именем его императорского  величества  объявил
народу июньский манифест царя, по которому молодые  казахи  мобилизовывались
на тыловые работы. Именно он, султан Арун-тюре, сажал в тюрьмы  и  отправлял
на каторгу тех, кто пытался уклониться от мобилизации. Это  он,  жандармский
офицер Каратаев, сломил волю старых казахов и втоптал в грязь жизни молодых.
Он, потомок богатых  ханов,  неусыпно  охраняя  кровожадный  строй  империи,
получал чины и ордена. В Кокпекты у него обширное имение. Земли его  никогда
никто не мерял. По три раза в день усердно  читает  султан  молитву:  "Боже,
царя храни!.." И вот этот человек,  более  полугода  скрывавшийся  в  степи,
снова приехал в Уральск, чтобы  еще  больше  раздуть  пожар  контрреволюции,
чтобы вместе с белыми генералами сажать в  тюрьмы,  вешать  и  расстреливать
знаменосцев революции, проливать рабочую кровь...
     Приезд в город султана Аруна-тюре ускорил решение  Абдрахмана  покинуть
Уральск и выехать в степь, в дальние аулы. Он думал также о спасении  членов
Совдепа, скрывавшихся в городе.
     "Выехать сегодня или, в крайнем случае, завтра, а то будет поздно..." -
мысленно проговорил Абдрахман и опустил шторку.


2

     У Магрипы такой вид  -  едва  ли  кто  обратит  на  нее  внимание.  Она
незаметно может пройти в любую часть города. И все же Абдрахман, посылая  ее
за гимназистом Шамилем Каратаевым, велел идти глухими улицами, куда почти не
заглядывали казачьи патрули.
     Худощавый молодой гимназист с тонким, по-юношески гибким станом,  войдя
в комнату, остановился на пороге и вопросительно  посмотрел  на  Абдрахмана,
словно на незнакомого человека или, вернее,  знакомого,  но  которого  видел
всего лишь несколько раз, давно и успел совершенно  забыть.  Шамиль  смотрел
прямо в глаза Абдрахмана и не узнавал его.
     Абдрахман заметил его растерянность и спросил:
     - Не узнаешь? Или думаешь о том, узнает меня султан Каратаев  или  нет?
Не беспокойся, узнает, да еще как! Изменяйся не изменяйся, от  змеиных  глаз
султана не ускользнешь, везде сыщет. Ну, а здорово я  все-таки  переменился,
как ты находишь?
     В уголках глаз Абдрахмана затеплилась  улыбка.  Шамиль  не  понял  его.
Гимназисту показалось, что слова "змеиные глаза  султана"  относятся  к  его
отцу, ко всей фамилии Каратаевых. "Что это?.. Неужели  между  Абдрахманом  и
папой что-то произошло?.." - подумал Шамиль.
     - Абдрахман-ага, я не  понял,  на  что  вы  намекаете.  Извините  меня,
конечно, за мою тупость, но... А смотрю я так  потому,  что  вас  совершенно
невозможно узнать. Вы совсем не похожи на себя.  Я  подумал:  "Нельзя  ли  и
моему папе вот так же перевоплотиться!.." А  так  вообще-то,  почему  же  не
узнать вас? Надменностью и высокомерием, чтобы не узнавать друзей, ни я,  ни
папа пока что не страдаем...
     Абдрахман засмеялся:
     - Оказывается, ты и вправду не понял меня. Под султаном я  подразумевал
Аруна-тюре Каратаева, а не твоего  отца.  Это  от  аруновских  змеиных  глаз
трудно ускользнуть, вот что.
     - Но ведь султана в городе нет, он сейчас живет где-то в  степи.  Можно
не опасаться его.
     - В том-то и дело, что он вовсе не в  степи,  а  тут,  в  Уральске.  Не
больше как час тому назад он проехал мимо  моего  окна.  В  такое  тревожное
время, когда белые генералы подняли головы, наверняка приехал он  не  затем,
чтобы мириться с нами. Вот что, Шамиль, твоего отца нужно немедленно  увезти
из города. Арун-тюре едва ли поступит  по-мусульмански.  Хотя  твой  отец  и
доводится ему троюродным братом, Арун все сделает, чтобы отправить Бахитжана
на дно Яика. За этим-то я и позвал тебя. Где сейчас Баке?
     - Папа у Нуртазы.
     - У какого Нуртазы?
     - У муллы Нуртазы.
     - Что он там делает? Он не говорил тебе, что собирается уезжать?
     - Нет, ничего... Я ему говорил:  "Папа,  тебя  могут  схватить  казаки,
давай тайком уедем в аул". Он не согласился:
     "Разве меня в ауле не схватят? Куда, говорит, я со своей  бородой  и  в
таком одеянии спрячусь? В ауле я буду у всех на виду, там меня каждый  знает
и в любое время может выдать... А здесь я более спокоен.  Да  еще  мне  надо
закончить письмо Ленину и поскорее отправить его!" Вот так он ответил мне, а
сам заперся в комнате абыстай* и читает отчеты Государственной думы.
     ______________
     * Абыстай - жена муллы.

     - Эх, Баке, Баке, - покачал головой Абдрахман. - Узнаю его... Беспечен,
как ребенок.  Вот  уж  воистину  святой  человек.  И  нашел  же  место,  где
скрываться! Да стоит только чуть нажать на муллу, как этот служитель  аллаха
самолично отведет Баке к генералам. Наверное, ищейки Аруна-тюре уже поползли
по городу... Да, не знаешь, кто кучером у султана?
     Шамиль удивленно пожал плечами:
     - Не знаю, батрак какой-нибудь, не иначе. Кто же еще в кучера пойдет.
     - Вот что, ступай к  кучеру  Аруна-тюре  и  скажи  ему:  "Султан  велел
немедленно отвезти моего отца на Меновой Двор".  Да  сначала  переоденься  в
военную форму, будто ты - адъютант султана. Понял?  Садись  верхом  и  скачи
впереди   саней.   Казаков   увидишь,   кричи   во   все   горло:    "Дорогу
султану-полицмейстеру Аруну-тюре!.." Не останавливайся, мчись во весь  опор.
Найди форменную одежду и для  Баке.  Ни  один  русский,  ни  один  казах  не
подумает, что это маскировка. Только действуй  быстро  и  решительно,  иначе
провалишь все дело и обоих вас арестуют.
     Глаза Шамиля заблестели.
     - Согласится ли папа?
     - Я напишу ему записку, согласится.
     Абдрахман быстро набросал на клочке бумаги несколько  строк  и  передал
Шамилю.
     - Скажи отцу, чтобы он не задерживался  в  Кокпекты,  менял  лошадей  и
прямо скакал в Актюбинск. Сам поезжай вместе с ним,  пригодишься  в  дороге,
мало ли что может случиться. Из Актюбинска немедленно выезжайте в  Оренбург,
там обо всем расскажете нашим, заодно и письмо, которое теперь  пишет  Баке,
отправите в Москву. Ну, джигит, это очень рискованное предприятие.  Если  не
будешь действовать решительно, погубишь отца и сам погибнешь. Понял?
     - Понял, понял.
     - Коли понял, немедленно в  путь-дорогу!  Счастливо  вам  добраться  до
Оренбурга. Передай от меня Баке привет. До свиданья, родной, будь смелее!
     Абдрахман поцеловал Шамиля  в  щеку  и,  взяв  под  руку,  проводил  до
калитки.


3

     В тюрьме из всех гимназистов надзиратели особенно  недолюбливали  Амира
за его дерзкий язык и смелые выходки. Во время порки они всыпали ему  вместо
пяти "положенных" семь розг.
     - Не могу двигаться, все тело болит, словно в цепи заковано! И  все  же
не лег в постель. Теперь-то я понимаю: дороже  всего  на  свете  человеку  -
свобода, нужнее, чем пища. Как вышел из тюрьмы, буквально несся на  крыльях,
не чувствовал под собой ног, словно ботинки совсем не прикасались к булыжной
мостовой. Ты, Хаким, видит аллах, счастливый человек.  Нас  розгами  пороли,
спина горит, будто кипятком ее обожгли, а ты  легко  отделался.  Мне  больше
всех досталось: два лишних удара всыпали, негодяи!.. Видать, фортуна  крепко
обняла тебя. Да и ты ее... Так  что  равнять  нас  невозможно...  -  отдирая
прилипшую к спине рубашку, проговорил Амир. Он всего лишь час назад вышел из
тюрьмы и, едва успев переодеться, прибежал к своему другу.
     - Тебя "Пифагоровы штаны" загубили, - смеясь ответил Хаким.
     - Это верно. Запомнил меня этот начальник  с  огненно-рыжими  усами!  С
такой злостью посмотрел на меня, когда нас во двор вывели...
     - Не будь доктора Ихласа, и по моей спине бы походили розги. Дай  аллах
здоровья доктору!.. Ума не  приложу,  откуда  он  появился?  Словно  с  неба
свалился. Да шут с ним, как бы там ни было, если бы не он, влетело бы и  мне
как следует.
     - Да, если бы не Ихлас, получил бы и ты на орехи, не  ерзал  бы  теперь
так на стуле... Но, собственно, ты же совсем ни за что попал. Хоть бы с нами
на демонстрации был, что ли, а то бродил где-то по улице, вздыхал и охал,  а
тебя тут раз - и сцапали! Эх ты, - упрекнул Амир друга.
     - Теперь  назад  не  вернешь...  Надолго  запомнится  мне  то   утро!..
Оказывается, правильно говорят,  нельзя  праздно  прохаживаться  по  берегу,
засунув руки в карманы, когда люди преодолевают переправу...
     - Значит, ты тоже не прочь примкнуть к большинству? Ты  тоже  сторонник
нового?..
     - Это вопрос давно решенный, - твердо  сказал  Хаким,  ладонью  откинув
назад упавшие на лоб черные кольца волос. - Только  вот  ничего  не  могу  с
собой поделать, сидит у меня здесь, в сердце, одна девушка... Поэтому я  все
время как-то и откалываюсь от вас.
     - Зачем откалываться, ты и ее веди к нам.
     - Об этом следует подумать. Но ведь эта девушка уже уехала в Кзыл-Уй*.
     ______________
     * Кзыл-Уй (Красный Дом) - так называли раньше город Джамбейту.

     - Что же, думай, думай... Курица тоже думала, думала, да и не заметила,
как снесла яйцо.
     - А ну тебя, вечно что-нибудь приплетешь.
     - Слушай, друг, сейчас  посадят  Прометея  в  колесницу  Зевса.  Хочешь
посмотреть, пойдем, - полушепотом  проговорил  Амир,  наклонившись  почти  к
самому уху Хакима.
     Хаким не понял его. Тогда Амир, хотя в комнате никого не было,  так  же
полушепотом рассказал другу, как Шамиль собирается покинуть город...
     Пока они собрались и пришли к  дому  Нуртазы,  расположенному  как  раз
возле татарской мечети, Шамиль, посадив отца в сани султана Аруна-тюре,  был
уже  далеко  за   городом.   Он   скакал   впереди   саней,   как   адъютант
султана-полицмейстера, и слышал за спиной громкие  возгласы  кучера  Жамака,
подгонявшего вороных.


4

     Лютые ветры, всю неделю свирепо  дувшие  с  Сары-Арки,  ночью  внезапно
стихли; к рассвету с юга повеяло теплом. Тяжелые серые тучи угрюмо  поползли
по небу, сгущаясь, придавливая землю, стелясь туманом над Яиком, обволакивая
сырой хмарью холмы в степях. Подтаял  и  осел  матово-лазоревый  снег.  Днем
почти ни разу не появлялось солнце, а к вечеру тучи совсем сгустились, и  на
землю упала молочно-белая мгла...
     Верный  признак  весны  -  над  городом   сегодня   впервые   появилась
утка-кряква, она летела к Шагану.
     Абдрахман, держа грабли одной рукой, сгребал во  дворе  мусор.  Заметив
уток в сером небе, залюбовался их полетом и смотрел до  тех  пор,  пока  они
совершенно не скрылись  из  виду.  На  душе  как-то  стало  теплее  от  этих
предвестников весны,  -  казалось,  они  несли  на  своих  крыльях  какую-то
радость. Уток уже не было видно, а Абдрахман все смотрел и смотрел  в  небо,
наслаждаясь весенней свежестью, затем тяжело вздохнул и  снова  принялся  за
свою работу. Он убирал двор, потому что тоскливо и скучно было сидеть одному
в комнате. Маленький домик вдовы Магрипы и  небольшой  котлообразный  дворик
напоминали ему далекий родной аул...
     Там, во дворе,  возле  низкой  землянки,  так  же  весною  был  повсюду
разбросан мусор, так же местами бугрился нерастаявший снег, плавали в  лужах
стебельки  соломы  и  ветки.  Шатаясь,  как  призраки,  бродили  по   дворам
исхудавшие за зиму коровы и овцы. С  тоской  поглядывая  на  серые,  еще  не
успевшие зазеленеть  луга,  они  подбирали  все,  что  попадалось  на  пути:
полувтоптанную в грязь солому, разные будылья  и  стебельки,  прелый  камыш.
Воду пили прямо из луж, утопая ногами в размякшей земле. Когда еще Абдрахман
был маленьким, у них по двору ходила старая красная корова. Однажды она  так
отощала к весне, что уже не могла подняться. Тазовые кости выпирали из боков
так сильно, что казалось, вот-вот они прорвут кожу. Абдрахман с отцом тянули
за хвост этот живой  скелет,  пытаясь  поднять  ее  на  ноги,  но  все  было
напрасно. Абдрахман живо вспомнил все это  теперь,  глядя  на  худую  корову
Магрипы, которая тоже была кожа да кости. Но она еще вставала  на  ноги  без
посторонней помощи. Корова лежала  сейчас  с  заветренной  стороны  сарая  и
жевала жвачку, пуская слюну и  время  от  времени  жмуря  глаза,  словно  от
удовольствия.
     Абдрахман не стал тревожить корову, только подгреб около  нее  мусор  и
стал убирать другую  часть  двора.  Иногда  он  останавливался  и  осторожно
ощупывал пальцами больное плечо. Ранка засыхала, но плечо ныло, и  Абдрахман
опасался, что переломлена ключица. "Пусть даже и  переломлена,  не  беда,  -
мысленно успокаивал он себя. - Заживет... Могло быть и хуже, могли  и  вовсе
убить..."
     За  спиной  неожиданно  скрипнули  доски  забора.  Абдрахман  мгновенно
повернулся: в серые, обветренные и выжженные солнцем  доски  впились  чьи-то
детские пальцы.  Пока  он  соображал,  кто  это  может  лезть  через  забор,
показалась круглая голова Сями. Абдрахман поспешил к мальчику, чтобы  помочь
спрыгнуть ему на землю, но, едва сделал несколько шагов,  Сями  уже  был  на
земле.
     - Тише, упадешь!
     Сями, запыхавшись, побежал к Абдрахману:
     - Скорее прячьтесь в дом!.. Вас могут увидеть!..
     Мальчик тяжело дышал, по его широко открытым глазам было видно, что  он
сильно напуган.
     - Разве кто-нибудь спрашивал обо мне? - нетерпеливо  спросил  Абдрахман
Сями. - Ты что-нибудь слышал?.. Кто может увидеть меня?..
     - Шел я сейчас мимо татарской  мечети,  смотрю,  догоняет  меня  толмач
Курбанов и кричит: "Постой, мальчик, отнеси-ка вот  эту  бумажку  Абдрахману
Айтиеву!.." Посмотрел я на него и сразу понял, что обманывает. Я сделал вид,
что совсем не знаю вас, и сам спросил толмача: "А кто такой этот Айтиев?"  -
"Ну, большевик Айтиев, который часто приходит к вам в дом", - ответил  он  и
нахмурил брови. "Не знаю", - сказал я  ему  и  пошел.  А  он  опять  кричит:
"Постой, постой, я тебе денег дам!.." - и за мной. Я бегом, только не домой,
а совсем в другую сторону. Почти полгорода обежал,  пока  сюда  добрался.  А
через забор - это чтобы никто не видел, в какой двор я  вошел,  -  торопливо
рассказал мальчик.
     - Спасибо, родной, - сказал Абдрахман. - Курбанов  один  тебя  встретил
или с ним еще кто-нибудь был?
     - Вместе с толмачом был еще высокий человек, но он ничего не говорил.
     Абдрахман стал  перебирать  в  памяти  всех  знакомых  людей,  стараясь
угадать, кто же это был с толмачом высокий. Курбанова он знал хорошо,  много
раз встречался с ним и даже имел продолжительные  беседы.  "Что  за  дело  у
толмача ко мне? Или он уже продался белым генералам? Но ведь он  был  против
царя, враждебно относился к колониальной  системе.  Однако  он  ненавидит  и
революцию!.. Чего же хочет этот Курбанов? И Керенский ему тоже, кажется,  не
по душе пришелся. Вот уж где истинно  отвратительный  тип.  Как  назвал  его
Баке?.. Кажется, нигилистом? Да, да, нигилистом. Нет, толмач не нигилист,  а
во сто крат хуже!.. Надо подальше держаться ото всех этих негодяев..."
     - Хорошо ты сделал, Сями, что не сказал, где я нахожусь. Непонятные они
люди, а может быть, даже и вредные...


5

     Когда Амир,  ничего  не  знавший  об  отце,  вошел  в  дом  Магрипы,  у
Абдрахмана больно  сжалось  сердце.  Стараясь  скрыть  свою  слабость  перед
молодым человеком, он отошел к окну и, делая вид,  что  хочет  взглянуть  на
улицу, незаметно смахнул рукавом навернувшиеся слезы. Амир  не  заметил  его
волнения, он так был изумлен и поражен изменившейся  внешностью  Абдрахмана,
что от удивления и неожиданности  даже  раскрыл  рот.  Куда  делись  густые,
черные, жесткие из волосы, которые Абдрахман всегда зачесывал назад?  Из-под
татарской тюбетейки  выглядывала  синеватая,  наголо  обритая  кожа  черепа,
совершенно исчезли с верхней губы красивые усы, ввалившиеся  щеки  придавали
когда-то круглому лицу  продолговатую,  овальную  форму.  Смуглое  лицо  его
словно кто покрыл воском. В довершение ко всему левая рука,  полусогнутая  в
локте, беспомощно висела на полотенце,  перекинутом  через  шею.  Долгополый
татарский бешмет наглухо застегнут.
     Амир очень уважал Абдрахмана и никогда не шутил и не  острил  при  нем,
хотя от природы любил сострить и даже с отцом  не  раз  вступал  в  шутливую
перепалку; ему не хотелось, чтобы этот умный человек подумал о нем нехорошо,
считал его легкомысленным гимназистом. И сейчас он сдерживал себя, чтобы  не
засмеяться и не  сострить,  хотя  вид  у  Абдрахмана  был  явно  смешной,  в
татарском бешмете и тюбетейке на  бритой  голове  он  походил  на  циркового
актера перед выходом к публике.  И  еще  с  одним  человеком  Амир  мысленно
сравнил Абдрахмана: "Как слепой начетчик Касен, что целыми  днями  торчит  у
входа в канаху..."*
     ______________
     * Канаха - особая келья  в  мечети,  где  священнослужители  поодиночке
читают проповеди своим преемникам.

     - Проходи, иди сюда... - тихо позвал его Абдрахман.
     Амир подошел.
     - У меня есть одна бумажка, надо ее тебе...
     Не докончив фразы, Абдрахман  как-то  сразу  засуетился,  достал  из-за
потускневшего зеркала мусульманскую книгу и стал торопливо перелистывать ее.
Наткнувшись на сложенную вчетверо бумажку, он осторожно расправил  ее  одной
рукой и приблизил к глазам, словно хотел выяснить, та ли это бумажка.
     - Дядя Абдрахман, это письмо от папы? - нетерпеливо спросил Амир и тоже
попытался заглянуть в исписанный листок. "О чем же  пишет  отец?  -  подумал
он. - Наверное, уже дома и шлет привет от мамы?.."
     - Нет, не от папы, Амиржан, а о нем...
     Абдрахман подал письмо Амиру и, отойдя к окну, взялся рукой за  голову,
словно ощущал в висках какую-то страшную боль.
     Амир взял письмо и стал торопливо читать:

     "Уважаемый товарищ Дмитриев!
     Очень прошу вас извинить меня за то,  что  на  чтение  этого  письма  я
отнимаю  у  вас  несколько  минут   вашего   драгоценного   времени,   столь
необходимого вам для нашего общего народного дела, однако и эта записка есть
частица того большого дела, которому вы отдаете все свои силы.
     Письмо сие пишет вам учитель  сельской  школы  из  села  Требухи.  Вам,
вероятно,  известно,  что  уроженец  нашего  села  Игнат  Быков  был  избран
председателем поселкового Совдепа. Его  избрал  народ.  Проще  говоря,  наши
крестьяне-бедняки на сходе порешили поставить во главе новой  власти  самого
честного труженика села Игната Быкова. Будучи председателем  Совдепа,  Быков
сделал  много  добра  для  бедняков.  Наших   кулаков-мироедов   Пескова   и
Калашникова обложили большим налогом. Эти два  богача  -  самые  кровожадные
люди в селе. Почти все лучшие земельные угодья принадлежат им,  они  владеют
пашнями и выпасами, у них множество скота. И мельница ихняя, и конный  завод
тоже принадлежит им. Быков отобрал у Пескова и Калашникова землю и отдал  ее
беднякам. Реквизировал у этих кулаков хлеб и тоже отдал  сиротам  и  вдовам,
чьи кормильцы погибли на войне. И вот  выше  указанные  мироеды,  тая  лютую
ненависть и смертельную злобу к народному заступнику, замыслили против  него
большое коварство..."
     "Быков?.. Быков?.. - Амир вспомнил, что он  сидел  в  тюрьме  вместе  с
каким-то Быковым, тот был в очень тяжелом состоянии. - Это, наверное, о  нем
говорится в письме. Но для чего дядя  Абдрахман  заставил  меня  читать  это
все?.."
     Амир снова побежал глазами по строчкам:
     "...В  прошедший  четверг,  то  есть  марта  27-го  дня,   сын   кулака
Калашникова, офицер царской армии,  собрав  вокруг  себя  шайку  вооруженных
людей, напал на возвращавшегося из Уральска товарища Быкова и ехавшего месте
с ним комиссара..."
     У Амира, едва он дочитал до слова "комиссар",  екнуло  сердце,  ослабли
руки и неприятный холодок пробежал по телу. Он вспомнил  отца,  всего  шесть
дней назад уехавшего по заданию исполкома... У ворот  стояла  рыжая  лошадь,
запряженная в сани. На санях - уже немолодой русский, среднего роста... "Это
и был Быков?!" Амир  мысленно  перенесся  в  тот  маленький  домик  -  место
прощания с отцом. Вот отец, задумавшись, сидит у окна... Амир  словно  вновь
слышит, как тихо говорит ему отец: "Что-то голова разболелась, Амир, нет