енили, и правильно сделали!
и Леонид Павлович, несмотря на занятость и других посетителей, несколько раз
к нам  наведывался,  отпускал  комплименты и  пристойные шуточки,  и,  когда
Витасик  вышел на минуточку,  Леонид Павлович  заметил,  что мой  кавалер из
хорошей русской  семьи,  а  я поделилась с ним, что  между  нами был  момент
высочайшей  любви, потому что мне  нравятся мальчики с гладкой  чистой кожей
лица  от  вкусного рыночного питания,  потому что  у него отутюжены брюки, и
няньки водили его на  прогулки в парк культуры и отдыха, потому что он знает
несколько  иностранных языков и  с младенчества даром имел  то,  что  другие
вырывают друг у друга из  глотки,  а я люблю тех, кому дается все даром, без
пота, и Леонид Павлович  одобрял меня, а я Витасику тоже понравилась, и мы в
тот же  вечер полюбили друг друга, а вот  теперь снова встретились -- и  тут
Витасик  вошел, и мы  опять  принялись  с ним  говорить, и,  конечно, мы так
досидели  до самого  закрытия,  и разорились,  отдав все  деньги,  и  Леонид
Павлович  посоветовал нам прибегнуть  к  помощи такси и  даже  дал взаймы на
дорогу,  и мы поехали на такси,  и к полуночи были у меня дома, и, когда  мы
поднялись ко мне выпить чаю, Витасик случайно заметил, что уже полночь, а он
обещался к обеду в семью, а я стала  просить  у меня остаться, но не потому,
что хотела его соблазнить  или еще  что,  а потому,  что, когда мы  приехали
домой  и  я  увидела квартиру: битое стекло и свет в  коридоре -- все равно,
хоть я и выпила и разуверилась категорически,  стало  мне  не по  себе,  и я
сказала, чтобы он позвонил домой и сказал, что  он у меня, потому что ты сам
мне  говорил,  зачем  двусмысленность?  а  он  стал  возражать,  что  нельзя
причинять боль близкому человеку, то есть жене, а я сказала, что жена должна
войти в мое положение, потому что вдруг он снова придет, невзирая на то, что
я подвыпившая, и, например, меня убьет, потому что он хочет мне отомстить --
как за что? -- а просто так! -- отомстит ни за что -- и убьет -- и я умру во
сне, даже не проснувшись, а если ты будешь рядом, то он никогда не придет, а
если придет, у вас состоится мужской разговор на кухне про новое откровение,
о  котором ты хочешь  его спросить, а Витасик сказал, что  он,  конечно,  не
против  мужского  разговора про откровение,  но ему пора домой,  потому  что
жена, синхронная переводчица, ждет его уже  часов десять, если не больше,  и
беспокоится  исключительно  потому, дело  в  том, что она мне доверяет,  что
могло что-то  случиться с машиной, а машину свою он оставил у реки, когда мы
уехали  по просьбе Леонида  Павловича,  который  мне вдобавок подарил  букет
белых гвоздик, на, отдай своей жене, вынув из вазочки, а Витасик ему сказал,
что деньги он завтра привезет, потому что все равно за машиной возвращаться,
и оставит у  Федора Михайловича, поскольку Леонид Павлович по  понедельникам
на работу и вовсе не выходит, а я ему сказала: ты ложись рядом, раздевайся и
ложись, вот наша кровать, вот немного битое зеркало -- ну и черт с ним! -- а
вот пуфик -- помнишь? -- на нем мы сидели,  лицом к лицу, а я -- ты помнишь!
-- еще надевала лису, и ты, говорил хохоча: какой омерзительный китч! -- это
тебя  почему-то особенно волновало  -- и  ты не  мог  от  меня оторваться --
потому что -- разводил руками -- не могу! -- так что  -- ну, хорошо, позвони
ты  своей  жене!  --  куда  звонить?  --  второй час!  --  как  второй?  еще
одиннадцать! -- у тебя все одиннадцать! -- а я свои часики на  поле посеяла.
-- Витасик, скажи:  ты  почему не  хотел,  чтобы я  бегала? -- потому  что я
хотел, чтобы  ты  была живая и  невредимая --  а знаешь, когда  я  бежала, я
думала:  сейчас как  нахлынет! испепелит! -- а вместо этого Леонардик пришел
не постучавшись -- а в церкви? -- что в церкви? -- почему кричала? -- потому
что,  дурачок, ты пойми, нельзя у человека отнимать надежду!  но  на  всякий
случай, я хитрая, я покрещусь, понял? -- оставайся со мной -- давай, ложись,
снимай свои портки! -- ну, хоть до первых петухов  -- не могу! -- ну, я тебя
прошу  -- ну, хочешь, я перед тобой на колени встану? -- он вскочил: ты что!
--  я --  княжна Тараканова -- я ловлю  и целую  мужские  руки  первый раз в
жизни! -- ну, оставайся -- мне надо домой!!!  -- ты боишься, что он  придет?
-- он не придет -- ты спи, я пошел, до свидания, -- не  уходи! ну, я же хочу
тебя, не видишь, ну, вылечи ты меня, я запах залью духами, народ знаешь, что
говорит:  живот  на живот...  -- ну, что  ты болтаешь! --  Ага... я знаю. Ты
боишься заразиться! -- брось! -- да! да! сволочь ты! -- Ира! -- Я первый раз
прошу  мужика... -- Ира! Ириша милая!.. -- Я из-за тебя  бросила Карлоса! Ты
мне жизнь испортил! Подонок! Уходи! Видеть тебя не желаю! Уходи! И больше не
приходи! Я  покрещусь и  не буду  бояться,  а ты  -- гад!  бабник! -- у тебя
сколько любовниц? я все твоей образованной жене скажу, доверяет!.. -- Ириша!
-- Импотент несчастный! -- Ну вот... -- Что вот? Испортил мне  жизнь! Я тебя
ненавижу! Нет, ты  подожди уходить, говно.  Чистоплюй! Маменькин  сосуночек!
Чистеньким хочешь остаться?  Не получится! Трус!  А я никого не боюсь!..  Но
почему это  все живут, а я гибну?  Витасик, ответь, нет, ты  мне  ответь: ты
меня любишь?
     Под утро он все-таки сбежал. Кажется, я влепила ему пощечину под  утро.
Или еще что-то было? Не соображу.
     Сбежал с  первыми петухами. А у меня соседка на первом этаже кур и двух
петухов развела. К ней участковый приходил, запрещал держать, а она  держит,
мы  даже  коллективное  письмо  протеста  в  Моссовет  послали,  все  жильцы
подписались, я тоже поставила подпись,  а она  все равно держит, и они у нее
поют.


22


     Ну, все.  Я  пала!  Я  пала! Нет, не потому  я  пала, что,  сдавшись на
уговоры и страдая от вынужденного безденежья, согласилась, и не потому,  что
громовержец  Гавлеев еще не  проронил веского  слова, не принял меня  в свою
команду -- а на что мне его команда? -- и не потому, что Ритуля настаивала и
умоляла, и я сказала: ладно! -- и с пузом, сказала: будь по-твоему, и Гамлет
возликовал, собрались  у  Ритули,  и  вознаграждение на  сотню  больше,  чем
обещал, я была  довольна  и  Гамлет тоже: он  крутился вокруг моего живота и
говорил: как я  рад!  как  я рад!  ты  будешь хорошей  матерью --  со  своим
армянским  акцентом,  я мимоходом  покосилась  на его  член,  это  был  член
неинтересного, малограмотного  человека,  собиравшегося жениться на  дурехе,
моей Ритуле, и он напрягся, когда согласно сценарию должны мы были выступить
дуэтом,  я поняла,  что дальше проступит  слепая ревность, румынская мебель,
дом  в Ереване --  ну и съезжай! -- а  пока армяшка поглаживал мой  живот  и
восхищался  выпуклостью   беременных  линий,  и  спрашивал:   а  мы  его  не
потревожим?  такой, знаете ли, деликатный, да  нет! смелей! -- а рядом милая
Ритуля, о которой он даже позабыл в жадной страсти к свежатине, восторгается
нами лживо, им обоим дорого обойдется, а мне  что? -- я свое дело знаю, хоть
и короткий член у этого Гамлета, и я подумала: а у шекспировского --  какой?
почему драматурги  не  указывают этой существенной детали? почему вообще это
мимо них, будто  все не  вокруг этого, или мне  так кажется,  только скорее:
казалось, потому  что теперь, обладая  другими неотложными заботами, мне так
не  кажется, и я подумала, когда  он деликатничал, мол, не потревожим  ли мы
покой: вот и вытяни  его, как штопором,  а? -- подумала и сказала: как жаль,
милый Гамлет, ереванский  вы  человек,  что у вас хуй  не  штопор! -- а они,
восточные люди, волосатые, мохнатые, это я, впрочем,  люблю,  с  Дато спать,
как с  медвежонком, но имеются недостатки: обидчивы. Как  нальется  глаз, да
только  мне  не страшно, не обижайся, Гамлет, а Ритуля: ха-ха-ха! --  ей это
еще отольется, с брильянтами  в ушах, дуреха, а она говорит: а что мне таким
мужиком  разбрасываться?  Я   к  нему  в  карманы  заглядывала:  там  меньше
четвертака бумажки не встретишь, и они так смяты небрежно, будто трюльник, а
я девушка непритязательная, хочу замуж, и он поверил, что он -- первый, ага,
они глупые,  вот  и  хорошо!  но  просит ее:  сведи,  слушай, меня  со своей
подругой, а как  свела,  так  сразу  насторожился, особенно  как  я  к  ней,
соскучившись,  потянулась,  ну, думаю,  в другой  раз, а  он спланировал  на
свежатину,  с  пузом,  возгорелся,  да   ну!  даже  надоело,  а  потом  пили
шампанское,  мой брют! --  и  я сказала:  только чтобы  был  брют!  -- такое
условие, и он по Москве  на такси два дня искал, я сказала: надо знать,  где
искать, ереванский вы человек!  --  он обиделся, до чего они обидчивы,  слов
нет! вы, говорит,  зачем  так говорите? а  мне что:  хочу и говорю, но сидим
тихо-мирно, пьем  шампанское, и  Ритуля, моя  бывшая отступница, спрашивает:
ну,   что,   обошлось  у  тебя?   И  хочется  ей  услышать,  что   обошлось,
утихомирилось, а про  поле она знать не знает, шума  не было, Егор с Юрочкой
языки  проглотили,  пугнули  мальчиков,   и  правильно  сделали!  Разошлись,
разгулялись по буфету, а как цыкнули, сбледнели с лица, и я, потворствуя ей,
говорю:  обошлось, -- а она говорит:  значит, жизнь продолжается? Ура!  -- и
чокается   шампанским,  а  Гамлету,   --  объясняет,  --  очень   журнальчик
понравился,  раритет,  он  его  за большие деньги приобрел,  Гамлет блаженно
кивает, молодец, говорю, не жалей денег, он в гостинице Берлин проживает, я,
говорит Гамлет,  как увидел, что такая красавица, обалдел, а Ритуля говорит:
представь себе, это моя лучшая подруга! -- вот и вышел мне гонорар в  ночь с
армяшкой, одна польза,  остальное -- вред, ну, ладно, а он говорит: вы прямо
красивая, как иностранка, там на карточках, у меня, знаете ли, даже... знаю!
знаю!  --  поздравляю,  говорю, сейчас  побегу в  ванную, шутка,  он  крутит
головой,  чувствует  своим  косолапым сердцем,  что  обидное  говорю, но  не
понимает, а  Ритуля за него обижается,  будто уже жена, заранее,  на  всякий
случай, Ритуля прохаживается  без  одежд,  хороша ты,  милая моя,  хороша, и
пальчиком, пальчиком  наяривает,  Гамлет  напрягся,  морду бить  будет,  ах,
наперед все знаю, по залупе умею гадать, дай погадаю! -- а он: ты не шутишь?
Ритуля не  выдержала: хохочет, а я говорю: не шучу, мне  только  краем глаза
увидеть,  и сразу скажу,  кто  твои  родители,  какого  цвета  волгу имеешь,
сколько лет  жить  будешь? --  смотрю: глаза настороженные,  неискренние  --
жулик.  Мне  невыносимо весело,  а он огорчается,  мужиков вообще  ничего не
стоит огорчить, это Ксюша у нас мастерица, а Вероника потирает ручки, слушая
про  то,  как мужик  лажанулся,  а я говорю: а чего это  у вас армянки такие
некрасивые, и  Гамлет опять огорчается: нет,  перечит,  они красивые! а если
красивые, говорю, то зачем в Москву свататься приехал? -- а он  говорит: они
гордые  очень!  Знаем  мы таких гордых, чем  страшнее, тем больше  гордости!
Неинтересно. Вот, думаю, и подходит  мой срок.  Да только  погодите:  я  вам
напоследок рожу! Но сомнений много. Станислав Альбертович тоже стал недоброе
подозревать,  мне  в  глаза  на  консультациях  робко заглядывает и  уже  не
поздравляет, не спешит с  поцелуями, и охладел доктор Флавицкий, что  это вы
так индифферентны, доктор? Работа, жалуется, заела, да и знаете ли, в суд на
меня  подали, одна  пациентка, семнадцатилетняя  сопля! Скажите, пожалуйста!
Наглость  какая!  Я говорю:  кто  будет --  мальчик  или  девочка?  Вроде бы
мальчик. Но без гарантии. Я говорю: больно он куролесит! Флавицкий печально:
ну,  значит, пока все в порядке.  Я  говорю: нет ли патологии? И запах -- не
трупный? Да,  деточка,  запашок,  это верно,  не  пойму  откуда. Шучу: это я
разлагаюсь заживо.  И охватили сомнения. Насчет рожать. То есть аборт делать
поздно. Это все уже сроки прошли... и я пала!
     Во-первых, о Веронике. Она ведьма, но мы  с ней после поля  не ладим, я
ей звонила, она слова тянет, а чего тянет, не понимаю. На верную смерть меня
отослала, а теперь даже не поинтересуется, как и что  у меня, слова тянет, и
новые друзья -- будто вымерли, ну, да мне  их и даром не нужно, Ритуля не  в
счет,  а  Ксюша  опять в Америке, я не выдержала, позвонила  ей в Фонтенбло,
по-английски  говорила со стоматологом, у нее там какой-то  чешский режиссер
завелся, в Америке, она мне намекнула и уехала за океан. Ксюшенька,  ты меня
совсем забыла, а ей визу в Москву  не дали как шпионке и  диверсантке. Она с
обидой:  перебьюсь. Только мне все равно: она  моя любовь. А Гавлеев молчит.
hу и  молчи. Стоматолог-француз говорит: ши из ин Нью-Йорк, а я ему:  мерси,
до  свидания, и  повесила  трубку, думаю: с  кем посоветоваться?  Мерзлякову
звонила  --  дуется.  У  меня,  сообщает,  тоже  неприятности. Мне  бы  твои
неприятности!  А Дато в  командировке,  я звонила, его семья меня  любит, но
отвечали уклончиво, а Вероника? Вот сука!  За что? Не пойму.  Не издох ли ее
Тимофей? Нет, живехонький... И  я пала. То есть мне бы какого другого совета
искать, а я -- к Катерине Максимовне.
     Вхожу  к  ней,  сидит,   вечерний  чай  пьет,  с  бубликами.  Квартирка
однокомнатная, вся  мебелью и  коврами заставленная,  в  Чертанове живет, на
выселках. А я тебя,  говорит,  сижу  дожидаюсь.  Садись,  чай пить будем.  И
достает из-под матрешки чайник, наливает мне  одной горькой заварки, нет,  я
такой крепкий  не буду, когда, спрашивает, рожать  -- на живот  взглянула --
собираешься?  Когда? Месяца через два. Замолчали. Она  сидит, зря вопроса не
задаст, чай  попивает,  бублик в  чашку  макает и в телевизор уставилась.  Я
говорю:  Катерина  Максимовна, у меня к вам  просьба.  Она  молчит,  слушает
дальше. Я говорю: я вот рожать собралась... а жених, говорю, меня бросил, не
наведывается, с концами пропал, даже, говорю, и не знает,  что у нас деточка
будет,  ребеночек, нельзя ли его позвать?  мне с  ним поговорить необходимо.
Что же, удивляется, он тебя покинул? или он себе  другую подругу  нашел  и к
ней переехал? Не знаю, отвечаю, ничего не знаю, где он, что он -- понятия не
имею, но только не  в  подруге здесь  дело  -- я  его  подруга, но только он
перестал наведываться, что-то ему,  видно, мешает, а мне обязательно нужно с
ним увидеться!.. Значит, рассуждает Катерина Максимовна, следует его к  тебе
приворожить. Ну, да, -- радуюсь, -- что-нибудь в этом роде, чтобы он пришел,
насчет ребеночка посоветоваться. Она говорит: у  тебя есть его фотокарточка?
-- Дома есть. --  Приезжай  в  другой раз с фотокарточкой и прихвати с собой
сто рублей, надобно мне для этой цели десять свечей по десять рублей каждая,
поняла? Я отвечаю: вот вам сто рублей, и отдаю ей армянские деньги, возьмите
на свечи, а я за фотокарточкой, я скоро буду, и сама  в нетерпении, скорей в
такси, лечу к себе через всю Москву, сквозь пургу и снег по колено, и Кремль
посередке горит, как летающая тарелка. Беру фотокарточку и назад,  отряхаюсь
в  прихожей, прошу  тапочки,  чтобы  не  наследить,  и  вынимаю  из  сумочки
фотокарточку как ни в  чем не бывало, а у самой сердце так  и бьется, боюсь:
откажет.  Она  взяла  фотокарточку  в руки,  вгляделась, потом  на  стол  ее
осторожно кладет и на меня смотрит. Ты понимаешь, о  чем просишь? Я  говорю:
понимаю.  Она  молчит, с недовольным лицом.  Я  закурила,  говорю:  Катерина
Максимовна, вы  за  меня не беспокойтесь,  он  уже  раз ко  мне приходил, на
диванчик присел, очень скромно,  мы с ним поговорили, и он ушел. На себя-то,
спрашивает,  похожий приходил?  Похожий, говорю, совершенно похожий,  только
чуточку  грустнее, чем  в  жизни,  и  лет  на пять помоложе, такой,  как  на
фотокарточке,  я  специально  выбрала,  он  мне  несколько  подарил...  Нет,
говорит, за это я  не возьмусь. Почему, Катерина Максимовна?  Ну, миленькая!
Ну, возьмите еще денег! Полезла  в сумочку. Она меня останавливает. Подожди,
говорит,  ты  мне  лучше вот что  скажи: это с ним ты ребеночка завела? И на
меня  выжидательно  смотрит.  А что,  говорю,  этого нельзя  делать? Как  вы
думаете? Я, собственно, потому его и прошу  прийти, чтобы ясно было. А он не
идет, или нет уже его, куда-нибудь перевели, ну, как в  армии... Может быть,
он уже далеко, так далеко, что совсем не вернется? Я стряхнула пепел в синее
блюдечко и откинулась на спинку дивана. Он, восклицаю, жениться предлагал! А
что ты ему ответила? Ну, не могла же я, Катерина Максимовна, с бухты-барахты
ему  отвечать!..  Я  думала: он  снова придет.  А он не идет и  не идет. Или
передумал? А я вот -- ребеночка сохранила...
     Катерина  Максимовна  встала  и  говорит:  приходи  завтра,  красавица,
вечером.  Я  буду  на  книге  ворожить...  Я  вскочила:  спасибо!  --  Потом
отблагодаришь... Я говорю: я могу даже чеками, если возьмете... Она говорит:
после! после. Уходи! Даже  строгая стала.  Я  испугалась, что  откажется,  и
скорее за дверь.
     Вся извелась.  На  другой вечер  снова  приезжаю. Она  сидит, папироску
курит. Телевизор орет и стреляет: про войну.  Осторожно спрашиваю: ну как? А
она головой качает:  нет, говорит, ничего не выходит. Я всю ночь ворожила на
книге. Ничего не получается. Не хочет он к тебе приходить. Я  говорю: как не
хочет?  почему? А  она говорит: к  тебе  нельзя приходить.  На тебе порча. Я
удивляюсь:  какая порча?  Раньше-то  он  приходил...  А  теперь, говорит, не
придет. Я  говорю: ну почему? А  она говорит,  а ты вспомни,  что  ты делала
после того, как он ушел?  А что я делала? Я к подружке переехала,  к Ритуле,
потому  что, конечно, ужасно испугалась, и жила у нее, а если он  меня к ней
ревновал, то  понапрасну, да  он и всегда про меня это знал, стало  быть, не
должен был ревновать,  а что  я еще делала?  ну, не знаю,  был  однажды, уже
после этого, у меня Мерзляков Витасик, я ему  все рассказала,  он -- друг, я
не помню, я напилась тогда...  Катерина Максимовна поморщилась и говорит: я,
милочка, не про это тебя спрашиваю. Ты еще больше ничего не вспоминаешь? Ну,
говорю,  забегал  ко  мне Дато, перед  гастролями, только я  уже знала,  что
беременная, но  ему не сказала, а то бы убил, а потом, да, я  хотела сделать
аборт, потому что меня немного запах смущал, и Дато говорит: ты чего, дрянь,
такая немытая? А я  говорю: ты же, Дато, иногда любишь, когда я немытая. Да,
говорит,  но не до  такой  степени! И мне стало стыдно с  другими мужчинами,
хотя всякая  мелочь набивалась зайти, и вот только  армянин на  днях...  Ну,
это,  продолжаю, вообще  не в счет.  Дурак,  говорю, хоть  и Гамлет! То есть
вообще   не  понимаю,   на  каком   основании  Владимир  Сергеевич  на  меня
обижается!..
     А ты, говорит Катерина Максимовна,  другой вины за собой не чувствуешь?
Нет, говорю. А ты, говорит, подумай... Я подумала. Не знаю, говорю... А куда
ты, спрашивает,  ездила? Как куда?  Ну,  я по полю бегала,  только  это  еще
раньше, это он  знал,  это  он потому и  пришел,  он сам говорил. Я, говорит
Катерина   Максимовна,  владетельница   однокомнатной   квартиры  в   районе
Чертанова, не  про  поле спрашиваю.  А  вот  куда  ты  поехала,  как  с  ним
свиделась, с женихом своим? И на карточку посмотрела. А он  тут же  на столе
лежит. Лежит и нам  улыбается. Не помню,  говорю, я и в самом деле забыла, а
она говорит: а вот на пригорочке, посреди кладбища, церковь стояла? так, что
ли?  -- Ой, говорю, конечно, и  свалка венков,  осенью,  ну да, на следующий
день.  Это Мерзляков говорит:  немедленно туда! И мы поехали.  -- А что было
дальше? -- спросила, потупившись, Катерина Максимовна, словно нужно тут было
рассказать подробности, которые только между любимыми сообщаются, а ей нужно
как  будто  по службе  узнать  как  свахе:  нет ли изъянов  у  вашей  горячо
обожаемой дочери?  родимого пятна, например, на ягодице величиной с  абажур?
Нет? -- Я молилась,  говорю, неуклюже, первый раз в жизни...  О чем?  -- еще
больше потупилась Катерина Максимовна, водя  папироской  по  дну хрустальной
пепельницы. О том, чтобы он больше не приходил... -- призналась я, заливаясь
краск