зывали: - Веди его в медресе!..
     Как ни старался Хален привлечь детей в русско-киргизскую школу, это ему
не удавалось, мешали хазреты, ишаны, магзумы.
     Только один хаджи Жунус давал своим детям русское образование  и  ни  в
какое медресе не соглашался их посылать. Его  старший  сын  Хаким  учился  в
Джамбейтинской русско-киргизской школе у Халена, и, когда  учитель  переехал
жить в аул, хаджи привел ему своих младших сыновей - Алибека и Адильбека.
     - Хален, ты учил Хакима, и я  вполне  доволен  тобой,  -  сказал  хаджи
Жунус. - Теперь я отдаю в твои руки  и  вот  этих  своих  двух  сорванцов...
Обучай их грамоте. За оплату не беспокойся, постараюсь хорошо  отблагодарить
тебя, ведь мы же соседи и даже немного родственниками доводимся...
     Старик Жунус, хотя и был хаджи  -  когда-то  совершил  паломничество  в
Мекку, а теперь собирался  стать  мюридом  хазрета,  жил  далеко  не  одними
религиозными наставлениями, он делал все по своему разумению, был  прямым  и
честным  человеком  и  в  людях  тоже  уважал  правду  и  честность.  Он  не
задумывался над тем, как воспримут его слова,  -  говорил  правду  в  глаза,
поэтому даже  многие  богачи  опасались  его,  не  перечили  ему,  старались
подладиться под крутой характер своенравного  хаджи  и  делали  то,  что  он
говорил.
     Из пяти учеников Халена, которых обучал он этой зимой, двое как  раз  и
были сыновьями  Жунуса.  Третий  ученик  -  сын  двоюродного  брата  учителя
Ертлеуа, а остальные двое - мальчики из аула, расположенного у самого  устья
Анхаты. Один из них - сын приказчика Байеса, другой  сын  -  расчетливого  и
энергичного Батыра. По пятницам эти двое уезжали к себе в аул и жили там  по
два-три дня, а иногда пропадали по целой неделе и срывали занятия.
     С наступлением весны у Халена не стало и  этих  учеников.  Привыкший  к
постоянной работе, учитель  загрустил,  затосковал,  он  вдруг  почувствовал
вокруг себя какую-то пустоту, и ощущение этой пустоты  еще  больше  угнетало
его. Не было и хороших собеседников, потому что еще не все аулы перекочевали
на джайляу. Тосковал Хален и по газетам и журналам, которых на  этом  летнем
пастбище совершенно невозможно было  достать.  Пастбище,  замкнутое  с  двух
сторон степными речками, находилось в стороне от больших дорог,  сюда  никто
не приезжал ни из уезда, ни из волости, а если и приезжал кто, то только  по
делу.
     В эту весну запаздывал с перекочевкой и аул Жунуса. Хаджи обещал Халену
приехать на джайляу сразу же вслед за ним, через два-три дня,  но  почему-то
задерживался.  Учитель  догадывался  почему.  Старший   сын   Жунуса   Хаким
заканчивал в Теке реальное училище, и  родные  ждали  его  возвращения.  Шла
вторая неделя, а Хаким все не приезжал, и аул Жунуса  по-прежнему  оставался
на зимовке.
     "Если бы перекочевал Жунус, сразу на джайляу стало бы веселее. Хаджи  -
человек энергичный, знает толк  в  хозяйстве,  может  многое  подсказать.  И
собеседник он приятный, сам рассказывает много и любит слушать. Если бы  все
люди были такими... Хороший старик,  всегда  за  правду  стоит..."  -  думал
учитель,  вглядываясь  в  степь.  Он  надеялся  увидеть  кочевку  Жунуса.  В
последнее время учитель особенно сдружился со стариком, делился с ним  всеми
сокровенными думами и теперь с нетерпением ждал его на джайляу.
     - Макка, - войдя в юрту, сказал Хален, - не пора ли  гнать  кобылиц  на
луг?.. Наверное, и жеребята пить захотели...
     - Рано еще... - ответила Макка, продолжая  полоскать  в  ведре  кожаный
подойник.
     - Нет, не рано.
     - Ну что ж, пора так пора... На реку хочешь?..  Ты  опять  сегодня  все
утро смотрел на дорогу, будто кого-то ждешь с базара.
     - Угадала, Макка. Я жду, только не с базара... ты же знаешь, я не  могу
жить без газет, журналов, книг, без  уроков.  На  днях  должен  приехать  из
города сын Жунуса, а может, уже и приехал, вот его я  и  жду.  Он  наверняка
привезет что-нибудь новенькое почитать.
     Она знала, что муж скучает по школе, по учительской работе, но ничем не
могла ему помочь.  Искоса  взглянув  на  скучное  лицо  Халена,  она  тяжело
вздохнула и пошла доить кобылицу.


2

     Когда Макка закончила дойку, Хален погнал кобылиц  и  жеребят  к  реке.
Впереди, как всегда, бежала вороная кобыла. Спустившись  с  яра,  она  смело
вошла в воду и, вытянув шею, начала пить. По мере того как вода мутнела у ее
ног, она продвигалась все дальше и дальше в реку, вместе с ней вошел в  воду
и жеребенок, он едва касался копытами дна, почти плавал. Сходя  по  тропинке
вниз, учитель с опаской смотрел, как жеребенок задирал вверх  голову,  рыжая
спинка его то и дело захлестывалась волной. Напившись, кобыла вышла из  воды
и рысцой затрусила к лугу. За ней потянулся весь табунок.
     Хален стоял на берегу и смотрел, как медленно успокаивалась и  светлела
вода после ухода кобыл. Было тихо,  безветренно.  Но  вот  со  степи  пахнул
легкий ветерок, и спокойная речная  гладь  вмиг  покрылась  кудрявой  рябью.
Солнце  перевалило  за  полдень.  На  противоположном  берегу  из  камышовых
зарослей выплыли две утки-лысухи и, чего-то испугавшись,  снова  скрылись  в
зеленом тростнике. Почти  под  самым  яром  Хален  заметил  голову  нырка  с
взлохмаченным хохолком. Нырок скрылся под водой, и минуты две  его  не  было
видно. Учитель с интересом стал наблюдать, где появится  эта  хитрая  птица.
Хохлатая голова нырка показалась почти у самых тростников и  снова  скрылась
под водой.
     То там, то здесь слышались всплески. Это маленькие рыбешки,  вспугнутые
крупной рыбой, на вершок выскакивают из воды и снова с плеском падают в нее.
В лицо дует свежий ветерок, донося из камышей кряканье  уток.  Где-то  среди
мшистых кочек квакнула лягушка, ей ответила вторая, и вскоре заголосил целый
хор лягушачьих голосов. Звуки с каждой минутой все  нарастали  и  нарастали.
"Красиво под вечер на реке..." - подумал учитель. С противоположного  берега
послышалась  радостная  песня.  Хален  улыбнулся,  вслушиваясь,   но   песня
неожиданно  оборвалась.  "Кто  это?.."  -  мысленно  проговорил  учитель   и
посмотрел в сторону аула -  возле  юрт  никого  не  было,  ни  человека,  ни
скотины, тишина. Бедные юрты сейчас показались  Халену  особенно  убогими  и
невзрачными, как серые  пни;  они  только  нарушали  красоту  степи  и  были
совершенно лишними и  чужими  на  устланном  яркими  цветами  зеленом  ковре
джайляу. Учитель тяжело вздохнул и снова повернулся к реке.  "Да,  бедно  мы
живем, убого, а ведь вокруг такое богатство!.. И люди у нас в ауле вроде  не
ленивые, горы могут ворочать. Но почему они все несчастны? Почему нет у  них
настоящей  работы?.."  Снова  послышалась  песня.  Хален   стал   пристально
всматриваться  в  противоположный  берег  -  между  густых  зарослей  ивняка
мелькнула фигура всадника. Страстная, полная силы и жизни мелодия вырывалась
из ивняка на простор.  Песня  сливалась  со  звуками  приречья,  дополняя  и
усиливая их; свежий речной ветерок подхватывал радостную мелодию и уносил ее
далеко в степь. Чем ближе подъезжал всадник, тем песня звучала все громче  и
громче, отчетливее слышались слова:

                      Только две коровы у Мухита,
                      Только двух телят он к лету ждет,
                      Юрта его светится, как сито,
                      Но Мухита горе не берет...

     - Бедна наша жизнь, а в песнях -  красивая,  -  проговорил  учитель,  с
наслаждением слушая  песню.  Бодрая  мелодия  проникала  в  сердце  учителя,
волновала и радовала, уводила в мир веселья и счастья.  Учитель  смотрел  на
всадника, и приподнятое настроение джигита передавалось ему. Всадник свернул
с тропинки и, подъехав к самому берегу, остановился напротив Халена. И  хотя
певец был теперь весь на виду, голос его слышался  приглушенно  и  слабо,  -
джигит, узнав стоявшего у яра учителя, смутился и стал петь  тише.  Хален  с
трудом разобрал слова последнего куплета:

                   На соль Туз-тобе я смотрю с удивленьем,
                   Я встретить косинскую девушку рад,
                   Но сесть на коня не могу от волненья,
                   Лишь вспомню любимой приветливый взгляд.

     Еще издали, по голосу, учитель определил, что это едет джигит  Аманкул.
"Знаю, дружок, чему ты  радуешься,  к  кому  едешь..."  -  подумал  учитель,
приветливо и ласково глядя на всадника и улыбаясь. А всадник, ловко спрыгнув
на землю, начал расседлывать лошадь.
     Аманкул был младшим  братом  батрака  Рахманкула  и  доводился  дальним
родственником учителю. Летом он пас табуны богатого и  известного  в  округе
хаджи  Шугула.  Сейчас  Аманкул  возвращался  домой  из  аула  Шугула,   что
располагался километрах в пятнадцати вниз по течению реки.
     Шугул редко отпускал Аманкула домой, но  джигит  все  же  ухитрялся  по
нескольку раз в неделю бывать в родном ауле. В разное время приезжал он:  то
вечером, то поздней ночью,  а  то  и  днем,  как  сегодня.  Он  был  аульным
весельчаком - шутником и острословом, без него не проходило ни одной свадьбы
и ни одного празднества в округе. Он словно по запаху угадывал, где  в  этот
вечер будет веселье, и всегда успевал приехать к самому  разгару  торжества.
Первым   узнавал   Аманкул   разные   степные   новости,   значительные    и
незначительные, и рассказывал их своим одноаульцам. Люди его любили,  всегда
ждали его приезда.
     Обрадовался и Хален приезду Аманкула.  Он  с  нетерпением  ждал,  когда
джигит переправится на эту, сторону. Но  джигит  не  торопился,  он  спрятал
седло под развесистый ивовый куст, привязал лошадь арканом и пустил  пастись
на лужайку. Затем выволок из камыша лодку, слил из  нее  воду  и  спустил  в
реку. Постояв еще немного на берегу, словно раздумывая, как лучше  переплыть
реку, он сел наконец в лодку и  стал  наискось  пересекать  быстрину.  Хален
неторопливо пошел по пологому песчаному берегу к тому месту, где должна была
пристать лодка.
     - Ассаламуалейкум, Хален-ага! - крикнул Аманкул, изо всей силы  налегая
на весла.
     Плоскодонная   казахская   лодка,   подпрыгивая   на   волнах,   быстро
приближалась к песчаному откосу. Вода  вспенивалась  за  кормой,  разбегаясь
двумя кружевными волнами. Но вот днище заскрипело о песок - лодка  почти  на
аршин выскочила на берег.
     - Ассаламуалейкум, Аманкул! Как здоровье?
     - Ничего, пока не жалуюсь, ага, - весело ответил джигит.  Он  выпрыгнул
из лодки и за цепь вытащил ее на песок.  -  Как  ваше  здоровье?  Все  ли  в
порядке дома, как поживает аул?
     - Все благополучно. Тебя вот только давно не было, соскучились. Ждем.
     Аманкул, заметив лукавую улыбку, нарочито обиженно сказал:
     - Ох, Хален-ага, вы всегда подшучиваете надо мной. Вас не  поймешь,  то
ли вы правду говорите, то ли нарочно... Если ждут  меня,  то  что  ж...  вот
приехал.
     - Нет, нет, Аманкул, шутки в сторону, я сам тебя первый жду. Одевайся и
идем в аул.
     Аманкул посмотрел на свои босые  ноги,  засученные  до  колен  брюки  и
покачал головой. Как разулся он на том берегу, разыскивая в  камышах  лодку,
так и не обувался. Кожаные сапоги, сшитые на прямую колодку, лежали в лодке.
Он быстро обулся, отряхнул полы теплого, на  верблюжьей  шерсти,  чекменя  и
вместе с учителем зашагал по тропинке к аулу.
     - Прямо от Шугула или заезжал по пути в  какие-нибудь  другие  аулы?  -
спросил Хален. Ему хотелось поскорее услышать от Аманкула новости.
     - Ни в какие аулы я не заезжал, Хален-ага. Еду  прямо  из  Мыншукыра  с
пастбищ, от табунов. Даже к Шугулу не заглядывал, а то разве бы он  отпустил
меня. Хоть умри, ни за что не отпустит. Прямо  от  табунов  и  сюда...  Ехал
по-за Ханжуртами... Правда, в аул Сагу заезжал, но там я был совсем недолго,
даже с лошади не слезал. А еще к  зимовке  Жунуса  подъезжал,  не  к  самому
Жунусу, а к Кадесу. Еду, значит, смотрю: на кстау*  Жунуса  кони  оседланные
стоят. Дай-ка, думаю,  узнаю,  чьи  это  кони,  вот  и  подвернул  к  Бекею.
Спрашиваю: "Кто это приехал к хаджи и откуда?" -  "Сын,  -  отвечает,  -  из
Теке..." Это Хаким, значит. Да-а, а Кадес говорит,  что  сын  Жунуса  теперь
будет  большим  начальником!..  Там  сейчас  пиршество  вовсю  идет.  Барана
закололи, но я не стал ждать, пока мясо сварится, его только при мне в котлы
заложили... Я  же  знал,  что  меня  здесь  в  ауле  ждут,  вот  и  поспешил
приехать, - шутливо докончил Аманкул.
     ______________
     * Кстау - зимовка.

     - Постой, постой, ты так тараторишь, что  тебя  трудно  понять.  Хаким,
значит,  приехал?  Каким  же  он  начальником  хочет  быть?  Ты  что-то  тут
путаешь...
     - Хален-ага, ничего я не путаю. Лопнуть мне на этом месте, если я  вру.
Это мне Кадес говорил, что сын Жунуса теперь будет  большим  начальником.  А
почему бы ему и не быть начальником? Ведь старик Жунус только и  мечтает  об
этом. Сын Шугала Ихлас держит в своих руках весь Кзыл-Уй, вот и Жунус хочет,
чтобы и его сын был таким же. Да, да, не смотрите на меня так, Хален-ага,  я
как раз говорю про Хакима, который приехал из Теке, а не про  кого  другого.
Таким стал важным, мимо прошел и даже не посмотрел, - дескать, что  с  тобой
здороваться... Не узнает своих земляков. Конечно, ему можно задирать голову,
ведь отец его - хаджи Жунус!  Почти  что  Шугул!..  Именно  почти  что...  и
только. Я скажу, никогда не догнать этому неотесанному  чурбаку  и  грубияну
Жунусу Шугула. И за что только люди его  называют  хаджи?  Тоже  мне  хаджи,
разговаривать-то как следует не умеет. Ведь он как со мной говорил?.. Увидел
меня и, вместо того чтобы поздороваться, кричит: "Эй ты, шугуловская гончая,
откуда едешь?" Хм, значит, я - гончая собака. За что он меня так, а? Будто я
ему молоко испортил, - сказал Аманкул, хмурясь. Он  был  недоволен  стариком
Жунусом и его сыном и теперь всячески старался очернить их перед учителем.
     - Ты, я вижу, здорово обиделся на Жунуса. Разве ты до сих пор не знаешь
характера старика? Если и сказал он тебе: "Эй ты, шугуловская  гончая..."  -
так вовсе не желал тебя оскорбить, он просто  злится  на  Шугула,  только  и
всего. Но он не такой, как Шугул, намного беднее его, да  и  человечности  в
нем больше. Как ты ни говори, а хаджи Жунус умный человек, он  много  делает
добра людям. А каким начальником хочет стать Хаким?  Этого  не  сказал  тебе
Кадес?.. Странно, неужели Хаким и в самом деле этого  хочет?  Странно.  Нет,
Аманкул, ты все-таки что-то напутал.
     - Эх, Хален-ага, вы все стараетесь обелить хаджи Жунуса, потому что  он
ваш друг. А вообще-то он противный человек, и хвалить его не  за  что.  Оно,
может быть, и верно, что Жунус не  такой,  как  Шугул,  но  какая  для  нас,
батраков-пастухов, разница, Шугул ли это, или Жунус, или еще кто  другой,  -
все равно нам от них нечего добра ждать. Большебек - вот  кто  может  помочь
бедным людям, вот кто может защитить  нас,  пастухов...  Да,  чуть  было  не
забыл, Хален-ага, приказчик Байес передавал вам большой привет. Сказал,  что
скоро вместе с Абеке приедут к вам в гости. Знаете,  кто  такой  Абеке?  Вот
он - настоящий человек! Когда я зашел в лавку к Байесу, он был там.  Подошел
ко мне, похлопал по плечу и сказал:  "Ты,  джигит,  не  унывай,  что  пасешь
лошадей Шугула. Скот будет принадлежать тем, кто его пасет, а земля - кто ее
обрабатывает. Скоро, говорит, придет рабочая власть, которая будет  защищать
бедных и заботиться о них". Вот это действительно умно  сказано.  Да,  Байес
попросил меня передать вам лично в руки  кое-какие  бумаги.  Так  и  сказал:
"Лично!" Я  ему  ответил,  что  вы  доводитесь  мне  родным  ага  и  поэтому
беспокоиться совершенно не следует, бумаги будут переданы  лично  в  руки...
Умные люди, - я говорю про Абеке и Баке, - справедливые. - Аманкул не  спеша
вынул из-за пазухи сверток желтой бумаги,  перевязанный  сученой  ниткой,  и
передал его Халену.
     - Абеке, говоришь?..  Кто  он  такой?  -  переспросил  Хален,  принимая
сверток. Он стал перебирать в памяти всех Абеке, каких только знал, стараясь
угадать, кто же мог быть в лавке у Байеса.
     Словоохотливый Аманкул лукаво взглянул на учителя, как бы говоря:  "Это
большая тайна!.." И хотя вокруг никого не было, Аманкул стал оглядываться по
сторонам, словно опасался,  что  его  могут  подслушать.  Затем  полушепотом
заговорил:
     - Это тот Абеке, который из Теке приехал. Вы должны  его  знать.  Он-то
вас хорошо знает. Он - большебек!.. Первый  раз  я  увидел  его  недели  две
назад. Ехал с пастбища домой под вечер, ну и завернул в аул Сагу, потому что
там джигиты ойын* хотели организовать. Приехал в аул, а там  никакого  ойына
нет. "Почему?" - спрашиваю. Мне говорят: "Нет ни сладостей, ни  фруктов".  -
"Пойдемте в лавку Байеса", - говорю джигитам. "Были, ничего у него  нет".  Я
настаиваю: "Пойдемте, есть у него, только надо хорошенько попросить". И  мы,
значит, пошли с Сагингали. Заходим в лавку, а там вместо Байеса  этот  самый
Абеке за прилавком. Ну, я его, конечно, не знал. Говорю, что нам, мол, то-то
и то-то нужно. А он: "Сейчас, джигиты, нет ни конфет,  ни  кренделей.  Какие
могут быть сладости во время войны?! Конфеты будете кушать,  когда  прогоним
казачьих атаманов и баев. Вам самим их надо прогонять, вот что делать, а  не
о конфетах думать. Да вы знаете, говорит, что  сейчас  происходит  на  белом
свете? Русские, говорит, уже прогнали своих богачей и сами хозяевами  стали.
У них теперь и земля и скот  принадлежат  бедным..."  Стоим  мы,  значит,  и
слушаем, разинув рты. Когда вышли из лавки, я спросил у Сагингали: "Что  это
за человек?" Сагингали по секрету сказал мне, что это большой человек, умный
и добрый. "Большебек он, говорит, и приехал к нам из Теке..."
     ______________
     * Ойын - игра (вечеринка).

     - Сколько ему приблизительно лет, какой он из себя?
     - Примерно столько же, сколько и вам. Чернявый такой,  роста  среднего.
Усов  не  носит,  когда  говорит,  то  кажется,  насквозь  пронизывает  тебя
взглядом, - охотно пояснил Аманкул.
     Из длинного и сбивчивого  рассказа  Аманкула  учитель  все  же  кое-как
понял, кто такой  Абеке.  Многое  объяснили  Халену  слова:  "Надо  прогнать
казачьих атаманов и баев!.." Он стал мысленно рассуждать: "Так мог  говорить
только большевик Абдрахман Айтиев. Конечно, Абдрахман - это и есть  Абеке...
Но что же тогда выходит: говорили, что в Теке разогнали  съезд  крестьянских
депутатов,  разгромили  Совдеп  и  всех  большевиков  арестовали.  Наверное,
Абдрахману удалось бежать из тюрьмы. Но зачем же он к нам сюда приехал? Ведь
Джамбейтинское правительство его тоже не помилует..."
     Когда подошли к аулу, Аманкул, попрощавшись, свернул к  своей  юрте,  а
учитель торопливо зашагал к своей. Он был так занят мыслями  об  Абдрахмане,
что не заметил, как удивленно и пристально посмотрела на него жена.  Подойдя
к столу, Хален начал быстро распаковывать сверток.


3

     Весь день и вечер учитель читал  присланные  Байесом  газеты  и  писал.
После ужина снова сел за чтение.
     - Чего не ложишься? Всю ночь, что ли, читать будешь?  Сам  не  спишь  и
другим не даешь. Что с тобой  случилось  сегодня?  -  проснувшись,  спросила
жена.
     Было далеко за полночь, а Хален все продолжал  шелестеть  газетами.  На
столике тускло мерцала керосиновая лампа.
     - Спи, спи, - ответил он ей, на  минуту  отрываясь  от  чтения.  -  Все
хорошо, все прекрасно...
     - Что же хорошего?..  О  чем  ты  говоришь?  С  тобой  что-то  неладное
творится. Сам с собой разговариваешь, словно  бредишь.  Все  твердишь:  "Вот
молодец Абдрахман!.." Кто такой этот Абдрахман?
     - Ничего со мной не творится, все в порядке.  Просто  читаю  газеты,  и
все, а Абдрахман - это джигит,  с  которым  я  когда-то  вместе  учился.  Он
прислал мне эти газеты и письмо. Обещает на днях сам приехать. Ну спи,  спи,
а то детей разбудишь, а об Абдрахмане я тебе как-нибудь потом расскажу.
     - Как же