уже было поздно.
     У входа его остановил дежурный офицер и, приняв за обычного  просителя,
начал допрашивать, по какому поводу и с каким заявлением  он  пришел.  Когда
Яковлев сказал, что он - один из руководителей областного Совдепа и  требует
встречи с наказным атаманом, офицер с любопытством оглядел его и  потребовал
документы. Он долго рассматривал поданную бумагу, потом покрутил ее в  руках
и повел Яковлева к дежурному капитану.
     Услышав:  "Член  облсовдепа..."  -  капитан  поднял  голову  и  в  упор
посмотрел на вошедшего.
     - Вашим вопросом сейчас занимается господин Михеев, - отрывисто  сказал
он. - Давайте заявление, я передам его лично в руки его превосходительства.
     - Господин капитан, - бодрясь, начал Яковлев, - я приехал не для подачи
заявления, а для ведения переговоров. Сейчас не  то  время,  чтобы  генералы
презирали нас, трудовой народ, надо бы и вам это знать. Сейчас наша  власть,
и я требую...
     - Господин Яковлев, нотации будете читать в другом месте и  для  другой
аудитории. Здесь мы сами можем дать вам урок по политике!  -  грубо  оборвал
его капитан. - Однако, если их превосходительство  пожелает  побеседовать  с
вами, я доложу  им  о  вас,  -  и  капитан  скрылся  за  массивными  дверями
генеральского кабинета.
     Через несколько минут он вернулся в приемную:
     - Их превосходительство господин Михеев просит вас к себе.
     Невысокий подвижный мужчина средних лет с черными блестящими глазами  и
сединой  на  висках,  Михеев  встретил  Яковлева,  как  хорошего  знакомого.
Добродушно улыбаясь, пожал ему руку и усадил в кресло. Сам  сел  напротив  и
заговорил о погоде, о затянувшейся зиме в этом году, о  том,  что  в  городе
пустеют лавки, а товары не завозятся. Ни словом не обмолвился он о  брожении
в городе, ничем не упрекнул Совдеп и большевиков. Со стороны  казалось,  что
Михеев  был  настолько  далек  от  политики,  что  едва  ли  удастся  с  ним
переговорить.
     - Трудно  теперь  хорошего  табачку  достать,  -  продолжал  Михеев,  -
приходится довольствоваться  тем,  что  есть.  Закуривайте,  -  он  протянул
Яковлеву  роскошную  коробку  с  душистым   турецким   табаком.   Лицо   его
расплывалось в улыбке.
     "Какая благовоспитанность! Манеры!.. Какой культурный человек! -  думал
Яковлев. - Сразу  видно:  хорошо  воспитан..."  И  он  проникался  искренним
уважением к собеседнику.
     - Извините,  ваше  превосходительство,  но  я  не  курю.   Спасибо   за
угощение, - Яковлев почтительно наклонил голову.
     Михеев, продолжая улыбаться, глазами настойчиво изучал собеседника.
     Яковлев, когда входил к нему, намеревался сразу же пожаловаться ему  на
грубые поступки караульного офицера и дежурного капитана, но то, как  принял
его Михеев, разрушило  его  планы.  Добродушие  председателя  располагало  к
другому - мирной беседе. Однако надо было что-то предпринимать.  И  Яковлев,
борясь сам с собой, начал:
     - Ваше  превосходительство,  уважаемый   председатель,   вы   являетесь
председателем Войскового правительства. А я,  насколько  вам  уже  известно,
представитель областного Совдепа. По поручению  исполнительного  комитета  я
пришел к вам узнать, какой ответ вы  приготовили  на  условия  Оренбургского
Совдепа. - Он вынул платочек и вытер вспотевший лоб.
     Михеев ответил не сразу. Он с  минуту  сидел  молча,  словно  вспоминая
что-то и  стараясь  понять,  о  чем  говорил  собеседник,  потом  глаза  его
оживились, и он, растягивая слова, заговорил:
     - Вы  упомянули  Оренбургский  Совдеп?..  Да,  да,   что-то   они   нам
присылали...  какие-то  требования  или  даже,   кажется,   ультиматум.   Но
позвольте, для чего этот ультиматум? Он уместен  только  там,  где  люди  не
понимают друг друга или не хотят понимать и вечно ссорятся. Но между нами...
Беда, знаете ли, в том, что некоторые из  образованных  людей  понимают  нас
неверно, а иногда просто совсем не понимают. Думают, раз  генералы,  значит,
обязательно реакционеры.  А  ведь  это  далеко  не  так.  Свобода  человека,
социальный прогресс, стремление к возвышению нации - это задачи века, и  они
одинаковы для всех. И мы, генералы, отнюдь не противники этому. А если кто и
противится,  то  это  только  по  недоразумению.  Сами  подумайте,  господин
Яковлев, какой безумец осмелится возражать против величия  России?  Кому  не
радостно  сознавать,  что  Россия  может  стать  в  ряд  великих  держав   с
просвещенным народом, как цивилизованные западные империи?
     - Ваше превосходительство, эти слова не прямой ответ на мой вопрос.  Вы
еще  не  сказали  мне,  когда  признаете   народное   правительство,   когда
подчинитесь  областному  Совдепу  и,  наконец,  когда  распустите  ваше  так
называемое Войсковое правительство? - осмелел Яковлев.
     Михеев в ответ громко рассмеялся. Яковлев побагровел, в нем  заговорило
самолюбие.
     - Оренбургский Совдеп предъявил вам требование: подчиниться  в  течение
суток! Вы должны это сделать мирным путем и немедленно. В противном  случае,
как только оренбургское войско прибудет, мы  заставим  вас  силой  выполнить
ультиматум.
     При этих словах Михеев потемнел,  но  стараясь  скрыть  свое  волнение,
неловко задвигался на стуле.
     - Войско... В наше время  всего  можно  ожидать:  сегодня  нет  войска,
завтра - вот оно! Но ведь мы не немцы, чтобы против нас  выставлять  войска?
По меньшей мере это все странно.  Ведь  казаки  -  боже  мой!  -  разве  они
добровольно отдадут свое оружие, господин Яковлев?! Нет.  Это  может  решить
только время. А кто же  не  подчинится  народной  власти?..  Постепенно,  не
спеша, как говорится, казаки и сами  сложат  оружие.  А  там  уж  ваше  дело
приучать их к мирной жизни. Кстати, господин Яковлев, ответьте,  пожалуйста,
на такой вопрос: оренбургский комиссар, видимо, нерусский человек?  Как  его
фамилия?..
     - Цвилинг.
     - Да, да, вспомнил... Так вот что я хотел сказать: в ваших Совдепах  уж
очень много Бронштейнов, Цвилингов, Фрунзе, Каменских. Скажите, отчего это у
вас так много жидов и немцев? Да и сами вы, кажется, мордвин?
     - Ваше превосходительство, вы шовинист. Мы не делим людей на нации. Все
люди равны. А вас прошу не переводить разговор на другую тему.
     - Хе-хе-хе!.. Извините, пожалуйста, если мои  слова  вас  огорчили.  Вы
считаете меня шовинистом? Но разве это уж так плохо? Я не вижу в этом ничего
предосудительного. Но вы, кажется, не удовлетворены моими доводами, господин
Яковлев?
     - По существу вы мне ничего не ответили. А ваши небылицы о  том,  будто
казаки не  хотят  складывать  оружия,  рассказывайте  детям.  Возможно,  они
поверят вам. На самом же деле Войсковое правительство противится разоружению
и настраивает казаков против Совдепа. Нам известно, господин Михеев, что  вы
накапливаете силы, вооружаете казаков. Я еще не  встречал  в  жизни  солдат,
которые отказались бы вернуться в родной дом. Казаки - тоже солдаты.
     - Хе-хе-хе, господин Яковлев, теперь мне видно:  вы  не  русский  и  не
разбираетесь в психологии казаков. Казаки - это крестьяне. Но они  не  могут
чувствовать себя спокойно, если рядом с плугом не воткнуты в землю  сабля  и
ружье. Так у них спокон веку заведено. Это - традиция, и берет она начало  с
тех самых времен, когда казаки стали называться  казаками.  Изменить  ее  за
день или за неделю абсолютно невозможно. По традиции казаки собрали  Большой
Круг и избрали себе начальников. А  Круг  созывался  исключительно  по  воле
станичных казаков. Удивительно, как вы не можете этого  понять?  Собственно,
откуда вам, всем этим Цвилингам, знать быт и обычай русского  человека,  его
душу -  того  русского,  который  называет  себя  казаком!..  Между  прочим,
господин Яковлев, вы большевик или меньшевик? - спросил  Михеев,  пристально
глядя на Яковлева.
     - Господин  Михеев,  извините,  господин  председатель,   нет   никакой
надобности знать мои политические убеждения! - отрезал Яковлев, все больше и
больше возмущаясь наглостью собеседника.
     - Конечно, господин Яковлев, ваша воля  -  говорить  или  не  говорить,
каких вы придерживаетесь политических убеждений. Ведь и Керенский и Мартов -
тоже социалисты. Но с  ними  можно  вести  переговоры,  прийти  к  обоюдному
согласию, а с большевиками, подчеркиваю - с убежденными большевиками,  ни  о
чем невозможно договориться. Именно это я и имел в виду,  когда  спросил,  к
какой группе вы примыкаете.
     "Что  он,  насмехается  или  выпытать  что-нибудь  хочет?   -   подумал
Яковлев. - Правильно я говорил на заседании: с генералами надо разговаривать
тогда, когда у  нас  будут  вооруженные  отряды.  А  пока  -  придерживаться
политики: и вы хороши, но и мы не  дурные...  Посмотрим,  товарищ  Дмитриев,
хватит ли у тебя геройства схватиться с  казаками  или  нет?.."  -  мысленно
укорил Яковлев председателя Совдепа.
     - Итак,  ваше  превосходительство,  вы  не  хотите   по   доброй   воле
подчиниться областному Совдепу?  Хорошо.  У  меня  больше  вопросов  нет,  -
проговорил Яковлев, вставая.
     Михеев  сделал  вид,  будто  не  расслышал  его  последних  слов,  и  с
удивлением спросил:
     - Вы уходите?.. Вас отвезут на санях. Долг гостеприимства  -  тех,  кто
приезжает к нам с добрыми, мирными намерениями, встречать доброжелательно  и
с уважением. Вы не можете себе представить, господин Яковлев, какое огромное
удовольствие доставила мне беседа с вами. Да, кстати, мы  с  вами  могли  бы
хлебом-солью встретить вышедшие из Оренбурга войска. Только, к сожалению,  я
не знаю, роты это или полки? И когда они  прибудут  сюда?  Вы,  случаем,  не
знаете, господин Яковлев? - Михеев  подался  вперед  и  замер,  ожидая,  что
ответит Яковлев.
     - Господин председатель, вы, наверное, лучше меня знаете, сколько  дней
потребуется войску, чтобы пройти расстояние в  триста  километров.  Судя  по
вашим словам, сомнительно, что вы  встретите  Оренбургский  отряд  хлебом  и
солью... Впрочем, это доброе намерение. Будьте здоровы!
     - Всего хорошего, господин Яковлев.
     Слегка кивнув головой, Яковлев вышел из кабинета.


3

     - Полезная болтовня!.. Хотел показать  свою  силу...  Ясно:  как  мы  и
предполагали, из Оренбурга вышли войска. Когда я в  разговоре  между  прочим
спросил: "Роты это или полки?.." - он проговорился: "Отряд!.." Отряд  -  это
около батальона, если верить словам Яковлева. Я ему  не  дал  окончательного
отказа, но и ничего конкретного не обещал. Держал, как говорится, на длинной
веревке и вдалбливал в его дубовую  башку,  что  казаки  -  исконные  вояки,
привыкли к оружию и не сразу их можно заставить жить мирно. "Надо, -  говорю
ему, - действовать постепенно, полегоньку, уговорами..." -  говорил  Михеев,
сидя в кабинете у генерала Акутина.
     - Он начальник их или рядовой? - спросил Акутин. Свинцово-бледное  лицо
его продолжало оставаться неподвижным и непроницаемым.
     - Все они там начальники,  а  этот,  что  был  у  меня,  кажется,  тоже
председатель. На язык остер, в шовинизме меня  обвинил.  Ха-ха-ха...  А  при
следующей встрече непременно скажет: "Почему не становитесь большевиком?"  -
Иронизируя, Михеев поглядывал на дверь, словно Яковлев только что  вышел  из
кабинета.
     - Я думаю, вы закончили с ним как положено?
     Михеев чуть сощурил глаза, он понял, на что намекал Акутин -  на  арест
Яковлева.
     - Куда он от нас денется, господин генерал? Ведь  это  дело  нескольких
часов.
     "Хитрый же ты человек, - подумал Акутин, глядя  на  Михеева.  -  Старая
хитрая лисица: не даст ни захлопнуть лапу в капкан, ни следов не оставит. Но
ничего, всему свой черед. Придет время, запляшете  у  меня,  как  на  ежовых
шкурах, босоногое мужичье, серошинельники! Дайте только поднять казачков..."
     Акутин сидел молча, свинцово-бледное  лицо  его,  казалось,  стало  еще
бледнее.
     - По-моему, надо сначала прибрать к рукам поселковых совдеповцев.  Ваше
мнение?.. - холодно обратился он к Михееву.
     - Гм, гм, это, пожалуй, верно...
     ...Как ядовитая степная  змея,  готовясь  напасть  на  жертву,  зловеще
шипит, поводя головой и угрожающе выбрасывая вперед жало, - белые  генералы,
притаившись, ждали удобного момента для нападения. Едва  ушел  Яковлев,  они
собрали военный совет. К атаманам казачьих станиц,  расположенных  восточнее
города, поскакали нарочные с тайным  предписанием:  шестому  полку  Бородина
совместно с дарьинскими казаками встретить Оренбургский отряд  и  разгромить
его, не  допуская  до  города;  седьмому  полку,  соединившись  с  казачьими
сотнями, движущимися  со  стороны  Нижней  Барбашевки,  Бударина  и  Илецка,
подойти к городу и быть готовыми к мятежу.
     Руководство всеми операциями взял на себя генерал Акутин.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

     Когда Амир пришел на  квартиру  отца,  во  дворе  стояла  рыжая  лошадь
Быкова, запряженная в сани. Сам Быков сидел на  санях,  доверху  нагруженных
почерневшей кугой. Кивком головы поздоровавшись с незнакомым человеком, Амир
прошел в дом.
     Мендигерей сидел у окна и курил.
     - Папа, - спросил Амир, подойдя к отцу, - далеко ль так рано  собрался?
В аул?
     Мендигерей ответил не сразу. Он несколько секунд сидел молча,  чувствуя
смертельную усталость и страшную головную  боль.  Веки,  казалось,  налились
свинцом и клонились книзу. Таким он вернулся с заседания Совдепа.  Да  и  на
заседании  как-то  был  задумчив,  не  выступал,   а   только   одобрительно
поддерживал говоривших.
     Вместо ответа он спросил сына:
     - У тебя, случайно, нет порошка от головной боли?
     Только теперь заметил Амир, что лицо у отца  багрово-красное,  а  глаза
помутнели, будто влажный туман гулял под ресницами.
     - Ты болен, папа? Ты так изменился... А  порошок,  кажется,  в  кармане
старого костюма... Я сейчас сбегаю.
     - Нет, нет, не надо. Если здесь нет,  то  не  ходи.  Я  сейчас  уезжаю.
Срочное дело, и задерживаться  я  не  могу.  Только  вот  ждал  тебя,  чтобы
попрощаться.
     - Так ведь у тебя температура! Смотри, как горят щеки!  Разве  можно  в
таком состоянии? Куда же ты едешь?..
     Что-то тревожное проникло в сердце Амира. Мендигерей,  задумчиво  глядя
на сына, сказал:
     - Нет, у меня температура нормальная. А голова болит да болит... Это  у
меня иногда бывает, особенно когда долго не пью чай.  Ты  спрашиваешь,  куда
держим путь? В такое тревожное время люди предпочитают умалчивать, куда  они
едут и зачем. Наши деды говорили: "Сын узнает цену дитяти, когда сам  станет
отцом". Знай, и тебе придется не раз испытать такие поездки, и запомни: один
ум - хорошо, а два -  лучше,  но  услышанное  не  всегда  способен  удержать
человеческий язык. Понял? Да, впрочем,  Амир  среди  ваших  студентов  много
горячих споров. Все вы еще молоды  и  будьте  осторожны.  Учтите,  Войсковое
правительство не дремлет, оно следит за каждым из  вас.  Если  не  преданный
друг, не делись мнением. Абдрахман пока остается в городе,  заходи  к  нему,
слушай его советы...
     Амир не перебивал отца, но в душе не  одобрял  его.  "Едет  больной,  а
куда - сказать не хочет даже сыну. Читает наставления..."
     Отец заметил, как удивленно смотрит на него сын, и не выдержал:
     - Еду в Оренбург  по  секретному  заданию  исполкома,  -  и,  торопливо
натянув шинель, Мендигерей крепко обнял сына и поцеловал.
     - Папа, - попросил Амир, - если заедешь в аул, передай  привет  маме  и
скажи ей, что я тоже скоро приеду.
     - Возможно, ты ее увидишь раньше меня, - понизив голос, сказал отец.
     Сани скрипнули и заскользили по утоптанному снегу. Последние слова отца
все еще звучали в ушах Амира. Он уловил в них какую-то неясную  тревогу,  но
Мендигерея уже не было во дворе.  Амир  постоял  с  минуту,  размышляя.  Но,
успокоив себя, вспомнил, что его ждет Хаким Жунусов, и поспешил к товарищу.


2

     Рыжий конь бежал  крупной  рысью,  сани  легко  катились  по  скованной
утренним морозцем дороге. К полудню начало подтаивать, полозья  врезались  в
мокрый снег, и конь заметно начал сдавать.
     - Утомили коня... Дорога тяжелая, а розвальни  -  для  тройки  ломовых!
Какой тут разговор про нас, сани б дотянул до места, - жаловался  Мендигерей
Быкову, шагая по обочине.
     - Скоро хутор, - уверенно сказал Быков, глядя на потные бока лошади.  -
Сделаем  остановку,  покормим  коня.  Отдохнем,  а  к  вечеру  опять  дорогу
подморозит. Я думаю, доберемся. У нас обычно в эту пору снега уже не бывает,
только кое-где по овражкам разве. А нынче что-то зима затянулась. А в  ваших
краях как? Наверное, уже настоящая весна?
     - Нет, и у нас снег. Ведь аул-то мой вон в той  стороне,  -  Мендигерей
указал рукой на противоположный берег Яика.
     - Вы женаты?.. И ребятишки, наверное, есть. Ждут...
     - Есть, Игнат Иванович, и жена и ребятишки. И ждут, конечно.  Но  разве
теперь до них! Контра революцию душит, а мы  дома  отлеживаться,  хозяйством
заниматься? Не такое теперь время. Вот покончим с буржуями, тогда и займемся
хозяйством.
     - Иногда думаешь, не лучше ли быть в  такое  время  холостым,  одиноким
человеком. А у меня тоже - мать старенькая и жена с  грудным  ребенком.  Как
подумаю о них - сердце щемит. Уезжаешь, а душа там  остается.  Мало  ли  что
может случиться. Да и в доме, сказать по правде,  все  время  нужна  мужская
рука. А тут еще кулаки ворошиться  начинают,  угрозы  разные,  да  и  казаки
нахохлились. Что им стоит - подожгут дом, и баста. У нас  в  селе  народ  не
очень надежный. Кулаки задабривают, разные слухи пускают, а люди  волнуются,
черт их разберет, сами против себя идут, - делился Игнат своими тревогами  и
опасениями.
     Сели в сани. Игнат сбоку смотрел на обветренное лицо  Мендигерея,  чуть
выдвинувшийся вперед подбородок, мускулистую шею и крепкие плечи.  "Сильный!
Богатырь!.. Казахи обычно не имеют себе равных в кулачном и нагаечном  боях.
Мендигерей наверняка с одного удара свалит любого. А характер, видно, у него
странный, - думал Игнат. - Как у нашего Василия... Он тоже вечно угрюмый. Но
жалостливый, как малое дите..."
     - Епмагамбетыч, не холодно? Солнце - оно светит, да  не  больно  греет.
Ветерок сырой, в шинельке-то застыть можно.
     - Ничего, не застыну. Шинель хоть и старая, но греет еще.  У  меня  под
ней кожаная куртка, - и, достав  кисет,  свернул  цигарку.  Полуобернувшись,
прикрываясь от ветра, чиркнул спичкой. Заклубился синий дымок. Мендигерей  с
удовольствием  затянулся  несколько  раз  и  развалился  на  жесткой   куге,
удовлетворенно расправляя  плечи.  Он  наблюдал,  как  догорает  цигарка,  и
осторожно стряхивал пепел в снег.
     В хуторе, где  они  остановились,  чтобы  покормить  коня  и  дать  ему
отдохнуть, Мендигерей пристроился возле весело потрескивавшей печки и  молча
курил.
     Обедали скупо. Поели хлеба с молоком, и Мендигерей стал торопить Игната
с выездом.
     Отдохнувшая лошадь весело бежала по накатанной дороге. Когда  до  села,
куда они намеревались попасть дотемна,  осталось  семь  верст,  рыжий  конь,
усталый и вспотевший, едва передвигал ноги.
     - Вообще-то он у меня резвый, без кнута ходит,  -  пытался  оправдаться
Игнат. - А в  городе  какой  уход?  Отощал,  вот  и  плетется  еле-еле.  Но,
Епмагамбетыч, теперь, считай, доехали. Что тут осталось?.. Ерунда.  Давай-ка
закурим еще разок и - дома... - Игнат соскочил с саней и, достав кисет, стал
на ходу сворачивать цигарку.
     Солнце  садилось.  Над  горизонтом  темно-синей  чертой  стыло  облако.
Багрово-красные потоки солнца словно подпирали его и, пронизывая, окрашивали
небо в  яркий  багрянец.  До  захода,  как  мысленно  определил  Мендигерей,
оставалось  не  больше  одного  аркана-бойы*.  К  лесу,  что   виднелся   на
противоположном берегу, летели стаи ворон.
     ______________
     * Аркан-бойы или тусау-бойы  -  характерные  выражения  у  казахов  при
определении времени по солнцу (до  захода  оставалось  не  больше  двух-трех
метров