, особенно, мама, многие  годы
вели в  семье душеспасительные  антиэмигрантские разговоры.  Много  позже  я
узнал, что меня собирались выслать по системе Солженицына, но не выслали, не
знаю почему. Я бы вполне справился с жизнью на Западе, не смотрел бы на него
снизу вверх. Я  никогда не  примыкал  ни к одному  идеологическому движению,
включая западничество. Западник на Западе -- растворяющийся субъект.
     Я остался в России. Надежда --  плохая спутница писателя. Начало реформ
было связано с надеждой. На счастье, она была недолговечной. Надежда на  то,
что  в  России  не  исчерпан  человеческий   потенциал,  оказалась   слишком
прекраснодушной.  Россия   не   принадлежит   к   культурам,   способным   к
самоопределению. Это исторически  нечестная страна.  Она покоится на  лжи. В
России   можно  прожить   только   на  лжи,  включая   гуманистическую  ложь
интеллигенции.
     В стране вечной  мерзлоты население не справилось  с климатом, не нашло
существования, которое бы преодолело враждебность природы к  человеку.  Зима
не обыграна в русском сознании как полноценное время года и, несмотря на все
зимние праздники, не обжита человечески. А другого времени года  у  нас нет.
Лето кончилось вчера, не  начавшись. Колапс жизни в коммунальной квартире --
русский не коммунален. Колапс русского коммунизма -- русский не

     любит людей. Он -- человек необщинный и, в основе своей, необщительный.
Русский не  врос в мир, как немец.  Он  летит, парит  над миром. Русский  не
овладел  миром,  не  справился  с  ним и  провис. Из этого "провис" возникла
русская духовность.
     Бесценен опыт полного неудачника.
     "Зачем?" -- центровое русское  слово. Оно тычется в смысл. Без него нет
ответа, на него нет ответа, потому что безбытийность -- русское дело.
     Все бросить -- и пойти.
     Русский -- не путь; он -- дорога.
     Русская духовность --  беседа  о бренности. Но русский  --  вынужденный
аскет. Не справившись с миром, он говорит о тщете мира. Он отворачивается от
мира, обиженный,  и культивирует в себе обиженность, подозрительность к миру
как дорогую истину в последней инстанции.
     -- Мой грех, -- сказал отец Сергий,  вставая  со стула. -- Я думал:  ты
хуже!
     -- Прости, святой отец! -- взмолился я.  --  Я и в  самом  деле хуже! Я
люблю есть сырые человеческие мозги. Открываю чашку черепа  и ем их  ложкой.
Как икру.
     -- Ну, иди, иди с Богом, -- посуровел отец Сергий.
     Русский не  меньше немца  чтит  порядок, но немецкий порядок  возвышает
немца  над  другими  народами,  а   русский   порядок  доводит  русского  до
уничтожения. Русский идет по порочному кругу  истории, не  сознавая, что это
круг и что он порочен.
     Русский -- радикально неисторичен, и в этом -- его самобытность. Он все
время  сбивается и,  начав об  одном,  говорит о  другом,  не  держит мысль.
Видимо,  он боится  мысли.  Не  справившись с миром,  он гадит  в  мире.  Он
антиэкологичен. Мир превращается в помойку и если бы не власть, рус-

     ский бы уже давно утонул в отходах. Он -- механический богоносец.
     Закон приходит в противоречие с самыми  кровными  интересами  русского,
противоречит  идее  выживания:  от  нищенского  "не  помереть с  голоду"  до
общемещанского "свести концы с концами". Нет сил, времени оглянуться вокруг.
Отсюда  -- наплевательское отношение к планетарным и районным делам. Русский
затравлен, замучен, задрочен. То скаля пасть, то виляя хвостом,  он ждет для
себя оправдания.
     во власти серого
     У русских яркие свистульки. Все вокруг -- кудрявое, в завитушках. Серый
объявил поголовную амнистию. Пришел к  власти  и всех выпустил из тюрьмы. Но
потом передумал и всех посадил снова в тюрьму.
     -- Так надо, -- сказал он. -- Так проще править.
     -- Павловская слобода, -- ответил я. -- Уйдем с головой в любовь?
     -- Не помешает, -- согласился Серый.
     дней россии
     -- Давай отвяжемся, -- сказал Серый, беря в руки "Калашников".
     -- Ну, давай.
     --  Люблю  убивать,  -- признался  Серый.  -- Люблю, когда  они  боятся
умирать, трепещут, на все согласные, ноги лижут, писаются, как  щенки, раком
становятся. А ты делаешь вид, что вроде уговорили, не буду стрелять, а потом
стреляешь им прямо в лицо. Мозги летят, как брызги шампанского.

     А  девчонок  насиловать? Дрожат, за писечку  держатся.  Руки  по  швам,
бляди!  Жопу врозь,  говнюки! Мальчишки мои! Не знаю, мне нравится.  Я молча
вздохнул.
     -- Люблю бить ногами,  -- продолжал  Серый, --  давай будем  жить,  как
положено. Возведем детские сады, вскопаем огороды, взопрем, пророем туннели,
как какие-нибудь итальянцы, соорудим кольцевую дорогу. -- Серый  снял кепку,
утерся, высморкался.  --  Но  смешнее всего,  конечно,  сбивать пассажирские
самолеты. Они летят себе ночью, завернувшись в пледы, с апельсиновым соком в
руках, стюардессы ходят туда-сюда, ни о  чем  не подозревая. А ты -- хуяк! И
они падают вниз без парашютов. От удара  с них облетают одежды. Как с клена.
И  они  падают, голые,  в  море. А еще! Будь я  главарем  военной хунты, ну,
например,  аргентинцем  с усами и саблей, я бы  выкидывал врагов-депутатов с
вертолета.  Чап-чап-чап,  летит  вертолет. А я  выкидываю  врагов-депутатов.
Одного за другим. Над  океаном. Без парашютов.  Не хотел бы  оказаться в  их
положении.
     Мы стали  налетчиками. Мы стали насильниками. Насиловали, как джазисты,
во все дырки. Бомбили деревни и города, давили поселки городского типа, бабы
выли,  мы взрывали газовые плиты.  Все насиловалось легко, все разваливалось
непринужденно, как будто  только и  ждало  дня развала. Русская земля лежала
готовой  для  опустошения.  Дома  падали,  как  домино.   Природа  брезгливо
стряхивала с  себя русскую  халтуру. В Смоленске сравняли  с землей собор. В
Ярославле спалили  милицейский участок Приехали  пожарные. Из  шлангов  едва
капала вода.
     -- Помогите! -- смешно махали руками менты.
     --  Начальник, забери свой  труп!  -- кричал  в  ответ  Серый командиру
блюстителей порядка.

     Мы  надели тельняшки и дали  в их память благотворительный концерт.  Мы
гоготали.  Бросились на Москву. Перерезали правительство,  запретили почту и
телеграф, взяли банки, объели аптеки.  Дума вывесила красный флаг. Мы только
усмехнулись.
     -- Давай пытать людей? -- предложил Серый. -- Будем озорниками.
     Стали пытать. Утюгами, паяльниками, щипцами,  капали капли на  макушку.
Пытали по-всякому.
     --  Ты посмотри,  как они красиво страдают! -- любовался  Серый,  ломая
русские  кости, позвоночники,  черепа.  --  Нет,  только  глянь! Выносливы и
неприхотливы. Цены вам нет, -- обращался он к мученикам.
     В  ответ русские  дико орали. Никто  не ушел от пытки. Все сознались во
всем.
     -- У меня мечта. Иногда так хочется быть медсестрой,  --  сказал Серый,
перевязывая мне  раненую руку  после утреннего налета. -- По головке гладить
людей.
     Возле урны стояла пустая бутылка. Мы  бросились  к ней  наперегонки.  Я
быстрее,  Серый -- опытнее. Он подставил мне палкой подножку, а потом той же
палкой откатил бутылку к себе.
     -- На, -- сказал он мне, улыбаясь. -- У тебя нет. Возьми.
     -- Серый, -- благодарно промолвил я.
     --  Конечно, в  нашей коммуналке  был закон тайги,  --  покачал головой
Серый. -- Но когда приходили похоронки, все забывали о драках, о том, что мы
евреев звали жидами. Мы хотели помочь, кто чем мог, понимаешь?
     Мы написали на радио  письмо с просьбой исполнить нашу любимую мелодию,
но не сказали какую. Мы добрым словом  вспомнили родителей. Мы выебли  мумию
Ленина в мавзолее. Поужинали и пошли спать до утра.

     куча
     Серый сидел на куче и думал. Он думал, но не мыслями, а так,  непонятно
как, широко. Он не делал разницы между разными вещами. Мимо шли люди.
     чефир
     Серый получил  задание поклеить обои  к четвергу.  Милиция не работала.
Серый сам вел расследование. Утром Серый пошел на завод.
     ужин
     Серый оделся в  темно-серое. Дети оделись  в темно-серое. Зажгли свечи.
Святки. Святцы. Задымило сцепление. За ужином Серый ел темно-серых детей.
     самозванец
     -- Все анекдоты о Чапаеве сочинил я, -- сказал Серый.
     -- Так уж прямо и все? -- не поверил я.
     -- Все  до одного, -- сказал  Серый.  -- И те, что не  сочинил,  я тоже
сочинил.
     -- Да ты самозванец!
     --  Да,  --  сказал Серый,  -- и горжусь этим. Идея самозванства извела
Россию до такой степени, что она ее создала.
     земля
     Серый на землю серит.
     -- Александр Иванович, хотите чаю? Серый на землю серит.
     -- Не откажусь.

     -- Вам с лимоном? Серый на землю серит.
     -- Не с апельсином!
     революция
     Серый взял в руки красный флаг и пошел куда глаза глядят.
     евреи
     Серый мутным взором посмотрел на еврея.
     пидерасы
     Серый встретился с пидерасом и перекрестил его.
     церковь
     Серый сел в электричку  и  поехал  замаливать  грехи.  Мы  решили стать
монахами.  По дороге  поезд  сошел с  рельсов.  Это  были уже  не вагоны,  а
сплошной баян. Мы отделались ссадинами.
     -- Что за знак? -- Серый  вылез из сломанной электрички, плюясь зубами.
-- Ехать дальше или возвращаться домой?
     -- Давай поедем дальше, -- сказал я.
     -- Ну, давай, -- сказал Серый. И мы стали на минуту монахами.
     акция
     -- Юрий Петрович! Давайте сегодня возьмем Серого.
     -- Давайте!

     -- А как?
     -- А как знаете.
     ленин
     Серый остудил пыл вождя.
     история
     Мамы  нету. Папы нету. Никого нету. Народу -- много. Серый знает: чтобы
выжить, нужно все предать.
     глаголы
     Серый может не бриться. Серый может не стричься. Серый острижен наголо.
Серый не чистит зубы. У Серого мало зубов. Серый волнисто летит над страной.
Огибает в полете разные облака. Держит курс на Восток  Цари не в счет. Серый
издевается. Серый измывается. Серый  изгаляется. Серый изводит Серого. Серый
понял, что выхода нет. И всем хорошо. Отбили почки.
     память
     Застрочил пулемет.
     -- Наши?
     Все как-то смешалось.
     татары
     Шли татары через реку. Серый шел через Волгу  в  мороз.  Брови в снегу.
Навстречу -- татары. Ну, кончилось все компромиссом.

     изуверство
     Серый откусил ухо и другие излишества.
     серый - колхозник
     Серый устроился работать  в  колхоз.  Закурил. Купил валенки. Наступила
пора урожая.
     юрий михайлович
     -- Юрий Михайлович! Серый летит на Восток.
     -- Меня это не касается, -- резко ответил Юрий Михайлович.
     новая жизнь
     Серый купил на рынке время.  Покупное время стало  тяготить Серого. Всю
свою жизнь Серый собирался начать новую жизнь.
     созерцательность
     Серый нежнеет, когда все мреет.
     впереди -- исус христос
     -- Верно, --  похвалил Серый. -- Сзади -- пес. Впереди  -- Христос. Кто
придумал?
     -- Блок.
     -- Накормите отрубями. Блока поволокли.

     --  Чаадаев!   --   вскричал  Серый.  --  Щенок!  Чаадаев   закрутился,
превратился в морскую свинку. Серый захохотал:
     --  Ладно,  ошибся!  Кто  следующий?  Победоносцев?  Александр  Третий?
Владимир Ульянов? Пошли вон -- в песочницу!
     Те стали играть в куличики.
     -- Так-то  лучше, -- сказал Серый. -- А где Константин Леонтьев? Что-то
я не вижу его сегодня.
     -- Я тута! -- сказал Константин Леонтьев.
     -- Дай прикурить.
     Константин Леонтьев бросился с зажигалкой.
     -- А где твой кореш? -- полуртом сказал Серый, прикуривая папиросу.
     -- Кореш?
     -- Ну, эта противная рожа! Розанов!
     -- В больничке.
     -- Триппер? Сифилис? Может быть, СПИД?  Веховцы! -- заорал Серый. -- На
выход! С вещами! Профессора высыпали на плац.
     -- Ну, что, хуесосы? -- сказал им Серый.  -- Где ваши шляпы? Вопрос  на
засыпку: что такое долг? Профессора закивали:
     -- Долг перед родиной.
     -- Долг перед родителями, -- сказали профессора.
     -- Врете! Я  никому ничего не должен! --  сказал Серый  охране. -- Всех
расстрелять,  а этого  четвертуйте! Он ткнул пальцем, не  глядя, в одного из
них.
     -- Они все здесь такие, -- сказал Серый,  обращаясь  ко  мне. --  У нас
очень много всяких деятелей.
     Ахматову выволокли на порог дома без всякой одежды.
     -- Народ мудрее власти! -- завопила голая храбрая женщина.

     Я жадно к ней пригляделся.
     -- Какое тяжелое заблуждение, -- содрогнулся Серый.
     -- Губители! -- возвестила Анна Андреевна.
     -- Перебить ей нос! -- приказал Серый охране. -- И одеть потеплее!
     сухари
     -- Вот ты говоришь: жалко, --  вздохнул Серый,  расстегивая телогрейку.
На груди, как  панорама Бородинской битвы, развернулась барочная татуировка.
-- А я считаю, русские должны мучится.  Так у них на роду написано. Большими
буквами. Русские  должны мучать русских. Богатые  -- бедных, и наоборот. Все
должно быть путем. Это летный закон самоистребителей. Так тут положено.
     -- Серый, -- спросил я, -- зачем?
     -- А хуй его знает, -- весело ответил Серый. --  Ты думаешь, я не читал
того же Чаадаева? Чаадаев вскрыл вены  России.  И Победоносцева читал. Сухо,
но  убедительно. Это  я Ульянову  кликуху придумал --  Ленин.  Да, я поощряю
бандитов. Да,  я превратил эту страну в братскую могилу. И это еще не конец.
Веселиться -- так веселиться.  Давить сок -- так давить до конца.  Здесь все
можно. А  посмотри,  какая у нас молодежь-- я тебе скажу: нарядная молодежь.
Все взорвем! Оторвем яички! Пусть падают с небес самолеты и вертолеты! Пусть
растащат по  домам  все  рельсы! Пусть сушат сухари. Страна сушеных сухарей.
Это в генах. Не знаю, мне нравится.
     body language
     -- Пошли смотреть трупики, -- предложил Серый.
     -- Страшилка, -- смешливо поежился я.

     Но  ошибся.  Глубокая  заморозка  пришлась  всем по душе.  А  Маргарита
Ивановна резко обернулась ко мне и сказала:
     -- Меня  не проймешь никаким Интернетом. Я всегда жила  под виртуальной
звездой первого бала Наташи Ростовой.
     Серый  так  резко  обернулся к  ней,  что  у  него  свалилась шапка,  и
посмотрел, как водится, не в глаза, а в даль:
     --  Русская  духовка --  это  и  есть  пятизвездочный  морг. Я,  в свою
очередь, тоже резко обернулся на эти слова. В меня вошел запах лука.
     америка
     -- Беги в свою Америку, -- сказал Серый. -- Вот тебе последний шанс.
     -- У нее такие глаза, -- сказал я. -- У наших  баб  нет таких глаз. Ты,
говорит  она мне, непредсказуемый.  Вчера  ты  больно хватал  меня  за руку.
Сегодня ты мягкий и грустный.  Ты, говорит,  меня  поражаешь. Но раз  уж  мы
перешли на сексуальную территорию, ты, пожалуйста, не делай мне больно.
     закаты
     Серый по-бандитски надавил мне на горло.
     -- Где ты видел  такие малиновые закаты? -- заорал он, подтаскивая меня
к окну.
     -- В Мексике.
     -- В какой такой Мексике?! -- заорал Серый.

     деньги
     -- Ну, чего ты? -- сказал Серый. -- Россия -- выдумка.
     --  Вместо того,  чтобы отсюда  бежать, я  погружаюсь в эту  выдумку  с
головой.
     --  Чем  американская пизда отличается от русской? -- задумчиво спросил
Серый.
     --  Американская, -- сказал  я, --  это особая  организация  материи, а
русская -- разбазаривание.
     -- Бляди, тихо! -- завопил Серый. -- Мы  теперь познаем  силу денег, --
усмехнулся он. -- Настрогали новых людей. Смешно. Не соскучишься.
     -- Сейчас русские, -- поддакнул  я, -- жадно начинают любить деньги. До
них  наконец дошло, что не знание, а  деньги  -- убойная сила. Открыли  этот
закон  и  думают,  что  они  --  первые.  Очень  удивляют  иностранцев своей
страстной жадностью до денег.
     -- Все равно встречаются бессребреники, -- заметил Серый.
     лазурный берег
     --  Вот, говорят,  бандиты,  русская  мафия, -- зажмурился Серый, -- но
почему рождается  гордость за родину, когда узнаешь,  что половину Лазурного
берега скупили русские, что они все  скупают, не спрашивая цены, почему меня
тешит этот размах?
     -- Мне на Цейлоне директор  гостиницы говорил, -- откликнулся я, -- что
две русские девчонки на Рождество за ужин потратили больше, чем сто немецких
туристов. Пили шампанское за тысячу долларов.
     -- Я хочу открывать бизнес с русскими, -- сказал цейлонец.

     -- Ты буддист? -- строго спросил его Серый.
     -- Да!
     -- И откуда берется этот русский размах? -- сладко зевнул Серый.
     the flavor of the month
     -- Я не хочу быть вкусом месяца.
     А у самой глаза блестят.  Последний раз пришла  домой на ужин в черном.
Глаза  не блестели. Большая Американская  Зая меня зацепила.  Между тем меня
понесло в национальный круговорот, закружило. Я понял,  что поиски Серого до
сих пор, несмотря на всю теоретическую необходимость, были блажью.
     Я привык к устойчивости неродных явлений. Я столько времени был с краю,
а  тут бросился  во  все  тяжкие, окунаясь в нетвердость  русской материи, с
пятнами  по  бокам,   с  разбросом  понятий.  Я  променял   порядочность  на
приблизительность, расчет на теплоту, но был ли в самой теплоте расчет, я не
мог разобраться. Незаконная связь обретала реальные черты.
     Меня затягивало. Мне стало трудно отбиваться.  Мой  долгострой, наконец
выстроенный  и  внешне  выглядевший  успешной архитектурой, дал  трещину.  Я
боялся удешевления  доступного удовольствия, в которое я  все равно добавлял
частицу запретного.
     тоска
     -- Надо уметь тосковать, -- сказал Серый. -- Давай потоскуем.
     -- Это как? -- спросил я.

     -- Тоска -- это русская медитация, -- сказал Серый. Только вместо того,
чтобы  на чем-то  сконцентрироваться, нужно рассредоточиться. Но  даже когда
полностью  рассредоточишься, не  спеши тосковать. Ты  услышь сначала в  себе
далекий   вой.  Каждому   русскому  свойственно  слышать  этот  вой,  он  --
неотъемлемая  часть  осеннего  дождя,  пугливо  доверчивой  нищеты,  унылого
безрадостного вида.  Есть  такое старое  слово "погост"  --  оно  наводит на
далекий вой.  Далекий  вой  ничто не отменит,  ни деньги, ни любовь.  Но это
только  начало.  Неясные  каракули тоски.  Не  спугни далекий  вой напрасным
шевелением  членов.  Замри.  Пусть   вой  приблизится.  Тогда  ты   услышишь
серебряный вой. Это хороший вой, но ты все равно никуда не спеши. Серебряная
тоска  -- хроническая, пожизненная,  полноценная.  Она  --  стеснение  духа,
томление души, мучительная грусть. Но это тоже еще не все. Ты позови к  себе
золотой  вой.  Жди, когда  прийдет к  тебе  золотой вой. Это  всем воям вой,
близкий, негромкий вой.  И тогда  в тебя поплывет золотая  тоска. Ты отдайся
ей, не как  женщина и не как  минерал,  а  как  умирающий.  Золотая тоска --
предсмертная полоса. Зависни между двух миров по-предсмертному. Вбери в себя
всю золотую тоску без остатка.
     русский европеец
     Когда  я  смотрю  на Алексея  Матвеевича,  Федора  Максимовича,  Ларису
Владимировну,  Василия  Михайловича, Дмитрия Васильевича, Ирину Никаноровну,
Софью Ивановну (если она еще не умерла), ди-джея Элеонору, на моего механика
Володю и на сторожей из гаража "европейским"  взглядом, мне кажется, что они
-- уроды.
     А  стоит мне на них посмотреть русским взглядом, то  --  никакие они не
уроды.
     Вот так я и существую: то уроды -- то не уроды.

     В  других странах люди не мешаются  под  ногами. Они  обычно  приятны в
обращении. Я не  беру в пример  Берлин или Нью-Йорк, там свои проблемы,  но,
как  правило, западные люди не агрессивны. А,  главное, на уровне ежедневных
понятий  я  их  понимаю. Я  тоже за  круассаны  с абрикосовым конфитюром  на
завтрак Больше того, я -- их.  Я ценю их оболочку, физическую и  понятийную.
Мне нравится, как они одеваются. За ними вкус.
     Я офранцузил Россию и обрусил Париж. Всего того, что я ношу в себе,  на
самом деле нет. Я  выдумал оба мира. В себе самом  я их скрестил. Я, видимо,
тот самый русский европеец, который и не европеец, и не русский.
     У меня получилось то, что не получается. Можно ли меня считать