня, Ксюша, пусть чтение книжек будет нашим,
русским делом, от которого только болит голова да проходят годы, нет, Ксюша,
пока на меня дрочится Америка, на мои похоронные принадлежности, я к Америке
своего отношения менять не думаю, а ты как француженка живи своими идеалами!
А тут фотограф X. говорит, что ему  наша затея нравится и что пошлости он не
потерпит, а сделает все,  как положено,  на  высоком  художественном уровне,
достойном,  например,  Ренуара.  Нет  уж, спасибо  вам,  возразила  я, такие
толстожопые и сисястые, как подтаявшее  эскимо,  пусть остаются в прошлом, а
вы подберите другой  ключ,  и вообще  учтите: моя красота очень  русская!  И
Ксюша Мочульская, моя Ксюша,  говорит: у тебя, солнышко, народная красота! А
американцы,  добавляет,  все-таки  глупые, потому  что  однажды  в Чикаго  я
смотрела  передачу по местному  телевидению, как в зоопарк  привезли  белого
медведя, и  они все  обсуждали  вопрос белого медведя, обсуждали и  никак не
могли  обсудить.  Но  фотограф X., родом из театрального  города Ленинграда,
говорит:  ну,  тогда  я знаю,  что делать! Только  ты не  стесняйся, говорит
Ксюша, а  чего  мне стесняться, товар  не  залежавшийся, а Ксюша  говорит: а
потом будем пить и веселиться, и фотограф говорит: обязательно.
     Засучил рукава, сбросил  вельветовый пиджачок, лампы расставил, юпитеры
и  озарил ярким  светом  мою зрелую красоту и  великолепие, и ахнула Ксюша в
ладошку,  дивясь  потаенной  роскоши,  и  пришел  в  изумление  бесстрастный
профессионал, повествуя  об одиночестве истинной вдовы, о ее печали и робких
попытках  успокоения перед  трюмо,  где  трофейные духи стоят  вперемежку  с
баллонами лаков, и  отразилась я на  фоне  гудящего газоаппарата, удивившего
своей радикальной конструкцией заморского мастурбатора,  и  открылась  я,  и
черные  тоненькие чулки поднялись  в воздух, и  оглянулась я в  полусумраке,
приветствуя  радостного читателя,  и плачу, и скорблю, вспоминая безвременно
минувшего супруга,  но  вот  уже  раскраснелась  от  одинокой  муки  щека, и
участилось неровное дыхание, и прикрылись воспаленные, отуманенные слезами и
думами глазки, и бешеным цветом зажглась рыжая лиса  моей шубы, и возвестило
зияние  раны,  что  я,  подстреленная  вдова,  вспомнила нежность супруга  и
остаюсь   ей   верна,   а   жизнь  продолжается,   несмотря   на   печальные
принадлежности,  переполох  нарядов  и  тошноту   зеленых  очей,  что  вдруг
становятся серыми, сирыми, серыми, и  вновь удивлен американский  клиент, не
понимающий российских превращений,  и так  далее, покуда гудящий газоаппарат
не примет  меня  под свою  взрывоопасную опеку и  струи воды не сверзятся на
лесные красоты: там земляника спеет в соседстве с иван-да-марьей, там пахнет
елочными иголками,  там знойная тишина, излучина реки  и  косогор,  поросший
сосной, чьи цепкие корни похожи на пятерню пианиста, о, мой Дато! но гудящий
газоаппарат  гудит и выделяет тепло, которое мне никогда не заменит нежность
супруга,  погибшего  от  трепета романтических будней,  охваченного  спазмом
Валдайской  возвышенности,  которого  не  понял,  как  ни  старался  понять,
странствующий  маркиз  образца тысяча восемьсот  тридцать  девятого года, но
жизнь  продолжается,  льется вода, и мыло  скользит  между пальцев, и пляшет
неустойчивая табуретка, и  если  тоска не  проходит и  не  пройдет, то  боль
затихает, замирает, из горечи лекарства проглоченный стрептоцид растворяется
в сладкое марево,  если не запивать, и не  нужно  запивать, не нужно прятать
слез,  пусть  ровным  и лучезарным  потоком!  а  черные тонкие, безо  всяких
кружев, чулки стоят  будто рамки некролога, и сквозь ткань  траурного рубища
светится  закатным светом  изгиб, излучина,  пыльная дорога, утопая в  белых
простынях, черное-белое, белое-черное,  и только волосы мои  дружны  с рыжей
лисицей, и я, поднимая их кончиками пальцев вверх, вверх, скорблю.
     Ища  бегущие  моменты красоты,  X. извивался. Ксюша смотрела  на меня с
таким  разливом  любви, что не могла  не  запечатлеться бесплотным бликом, и
даже мелькнула на одной из них в роли ангела-утешителя, слетающего на землю,
дабы сообщить,  что супруг доставлен в целости и сохранности, и мы обнялись,
и она  схоронила  в моих  волосах  ангельское лицо,  и  только  груди дышали
трогательным изъяном, и братья, тыкая в груди, задали вопрос:  не Ксенья  ли
это Мочульская, сменившая гражданство? Ирина Владимировна! Это, простите, не
идет к вашему лицу,  хотя формальных претензий, а раз не  имеете, сказала я,
то выпьем, ребята, и близнецы  выпили коньячку и в общем и целом понравились
мне,  ребята хорошие,  и  очень внимательно были  склонные  меня  выслушать,
только  на  Ксюшу   осерчали  бесповоротно,   а  фотограф   X.   был  вполне
удовлетворен, и  мы стали ждать  результатов, как  школьницы, а я пела Ксюше
новые куплеты про цыган:
     Цыгане любят лютољ
     Твердую валюту... -
     и  разъезжали  на  розовом  авто,  пугая прохожих,  а  после  подоспели
результаты, и они были великолепны,  и  мы закричали  от  счастья, так  были
красивы  эти  невиданные  картинки,  и  Ксюша  потребовала,  чтобы  X. отдал
негативы, и он с сожалением расстался  с ними  и  заломил  сумму, хотя и  по
дружбе, но ссылаясь на долги и неустроенный быт, поскольку недавно разошелся
с  женой  по  причинам  принципиального  свойства, но  вдруг  к  нему  вновь
возвращается любовь к семье, к маленьким  детям,  однако было поздно,  и он,
горюя,  отъезжал в свой город и увозил тайну, умоляя не разглашать, и  никто
не узнает.
     Я тоже  собрала  Ксюшу  в дорогу и на  вопрос -  как  ваша  красота там
оказалась, отвечала честно: понятия не имею, потому что даже не догадываюсь,
но  я  всегда была  против,  потому  что красивая  женщина,  это,  мальчики,
национальное  достояние,  а  не просто  дешевка, предназначенная  на  извоз,
только охотников  до  нее  великое множество,  включая  Виктора  Харитоныча,
который туда и передал. И они говорят: нам нужны русские красавицы! - а я им
на  то,  посмеиваясь:  еще  бы! как  не нужны!  - и  они смотрят  на меня  с
интересом, и я  предлагаю: давайте Дружить! А  они: почему бы и нет?  А  это
кто? -  И пальцем в Ксюшу, чье  умное личико у меня  в волосах,  а я говорю:
какая, мол, разница?  Ну, знакомая... - А они: это Ксенья Мочульская, темная
женщина - что??? - если вы  Ксюшу  Мочульскую считаете темной  женщиной,  то
покажите мне светлую! И еще  говорю: уж  если  искать виновника, по  причине
которого вышел конфуз, то известен ли вам Виктор Харитоныч? - так Харитоныча
спешила подзаложить, но не из мести, а потому, что  негоже  на мне плясать и
измываться, когда я потеряла сознание, и потом даже не объясниться! А потому
что сдрейфил и боялся, что Полина, знаете Полину? - его разоблачит как моего
любовника, только не всякий  тот любовник, с кем спишь, и  тогда,  мальчики,
мне стало вдвойне обидно, потому что  нельзя так поступать с  людьми,  а они
поступают.
     Ксюша немедленно развила  бурную деятельность (увижусь  ли  я с  тобой,
единственная моя?),  но  дружба дружбой, однако  Ивановичи  все-таки говорят
по-хорошему: не лучше ли  мне отдышаться и отойти от треволнений  на  родной
стороне, вдали  от  вредного  общества и  вдовьей  силы  Зинаиды  Васильевны
(которая, признаются мне, не сахар), а я говорю: вот еще! с  какой  стати! Я
любила Владимира Сергеевича  и страдать  за любовь  не собираюсь.  Наморщили
лбы... Говорите,  любовь?  -  А  вы  думали! И  еще  говорю: если будут меня
обижать, за себя не ручаюсь - и намекаю,  что в надежном  месте  сохраняются
еще фотографии,  на этот раз  наши  с ним, потому  что,  знаете  ли, был  он
большой  выдумщик, как  показало патологоанатомическое исследование, да,  мы
знаем, сказали братья, только не следует,  Ирина  Владимировна,  размахивать
перед нашими носами тем, чего нет и в заводе, ну, я сказала, для кого нет, а
для кого и найдутся, ледяным голосом, и больше уже не угощаю коньяком, а они
участливо:  не  нужно   так,  Ирина  Владимировна,  а  то,  в  самом   деле,
поезжайте-ка  отдохнуть, городок  не хуже  других,  потому что хоть Владимир
Сергеевич  и большой  человек,  но подобные инсинуации нанесут окончательный
вред  его  памяти и наступит  ускоренное  забвение, а  стоит  ли  вам  этому
способствовать, пусть ВСЕ  МЫ  его помним и  чтим замечательные шедевры... Я
вижу: передо мной неглупые ребята, и налила им еще по рюмке.
     Между  тем,  Витасик  знакомит  меня с  новыми  друзьями, почти  сплошь
евреями,  что было  даже несколько ошеломительно, однако некоторые отнеслись
ко  мне с горячим уважением за мою смелость, а я никогда не боялась,  только
Юра  Федоров  все  норовил меня  обидеть, несмотря на журнал,  а Ксюша тогда
очень быстро договорилась, и вот выходит их  широко распространенный журнал,
услада для многочисленного мужского читателя, и главное  место,  и  разворот
отводятся   мне,  со  всеми  моими  снимочками,   такая  грустная,  траурная
композиция, и кое-какие данные, включая:
     ИМЯ: Тараканова Ирина Владимировна.
     БЮСТ - 36, почему-то в дюймах, сведения липовые, Ксюша взяла из головы.
     ТАЛИЯ - 24.
     БЕДРА - 36.
     РОСТ- 172 (см).
     ВЕС - 55 (кг) (теперь разжирела).
     ЗНАК - Дева.
     МЕСТО РОЖДЕНИЯ: СССР.
     ИДЕАЛЬНЫЙ МУЖЧИНА: богатая творческая личность.
     ХОББИ: воспитание дошкольных детей (засранка!!!).
     Итак, знакомьтесь: ИРИНА ТАРАКАНОВА, которую друзья зовут нежно Ирочка,
скорбит  и печалится, а повод непрост:  не каждой  молодой  девушке  суждено
подержать  в руках содрогающееся от  старости  тело великого (в масштабах их
деспотической страны) человека, которого  Ирочка любовно звала Леонардик (по
имени итальянского художника, архитектора, скульптора, инженера и  теоретика
эпохи  Возрождения  (1452-1519),  автора мирового шедевра "Джоконда" (Париж,
Лувр, второй этаж, вход  со двора), но гений он или не гений и в чем гений -
вопрос любви,  однако  Ирочка имела далеко  идущие  неприятности (буквальный
перевод:  неудобства)  после   его  кончины  -  это  факт,  признаваемый  ее
ближайшими  друзьями, которые, в частности, сообщили  нам,  что ей  пришлось
покинуть прекрасно оплачиваемую работу (стольник в  месяц я получала!!!), но
не будем затягивать  наше представление, вы будете сейчас иметь  возможность
сами убедиться, что КРАСОТА ПОБЕЖДАЕТ СМЕРТЬ! (это красиво!).
     Насчет  стольника  было продолжение. Не успел появиться журнальчик, как
ко мне  пришли,  тоже парой,  американец  с голландцем. Американцу  было под
сорок,  красавец.  Седоватый,  с  культурной  стриженой  бородкой,  глаза  с
поволокой. Он  все кивал, что бы я ни сказала, а иногда заламывал в бессилии
руки и  сокрушался, ударяя кулаком  по колену.  Пришел в шерстяных клетчатых
брюках:  сине-зеленых.  Голландцец,  напротив,  по  своему  внешнему  облику
напоминал бандита и подкрашивал усы в черный цвет.  Взлохмаченный, курчавый,
он во все стороны блестел очками и бойко чесал по-русски, потому что родился
под Иркутском, и,  по крайней  мере,  трижды надолго  удалялся с  непонятным
заданием  в  уборную  (а  у  меня  там  лампочка,  как назло,  перегорела!).
Американец мне  понравился, только он  плохо понимал, но бандит ему помогал.
Они достали длинные узкие блокноты и уставились  на меня. А  я в кимоно. Они
выразили восхищение моим мужеством. Я весело хохотнула: лучше бы вы выразили
восхищение моей женственностью! Они  растерянно  улыбнулись: было видно, что
не дошло. Пять минут мы сообща  пытались  разобраться, что  именно  я хотела
сказать:  голландец  понял первый и просиял, и  объяснил,  как мог, коллеге,
который  сочувственно, наконец, ударил по  колену  и стиснул  челюсти, давая
понять, что он тоже понял. Я сказала, что  в журнале наврали про зарплату, и
чистосердечно, по-предательски поделилась насчет  суммы,  а  они говорят: то
есть, значит, не в час, а в неделю? - Да не в неделю! - рассердилась я. - Вы
же, говорю,  под Иркутском  родились! - Что было, то сплыло, - развел руками
этот странный  сибирский голландец. -  А  вы  давно  тут живете?  - спросила
американца. - О, да! - закивал он. - Два и полгода. - Ну! - думаю, однако на
заданные вопросы отвечаю вежливо, а когда разговор зашел о вольности нравов,
заметила,  что решительно не одобряю всех этих западных  штучек, особенно их
пресловутую революцию, поскольку, говорю, она  только  все портит,  так  как
ценность есть  ценность, а  когда ширпотреб, понимаете? то это против  любви
оборачивается, любовь, понимаете?  это редкость,  и это  дорого стоит,  не в
материальном, конечно,  измерении, а в смысле чувств, понимаете? (понимают),
ну, вот и хорошо, хотите кофе? (не хотят), ну, как хотите, а они спрашивают:
так вы - русофилка, или, может быть,  либералка? - Отвечаю прямо: я